Текст книги "Традиции свободы и собственности в России"

Автор книги: Александр Горянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Разумеется, неадекватной во время демократических реформ становится не вся интеллигенция, а ее самая благородная и чувствительная часть, без которой, вероятно, мы бы не скоро дождались этих самых реформ. Для выходцев из диссидентской среды борьба за продвижение идеалов демократии и гражданского общества обязательно становится борьбой против государства («режима», как любят говорить люди, сильно подзабывшие, что такое режим). Попытки объяснить вполне достойным собеседникам, что ими движет инерция подсоветского существования, ни к чему не приводят. В ответ обычно слышишь готовый, хотя и путаный ответ, из которого можно вывести, что для укрепления гражданского общества необходимо ослабление государства. Именно тут у большинства из них пролегает печальный предел мыслительных способностей.

По адресу власти и ее представителей такая интеллигенция подчеркнуто груба, это дает ей прометеевское чувство бытия. При этом она время от времени взывает к власти с теми или иными идеями. Сочетаются такие вещи плохо, сильно снижая шансы на осуществление этих самых идей, поскольку их не решить помимо власти. (Помню, в юные годы меня просил помочь написать письмо по начальству замечательный человек, буровик, настаивавший при этом, что первые строки изменять не надо, он их тщательно продумал: «Гражданину начальнику внедрения. Прошу внедрить мое изобретение, ты, вор непойманный и гадский потрох, знаю я твою породу».)

Путь нашей интеллигенции долог и труден. Она и непохожа, и похожа на себя столетней давности. До революции 1917 года к интеллигенции относили только «передовую» интеллигенцию, а непередовая была уже как бы и не интеллигенция. Главным критерием передовитости были оппозиционные настроения. «Интеллигенты, – говорил Победоносцев, интеллигентов презиравший, – это те, кто неизменно выступают против любых видов и начинаний правительства».

Именно в этом значении слово было позаимствовано некоторыми иностранными языками. Если бы оно было полным дублетом слова «интеллектуал», кто бы стал его заимствовать? Это слово применялось сперва только к российским реалиям, поскольку аналогично настроенной общественной группы в странах Запада долгое время не было. Но потом появилась и группа, и тогда слово «intelligentsia» стало применяться к ней, сперва в шутку, а потом и без.

Население нью-йоркского района Гринич-Виллидж состоит наполовину из богемы, наполовину из хрестоматийных интеллигентов, готовых часами объяснять вам, как ужасны «эти идиоты в Вашингтоне» – президент, конгресс, сенат, и в какую пропасть они дружными усилиями тащат Америку. Полно людей этого типа в Колумбийском, Гарвардском и других старых университетах США. В отличие от своих русских предшественников, у них уже не осталось веры в прогресс, науку и человечество – сто лет не прошли бесследно.

Тема зловещей работы российской интеллигенции по подготовке катастрофы 1917-1922 годов сильно избита, но обойти ее нельзя. Эта подготовка велась – из лучших побуждений, конечно, – не менее ста лет. Усилиями писателей, поэтов, философов, историков, журналистов и прочих властителей дум был сконструирован виртуальный (как мы бы сказали сегодня), почти не имеющий отношения к реальной действительности мир, где на одном полюсе метались, страдали от окружающей косности и досматривали четвертый сон Веры Павловны то ли «лишние», то ли «новые» люди, а на другом страдал (но, правда, не метался) народ-богоносец, которого скорее надо звать к топору.

Россия росла, строила новые города, прокладывала железные дороги и телеграфные линии, спускала на воду корабли, снаряжала экспедиции, реформировала суд, образование, армию, земельные отношения, присоединяла Среднюю Азию, освобождала Балканы от турецкого ига, осваивала и заселяла Сибирь и Дальний Восток, а интеллигенция (та, передовая) все это презирала.

Тогда она действительно была кастой. Ее бы возмутила даже теоретическая возможность числить в своих рядах создателя кронштадтских фортов или уездного предводителя дворянства. Это же были слуги ненавистного режима.

Русская интеллигенция страшно носилась со своей «исторической виной перед народом» («Вот парадный подъезд. По торжественным дням…» и так далее). Часть потенциала этого чувства вины воплотилась в благие дела – в первую очередь, в земское движение, в «теорию малых дел», в общественные начинания, а наиболее опасный остаток был целенаправленно канализирован в революционную деятельность.

