Текст книги "Монарх от Бога"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Глава восемнадцатая. ВОССТАНИЕ

Дромон «Никея» подплывал к мысу Аттика. Впереди лежал архипелаг Киклады. К одному из них Константин и Елена решили пристать. Но к причалу близ островного селения дромон не мог подойти из-за мелководья. Он встал в отдалении, к нему подошла памфила. Константин и Елена вместе со спутниками и воинами пересели на памфилу, и она вскоре была у причала. По побережью Греции, по прибрежным островам давно уже прошёл слух о том, что от Фессалоники плывёт на дромоне «Никея» император с супругой, и всё население островка из архипелага Киклады высыпало на берег встречать Божественного с супругой. Был среди них и динат Родопиан, владелец трёх островков архипелага. Полусогнувшись в поклоне, он подошёл к Багрянородному и, приложив правую руку к сердцу, спросил:

– Божественный, а почему ты не привёл за собой флот с воинами? Ответь, Божественный, Родопиану – динату трёх островов.

– А чем обеспокоен динат Родопиан? – спросил Константин.

– Мы живём, как на вулкане Этна, что в Сицилии.

– Странно. Я вижу, на твоём острове царят мир и тишина.

– Да, на малышке мир и тишина. А на двух других островах рабы восстали. Они захватили мои скедии и уплыли на Пелопоннес.

– Зачем?

– Чтобы поддержать рабов бывшей «царицы» Данилиды.

– Они тоже восстали?

– Да, Божественный. Восстали славянские рабы, которые не раз бунтовали при Данилиде. Тогда она их подавила. Теперь Данилиды нет и рабы захватили Спарту.

– Но ты послал гонца в Константинополь?

– О Божественный, у меня нет надёжных людей. И я не знаю, что мне теперь делать. Защитишь ли ты нас, Божественный?

– Да, я постараюсь защитить вас, но для этого нужно время.

Багрянородный оказался в затруднительном положении. Восстания всегда беспокоили его. Он считал, что они не возникают по пустякам, только доведённые до отчаяния люди берут в руки оружие, сбиваются в отряды и добиваются торжества правды силой этого оружия. И в каждом случае виновники восстания – это не те, кто взялся за оружие, а те, кто вынудил вооружаться. Люди борются за своё право на достойную жизнь. Виновны ли они? Не знал Багрянородный, что думают по этому поводу аристократы. Сам он ещё нёс в себе крестьянскую кровь, потому чаще всего оставался на стороне восставших, будь то рабы или бедные крестьяне – стратиоты. Он с явной неприязнью относился к крупным землевладельцам империи, таким как Далассены, Фоки, Склиры, Комнины, Палеологи, Кантикузены. Он знал, что «сильные» не стесняются в средствах закабаления «убогих», самовольно отнимают земли у одних и отдают на выгодных для себя условиях другим, делают разбойные набеги на селения, сгоняют крестьян с земли, заставляют их потом выкупать свои фермы и земельные участки.

Среди помещиков-динатов особенно свирепствовала военная знать. Багрянородный знал недостатки, имевшиеся в провинциальном устройстве армии. Крестьяне, чьи сыновья служили в ней, попадали в личную зависимость от командиров, которые, как правило, были из среды местных крупных землевладельцев. Опираясь на общность интересов, дружескую и семейную солидарность, подкреплённую брачными союзами и совместными боевыми походами, военная верхушка слилась в могучий аристократический клан. Ощутимо чувствовалось, как знал Багрянородный по себе, давление военной аристократии на императора и его государственную власть. Владея неприступными замками и огромными богатствами, она не считалась с законами, изданными императором. Тому пример – свод законов, созданных Лакапином и Багрянородным в 922 году. Ни одна статья пока не действовала в полной мере по всей империи, разве что в провинции Константинополя. Вот откуда шло порождение восстаний. Их природа для Константина Багрянородного и, слава Богу, для Лакапина была очевидна и призывала их, императоров, к борьбе против аристократического произвола. Но, как ни печально, Багрянородный признавался себе, что он не в состоянии бороться с аристократией, ибо она питала жизненными соками саму императорскую власть. Круг замыкался. И оставалось ответить на вопрос крупного землевладельца Родопиана лишь одно: ему будет оказана помощь в борьбе против восставших рабов. Было очевидно, что эту помощь надо оказывать.

