Текст книги "Монарх от Бога"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

В этот же полуденный час к «Никее» подошла рыболовецкая фелюга, воины подняли с неё на борт «Никеи» тяжело раненных Стефана и Константина. Первому проткнули мечом правое плечо, второму рассекли бедро. Они истекали кровью, стонали от боли. К ним привели двух лекарей. А потом весть о раненых сыновьях дошла до Лакапина, и тот прибежал к ним. Лекари уже хлопотали над ранеными. Они остановили кровь, наложили на раны льняную ткань с бальзамом, забинтовали. Пожилой лекарь с седой бородой сказал:

– Твои сыновья, басилевс, будут жить.

– Спасибо, – скрывая подступившую к горлу жалость к сыновьям, сказал Лакапин и подумал: «Что ж, они теперь достойны корон, добытых пролитой кровью».

Корабли Лакапина долго не покидали бухту острова Лемнос. Воинам было позволено взять себе все, что осталось после разгрома корсар, и они собирали оружие, щиты. Купцы Диодор и Сфенкел нашли свои финики. То-то посмеялись!

А через день, предав павших земле, армада Лакапина, не потеряв ни одного судна и завладев многими судами пиратов, возвращалась в Константинополь.

Глава двадцатая. ЗНАК БОЖИЙ

Со дня венчания Константина и Елены прошло семь лет. Супруги повзрослели за минувшие годы. Они были на пороге двадцать третьей весны и внешне расцвели, как прекрасные весенние цветы. Конечно же это касалось прежде всего молодой императрицы. В ней всё пленяло. Любой поворот головы привлекал внимание к её лицу. Оно каждый раз освещалось новым светом – то полным загадочности, то манящим, то вызывающим улыбку девической непосредственностью. Константин уже давно вынашивал мечту запечатлеть образ жены в мраморе, в слоновой кости и даже в золоте. Но он не знал, кому поручить изваять супругу, ему казалось, что таких художников, скульпторов, резчиков по кости в Византии не найти. И он всё откладывал воплощение мечты в жизнь. О своём желании он даже не поделился с Еленой: боялся, что по своему скромному нраву она откажется позировать.

Однако все сомнения, страхи и опасения вскоре рассеялись. Помог случай. Константин собрал к праздничному столу выпускников высшей Магнаврской школы, с которыми учился. Среди них были художники, сочинители, поэты, скульпторы. Повод собрать друзей у Константина был важный. Закончив «Жизнеописание Василия Македонянина», он решил взяться за новый большой и полезный труд. Он задумал написать историю всех двадцати девяти византийских фем – провинций. Константин считал, что не имеет ни сил, ни права взяться один за эту работу, огромную по его замыслам. «История о фемах» представлялась как общая история всей Византии, и ему надо было посоветоваться с такими мастерами слова, как Метафраст, Акрит, Камениат и другими – молодыми – сочинителями.

Пока он советовался с ними, поэт Геометр сочинял оду о прекрасной Елене, а его друг, уже маститый художник-резчик по мрамору, слоновой кости и дереву, трудился над камеей. Мелитон – услаждающий мёдом, сидел в кресле сбоку от Елены и, чувствуя себя свободно, словно в своей мастерской, ловко работал резцом на белой полированной поверхности пластины из слоновой кости.

Императрица Елена заметила, как трудился Мелитон, и по тому, как часто он на неё посматривал, поняла, что она привлекла внимание художника и он создаёт её образ. Она не посетовала на Мелитона. Ей даже понравилось, что она обратила на себя внимание известного в Константинополе художника-резчика, но старалась не показывать вида, что догадывается о том, чем занят Мелитон. Слушая оживлённую беседу друзей Константина, Елена сидела в кресле с застывшей полуулыбкой на лице и тем самым давала Мелитону возможность запечатлеть её образ в благоприятном виде. Елена и Мелитон находились в эти часы в состоянии, близком к одиночеству. Елене ничто не мешало быть увлечённой беседой и не участвовать в ней. Мелитон же, одухотворённый прекрасным лицом, забыл об окружающем мире и жадно творил живой образ.