Подобного народопоклонства никогда не знала, например, Англия. Английская аристократия делала со своим народом что хотела – сгоняла с земель, когда разведение овец становилось доходнее выращивания ржи, превращала в бродяг и потом тысячами вешала за бродяжничество или кражу булки (см. выше), но при этом спала спокойно – как и английские интеллектуалы, за редким исключением. Может быть, именно это спокойствие помогло английскому правящему классу начать во времена Промышленной революции социальные реформы, более или менее успешно продолжающиеся и поныне и обеспечившие Англии уже полтора века вполне приемлемого классового мира.

Совестливая же русская интеллигенция вплоть до 1917-го оставалась питательной средой ниспровергателей и разрушителей. Автор предельно честных «Очерков семейной хроники» Владимир Троицкий описывает своих друзей-гимназистов – поколение тех самых будущих русских интеллигентов, которым предстояло в тридцать лет пережить революцию, в сорок – в качестве «спеца» трудиться на одном из фронтов первой пятилетки, а в пятьдесят – угодить или, если повезет, не угодить во всесоюзную мясорубку. «Мы, само собой разумеется, были на стороне забастовщиков [участников политической стачки октября 1905 года]. Это так было весело! В нас было сознание своей коллективной мощи, и наш вид, озорных и бесшабашных молодчиков, заставлял боязливо сторониться нас некоторых инакомыслящих – я сказал бы, действительно разумных людей. Но мы, зеленая молодежь, невежественная и глупая, и нам, как баранам, все поступки наши и дикие выходки, пожалуй, простительны. Однако ведь нами кто-то руководил, какие-то пожилые образованные и ученые люди. Куда же они нас толкали?… Террористические акты против власть имущих приняли широкие размеры. Ни каторга, ни виселица – ничто не сдерживало молодежь от стремления запечатлеть свое имя в истории. Эта рисовка покупалась дорогой ценой. Но благодарное потомство оценило их жертву одним словом: дураки!.. Когда я слышу слова “народ взял власть в свои руки”, меня коробит эта ложь».

Мы не можем кинуть камень в русскую интеллигенцию за то, что она грезила политической свободой. Был краткий период, когда у нее началось что-то вроде протрезвления. В 1909 году вышел сборник «Вехи», специально посвященный ее идейному тупику, безрелигиозности, нигилизму, беспочвенности, отщепенству от государства. Авторы сборника, в первую очередь Сергей Булгаков, очень точно (и пророчески) подметили, что для радикальной интеллигенции и ее теоретиков политика выше духовной жизни, а задачи распределения важнее задач производства. Они предостерегали от социалистической ереси, показывали враждебность этой ереси культуре, ее нацеленность на разрушение, неспособность к созиданию. Интеллигентов («передовых», конечно) призывали вернуться к Богу, к идеям права и личной ответственности, к отказу от социального мессианства. И, кажется, впервые прозвучало роковое: «Интеллигент – по существу, иностранец в родной стране». И это после полувека усердного «народолюбия»!

«Вехи» вызвали яростные споры, но не сбили русскую интеллигенцию с гибельного курса. Ее радикальный настрой распространялся в верхние слои общества, заражая их своим настроем на несотрудничество с властью в ее усилиях по реформированию России, более того – на противодействие этим усилиям.

Плоды отщепенства

А потом произошло то, что произошло – большевистский переворот и гражданская война. Интеллигенции предстояло еще раз сыграть трагическую роль. Верная заветам «любви к народу», значительная часть ее сразу пришла к большевикам как выразителям народной правды – такое заблуждение короткое время еще жило. Ныне почему-то забылось, что вся большевистская верхушка – как в столицах, так и в провинции – состояла (без единого исключения!) из людей, не имевших ни малейшего опыта управления чем бы то ни было. Они ничего бы не сделали с захваченной страной, если бы не добровольцы из интеллигенции, имевшие такой опыт.