– Если восстание не прекратится на этих днях, я пришлю флот к Пелопоннесу и к твоим островам, – сказал Багрянородный.

– Спасибо, Божественный, мы продержимся до подхода флота.

У Багрянородного уже пропало желание гулять по острову, и он вернулся со своими спутниками на памфилу. Суда взяли курс к Пелопоннесу. Но ещё до подхода к полуострову император почувствовал, что может потерпеть неудачу в своих планах, как это случилось в Фессалонике. По его мнению, в восстании и поветрии было что-то общее: то и другое уносит жизни людей без разбора – христианин ты или язычник, бедный или богатый. Знал Багрянородный, что моровое поветрие в Фессалонике не пощадит ни богатых, ни бедных. Представлял он и природу восстания. Она движима одним: как можно больше убить людей с той и другой стороны.

Направляя корабли к Пелопоннесу, Константин сомневался, в том, что поступает правильно. Скорее всего, он испытывает судьбу, как это сделал Камениат. Если повезёт, он будет больше знать о природе восстаний, достовернее опишет их. Если не повезёт, попытается уйти от искушения судьбы, вернётся в Магнавр, чтобы там в тиши и уюте пострадать за бедных и убогих, которые вынуждены поднимать восстания. Но вскоре стало очевидно, за кого сильнее переживал Багрянородный. Он подкрепил делом свою идею, чтобы все сущие в Византии жили по правде.

В подобных размышлениях Багрянородный подплывал к Коринфскому перешейку, чтобы сойти на берег и почувствовать гарь восстания.

Но к вечеру, стадиях в семидесяти от полуострова, вблизи четырёх судов императора появились десятка полтора мелких судёнышек: арабских кумбарий и греческих скедий. Они шли курсом императорского дромона и уже сблизились с ним. Выглядели они обычными торговыми судами, и ничто не вызывало подозрения о разбойничьем характере мореплавателей.

И всё-таки выяснилось, что суда принадлежали восставшим на Пелопоннесе рабам. Были среди них бывалые люди, которые знали, что даже один заложник из числа богатых людей может оказать восставшим неоценимую помощь. Епарх города, глава провинции или кто-то из знатных богачей могли заплатить за свою свободу золотом. Восставшие нуждались в деньгах, чтобы купить на них у крестьян пищу. Как показалось восставшим повезло. Вскоре они узнали, что перед ними императорский дромон и сопровождающие его памфилы с воинами. Воины их не испугали. Две скедии и кумбария приблизились к «Никее» на полет стрелы. Светловолосый воин, широкоплечий, могучий, лет тридцати пяти, мощным голосом крикнул:

– Эй, на дромоне, зовите императора, говорить буду?

Гонгила, который давно уже наблюдал за подплывавшими к дромону судами, спросил стоящего рядом Никанора:

– Что нужно?

– Это рус. Он хочет видеть Багрянородного.

– Спроси его, зачем ему нужен басилевс.

– Спрошу. – И Никанор закричал: – Эй, рус, как тебя звать?

– Ну Прохор, белгородский. А ты?

– Я Никанор, черниговский.

– Так зови своего владыку!

– Зачем он тебе?

– А вот это уже не твоё жеребячье дело! Ты зови его, и баста! Тогда и узнаешь, о чём речь поведу!

– Ну что будем делать, Гонгила? – спросил Никанор евнуха.

– У нас так не бывает. Каждый, кто хочет видеть императора, говорит, зачем.

– Ладно, стой тут, я сам схожу к Божественному. – И Никанор ушёл.

На коротком пути он подумал, что надо упросить Багрянородного поговорить с Прохором. Никанор уважал Багрянородного за простоту и доступность. Помнил он: таким был на Руси князь Олег. Никанор пришёл в каюту, поклонился и сказал:

– Божественный, тебя хочет видеть рус. По-моему, он из тех, кто воевал за Византию в Сицилии и был пленён.

– Интересно.

– Так он и сейчас в рабах. Прохором зовут.

– Ну это не страшно: он из рабов, я из крестьян.