Постепенно все заметили, чем захвачен Мелитон, но никто не позволил себе проявить любопытство, нарушить его одиночество. В атмосфере ярко освещённого солнцем зала витал дух взаимопонимания людей творческого ума. И старший из них, Симеон Метафраст, многие годы вращаясь в кругу скульпторов, поэтов и художников, знал, что во всех них присутствует этот дух взаимопонимания, заставляющий оберегать творческие порывы сотоварищей, давать возможность проявлять их в любой обстановке. Так вели себя гости Константина Багрянородного в этот день, когда в одном из них проснулась жажда творчества, когда его посетило вдохновение. При взаимном понимании творцов рождалось произведение высокого искусства, которому суждено было пережить века, – камея Елены прекрасной. Сам Багрянородный тоже ощущал царящий в зале дух творчества и испытывал удовлетворённость. «Всё так и должно быть», – сделал вывод Багрянородный.

Позже было ещё две подобные встречи. Мелитон завершил создание камеи и преподнёс её Багрянородному и Елене. Они же, вдоволь налюбовавшись ею, передали её в руки собравшихся ценителей высокого мастерства. И Симеон Метафраст выразил общее мнение друзей двумя словами: «Это божественно».

Потом, в одиночестве созерцая камею, Багрянородный сделал открытие: образ его прекрасной супруги был многозначен. Каждый раз он открывал в нём новые черты, и самой замечательной чертой было то, что Елена обещала нечто. Константин не мог выразить словами, в чём заключалось её обещание, но он ждал и надеялся, что всё наконец прояснится.

Случилось это спустя много месяцев, вскоре после Рождества Христова. Был поздний вечер. В Магнавре всё затихло, погрузилось в сон. Елена и Константин тоже готовились ко сну. Они все супружеские годы спали вместе. У них не было раздельных опочивален. Им не хотелось разлучаться даже на ночь и встречаться на ложе от случая к случаю. Нет, они любили друг друга так сильно, что даже короткая разлука огорчала их, приносила страдания. Они были молоды, полны жажды жизни, в них жила постоянная потребность ощущать друг друга. Так было и в эту январскую ночь. Их повлекло в объятия неодолимо, и, едва оказавшись на просторном ложе, они слились своими юными телами, утонули в нежности, и Елена приняла Константина с каким-то небывалым жаром, отдалась ему, самозабвенно шепча:

– Желанный, сегодня у нас будет сказочная ночь.

– Я верю и знаю, что ты готова подарить мне волшебный сон.

– Мы с тобой сольёмся, как никогда. Я мечтала об этой ночи долгое время. Над нами витают ангелы. Они призывают нас.

– Я в твоей власти, Божественная, и нам ничто не мешает отдаться вожделению.

– Ты обязательно запомни эту ночь. Я вижу манящую звезду и покажу её тебе. Ляг на спину, смотри перед собой. Ты видишь небесную синь?

– Я вижу небесную синь.

– Ты видишь сияние звёзд?

– Вижу. Они сулят нам блаженство.

– И ты надо мною. И я тоже вижу звезды. Ты облако, ты во мне. О, как сладко!

– А ты возносишь меня. Мы вместе плывём навстречу заре.

Их шёпот не иссякал, в них накопились неисчерпаемые силы. Они щедро отдавали их друг другу. И уже глубокой ночью, усталые до изнеможения, но счастливые и умиротворённые, нежно ласкаясь, они заговорили вновь. Елена повторила:

– Ты обязательно запомни эту ночь. – И добавила то, чего уже несколько лет ждал Константин: – Был мне божественный знак. Я видела над нами ангела, и он держал в руках наше дитя.

– Я верю, что всё так и будет.

– Ты меня прости за то, что так долго ждёшь наследника. Видно, я не была готова зачать дитя.

– Мы молоды, и у нас всё впереди. И ждать уже не так много осталось: солнечным сентябрём он увидит свет.

Багрянородный говорил уверенно о том, что ныне у них всё завершится благополучно. Но где-то в глубинах души жило не его, а чьё-то чужое сомнение. «Сколько раз за минувшие годы вы тешили себя тем, что «после этой ночи» у вас зародится дитя, – шептало оно. – И знак Божий был многажды. Оказывается, не все божественные предначертания исполняются». – «Исполнятся, – твердил упрямо в ответ Багрянородный. – Мы молоды, и только теперь входим в зрелость».