Значительная часть интеллигенции – в основном, не числившаяся в рядах «передовой» – отказалась от сотрудничества с новой властью. Ее судьба печальна. Эмиграция – это был почти благоприятный исход для таких людей. Тысячи попали, как «буржуазия», в заложники и были в этом качестве расстреляны. Кто-то из молодых сумел пробраться в белую армию. Сотни тысяч были выселены из своих квартир, «уплотнены», ограблены, умерли от голода, тифа и «испанки». Перечисляя ставшие известными жертвы, не надо забывать о том, что судьба огромного количества заметных в своей сфере деятельности людей осталась неизвестной – коллеги впоследствии не смогли отыскать их следов. И почти всем, кто уцелел, все же пришлось через какое-то время идти на службу новому государству. Большевики убедили нужных им специалистов не доводами, а хлебной карточкой. Но самая печальное дальше.

Поражение белых – а чаши весов не раз сходились с аптекарской точностью – в конечном счете объясняется тем, что белые не смогли наладить в очищенных от своих врагов областях гражданское управление, не смогли привлечь на свою сторону управленцев и других специалистов. Те видели в белых «реакционную силу» и, в большинстве своем, уклонились от сотрудничества. Другими словами, белые не смогли привлечь все ту же интеллигенцию. Белые не умели использовать такой рычаг как продовольственная карточка. К тому же, на белых территориях с продовольствием, как правило, все было в порядке.

Расплата и искупление

В послереволюционное время сильно поредевшая интеллигенция больше не делилась на передовую и не очень, она делилась теперь совсем иначе. Имелась немногочисленная группа партийной интеллигенции, пришедшей из революционного движения, более или менее благополучная – по советским меркам, конечно. Была относительно большая группа «спецов» – от академиков до военных специалистов. От них не требовали вступать в ВКП(б), да они и не рвались, зато жили всем на зависть, не вся партийная номенклатура в 20-е – начале 30-х решалась открыто поднимать свою жизненную планку до уровня «спецов». Если бы не они, никакая военная промышленность в СССР – да и всякая другая – была бы невозможна.

Остальные интеллигенты влачили столь же жалкое существование, как и вся страна. Впрочем, нет, более жалкое – нередко они, особенно дворяне по происхождению, были «лишенцами», «пораженцами», их детей не принимали в вузы по классовому признаку, их выселяли из больших городов (в 1933 и в 1935 годах из Ленинграда было в два приема выселено более полумиллиона человек, в основном «малоценной», с точки зрения большевиков, интеллигенции).

Заселивший коммуналки простой народ интеллигенцию не любил, видя в ней недобитых господ. Люди же, тайно скорбевшие о погибшей России, считали интеллигенцию виновницей этого несчастья и старались ее лягнуть при каждом удобном случае. Отсюда, в частности, образ Васисуалия Лоханкина. Посеченный «хамами», пародийный Васисуалий впадает в пародийное народолюбие: «А может, так надо? Может быть, в этом великая сермяжная правда?»

Тем временем подрастала новая интеллигенция, хотя и советского разлива, но обученная еще той, дореволюционной. Сейчас принято говорить о страшном снижении уровня высшего образования в межвоенные годы из-за прилива в вузы рабфаковцев и деревенской молодежи. Снижение, бесспорно, было, но далеко не такое, как обычно утверждают. Научная и образовательная преемственность оказалась, к счастью, не вполне нарушенной, нить чудом не разорвалась.

Надо ясно понимать: только сохранение инженерных, технических и научных школ обеспечило возрождение в стране промышленности и тем спасло нас от военного поражения и необратимой национальной катастрофы в 1941-42 годах. Как и в 1915 году, русская артиллерия оставалась лучшей в мире в 1935-м и в 1945-м – просто потому что, к счастью, основная часть конструкторов-артиллеристов не покинула страну во время гражданской войны. Так же, как и паровозостроителей, металлургов, химиков, электротехников, двигателистов. И так далее.

Любая медаль имеет две стороны. Безусловно, интеллигенция помогла кровавому большевизму удержаться у власти. Но с тем же правом мы можем сказать и другое: основная часть научной, технической и военной интеллигенции не бросила горящий и тонущий корабль России, она осталась спасать его, жертвуя лучшими из лучших в своих рядах. И в конечном счете спасла. Когда встает вопрос о том, кто самый главный победитель фашизма, помните правильный ответ: это тоже она.

Пикник на обочине

Если вплоть до 1941 года могло показаться, что советский проект предусматривает появление чего-то вроде «меритократии» – то есть сословия людей, привилегированных благодаря своей полезности обществу, то после войны стало ясно: ничего такого ждать нечего, рабочие будут получать больше инженеров. Исключение было сделано лишь для академической верхушки. Основные же привилегии, если говорить об интеллигенции, достались так называемым творческим работникам.