– Тогда поладите, – пошутил Никанор и повёл Багрянородного на верхнюю палубу.

Судёнышки повстанцев подошли к дромону совсем близко. Камнем, брошенным рукой, с них можно было достать тех, кто стоял на палубе корабля. Багрянородный встал между Никанором и Гонгилой, спросил:

– Чего тебе надобно, рус?

– А ты император? Почему без короны?

– Ишь, чего захотел. Я не во дворце Магнавр, да и тяжела она.

– Ладно, верю твоему Никанору, что ты император. А дело у меня простое. Помнишь, князь Олег приходил к тебе в Царьград?

– А потом с ним был заключён мир. Так ведь? Помню.

– Да не всё помнишь. Олег дал тебе две тысячи воинов, а ты погнал их в Сицилию воевать.

– Не я отправил их на Сицилию, а мой дядя Александр.

– Вот-вот, слышал я про того недотёпу. Так нас по его милости без сечи взяли в полон арабы.

– И что же?

– А то, что продали нас всех арабы на Пелопоннес, в имение «царицы» Данилиды, и там с нас шкуру с живых спускают.

– Знать, язычники. Такой уж там порядок. Да я порушу его, с тем и приплыл. Так что кончайте драку.

– Вот-вот, кончим, а ты обманешь. Да мы тогда…

– Не надо, не угрожай, Прохор.

– Как же не угрожать! Говорю же, что обманешь. Все вы такие, в коронах.

– Говори толком, что тебе нужно?

– Мы, рабы «царицы» Данилиды, подняли восстание. Мы добиваемся свободы или умрём за неё. Но пока мы не собираемся умирать. Мы возьмём тебя в заложники и, когда нам выдадут грамоту о свободе и мы покинем Пелопоннес, тогда помилуем тебя и отпустим.

– В заложники я тебе не дамся. Ищи другой путь к свободе.

– Дашься не дашься, мы тебя спрашивать не будем. Нас больше тысячи, и мы с твоими дворцовыми котами справимся.

– Несерьёзно это, Прохор. За моей спиной армия всей империи, поэтому давай по-иному договариваться.

– Вот и говори суть.

– Я выкуплю вас у сына Данилиды, Ореста, и если пожелаете, то будете служить в моей гвардии, нет – отправитесь в Киев.

– Ты умный мужик, – засмеялся Прохор, – сразу видно, что из нашенских. Однако какой заклад нам оставишь, что всё так и будет, как обещаешь?

– Честное слово императора – вот мой заклад.

– Э-э, так не пойдёт!

– Прохор, не возносись! – крикнул Никанор. – Верь Багрянородному, как отцу родному.

– Ишь ты, чего захотел! Я-то поверю, а за мной – тыща? Попробуй, докажи им! Камень на шею да и в море сбросят. Сказывают, что при императоре тут жена. Вот тебя да её и возьму в заклад.

– Не кощунствуй, бык упрямый!

– Что он сказал? – спросил Багрянородный.

– Твою супругу, Божественный, требует в заложницы.

– Господи, как он посмел?! Таких русов я ещё не встречал!

– Успокойся, Божественный. – И Никанор крикнул Прохору: – Вот я, меня и бери в заклад! За мной тоже тысяча воинов, и они дают мне волю.

Не спрашивая разрешения у императора, Никанор спрыгнул на борт памфилы и приказал гребцам:

– Весла на воду! Да шевелитесь!

И памфила стала медленно удаляться от дромона.

– Какие упрямые эти русы! Один другого упрямее, – взмахнув руками, произнёс император, наблюдая за тем, что происходило за бортом корабля.

А памфила уже подошла к скедии, и Никанор поднялся на её борт. Скедия подплыла к кораблю ещё ближе, и Никанор крикнул:

– Давай, Божественный, спеши в Коринф, добывай нам свободу!