С такими мыслями утром следующего дня Багрянородный зашёл в покой, где, помимо библиотеки, иногда занимался литературным трудом. Остановившись возле письменного стола, он сразу же обратил свой взор на лежащую на нём камею. Он взял её и подошёл к освещённому зимним солнцем окну. И вдруг, всматриваясь в образ Елены, увидел близ её лица как бы в туманной дымке лик младенца. Константин не поверил себе: почудилось. Но, протерев камею мягкой тканью и присмотревшись, он увидел ещё более чёткое изображение лица мальчика. В груди у Константина всё забушевало от волнения, на лбу выступил пот. Его первым порывом было бежать к супруге и показать ей это чудо. Но он погасил свой порыв и подумал, что этот образ младенца – знак лишь для него, символ будет питать его надежду. Константин положил камею на письменный стол и прикрыл её листом пергамента. Он решил показать камею Елене только после того, как она скажет, что понесла.

Каждый раз, посмотрев на камею и уверившись, что образ младенца не исчезает, Константин боролся с желанием посвятить Елену в нерукотворное чудо. И всё-таки он мужественно воздерживался. Было у Константина также желание увидеть художника Мелитона и спросить его, что произошло с камеей. Он надеялся, что художник подтвердит божественное происхождение образа младенца.

Шли дни, недели, а Константин продолжал жить в страхе перед тем днём, когда услышит от Елены повторение печальной фразы: «А у нас опять ничего не получилось». Наконец Константин понял: он не должен истязать себя мучительным ожиданием, нужно смириться с тем, что Елене ещё не пришло время родить дитя. И он попытался углубиться в свою работу «О фемах».

Багрянородный нашёл удачный способ пополнить свои знания о провинциях. Его помощники-скорописцы ежедневно выслеживали в бухте Золотой Рог и на восточных базарах купцов, приезжавших из разных провинций, прежде всего из восточных, расспрашивали их, чем богаты, чем знаменательны их земли, узнавали о ценах на местных рынках, какой скот выращивают, что растёт на полях, справлялись о погоде в разные времена года, интересовались примечательными событиями, богатыми землевладельцами, жизнью крестьян. Собрав такие сведения, скорописцы излагали их на пергаменте и передавали Багрянородному.

Но всякий раз в беседах со скорописцами Константин понимал, что это лишь первые шаги к накоплению материала о фемах, что он только тогда сможет взяться за работу, когда сам побывает в наиболее значительных провинциях. Однако пока главный жизненный интерес Константина и Елены сводился к тому, чтобы дождаться наследника трона, продолжателя Македонской династии. Их надеждам суждено было сбыться.

Однажды ранним утром апрельского дня Елена проснулась возбуждённая и радостная. Она долго нежилась в постели, смакуя радость, гладила живот и наконец не вытерпела, разбудила супруга.

– Божественный, проснись. Я должна тебе поведать о том, чего мы ждали так много лет. Господь благословил нас.

– Давно и с нетерпением жду твоего признания, – произнёс Багрянородный, протирая глаза.

– Теперь наступило время открыться. Уже четыре месяца у меня нет месячных. А сегодня ночью младенец дал о себе знать. Как будто у меня забилось ещё одно сердце!

– А по-другому и не может быть! Новая жизнь дала о себе знать! Прекрасно, моя Божественная. Я верил, что всё так и будет, и сейчас принесу то, что питало мою надежду. – Константин поднялся с ложа, прошёл в свой покой, взял камею и вернулся. – Вот он, знак Божий! Смотри и удивляйся. – И Багрянородный поднёс к Елене камею так, что она осветилась лучами восходящего солнца. – Ты видишь, что пред твоим лицом?

– Да, это головка младенца! Чудо! Почему ты раньше мне не показал?

– Боялся, что знак исчезнет. Отныне наши страхи позади, и я благодарю тебя, моя радость, за ту награду, какую несёшь.

Для Багрянородного и Елены наступило новое время. Оно было окрашено в розовый цвет. Теперь у Константина не было других забот, как беречь супругу. Он не стал выводить её к общему трапезному столу: боялся сглаза, особенно от Константина и Стефана, и братьев, как считал Багрянородный с ядовитым взглядом. В них опять проявилось всё худшее, чем они жили раньше. Они увлекались хмельным, не сдерживали себя в выражениях. Царские короны прибавили им только спеси и чванливости, и постепенно Багрянородный стал сожалеть о том, что не прислушался к голосу Лакапина. Роман оказался прав: его сыновьям царские короны были нужны для того, чтобы любыми путями завладеть императорскими коронами. Своему отцу они говорили об этом откровенно. Однажды Стефан, находясь во хмелю сказал:

– Нам, батюшка, пора поменяться коронами. Багрянородному так она вовсе не к лицу.

Лакапин в гневе запустил в Стефана мраморной статуэткой, и не сносить бы ему головы, если бы он не увернулся. Отцу он отомстил угрозой:

– Дорого, батюшка, будет стоить тебе этот бросок.

