Текст книги "Монарх от Бога"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Глава одиннадцатая. ОТКРОВЕНИЕ ЕЛЕНЫ

В эту ночь, накануне своего дня рождения, Елена не могла уснуть. Стояла духота. В каюте, казалось, нечем было дышать. Она долго ворочалась в постели, пытаясь отделаться от беспокоивших её мыслей о грядущем дне. Предчувствие говорило ей о том, что её ждёт нечто страшное и непредсказуемое. Елене было отчего беспокоиться. Ещё вечером она была напугана тем, что услышала на палубе дромона от воинов, которые несли бдение. А говорили они о том, что не сегодня-завтра императорские суда встретятся в море с болгарскими пиратами, или восставшими воинами, которые уже появились из дунайского гирла, миновали Жебриянскую бухту и приближаются к судам Багрянородного с намерением отрезать им путь к Константинополю, напасть на них и захватить императора в плен. Елену не успокаивало то, что под рукой Багрянородного тысяча отважных воинов и что их сопровождают почти сто русских судов, на каждом из которых сорок ратников. Странным было то, что, узнав о предстоящем нападении болгар, она переживала не за себя. Она была уверена, что даже свирепые пираты ей ничего не сделают. Елена страдала за Константина. Помнила она, что они и раньше покушались на его жизнь. Чего стоило сражение с болгарами на реке Ахелое! Но тогда рядом с Багрянородным был её отец, он-то и спас императора от плена. А теперь на кого положиться, если болгары подойдут силой в три-пять раз большей, чем у русов и византийцев?

И Елена подумала, что сейчас настало самое время спасти Константина от верного плена. Надо лишь разбудить его и убедить покинуть медлительный дромон и уйти на лёгкой памфиле от опасных берегов в открытое море. Беспокойство Елены переросло в жажду действия. Была уже вторая половина ночи, когда она встала с ложа, надела одежду воина и вышла из своей каюты. В темноте она добралась до соседней каюты, где спал император, и наткнулась на верного стража, евнуха Гонгилу. Он видел в темноте, словно ночной зверь, и, положив большущую лапу на плечо Елены, спросил:

– Что тебе нужно, дочь Лакапина?

– Гонгила, я боюсь за Багрянородного. Его надо спасать.

– Спасибо, благородная. Но кого ему бояться?

– Предчувствие меня томит, болгарские пираты вот-вот нападут.

Сон у Константина был чуткий, он услышал разговор, узнал голос Елены, встал, оделся и вышел.

– Ночь душная, и мне не спится, – сказал Константин. – О чём у вас речь? Идёте на палубу, там прохладнее.

Багрянородный был спокоен, и Елена не стала изливать свою боль. На палубе было тесно. Одни воины спали прямо на досках, другие застыли у бортов. Выходило, что ночь была тревожной не только для Елены, но и для бывалых русских ратников. Многие из них помнили о коварстве болгар по сражению на реке Ахелое и теперь считали, что хитрые болгарские воеводы вновь придумают какую-нибудь охотничью уловку и обведут молодого императора. Гонгила, ведя Елену и Константина к свободному месту, заметил, как бы соглашаясь с дочерью Лакапина:

– Да, сегодня и впрямь беспокойная ночь.

Но на море, кроме всплесков воды под ударами весел, никаких других звуков не было. Стоял полный штиль, море не колыхалось. Воздух застыл в покое, небо было чистое – ни облачка, крупные звезды купались в морской глади. Судя по Полярной звезде, дромоны шли строго на запад. Елена и Константин застыли у борта и, всматриваясь в ночную тьму, молчали. Гонгила высился позади них, держа левую руку на рукояти меча. Гребцы трудились дружно, и дромон шёл хорошим ходом.