Багрянородный так и поступил. Дромон с памфилами обошли судёнышки восставших, унося обеспокоенного императора. Он думал, как ему поступить с наследником Данилиды. Арестовать Ореста он не мог – это было бы со стороны императора прямым пособничеством восставшим рабам. И никто не примет свершённого ареста крупного землевладельца как акт защиты законов империи, и мало кто поймёт, что динат Орест довёл рабов до такого возмущения, что они взяли в руки оружие. Пользуясь голодным годом, когда на полях всё выгорело от жары, засохли сады, виноградники, пала скотина на пастбищах, Орест скупил земли за бесценок. Лучшие земли он выменивал за зерно, за муку, брал крестьян в кабалу, они работали у него за кусок хлеба.

«Кто же возмутитель спокойствия державы? К кому применять жестокие меры?» – прикидывал так и эдак Багрянородный. И выходило, что всё-таки надо укротить Ореста.

С тем Багрянородный и прибыл на Пелопоннес. Думал он в начале путешествия побывать с Еленой в древнейшем городе полуострова Микенах, ещё в Спарте, где тоже всё дышало древностью. Но обстоятельства вмешались в поведение императора помимо его воли. Он был вынужден заниматься разбирательством причин восстания и судебным иском против тех, кто дал повод к восстанию. И всё это вместо того, чтобы собирать по крупицам факты жизни деда Василия, вместе со своими спутниками попытаться ухватить нить, которая приведёт к раскрытию преступления, совершенного над императором Михаилом Третьим. Так нет, и Метафраст, и Акрит, и Геометр ныне представлены сами себе, у него же возникло государево дело. Пелопоннес, в древности Морея, вставал из морской дымки как некое поднебесное божественное пристанище. Самая высокая гора полуострова, Тайгет, была похожа на сфинкса, поднимающегося под облака на высоту в пятнадцать стадиев. Наконец дромон «Никея» и памфилы вошли в южную бухту и остановились у самого перешейка, соединяющего полуостров с материком.

Гонцы одной из памфил, отправленных раньше, уже побывали у епарха Коринфа, Амбракия, и он приехал, чтобы встретить императора, пригнал для него колесницу и несколько коней под сёдлами. Епарх Амбракий был ещё молод. Багрянородный и Лакапин назначили его всего лишь год назад. До этого он служил в городской управе Фессалоники чиновником. Лакапин заметил в нём ум, честность и деловитость и попросил Багрянородного отдать под власть Амбракия но только Коринф, но и Пелопоннесскую провинцию. «Мы не ошибёмся, Божественный», – заверил тогда Лакапин.

Однако теперь, когда над Пелопоннесом бушевало пламя восстания, император начал сомневаться в том, Что год назад они с Лакапином не ошиблись. Амбракий не должен был допустить восстания, считал Багрянородный. Как понял он из слов Прохора, рабы требовали от властителей Пелопоннеса не чего-то сверхмерного, а простого человеческого обращения, самой малой заботы о рабах.

Уже на пути к Коринфу, в колеснице, Багрянородный спросил:

– Ты, Амбракий, скажи, положа руку на сердце всё ли ты сделал для того, чтобы предотвратить восстание? И почему дал захватить Спарту?

– Помилуй, Божественный, Спарта здравствует. А в остальном вы разберётесь сами. Но признаюсь, что городские власти Коринфа ничего не сделали, чтобы не дать вспыхнуть восстанию. Землевладелец Орест но только слишком жесток с рабами, но и не ставит власть Пелопоннеса ни во что.

– Но что, по-твоему, должен был делать динат Орест, чтобы его рабы не восстали?

– Они такие же, как мы. Среди них много умных, знающих ремесло, и потому их нельзя считать за скот и содержать как скотину. Если бы у Ореста с времён «царицы» Данилиды всё было по-человечески между хозяином и рабом, никто бы, думаю, не восстал.

– Где сейчас находится Орест?

– Трудно сказать, Божественный. В Коринфе его нет. Он, поди, в замке отсиживается. А может, близ восставших, пытается с наёмниками уничтожить их. У него много наёмников.

– Он обещал уничтожить рабов? И кто его наёмники?

– Он нанял арабских головорезов из корсар. И в войске у него больше тысячи человек.

– А сколько восставших?

– Их может быть тоже чуть больше тысячи, и к ним бегут рабы с островов Киклады. К тому же они держатся в горах, и их трудно оттуда выкурить.

– Ты помогаешь Оресту в борьбе с восставшими?