Стефан и Константин давно уже похвалялись среди вельможных отпрысков тем, что благодаря им Византия одержала победу над корсаром Львом Трипольским.

– Это мы с Константином подняли его на мечи и сбросили в море. Правда, он успел нас ранить. Ну да наши раны стоили того…

Дружили цари Стефан и Константин с подобными себе. Между их друзьями первым другом считался Феоктист, сын Константина Дуки. Ходили слухи, что и другие друзья царей были из тех, кто способствовал Константину Дуке в попытке захватить трон империи.

Стефан и Константин пускали ложь по любому поводу. Особенно они отличились в этом, когда побывали в Болгарии на венчании царя Петра с их племянницей Марией. Как они там гуляли на свадьбе, молва не донесла до Магнавра, но то, что они однажды заявили друзьям, стало достоянием служителей в секрете. А заявили они о том, что мир между Болгарией и Византией заключён на вечные времена благодаря им, Стефану и Константину. После этого к братьям-царям потянулись вельможи, которые хотя бы в самом малом были недовольны императорами Багрянородным и Лакапином. А таких было много. Все крупные землевладельцы были против «Новелл» 922 года, изданных императорами. Помещикам нужны были монархи, которые поддерживали бы их, давая без помех скупать у крестьян земли. Оказались сторонники у Стефана и Константина и среди военной знати. Она ведь тоже обогащалась за счёт крестьян, особенно в восточных провинциях. Правда, крупная военная и земледельческая знать на юго-востоке империи вообще пренебрегала императорской властью. Она знала, что карающая рука басилевсов вряд ли достанет её на берегах Тигра и Евфрата. И только когда императоры добивались исполнения своей воли с помощью командующего азиатской армией Иоанна Куркуя, мало было охотников враждовать с императорами и их прославленным полководцем.

И всё-таки мирная жизнь во время ожидания наследника престола протекала в Магнавре да и в державе под высоким напряжением подводного течения. Потому-то Божественный и берег свою супругу от внешних воздействий. Так продолжалось до самых родов. Вместе с Лакапином Багрянородному удавалось хранить мир и покой в Магнавре и в европейской Византии, а с помощью Иоанна Куркуя и Варды Фоки и на огромных просторах азиатской части империи.

Багрянородный и Лакапин в этот год перед появлением престолонаследника правили державой как никогда в полном согласии и понимании друг друга. Какой бы вопрос ни был, они исполняли его мирно и каждый думал лишь о благе империи. Так было, когда пришло время избирать на престол византийской церкви патриарха. После кончины Николая Мистика его замещали один за другим два митрополита и епископ, но все трое были отвергнуты церковными иерархами по причине неумения управлять делами церкви. При них участились приезды представителей римской церкви. Папские легаты вели себя в Константинополе как у себя в Риме. Пять лет влияния легатов на настоятелей монастырей принесли огромный вред империи. Легаты развращали монашество. Позже Константин Багрянородный написал в своих сочинениях много справедливых обвинений монашества: «Монастыри охотно принимали под своё покровительство разорённых и притесняемых мелких людей, но при этом брали у них земли в собственность. Монахи всячески заманивали свою жертву в сети. Сначала предлагали угощения – вкусные кушанья, напитки, затем пускали в ход духовную приманку. Очарованного слушателя привлекают к пострижению, уловляют в свои сети достояние человека, его имение, деньги, а как скоро цель достигнута, не обращают на него внимания, отпускают на все четыре стороны без имения и денег».

Византийские монахи этой поры по наущению легатов не замыкались в стенах монастыря. Ни одно публичное событие не обходилось без их присутствия. Их нередко можно было видеть в судах защищавшими чужие дела, они занимались и политикой.

Всё это заставило императоров вмешаться в дела церкви, не позволить ей заниматься светскими делами. Потому Багрянородный и Роман Лакапин сочли нужным поставить патриархом человека, разделяющего с ними как интересы церкви, так и деяния светской власти. И как-то само собой получилось, что Багрянородный вспомнил о своём шурине, втором после Христофора сыне Романа Лакапина, Павле.

– Что это мы, тесть-батюшка, плутаем в трёх каштанах, – пошутил Багрянородный. – Совсем забыли о твоём достойном сыне Павле, который уже пребывает в сане епископа. Ныне он рьяно служит в Святой Софии, почему бы не просить клир поднять его на трон византийской церкви? Он молод, умён, деятелен.