Вскоре за спинами путешественников прорезалась на горизонте бледная полоска утренней зари. Постепенно она розовела, поднималась над морем, ширилась, и наступил рассвет. Но влажная, душная ночь оставила свои следы: над поверхностью моря поднялся туман, за ним исчезли морские дали. Всем на глаза будто упала пелена, не было видно даже ладей русов. А когда первые лучи солнца пронзили туман, то справа по борту все увидели, что на русские ладьи надвигается армада более мелких, чем они, судёнышек. И стало очевидно, что это приближаются болгары. Они обкладывали «добычу», как муравьи. Из туманной дымки их выплывало всё больше и больше. Вот они уже начали пускать стрелы, но русским воинам за бортами ладей стрелы были не страшны. Воевода Посвист повёл свои суда на вражеские клином. Следом за ладьями пошли греческие памфилы, на которых приготовились к схватке с врагом воины Никанора. Стрелы полетели с той и с другой стороны. Болгары стремились прорваться к дромонам, и стал ясен их замысел: они охотились за императором и поступили тонко. Около двадцати их судов возникли из белёсой дымки с левой стороны по курсу дромонов. Вот они рядом, с них летят не только стрелы, но и железные «кошки»-трезубцы на прочных верёвках. Ими болгары цеплялись за борта и пытались подняться на палубу императорского дромона. Наконец нескольким воинам удалось взять борт приступом, и на судне появились десятка три морских разбойников. И среди болгар были печенеги и хазары. Зазвенели мечи, завязалась схватка. Впереди болгар дрался богатырь, крушивший всё на своём пути. И он был близок к цели, к каютам, где спрятались Багрянородный и Елена. Но навстречу болгарскому богатырю выбежал тысяцкий Никанор. Он возник на месте павшего руса и скрестил свой меч с мечом болгарина. Перед Никанором был воевода Миколов, богатырь, известный не только в Болгарии, но и на Руси. Никанор, будучи юношей, видел его. Он крикнул Миколову:

– Зачем с разбоем пришёл? У Византии мир с царём Симеоном!

– Мне нет дела до Симеона, я сам себе царь! – зло сказал Миколов. – Он наше золото, что получил от твоего царя, себе заграбастал. Так мы за своим пришли. Прочь с дороги! – закричал он и взмахнул мечом. – Где твой Божественный?

Никанору некуда было отступать: за спиной каюта с юным императором, которого ему доверено защищать. И Никанор схватился с Миколовым в смертельном поединке. Но удары болгарского богатыря были настолько сильны, что он едва сдерживал их. «Боже, помоги выстоять!» – воскликнул Никанор, вкладывая в удары всю свою силу. Но он чувствовал, что его надолго не хватит. И неизвестно, чем бы завершилась схватка, если бы не Гонгила. Он прыгнул откуда-то, как чёрная пантера, и поразил богатыря в шею копьём. Миколов рухнул на палубу как подкошенный. А Никанор ринулся на тех болгар, которые были за спиной богатыря, и, погнав их, одного уложил, другого скинул в море.

Болгары были упорны. Несмотря на то что несли потери, они продолжали лезть на дромон. Солнце уже поднялось высоко, а вокруг дромонов и памфил продолжалась сеча. Но вот кто-то из болгарских воинов, будучи свидетелем гибели богатыря, мощным голосом крикнул:

– Миколов пал! Миколов пал! Отомстим!

Может быть, последнее слово и не дошло до болгар в суматохе и криках сечи, но два первые слова будто плетью ударили по спинам разбойников, и всюду, где можно было избежать схватки с русами, они начали уводить свои суда. Воины Посвиста ещё долго преследовали их, но наконец отстали. В море наступила тишина.

И в этой тишине юный император и его спутница появились на палубе корабля. Их вид говорил о том, что утро для них выдалось самое худшее в жизни. Они были бледны, глаза в красных ободках от бессонницы. Следом за ними вышел священник Григорий. Константин, осмотрев палубу и увидев множество убитых воинов, с болью сказал Григорию:

– Жизнь так ничему и не научила болгар. С упрямством ослов лезут они на нашу державу. Соберёмся с силами и проучим их.

– Но не все болгары твои недруги, Божественный, – заметил священник. – Я помню царевича Петра. Если он встанет на престол, Болгария и Византия забудут о вражде.

– Дай-то Бог! – произнёс Константин и, подойдя к борту, вздохнул полной грудью и обратился к Елене: – Ну вот, моя заступница, мы плывём свободно. Море перед нами чистое.

– Хорошо, что чистое. Спасибо русам. Это они спасли нас, – отозвалась Елена.