– Я служу императору, Божественный, и мой долг бороться на державной земле со всякими разбоями. Я Оресту пока не помогал, он не просил о помощи, а должен бы.

– Вот я и говорю: заколдованный круг.

– Верно, Божественный. Выходит, что восстания надо гасить не жестокостью, а справедливостью.

– Очень хорошо подметил. Для этого нужно найти Ореста и привезти его в Коринф, даже если он того не желает.

– Что я должен сделать?

– Взять свою полицию, я дам тебе сотню воинов, и отправляйся на его поиски. Найдя, скажи, что я вызываю его в Коринф. Не пожелает ехать добром, приведи его силой. А тут уж мы с ним побеседуем, выясним, кто раздул очаг восстания.

– Божественный, я постараюсь сделать все, как ты повелел.

– А поскольку ты говоришь, что он заносчивый, с тобой поедет мой логофет Гонгила. Он умеет приводить в чувство строптивых.

Колесница прикатила в Коринф. Древний полис[28]  [28] Полис – город-государство в античном мире, состоявшее из самого города и прилегающей к нему территории.


[Закрыть] дышал дворцами и особняками двадцати столетий. Коринф был ровесник Микен, Спарты, Олимпии. Спутники Багрянородного и Елены готовы были тотчас отправиться в город, любоваться памятниками старины, знаменитыми на всё Средиземноморье. Когда ехали по улицам Коринфа, пустился в размышления Акрит. Он поведал, что древнегреческий полис основан именно двадцать веков назад дорийцами. Пока Акрит считал века, поэт Геометр любовался колоннами коринфского ордера, пышной капителью, состоящей из многих рядов листьев аканфа.

– Нигде этого не увидишь, только в Коринфе, – отметил Геометр и добавил поэтической строкой: – Любуюсь я колоннами Коринфа, как любовался бы красою нежной нимфы.

Самый старший из спутников Багрянородного на «песнопения» сотоварищей заметил:

– А мне бы сейчас кубок коринфского вина и кусок говядины с пастбищ Пелопоннеса.

Вскоре колесницы выехали на главную площадь Коринфа, где в белокаменном особняке располагались пелопонесская и коринфская управы. Возле парадного крыльца стояли человек пятнадцать служащих. Епарх Амбракий представил их:

– Божественный, это те, кто работает со мной.

– Скажи им, что мы ещё встретимся.

– Я так и скажу. А пока мы поедем ко мне, чтобы вы отдохнули.

Колесницы проехали площадь и в начале широкой улицы остановились возле серого мраморного особняка, недавно отреставрированного. У дверей стояли два стража.

– Живёшь, как в военное время, – заметил Константин.

– Да, Божественный. У нас ведь нет крепостных стен.

Вскоре гости Амбракия сидели в трапезной. Было выпито коринфское вино за здравие императорской четы, за благополучие семьи Амбракия. И для всех неожиданно Багрянородный произнёс:

– Хочу исправить свою ошибку. Когда мы ехали к Коринфу, я сказал епарху Амбракию, что ему должно завтра ехать за Орестом. Так вот я решил, что поеду в зону восстания сам и там завершу план замирения. К тебе, Амбракий, просьба: приготовь к утру для моих гвардейцев триста коней.

– Божественный, я смогу это сделать лишь в том случае, если оставлю без лошадей полицейских и воинов гарнизона. У меня останется только пятьдесят конных воинов.

– Вот и хорошо. Они выступят с нами…

На другое утро триста пятьдесят воинов и Константин Багрянородный в колеснице выступили в направлении небольшого городка Мантенея, в котором ещё совсем недавно властвовала пелопонесская «царица» Данилида, а теперь стоял над округой её сын, сатрап Орест. Багрянородному очень хотелось увидеть места вокруг Мантенеи: здесь прожил десять лет его дед Василий, где-то в предгорных долинах он пас табуны лошадей, а на мантинейском гипподроме одержал свою первую победу в скачках.