В течение сорока лет (1945-1985) основная часть советской технической интеллигенции довольно быстро росла количественно. Она создала все, чем гордился СССР – ракеты, космические корабли, луноходы, первую в мире атомную электростанцию, первое судно на воздушной подушке, первый экраноплан, молекулярную генетику, лазерные технологии. Она (очень по-русски) так и не научилась делать простые, заурядные, но столь, увы, необходимые вещи. Иногда ее капельку баловали, но особенно забываться ей никто не дал бы.

В книге главного конструктора ракетно-космической системы «Энергия» Б.И. Губанова «Триумф и трагедия „Энергии“» читаем: «Вспоминается, в конце 1960–х годов в КБ „Южное“ решили образовать садовое общество с участками по шесть соток… Кто–то превысил высоту сооружений, построил дом с мансардой – жилая комната под скатом крыши. Потребовали от академиков, докторов наук и просто ракетчиков привести их в соответствие с требованиями, установленными на местах. Рушили „вторые“ этажи, так как не подвергалось сомнению, что чердаки могут быть использованы для сдачи внаем…». Для сдачи внаем, какой ужас. У советского человека не может быть корыстных побуждений. В СССР секса нет! Унижали тех, кого должны были носить на руках. Были люди, которые так и не смогли забыть это оскорбление (если бы оно было единственным!), и в начале 90-х при первой же возможности уехали на Запад.

Чуть получше, чем остальным, было жителям закрытых научных городков: там всегда имелась в продаже колбаса трех сортов.

Власть так пристально приглядывала за писателями, кинематографистами, композиторами, артистами и подобной на 99% ручной публикой, почитая их за людей опасных, что проморгала куда более важные вещи.

Она проморгала чрезвычайно быструю и, казалось бы, недостаточно подготовленную предшествующими десятилетиями идейную и интеллектуальную трансформацию российского общества (читай: интеллигенции) на закате советской власти.

Советская власть рухнула не по экономическим или внешнеполитическим причинам, как часто уверяют, а потому, что стала постылой большинству активного населения СССР, большинству интеллигенции, и в решающий миг у нее почти не оказалось защитников. Недалекая, эта власть была уверена, что ей ничуть не страшны интеллигентские разговоры на кухнях и «самиздат». Она не учла долю людей умственного труда в СССР (31,2%, согласно переписи 1979 года и близко к 40% десять лет спустя). Она не учла, что разъедающий скепсис имеет свойство очень быстро проникать во все социальные и образовательные группы.

К середине 80-х в интеллигентной среде стало признаком безнадежной тупости не выражать презрение ко всему советскому – даже к тому положительному, что, без сомнения, имелось в СССР в науке, производстве, социальной сфере, образовании: уж слишком тесно все это переплеталось с советскими несуразностями и фальшью. Люди никогда особенно не верили официозу, а к 80-м годам неверие стало тотальным. Даже вполне правдивые утверждения советской пропаганды воспринимались как «обычное вранье». Члены КПСС рассказывали «антисоветские» анекдоты, слушали зарубежное радио и беззаветно верили ему. На подобные настроения сложилась мода, а мода – это сила, противостоять которой почти невозможно.

Устранение Горбачевым цензуры равнялось устранению фактора страха. Получившие же свободу СМИ быстро помогли обществу осознать степень его единодушия в желании избавиться от всего советского. Дальнейшее известно. Коммунистическая власть уже ничего не смогла противопоставить полумиллионным демократическим демонстрациям в Москве (почти стопроцентно интеллигентским) и многотысячным в провинции. Остальное доделали первые же свободные выборы на фоне пустеющих прилавков. СССР утратил легитимность в глазах собственного населения и, как следствие, рассыпался при почти полной его безучастности. Так интеллигенция сокрушила коммунизм.

«Новые люди»

В истории постоянно воспроизводится один и тот же алгоритм: мыслители, публицисты, поэты и прочие властители дум громко мечтают о «новом человеке», зовут его, горюют, что им не дожить до его прихода, и, увлекшись, не видят, что он уже пришел. Тогда они обижаются, не хотят его признавать, говорят, что он неправильный, что звали совсем не такого. Впрочем, это еще полбеды. Хуже другое: сами «новые люди» еще не осознали себя. Да и как тут осознаешь, когда отовсюду слышится: вас нет.