– Я отблагодарю их. Пока жив и здравствую, они будут торговать у нас беспошлинно.

– Божественный, ты поступишь благородно, – ответила Елена.

Невольно её мысли перекинулись в Константинополь, в Магнавр, к отцу Роману Лакапину, В этот час Елене показалось, что её отец пытается взять от жизни больше, чем она ему даёт. Нынче он великий доместик, глава вооружённых сил Византии – это ли не высокая честь для того, кто начинал путь воина простым лучником? Но Елена без сомнений знала, что её отцу мало чести быть вторым лицом в державе. Он тянется к короне. Удастся ли ему это, Елена не ведала, но ей теперь было очевидно и то, что Лакапин подомнёт под себя императора, встанет над ним, а в какой ипостаси, она пока не знала. Было ясно как божий день, что отец выдаст её замуж за Константина с каким-то умыслом. И Елена сочла, что совершит смертный грех, если допустит некий расчёт, идя к супружеству. Она не хотела быть орудием в руках отца на пути к императорскому трону.

Пятнадцатилетняя Елена здраво отдавала себе отчёт в том, что её ждёт нелёгкая схватка с отцом в борьбе за независимое от её отца положение Багрянородного. Она пришла к мысли, что сумеет постоять за своего будущего супруга. Проведя больше месяца бок о бок с Константином, она сумела до глубины души понять его характер и, самое главное, его жизненные интересы. Они сводились к одному: чтобы творить добро во благо империи, во благо подвластному ему народу. Елена поняла и то, как он намерен творить добро и благо. Ей, познавшей историю императорского двора с времён Юстиниана, было очевидно, что Константин повторит Юстинианов путь и будет созидателем. Чего? Пока Елена этого не ведала, но была убеждена в том, что его созидательная деятельность даст хорошие плоды. Конечно, он должен окружить себя достойными помощниками, будь то великий доместик, логофет дрома или простой спафарий – служитель в секрете.

В молчании, в созерцании моря, на самом деле в вихревой круговерти мыслей Елена и Константин провели у борта дромона не один час. Наконец Багрянородный заметил, что Елена расслабилась.

– Нам с тобой пора отдохнуть, – позвал Константин Елену.

Она лишь благодарно улыбнулась и направилась вниз к каюте.

Плавание близилось к концу. Путешественники устали, ничего не замечали вокруг и жили только впечатлениями увиденного и пережитого ранее. Тяготы длительного путешествия отразились на Елене больше, чем на других. В её годы ей, изнеженной дворцовой жизнью, ласками матери, вдруг ринуться за тысячи стадиев морского и сухопутного пути – такое по силам немногим. Но у Елены хватило мужества не быть никому обузой. Она с честью носила одежду воина, нигде не уронила своего достоинства, вела себя скромно, обыденно. Даже тогда, когда Багрянородный держал её на людях за руку, она не показывала, что гордится этим, хотя в душе и ликовала от благодарности к императору.

Елена помнила те дни, когда в Святой Софии короновали титулом императора царя Симеона и он говорил Константину, что теперь с лёгким сердцем отдаст свою дочь-царевну ему в супруги. Тогда Елена не придала значения этим словам, и произошло это по той причине, что она не испытывала к Константину никаких чувств, кроме дружеских. Но в те дни, когда они отправились в путешествие, в её душе уже зародилась ревность и даже зависть к той царевне. Вскоре, однако, в Елене исчезли всякие жизненные чувства. Это случилось в тот день, когда Константин в Синопе представил Елену как свою невесту. Она уверовала тогда в то, что Константин не изменит сказанному принародно.

В таком, то печальном, то приподнятом состоянии духа Елена возвращалась в Константинополь. Она ещё не строила воздушных замков, но каждый день, проводя время с Багрянородным, она показывала ему своим поведением, что их будущая жизнь сложится благополучно. Но в молодости многим присуще ошибаться. Не избежала этого и Елена. В ближайшие дни ей предстояло убедиться, что небо над её головой не совсем безоблачное.