Приближался Божественный и ещё к одной цели, которая давно манила его на Пелопоннес. В Адрианополе старожилы рассказали ему, что в ту пору, когда Василий служил во дворце Магнавр, приехала в Адрианополь молодая и красивая гречанка. Назвала себя Элидой, сообщила, что она дочь Василия Македонянина и ищет его. Она была ласкова, обаятельная и словно бы завораживала людей своими черными прекрасными глазами. В Адрианополе её полюбили и сказали, что если она думает найти своего отца, то ей следует ехать в Константинополь. Зная, что Василий большой любитель конных скачек, она каждый день после полудня появлялась на гипподроме. Вскоре она познакомилась с молодыми наездниками, узнала, кто из них любимец императора Михаила. В один из осенних дней Элиду свели с Василием и Элида поведала, что она его дочь. Всё рассказанное ею совпало с тем случаем в жизни Василия, когда он, работая в конюшнях Данилиды, познакомился с молодой и красивой гречанкой, ключницей «царицы». Оба они были молоды, и свела их не любовь, а жажда полноты жизни. Они отдавались друг другу в любой свободный час и с жадностью поглощали наслаждения, которые доставляла им близость. Потом они неожиданно расстались, потому что Василий уехал в Адрианополь и после скачек не вернулся.

Спустя восемнадцать лет перед Василием появилась прекрасная девушка и назвалась его дочерью. Было узнавание друг друга: черты их лица совпадали. Память Василия сохранила ему те дни и ночи, какие подарила ему красавица Малея. И Василий признал Элиду своей дочерью.

В первый же день встречи отца и дочери на гипподроме появился император Михаил, и, когда он увидел Элиду, сердце его зашлось от нежности к ней. Василий не решился представить императору Элиду как свою дочь, да она того и не заметила. А после скачек уже в сумерках осеннего дня женолюбец Михаил и Элида незаметно ушли от Василия и с гипподрома. Элида привела императора в свой домик, наградила его нежностью, обаянием, любовью – всем до пресыщения. Умиротворённые радостями жизни, они пили вино, и вновь ласкали друг друга, и тешились. Потом усталый Михаил уснул, а Элида, поставив рядом с ним полный кубок вина, тихо удалилась.

Императора Михаила нашли мёртвым только на третий день, и то по чистой случайности: уличные собаки учуяли тление тела и собрались к домику, лаем потревожив округу.

Элида исчезла из Константинополя и благополучно вернулась домой к своей госпоже в Мантенею. С той поры и до недавнего времени красавица Элида была наложницей сына Данилиды, Ореста. Она никогда не была дочерью Василия. Та девочка вскоре после рождения умерла, и Данилида велела Малее воспитать другую девочку, внебрачную дочь своей подруги.

Теперь Элида доживала свой век в Мантенее. Её-то и хотел увидеть Багрянородный. Он надеялся на чистосердечное признание Элиды. Надежда эта была призрачной, но всё-таки ютилась в душе Багрянородного. В случае чистосердечного признания, он с чистой совестью мог бы дополнить правдой жизни пергамент о Василии Македонянине.

Наконец на другой день к вечеру Багрянородный и его маленькое войско добрались до Мантенеи. Константину стало волнующе радостно, когда они с Еленой увидели гипподром, на котором выступал его дед. Багрянородный попытался зримо представить красавца наездника на пегом неказистом жеребце. И ему это удалось по той причине, что он хорошо помнил отца, похожего на своего отца. «Вот только силой они разнились», – вспомнил Багрянородный слова одного из старожилов.

Замок «царицы» Данилиды путники увидели за несколько стадиев от городка. Он возвышался на холме западнее Мантенеи и был похож на хорошую крепость. Вокруг замка в глубоком рву плескалась под ветром вода. Мост через ров был поднят, и Амбракию стоило большого труда докричаться до стражей, чтобы они опустили мост и открыли ворота. Но, опустив мост, стражи позволили подойти только одному епарху. Лишь после переговоров с епархом ворота были открыты и императору с воинами разрешили въехать во двор. Приезжих, однако, ждало разочарование. Дворецкий сказал, что «царевич» со своими воинами охотится в горах за восставшими рабами.

– Экая досада, – посетовал император.

Он уже думал о том, что завтра с утра отправит помощников на поиски пресловутой Элиды.

– Придётся вам, Акрит и Геометр, послужить истории, – сказал Багрянородный своим спутникам.