А они уже здесь. Главный их признак: им есть что терять – далеко не в одном лишь материальном смысле и даже главным образом не в материальном. Это грамотное и вменяемое большинство населения России. Оно состоит из людей, не забывающих, когда и откуда появился веер неслыханных ранее возможностей. Они понимают, благодаря (и вопреки) кому и чему они, не имевшие ничего, стали собственниками квартир, дач, десятков миллионов приусадебных и садовых участков ни за что не согласились бы на новое отчуждение всего этого в пользу условного и безликого «народа». Они вполне оценили пришедшее с рынком товарное изобилие, отсутствие цензуры, возможность видеть мир. Они больше не желают бессмысленно тратить время на «доставание» и очереди. Они чувствуют, что активному и не ленивому человеку сегодня неизмеримо легче найти возможность приемлемого для себя приложения сил. Хотя многие из них клянут власти, олигархов, страшного Чубайса, автомобильные пробки, общее усложнение жизни, а кто-то еще и мировую закулису.

Когда наши мечты сбываются, мы их сплошь и рядом не узнаем. Вдобавок, выросло поколение, воспринимающее свободу как нечто само собой разумеющееся. По-настоящему ее ценит только вырвавшийся из темницы, нормальный человек ее не замечает. Все это порождает новые опасности.

Многие из вчерашних сокрушителей коммунизма сегодня мрачны. Нет, они не проголосуют за Зюганова, об этом нет речи, это было бы безумно стыдно. Но они разочарованы: за первым актом все никак не наступит второй – прекрасный и главный. Однако вправе ли был человек, пережидавший наводнение на крыше своего дома, надеяться, что едва сойдет вода, он вновь увидит цветник с анютиными глазками и качалку с пледом и томиком Тацита? Как ни грустно, на месте этих превосходных вещей неизбежно должны были оказаться сотни тонн ила, песка, мусора, коряг да раздутые трупы животных.

Можно ли было ждать, что когда схлынет потоп коммунизма, явится, словно град Китеж, историческая Россия (или, если кому-то так милее, Россия Серебряного века) – возродятся в одночасье поголовная вера в Бога, вековое народное трудолюбие, сноровка и расторопность, религиозное отношение крестьянина к земле, воскреснут купечество, казачество, земство, воссоздадутся образцовые финансы, продвинутая благотворительность, превосходная переселенческая политика, беспримерное по мировым меркам асимметричное национально-административное устройство со своими законами и судами у целого ряда народов, второе в мире книгоиздательское дело, вернутся к жизни культурные очаги дворянских гнезд? А другим виделась просто, без углубления в общественно-исторические дебри, наша быстрая метаморфоза в общество потребления западного типа. Ни того, ни другого произойти, конечно, не могло. Сначала нужна беспримерная уборка, нам еще долго расчищать территорию, еще много лет жить в режиме капитального ремонта без отселения жильцов.

И вот уже все громче звучит недовольство тех интеллигентов, кто приняли демократическую революцию 1989-91 годов как свою, и даже сильно пострадав (материально) от ее победы, держались молодцами все 90-е, но сломались теперь. В интеллигентской среде все более становится дурным тоном находить в современном российском государстве (якобы зашедшем куда-то не туда) что-то положительное и вообще считать его легитимным. Тот, кто с этим не согласен, рискует услышать, что он «либо дурак, либо провокатор». Таковы правила нового идейного конформизма нашей интеллигенции. Алгоритм внутреннего разложения СССР начал, как в дурной пародии, воспроизводиться в демократической России.

Мы живем ныне в совсем другой, по сравнению со временами «Вех», стране. Интеллигенция не стала единой, но деление на передовую и непередовую как-то исчезло. Благодаря всеобщему среднему образованию дистанция между интеллигенцией и народом резко сократилась. Сегодня настроения и моды практически мгновенно транслируются в толще интеллигенции в любых направлениях и далее – во все социальные слои.