В это солнечное утро все, кто был свободен от дел, вышли на верхнюю палубу дромона. В полночи путешественники миновали мыс Попаз, на котором стоял маяк, вошли в пролив Босфор и теперь, одолев последние сто пятьдесят стадиев, подплывали к бухте Золотой Рог. Всем хотелось видеть город, от которого отплывали два с лишним месяца назад. Константин и Елена стояли у борта, взявшись за руки, и крепко сжимали их. Они знали, что неутомимый Гонгила сумел послать в Магнавр гонцов с вестью о возвращении императора и им предстояла волнующая встреча.

Наконец суда вошли в бухту и по расчищенной водной глади поплыли к императорским причалам. Путешественников приветствовали моряки со стоящих в гавани судов. На причале, к которому пристал корабль императора, было тесно от людей. Здесь собрались близкие сановники, вельможи, купцы, простые горожане. Но взгляд Елены торопливо блуждал по толпе и не находил матери Константина, Зои-августы. «С нею что-то случилось», – мелькнуло у Елены. Она посмотрела на Константина, который махал кому-то рукой, и спросила:

– Ты видишь матушку?

– Нет, я её не вижу, но вижу патриарха.

– Божественный, с твоей матушкой что-то произошло, – обеспокоенно произнесла Елена.

– Не волнуйся. Может быть, у неё дела…

– Нет-нет. Какие бы дела её ни задерживали, она пришла бы, – заметила Елена и поспешила сойти с корабля.

Миновав трап, она оказалась в объятиях матери. Мария повела дочь к колеснице. А Елена несколько раз оборачивалась назад, пытаясь увидеть Константина, но ей это не удавалось. Он шёл сбоку от Романа Лакапина, который заслонял Константина. В карете Елена спросила Марию:

– Мама, а почему не пришла встречать сына Зоя-августа?

Мария замешкалась с ответом, пожала плечами и сказала первое, что пришло на ум:

– Ей нездоровится. – И, уверовав, что это правда, добавила: – Я не вижу её уже много дней. Она и к трапезе не выходит.

– А папу ты не спрашивала, что с ней?

– Не спрашивала. Но я же говорю тебе, что она приболела.

– Ты могла бы зайти к ней, – с укором произнесла Елена.

Мария не смотрела дочери в глаза, и Елена поняла, что мать не желает сказать правду, придумывает то, чего нет. «Зачем?» – возник вопрос у Елены, но выведывать у матери она не стала, чтобы не заставлять пускаться в новый обман.

Во дворце Магнавра Елена первая спрыгнула с колесницы и попыталась подойти к отцу. Там, на причале, он даже не обратила на неё внимания и прежде всего подошёл к императору. И теперь он шёл с ним рядом, а позади плотно шествовали сановники. И Елене не удалось сойтись с отцом, посмотреть ему в глаза, как она желала. Войдя следом за свитой во дворец, она прошла мимо отца и поспешила в свои покои, который находился в противоположном от императорского конца правом крыле.

Вот и её покои. Здесь всё по-прежнему, всё на своих местах: рукоделие, книги, стопа пергаментных листов с её рисунками. Вот «Пастух Форбис, кормящий младенца у царя Этима». Вот «Бегущая по саду Дафна и догоняющий её Аполлон». Рисунок «Девы снимают яблоки в саду Гесперид» Елена долго держала в руках. В нём было много загадочного. Елена уже не помнила, под каким впечатлением она рисовала эту акварель, но знала точно, что змея, сползающая к девам по стволу яблони, – это символ коварства. Змея смотрит на девушку Калиин ласково, а жало выпущено, и она вот-вот вонзит его в шею Калиин. Елена увидела всё это так живо, что ей стало больно и захотелось пить.