– Это нам в удовольствие, – отозвался Геометр. – Может, она по-прежнему красива, как в юности…

В маленьком городке все хорошо знали друг друга, и потому помощники Багрянородного нашли Элиду быстро. Она жила на окраине Мантенеи в неплохом доме, построенном ей Орестом, воспитывала внука и внучку сына, которого нажила в общении с «царевичем». Геометру не пришлось полюбоваться красой Элиды: её скрыла паутина старости. Однако она была подвижной, словоохотливой и без капризов отправилась с Акридом и Геометром в замок своего бывшего возлюбленного. Когда Элиду привели в покои, где находился Багрянородный, он усадил её к столу, и они некоторое время сидели молча, рассматривая друг друга. Лицо Элиды увяло, потеряло краски, но глаза оставались жгучими и притягивали к себе. Беседа их оказалась короткой.

– Элида, помнишь ли ты своё путешествие в Константинополь?

– Да, Божественный, хорошо помню.

– И встречу с императором Михаилом тоже помнишь?

– Она мне памятна до сих пор. Михаил был слишком горячим и жадным до утех.

– Но потом его нашли мёртвым в том домике, который ты снимала. Как это случилось?

– Ты, Божественный, молод, тебе это мудрено понять. Но я проясню. Бедный Михаил был уже в годах. Он выпил лишнее и перетрудился на ложе, тешась со мною. Его сердце лопнуло, когда я, не помню уже в какой раз принимала его. Ах, если бы он не был так хмелен! Мне было жалко его.

– Это правда? Ты поклялась бы на Евангелии?

– Ни слова лжи. И я готова дать клятву. Но я долго отмаливала свой грех – совращение Божественного. Мне было жалко его, – повторила Элида.

– Но ты скрылась из Константинополя.

– Мне не хотелось умирать.

– А по чьей воле ты приехала в Константинополь, в Адрианополь?

– Того человека уже нет в живых. И ты, Божественный, давно знаешь, кто мог послать меня на встречу с императором.

– Это Данилида?

Элида смотрела на Багрянородного чистыми жгучими глазами и только моргнула ими да слегка кивнула головой.

– Отпусти меня, Божественный, к внукам. Я вижу, ты всё понял.

– Иди домой, женщина. Тебя никто больше не потревожит. Я верю всему, что ты сказала, – произнёс Багрянородный и открыл перед ней дверь покоя, в котором они провели несколько минут.

На поиски хозяина замка ушло два дня, но безуспешно. Лишь ранним вечером третьего дня он вернулся в сопровождении полусотни воинов-арабов. Перед Багрянородным предстал детина лет пятидесяти, с черными, недобрыми глазами, обросший чёрной бородой. «Какой уж тут «царевич», – подумал Багрянородный. Это был истинно критский корсар. Орест поклонился слегка и независимо.

– Зачем я понадобился, Божественный император? – спросил он.

– Дело у меня к тебе важное, сын славной Данилиды, динат Орест. Желательно его решить быстро. Не терпит оно потери времени. Садись и слушай.

– Спасибо, – ответил Орест и сел напротив на скамью у камина.

Он внимательно рассматривал стоявшего за спиной императора могучего Гонгилу. На поясе у евнуха висели два дротика и тяжёлый меч, на рукоять которого он положил правую руку. «Да, посильнее меня барс», – мелькнуло у Ореста. Он сказал:

– Слушаю тебя, Божественный.

– Помнишь ли ты то, что ты подданный императорского дома Византии?

– Помню, Божественный.

– Ну тогда славно. Однако, помня это, ты нарушаешь законы империи. Зачем же так поступаешь?

– Я чту законы и не помню, чтобы нарушал какие-то.

– Это хуже, что не признаешься, но я напомню.

Есть закон о том, чтобы динаты не скупали у крестьян землю за бесценок, а купив ранее девятьсот двадцать второго года, вернули её хозяевам за ту же цену, за какую купили. Ты этот закон не исполняешь и продолжаешь владеть землёй. Её прежние хозяева у тебя в кабале. А вот и более серьёзное нарушение закона империи. Ты содержишь рабов в чёрном теле, они живут у тебя впроголодь, ты зверски наказываешь их за малейшую провинность. В результате ты причинил империи огромный ущерб. Ты дал повод для восстания. Погибнут тысячи невинных людей. Восстание разрастается, оно охватило архипелаг Киклады. Нужны императорские флот и войско, чтобы подавить его. Вот цена твоего незаконного властолюбия. Ты будешь судим!