Что общего между серединой 80-х и 2006 годом? Пустые магазины тогда – и изобилие сегодня. Пыхтящие драндулеты – и пробки из иномарок. Зерно, покупаемое в Канаде, – и зерно, продаваемое в Канаду. Люди, досиживающие за «самиздат», – и разливанное море свободы. Граница на внутреннем замке от своих – и 20 миллионов выезжающих только в дальнее зарубежье ежегодно…

Ну и что? Социальные потрясения и революции всегда случаются почему-то не в самое тяжкое время, а позже, когда жизнь становится легче – вся мировая история подтверждает, что общество реагирует с «лагом» в несколько лет. Не подошли ли мы к опасному порогу?

Сегодня в России растут две вещи: уровень жизни и общественное недовольство, и неясно, кто обгонит. Возможно, ближайшие годы опаснее для России, чем мы полагаем.

Полтора десятилетия назад, несмотря на все тяготы, миллионы людей говорили себе: «Ничего, потерпим, зато выйдем из тупика». Сегодня миллионы говорят себе (и другим): «Терпеть больше нет сил», и в авангарде таких настроений, разумеется, интеллигенция. Самовнушение это или нет, неважно. Представления о реальности и есть реальность.

Улучшение жизни несомненно, но оно не может коснуться сразу всех, так не бывает. В теорию, что все плохо и будет плохо, верят даже те, кто весьма ощутимо повысил свои жизненные стандарты. Постоянно слышишь: «У меня лично дела неплохи. Но что делается в стране!». В стране – это значит на экране. В стране происходит только то, о чем сообщает ТВ, а о чем не сообщает, того в стране нет.

Но на всех каналах действуют простые правила: «Даже если новость нейтральна, она должна быть окошмарена» (специальное словцо на ТВ) и «Позитива не бывает – бывает реклама. Вот расценки». После сюжета о туберкулезе в российских тюрьмах нам покажут праздник цветов – но в Риме. Даже самые ненаблюдательные зрители заметили, что уже много лет подряд про дивный Приморский край, прекрасный Владивосток принципиально сообщается только плохое. Возможно, это сознательная кампания по уменьшению капитализации тамошних объектов.

Мало хорошего, впрочем, услышишь и про другие регионы, как и про Россию в целом. Для того же, чтобы не дать нам опомниться, нас опять и опять кормят басней, будто СМИ – «всего лишь зеркало».

Ведущие ТВ запугивают аудиторию обещаниями катастроф, нагнетая страх перед будущим. За последние 12 лет миллионы супружеских пар в России не родили еще одного ребенка не потому, что не могли себе это позволить или не хотели, а потому, что каждый день на них обрушивались пророчества о распаде страны, грядущем голоде, социальном взрыве, коммунистическом реванше, нашествии китайцев, пришествии баркашевцев, новом противостоянии с Западом, новых Чернобылях, далее везде.

Кто-то поддерживает и направляет весь тот «злобный стёб, который катится по стране, включая страницы школьных учебников и высшие политические и научные трибуны, с которых нас убеждают в гибели государства» (В.А. Тишков, академик РАН84). Пренебрежительные и уничижительные оценки России давно стали общим местом в печати и эфире. Аудитория, особенно простая, почти перестала это замечать – привыкла, как привыкают к вони.

Одновременно в сознание наших соотечественников внедряется мысль, что против России сплетен мощный заговор, нацеленный на ее, как минимум, расчленение. На третьей кнопке едва ли не ежедневно можно услышать и об этом заговоре, и даже о соучастии в нем высшего российского руководства. Люди долгие годы боялись в это верить, но рано или поздно происходит качественный скачок. Соответствующее убеждение уже сложилось у миллионов.

Сциллы и Харибды

Сегодня дух российской нации недопустимо низок. Поднять его – не такая уж невыполнимая задача, давно существуют соответствующие психологические технологии. Это проще, чем поднять экономику, а с подъемом духа растет и экономика.

Сверхзадачу, как и задачи более низких уровней, не решить без участия СМИ, более того, роль СМИ – ключевая. Однако именно они оказывают наибольшее сопротивление. Это не значит, что журналисты безнадежны. Наоборот, 8 или 9 из 10 среди них – нормальные люди, то есть патриоты и государственники. Но в душе. А как члены журналистских коллективов они ведут себя иначе. Большинство органов печати и эфира продолжают считать недопустимыми любые проявления патриотизма, а само слово «патриот» у них ругательство или повод для иронии. Иногда, как у журналистки Елены Стишовой, это вырывается с трогательной прототой: «Чего доброго, прослывешь патриотом и потеряешь репутацию» (Независимая газета, 17 мая 2000). Более того, наши СМИ с тревогой(!) оповещают страну и мир, что уже не первый год в России на государственном уровне якобы внедряется патриотическая риторика, какой кошмар. Кстати, если таковая внедряется, значит, это какая-то невидимая и неслышимая риторика. Покажите, где она? Быть может, ее «внедряют» циники, готовые завтра, пусть только прикажут, внедрять, да еще много охотнее, прямо противоположное?