Она попросила служанку принести виноградного сока, уселась в кресло и принялась размышлять над тем, по какой причине мать обманывала её и кто в окружении матери та змея, которая хочет смертельно ужалить её. Елена учила законы логики и помнила законы тождества и противоречия, исключения третьего достаточного основания, чтобы ужалить. Её понятия, суждения и умозаключения, во многих случаях опираясь на логику, не подводили её. Елена, сколько помнит себя, терпеливо и настойчиво углубляла и расширяла то, что дал ей Господь Бог. Теперь она была способна создать логически выверенную картину того, что произошло в Магнавре в отсутствие её и императора. Она понимала, что подготовка к произошедшему началась значительно раньше, хотя и не выражалась в каких-то действиях. Её отец, достигнув звания военного сановника самого высокого ранга – командующего византийской армией, – знающий себе цену и не без основания считающий себя на голову выше других сановников дворца Магнавр, не то чтобы возомнил о себе как о человеке, имеющем право на императорский трон, но вызвал искру этой жажды или мечты. Искра породила пламя, и ныне это пламя пожирало душу отца, желая вырваться на свободу и воплотиться в явь.

И похоже, что жажда вырвалась на свободу в тот день, когда Роман Лакапин без колебаний отправил свою дочь в путешествие с императором. Он счёл, что другого такого случая может не быть для его восхождения на вершину власти и, заручившись честным словом императора, что с его дочерью не случится ничего, затрагивающего её честь, – принялся готовить почву в Магнавре. Конечно, размышляла Елена, её путешествие в любом случае была на руку отцу. Ведь если бы Константин покусился на честь Елены и добился бы своего, он всё равно не сумел бы уйти от брачного союза: Роман Лакапин в силу своей армянской крови, для которой благородство превыше всего, заставил бы Константина заключить этот союз.

Но Лакапин отправил дочь и будущего зятя в путешествие и задумался: а всё ли он сделал для того, чтобы его мечта осуществилась и дочь стала императрицей? Надо полагать, что он, как умный человек, не посмел скинуть со счета Зою-августу, правительницу империи в малолетство Константина Багрянородного. Наверное, у Романа Лакапина нашлось время завести разговор с Зоей-августой о судьбах его дочери и её сына. Может быть, это была вечерняя трапеза, рисовала картину Елена, когда её отец и Зоя-августа остались в Золотой палате вдвоём. Может, предприимчивый Лакапин предложил Зое-августе выпить вина за здоровье детей и их благополучное путешествие. Он был жизнерадостен, весел, и это не понравилось Зое-августе: чему радоваться, отправив в морское путешествие отрока и отроковицу. И Зоя-августа, впервые разлучённая с сыном на столь длительное время, может быть, с досадой заметила:

– Великий доместик, не к лицу нам с тобой ликовать, когда дети наши ушли в столь опасное плавание.

– О, матушка-августа, да зачем же волноваться, если наши дети плывут на мощных дромонах и с ними тысяча воинов и сотни моряков? Да и море в эту пору благодатное, – горячо отозвался Лакапин.

Елена помнила, как Зоя-августа ласково пожелала им благополучного плавания, нашла сердечные слова, и потому могла согласиться с Лакапином, что их дети под сильной защитой. С другой стороны, Зоя-августа могла сказать, что нельзя так беспечно говорить о благополучии плавания: зло многолико, оно может проявиться по-всякому. И Елена пришла к мысли о том, что между её отцом и матерью Константина произошла серьёзная размолвка по какому-то другому поводу. Может быть, Зоя-августа была несдержанна, узнав о корысти, которую пытался получить из поездки дочери Лакапин. Скорее всего так и было, и Зоя-августа сказала Лакапину:

– Любящий отец, ты отправил свою дочь или с каким-то умыслом, который, надеюсь, скоро станет очевидным, или безрассудно. Ибо девочке в пятнадцать лет такое путешествие может оказаться не по силам. Поделись со мной чистосердечно.

И после этих слов Лакапин закипел. Или слово «безрассудно» сильно задело его, или то, что Зоя-августа уличила его в корысти. Да, он не будет отрицать, что корысть имела место. И как ей не быть, если он при благоприятных обстоятельствах становился тестем императора! А это многое значило. И почему бы ему не встать соправителем императора. Ведь был же при Константине соправитель Александр, и его увенчали титулом императора. Правда, Александру не повезло, потому что он был скуден умом, потому что выбрал себе премьер-министром узурпатора Константина Дуку.