Пока император властно и жёстко говорил, Ореста охватывал всё больший страх. Он взмолился:

– Божественный, помилуй! Я готов сделать все, чтобы избежать кары. Ради исполнения законов я ничего не пожалею!

Константин понял, что перед ним трус в облике злодея, и добил его:

– Вот эти свои слова: «Рада исполнения законов я ничего не пожалею» – ты запомни на всю жизнь. Нарушишь их – и тебе не избежать жестокого наказания.

– Клянусь честью матери…

– Поклянись прежде на Евангелии.

– Да, Божественный, если так надёжнее.

Орест встал, засуетился, нашёл Евангелие и срывающимся голосом произнёс клятву.

– Теперь садись и слушай внимательно. Я готов идти на компромисс и открываю тебе единственный путь избежать суда. Я покупаю всех твоих рабов за ту дену, какую ты заплатил при их покупке. Запомни, что это милость с моей стороны. Я мог бы их просто отобрать у тебя, потому что все твои рабы – русы, а у нас с Русью мирный договор, по которому держава обязана выдавать ей всех найденных рабов. Ясно ли тебе?

– Да, Божественный.

– Сделку мы осуществим завтра. А сегодня в ночь ты посчитай, сколько должен получить за выкуп.

– Исполню, как повелеваешь.

– Завтра же утром мы поедем с тобой в горы и объявим рабам свободу. И помни, что если совершишь какой-либо подвох, то с тебя мои воины-русы снимут с живого шкуру. Это будет их месть за своих братьев по крови. К тому же среди твоих рабов есть мой заложник, русский, тысяцкий Никанор. Его голова для моих воинов подороже твоей. Ясно ли это?

– Истинно ясно, Божественный.

– И второе. Верни земли всем стратиотам, у которых ты скупил их в голодные годы. За твоими действиями будет следить доместик Амбракий, и он же пришлёт мне грамоту. Тогда ты получишь от меня деньги за землю.

Орест на этот раз долго молчал и думал, наконец спросил:

– Божественный, а что же мне делать без рабов и крестьян?

– Ты богат. Живи в своё удовольствие. У тебя остаются родовые земли – нанимай крестьян, хозяйничай на них. Не хочешь – иди ко мне на службу.

– Я подумаю, – ответил Орест.

– Думай. И не совершай новых злодеяний, не держи на меня зла. С тобою обходятся милостиво.

«Ведь была же однажды милостива с моим дедом Данилида», – подумал Багрянородный.

– Спасибо, Божественный.

Жёсткие складки на лице Ореста расправились, лицо стало добрее. Может быть, впервые он почувствовал уважительное отношение к себе. Он встал.

– Я был бы рад, Божественный, посидеть с тобой и твоими спутниками за моим трапезным столом и выпить кубок вина.

– Я принимаю твоё приглашение. – В начале беседы Константин не думал, что Орест окажется таким уступчивым и согласным на все. «Так ведь доброта согнутую сталь испрямляет». – Идём же к трапезному столу, горный орёл. – Багрянородный знал святцы и помнил, что Орест – это значит горный. А что он орёл, и простаку было видно: сумел победить страх и согласиться с разумным требованием императора.

На другой день ранним утром из замка выехала конная сотня гвардейцев императора во главе с ним. Его сопровождали евнух Гонгила и епарх Амбракий. Динат Орест был без воинов. В руках он держал вместо меча древко с белым полотнищем. Вначале путь лежал по ровной долине, где росли виноградники, оливковые рощи, фруктовые сады. Потом начались поля с зерновыми посевами. А дальше пошли холмистые пастбища, загоны для скота, навесы, фермы. Хозяйство у Ореста было ухоженным. «Неужели он только палками и плетьми выколачивал прилежание рабов?» – подумал Багрянородный, с высоты коня осматривая благодатные земли Пелопоннеса.