– Спасибо, Божественный, прежде всего за то, что не упрекаешь меня за двух младших сыновей, а Павел… Что ж, Павел и Христофор – достойные сыновья империи. Скажу одно, Божественный, не сомневаясь: за служение Павла церкви нам с тобой сраму не будет. Но просить клир о его вознесении на престол церкви я не буду. Лучше уж ты порадей, если считаешь его достойным…

– Ты всё сказал верно. Моя, и только моя забота о Павле должна проявиться. И я хочу, чтобы его подняли на трон до рождения моего наследника, чтобы он крестил нашего первенца.

И прошло совсем немного времени, когда константинопольские иерархи, а также епископы Адрианополя, Фессалоники, Филиппополя и других городов Византии избрали патриархом сына Романа Лакапина, Павла. Ему было двадцать девять лет. Выше среднего роста, с благородным лицом, покладистым характером, не страдающий честолюбием, он прослужил бы всю жизнь епископом, и лишь по просьбе Багрянородного принял самый высокий сан церкви. Константин Багрянородный счёл своим долгом дать напутствие избранному патриарху, которого клир нарёк Полиевктом:

– Ты, святейший, помни об одном. Империя породила византийскую церковь. Мы с тобой, помазанники Божии, должны служить ревностно как империи, так и церкви.

– Я постараюсь верно служить вере и отечеству, Божественный, – с поклоном ответил Полиевкт.

Императрица Елена уже готовилась стать матерью, и в начале сентября во дворце Магнавр появилась Зоя-августа. До неё дошли слухи, что её невестка беременна, и она на правах бабушки не сумела отказать себе в удовольствии повидать внука. В городе она прежде всего заехала в купленный ею домик, к повитухе Вевее, которая уже сильно постарела, но всё ещё была деятельна и искусна.

– Поехали, матушка Вевея, со мной во дворец. Там роды через день-другой принимать надо.

– Я, Божественная, ещё не ослабела руками и приму твоего внука как должно.

– Ты уверена, что будет внук?

– Э-э, матушка, слухом земля полнится. Мелентина как-то в городе встретилась, она и прозрела, что у твоей невестки сынок родится. Хотя она и не от Бога пророчица, но верить ей можно.

– От Бога она, в том крест целовала.

– Может, и так. Люди на глазах меняются. Однако хочу сказать, что во дворец, если зовёшь, пойду не одна, а с доченькой Калисой. Ей ремесло передаю, а самой-то уж и на покой пора. Прошу, помоги ей, матушка, осмотреться во дворце-то.

– И доченька твоя, Калиса, будет для нас как родная.

Три женщины появились в покоях Елены ко времени. Она попросила Багрянородного отправить отдыхать всех приближенных, кто был при ней, и отдала себя во власть Зои-августы, Вевеи и её дочери Калисы, красивой с нежным взглядом голубых глаз северянки. Отцом её был гвардеец Влас-новгородец. Вивея познакомилась с ним, когда они оба служили во дворце Магнавр. Влас погиб в войне с болгарами: пал в сражении на реке Ахелое. Вевея молилась на дочь, которая была копией отца-новгородца.

Осмотрев роженицу, Вевея подняла глаза к потолку, пошевелила губами и ласково сказала Елене:

– Ты, матушка, залежалась в опочиваленке. Давай-ка мы с тобой встанем на ноженьки и прогуляемся.

Елена испугалась. Она и впрямь несколько дней не поднималась с ложа, и теперь ей казалось, что у неё не хватит сил встать. Но Зоя-августа вспомнила свои роды и заметила Елене:

– Ты, голубушка, слушайся Вевею во всём, и всё будет во благо.

Елена покорно отдала себя во власть повитухи. Её одели, обули, помогли подняться с ложа. Зоя-августа с Калисой взяли её под руки и вывели из дворца. Елена шла вначале робко, но Вевея часто поворачивалась к ней и, ласково улыбаясь, звала за собой. Когда вышли на аллею, Елена почувствовала, что сил у неё прибавилось, она пошла твёрже. Так они пришли в самую глубь парка, где из-под одинокой древней скалы выбивался родник. Вевея подвела Елену к роднику и умыла её ледяной водицей. Зоя-августа вспомнила своё: Вевея тоже здесь умывала её. Сейчас Вевея что-то шептала, а затем пригоршнями принялась разбрасывать воду вокруг Елены. Мокрое от родниковой воды лицо Елены начало гореть. А потом в неё вошёл некий дух, она улыбнулась и засмеялась.