Нет, он, Лакапин, никогда не посягнёт на жизнь и достоинство Константина Багрянородного, он всего лишь облегчит императору жизнь тем, что возьмёт на свои плечи все тяготы государственного управления империей. А вместе с полководцем Иоанном Куркуем обеспечит безопасность рубежей империи, не допустит посягательства на её независимость болгар или арабов. Всё это взвесив, оставаясь, как он себя разумел, честным человеком, Лакапин и ответил Зое-августе на её незаслуженное оскорбление. И ответ этот был прям и смел – таков уж был Лакапин в минуты душевного возмущения:

– Умысла в моём благословении на плавание и путешествие не было, но присутствовало желание сблизить Елену с твоим сыном. Они уже давно хорошие друзья, но я хочу, чтобы они ещё и полюбили друг друга. Вот тогда я с чистым сердцем благословлю свою дочь на супружество с твоим сыном. И ни у кого не сорвётся с языка слово «корысть», ибо оно будет оскорбительным для меня, и тот, кто произнесёт его – мужчина, воин, услышит мой вызов на поединок. А если я услышу от тебя, матушка-августа, слово «корысть», то, стиснув зубы, стерплю эту обиду. И помни, матушка Зоя-августа, что буду терпеть её во благо твоему сыну. Он до маститой старости останется при мне басилевсом, Багрянородным императором Византии. Я же встану при нём всего лишь соправителем.

– Спасибо за откровенность, Лакапин, – скупо улыбнувшись, ответила Зоя-августа, – но ты скромничаешь. Я знаю доподлинно, что быть тебе императором, ибо такие, как ты, не довольствуются малым. Поклянись же на распятии Иисуса Христа, что и впредь будешь верен своему благородству. Тогда ты услышишь моё последнее слово.

Елена представила себе, как всё происходило дальше. Её удивили слова и поступки двух дорогих её сердцу существ. Лакапин встал.

– Прошу тебя, матушка Зоя-августа, проследовать за мной в молельный покой.

– Я готова. – И Зоя-августа тоже встала из-за стола.

Молельный покой был возле трапезной. Туда заходили большинство сановников, когда они шли к трапезе. В молельном покое горели лампады, так как окон в нём не было. Они освещали множество икон, написанных искусными византийскими иконописцами. В середине покоя под шёлковым покрывалом стоял аналой, на нём лежали золотой крест, Евангелие и небольшая икона Иисуса Христа. Роман Лакапин подошёл к аналою, взял крест, а когда Зоя-августа встала напротив него, он поцеловал крест и, положив руку с крестом на Евангелие, сказал:

– Клянусь памятью отца и матери, что, служа империи, я ни в чём и никогда не ущемлю достоинства императора Константина Багрянородного. – Он поцеловал образ Христа и добавил: – Аминь!

Потом Лакапин положил крест, повернулся к образу Софии Премудрости и принялся творить молитву. Зоя-августа встала рядом с ним и тоже начала молиться. Затем они вновь подошли к аналою, и крест оказался в руках Зои-августы. Она подняла его и тихо заговорила:

– Я тоже целую крест, Роман Лакапин, за твоё благородство. Служи империи, как ты задумал. И вот моё последнее слово: после венчания и свадьбы наших детей я сложу с себя регентство.

– А что потом? – спросил Лакапин.

Зоя-августа скупо улыбнулась, хотя раньше никогда не скупилась на улыбки, и тремя словами подвела черту под своей судьбой:

– Уйду в монастырь.

– Зачем? Зачем?! – горячо и не помня себя воскликнул Роман. – Да мы с тобой.

– Нет, Роман, мы с тобой не уживёмся. Я всё время буду мешать тебе, и ты потеряешь сон. – Зоя-августа вновь улыбнулась, зная о Романе нечто сокровенное.

– Не помешаешь! Клянусь!

– И на кресте? – усмехнулась Зоя-августа.