Что в действительности заметно, так это настойчивое внедрение ностальгии по СССР, телевизионные концерты «к 88-летию комсомола», худшие советские фильмы. Эти фильмы – неловкие и убогие, умильно напоминают миллионам людей (особенно людей попроще) о времени, когда у них еще были целы зубы и волосы и они не знали, что такое верхнее и нижнее давление. Кто-то лазил по водосточной трубе в женское общежитие, а теперь не может вспомнить, зачем. Виноваты же в давлении и одышке олигархи и банда Ельцина. Да и его преемники не лучше: никак не хотят вернуть то чудесное время. А ведь могут, когда хотят – вот вернули же советский гимн.

Этой ностальгией густо приправляют и разговорные передачи, каких на нашем ТВ десятки. Патриоты уже несуществующей страны козыряют неприязнью, а то и ненавистью к стране живой, всем своим видом и тоном подразумевая: кто же с нами поспорит? Хладнокровные ведущие – некоторые, говорят, с двумя паспортами – нисколько и не спорят. Уж не подобные ли мероприятия проводятся по графе «патриотизм»?

Обычная картина. В очередном «ток-шоу» спорят двое (или две группы) участников. На стороне левых (красных, розовых) – опытный нахрапистый демагог, артистичный, по-своему обаятельный, умеющий сбить с толку, увести от невыгодного поворота, с сотней домашних заготовок. Его противник лепечет какие-то правильные вещи, но его агрессивно перебивают, не давая закончить ни одну мысль. Его даже не жалко: он не видит, что, по сути, подыгрывает оппоненту. Тот вовсю пользуется придаточными оборотами: «Когда страна в катастрофе (потерпела поражение, гибнет, задыхается, стремительно нищает и т.д.), как вы можете настаивать на дачной амнистии (экологической экспертизе, прокладке газопровода, смене армейской формы и т.д.)?» Несчастный демократ, не заметив ловушку, начинает длинно мямлить про дачную амнистию. Зрители делают вывод: ага, значит, катастрофу он отрицать не смеет. То есть, он уже проиграл.

Другой случай. На этот раз на стороне правых тетка, перебить которую непросто, она сама кого хочешь перебьет. Но беда в том, что ее манеры трамвайного хама не подкреплены артистизмом, а скворчиный голос так неприятен, что рождает злобу даже в тех, кто полностью согласился бы с ее доводами, будь они изложены на бумаге.

Имея таких правых, наша интеллигенция почти поголовно (увы!) поверила в басню о «поражении России». Кстати, об этом «поражении» первыми заговорили именно либеральные и демократические СМИ. Начинали робко (так купальщица пробует воду пальцами ноги) – с того, что коммунисты проиграли информационную войну. Конечно, проиграли, и слава Богу, что проиграли. Однако вскоре вместо «информационная» наши либералы стали писать «холодная», а в последнее время даже «Третья мировая». «Коммунистов» же быстро заменили на «СССР», а позже, уже совсем по-воровски, на «Россию», и делают вид, будто все так и было. Какое-то время не обозначали победителя. Проиграли – а кому, неизвестно. Потом стали писать «Америке». Долгая иезуитская манипуляция или обычный алгоритм выхода подсознательного наружу?

Еще до завершения этих метаморфоз «поражение России» стало, не могло не стать, дежурным блюдом на коммунистическом столе. Выдать крах коммунизма за крушение отечества, негласно сделать коммунизм и отечество синонимами – какая находка! Уже с начала 90-х бывшие номенклатурные товарищи, чьи сладкие партийные карьеры были подстрелены на взлете, любили рассказывать, что СССР и советскую власть обрушило ЦРУ с помощью подлого заговора. (Но не объясняли, почему народные массы не встали живым кольцом на защиту обкомов и райкомов.) Поначалу товарищи рассказывали эту басню, в основном, друг другу, потом круг слушателей стал расти, и тут – такой подарок от либералов!