– Господи, как славно-то? Вевея, умой меня ещё.

Вевея исполнила просьбу Елены и, не вытирая ей лицо, взяла её под руку и сама повела, но не по аллее, а кривыми дорожками среди деревьев. И шли они до дворца в несколько раз дольше, чем от дворца к роднику. В теле Елены появилась лёгкость, ноги не чувствовали усталости. Когда наконец они пришли к дворцу, Елена с улыбкой сказала:

– Я бы ещё погуляла.

– Хорошего понемногу, – улыбнулась в ответ Вевея. – Завтра у нас будет ещё такая прогулка.

К вечеру на другой день всё повторилось. Елене чудилось, что она не ходила, а летала, и вода родника показалась ей слаще мёда. Вевея дала Елене несколько глотков воды и исполнила весь обряд, как и день назад. А в полночь пришло время рожать. Отошли воды. Вевея и Калиса умело помогали Елене. Они долго массировали ей живот и всё время что-то пели. Под это пение Елена перенесла родовые боли как должное и покричала немного. А потом появился на свет младенец. Это был мальчик, ликом похожий на тот образ, который каким-то чудом создал художник-резчик Мелитон.

Спустя долгий-долгий час – таким он показался Багрянородному после ночного бдения – ему вынесли сына. Отец смеялся и плакал одновременно. Камея с образом Елены была у него на груди. А утром во дворец пришёл Мелитон. Никто не знал, что привело его в столь необычное время. Он слонялся без дела по залам и трапезной, где были только слуги, подошёл к столу, выпил вина. Оказалось, что он ждал императора лишь для того, чтобы увидеть его.

Вскоре император появился в сопровождении Гонгилы. Увидев близ трапезной Мелитона, он воскликнул:

– А ведь ты мне нужен, преславный! – Константин отвёл Мелитона подальше от Гонгилы и тихо спросил: – Когда ты резал Камею с Елены, ты только её образ создавал?

Мелитон не ответил на вопрос Багрянородного. Он смотрел на него таким пронзительным взглядом, что басилевс почувствовал смущение. Но он одолел его и снова спросил:

– Что же ты молчишь? На камее ясно виден лик младенца.

– Я лишь думал о нём, – негромко ответил Мелитон и повторил: – Лишь думал. А он проявился. Это знак Божий. – Мелитон перекрестился и покинул дворец.

К Багрянородному подошёл Роман Лакапин и обнял его.

– Я вижу, ты чем-то обеспокоен. А нам с тобой радоваться надо: у тебя сын появился, у меня – внук. То-то дар Божий. Идём к трапезе, и там всё встанет на свои места. – И, обнимая Багрянородного за плечи, Роман Лакапин повёл его в трапезный зал.

Вечером этого же дня в порфирной опочивальне, где рожали во все времена и все императрицы, у Елены и Константина шёл семейный совет. Зоя-августа и Константин сидели близ лежащей в постели Елены. Она только что покормила грудью младенца и отдыхала. А Зоя-августа и Багрянородный искали, какое дать имя первенцу. Им не нужно было заглядывать в месяцеслов и перебирать имена. У каждого на устах было одно имя. Оно высветилось, как дань благодарности к человеку, который шёл рядом с ними по жизни и ничем не запятнал своего имени. Двое с ним сроднились, третья была ему дочерью, о нём, не оговариваясь, думали все трое. И первым это имя назвал отец младенца:

– Я хочу, чтобы мой сын был крепким, как его дед. Значит, быть ему Романом.

– Славное и достойное имя, – отозвалась Зоя-августа.

– Я благодарна вам, родимые. Мне так хотелось, чтобы он носил имя моего батюшки! – сказала Елена и прошептала: – Рома, Ромушка!

Роман Лакапин тоже был доволен, что внуку дали его имя. В этом он видел доброе предзнаменование их долгого и благополучного стояния на троне. Время показало, что в истории Византии не было ничего подобного, чтобы два разных по нраву человека простояли на троне империи четверть века, управляя и властвуя ею душа в душу.

Хронисты и историки, похоже, не заметили этого явления в истории Византии. Они сочли, что Роман Лакапин, «командовавший перед тем византийским флотом, хитростью и насилием, но к общему почти удовольствию, захватил власть». Пусть подобный вывод останется на совести историков и хронистов, ибо деяния Романа Лакапина на благо державы и его отношения с зятем Константином Багрянородным говорят сами за себя.