Лакапин замолчал, опустил голову. Он признался себе, что Зоя-августа всегда нравилась ему своими женскими достоинствами и он полюбил её. К своей Марии, уже остывающей, он охладел после появления на свет дочери Елены. Они жили мирно, он ни в чём не обижал её, не умалял заслуг матери, принёсшей ему четверых сыновей и дочь, но сам был горяч, любвеобилен и, глядя на вдову Зою-августу, думал, что она была бы ему хорошей спутницей жизни. Наконец он ответил, но как-то вяло:

– Да и на кресте…

Зоя-августа лишь посмотрела на него печально и покинула молельный покой и трапезную. Лакапин остался стоять на своём месте и теребил чёрную бороду, пронизанную серебряными нитями…

Размышления Елены оборвались. Она словно вышла на луговой простор. Во все четыре стороны путь свободен, всюду светло, чисто. Ничто не угрожает. И потому она с лёгким сердцем отправилась в левое крыло дворца, где располагались покои Зои-августы и её сына. Она шла твёрдо, уверенно, потому что ощущала крайнюю необходимость увидеть Зою-августу и поклониться, повиниться в том, что полюбила её сына. Без этого покаяния Елена не могла уже прожить и дня.

Зоя-августа потом призналась, что ждала Елену. Ждала с той минуты, как увидела изменившегося до неузнаваемости своего сына. Ей показалось, что он сильно повзрослел, что черты его лица потеряли отроческую мягкость, приобрели мужественность, он стал выше и раздался в плечах. Но больше всего Зою-августу поразили его глаза. В них светилось всёпонимание. Так бывает лишь у древних старцев, достигших столетней мудрости. Обняв мать, спросив о её здоровье, он вскоре же признался в любви к Елене. И Зоя-августа поняла, почему сын так быстро повзрослел. Зная его впечатлительную натуру, она только и сказала:

– Не будь, сын мой, мотыльком, не сгори в пламени свечи.

– Этого не случится, матушка-августа. Огонь будет гореть в нас взаимно. Ты поймёшь это, когда увидишь Елену.

Багрянородный ушёл от матери на встречу с сановниками. А вскоре в покое Зои-августы появилась Елена, и Зое-августе было достаточно одного взгляда, чтобы понять сына. Он был прав: своим внутренним огнём они будут согревать друг друга всю жизнь. Зоя-августа встала навстречу Елене и обняла её, как мать обнимает дочь.

– Здравствуй, славная. Я рада, что вы были под защитой Всевышнего. Мне сын рассказывал, какие страсти вы пережили, когда напали болгары.

– Всё позади, матушка-августа, – ответила Елена. В эти мгновения Зоя-августа готова была пожертвовать всем своим достоянием и самой жизнью ради благополучия в супружестве этой славной девушки и своего сына. Как большинству женщин, жертвенность была присуща и вдовствующей императрице.

Но, поняв состояние Зои-августы, Елена попыталась избавить её от желания принести себя в жертву ради сына. И Елена открыла Зое-августе то, что прозрела в своих размышлениях по поводу её встречи с Лакапином в трапезной и молельной. Она так и сказала:

– Матушка Зоя-августа, Господь позволил моему духу быть на твоей встрече с моим батюшкой Романом Лакапином. Я не хочу осудить вас: каждый по-своему был прав. Об одном прошу тебя: не прерывай мирской жизни. У тебя ещё будет много радости бытия на долгом жизненном пути.

Зоя-августа, как и сыну, посмотрела в черные глаза Елены и увидела в них ясность и чистоту помыслов. Таким глазам надо верить, сочла Зоя-августа, и у неё зародилось сомнение в том обещании, какое она дала Лакапину. Но она поборола своё сомнение и сказала так, чтобы у Елены не было возможности удержать её от затворничества:

– Дочь моя, я приняла христианство, пока вы были в путешествии. Мой Бог и Всевышний – едины. И потому я дала обет Всевышнему, что после вашего венчания уйду служить нашему отцу Спасителю. Не обессудь, будь милосердна.

Зоя-августа замолчала. Но чуткая Елена догадалась, что мать Константина открыла не всё сокровенное. И поняла Елена недосказанное просто: Зоя-августа не хотела разбить жизнь её родителей. Елена давно поняла, что её отец неравнодушен к вдовствующей императрице. В эти мгновения Зоя-августа смотрела на Елену любящим взглядом. Девушка ощутила тепло этого взгляда и подумала, что ей будет очень не хватать матери Багрянородного. Елена не заметила, как из её глаз потекли слезы, а почувствовав их наконец, улыбнулась. Улыбка была грустная, словно прощальная.