Текст книги "Традиции свободы и собственности в России"

Автор книги: Александр Горянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Государь Император объявляет местности на военном или исключительном положении (ст. 15)

Президент РФ вводит на территории Российской Федерации или в отдельных ее местностях военное положение… вводит на территории Российской Федерации или в отдельных ее местностях чрезвычайное положение (ст. 87 и 88)

Государственная Дума может быть до истечения пятилетнего срока полномочий ее членов распущена указом Государя Императора. Тем же указом назначаются новые выборы в Думу (ст. 63)

Государственная Дума может быть распущена Президентом РФ... В случае роспуска Государственной Думы Президент РФ назначает дату выборов (ст. 109)

Государь Император есть верховный руководитель внешних сношений Российского государства с иностранными державами. Им же определяется направление международной политики Российского Государства (ст. 12)

Президент РФ определяет основные направления внутренней и внешней политики государства… осуществляет руководство внешней политикой Российской Федерации (ст. 80 и 86)

Государю Императору принадлежит помилование осужденных, смягчение наказаний (ст. 23)

Президент РФ осуществляет помилование (ст. 89)

Жилище каждого неприкосновенно. Производство в жилище, без согласия его хозяина, обыска или выемки допускается не иначе, как в случаях и в порядке, законом определенных (ст. 33)

Жилище неприкосновенно. Никто не вправе проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц иначе как в случаях, установленных законом, или на основании судебного решения (ст. 25)

Каждый российский подданный имеет право свободно избирать место жительства и занятие, приобретать и отчуждать имущество и беспрепятственно выезжать за пределы государства (ст. 34)

Каждый... имеет право свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства. Каждый может свободно выезжать за пределы РФ (ст. 27)

Каждый может высказывать изустно и письменно свои мысли, а равно распространять их путем печати или иными способами… Российские подданные имеют право образовывать общества и союзы в целях, не противных законам… Российские подданные пользуются свободою веры (ст. 37 – 39)

Каждому гарантируется свобода мысли и слова… Каждый имеет право на объединение. Свобода деятельности общественных объединений гарантируется… Каждому гарантируется свобода совести, вероисповедания (ст. 28 – 30)

Российские подданные имеют право устраивать собрания в целях, не противных законам, мирно и без оружия. Законом определяются условия, при которых могут происходить собрания (ст. 48)

Граждане РФ имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование (ст. 31)

Вслед за учреждением Государственной Думы, манифестом от 20 февраля 1906 года был реформирован и Государственный Совет, существовавший к тому времени уже более века (учрежден 30 марта 1801 года – сперва, напомню, как Непременный Совет), но никогда до того не бывший выборным. Отныне половина его членов продолжала назначаться, а другая подлежала избранию по твердым квотам: от Академии наук и университетов – 6 человек, от промышленности – 6, от торговли – 6, от землевладельцев Царства Польского – 6, от губернских земств – по 1 человеку и т.д. Государственный Совет, как и задумал когда-то М.М. Сперанский, становился верхней палатой, а Государственная Дума – нижней. В том, что касается Государственной Думы, это и сегодня так.

Порядок выборов в первую Думу определялся законом, изданным в декабре 1905 года. Учреждались четыре избирательные курии: землевладельческая, городская, крестьянская и рабочая. По рабочей курии к выборам допускались лишь те, кто был занят на предприятиях с числом работающих не менее 50. По современным меркам, выборы не были всеобщими. Участие или неучастие в них обуславливалось имущественным цензом. Не были они и прямыми – депутатов избирало не население, а выборщики. Сто лет назад так или примерно так голосовали почти везде в мире – точнее сказать, в тех странах мира, где голосовали вообще. Считалось, что всеобщее избирательное право ведет (цитируя С.Ю. Витте) «к деспотизму масс – наиболее тягостному из всех видов тираний». Николай II уточнял: «Идти слишком быстрыми шагами нельзя. Сегодня – всеобщее голосование, а затем недалеко и до демократической республики». Он не готов идти «слишком быстрыми шагами», но он готов идти. Вряд ли можно требовать от монарха большего.

В куриальной системе были свои плюсы. Без отдельной курии рабочие едва ли выбрали бы от себя хоть одного депутата: даже в самых промышленных губерниях максимальное число рабочих-выборщиков в губернском собрании едва достигало 15%. Своя курия была гарантией представительства.

Подготовка к выборам превратилась в первую в России общенациональную политическую кампанию, в ходе которой с предельной откровенностью ставились важнейшие общегосударственные вопросы. Часть из них была затем решена Думой.

Манифест 17 октября 1905 года, избирательная кампания, и, наконец, созыв первой Государственной Думы стали важнейшими событиями нашей парламентской истории. Выборы прошли гораздо спокойнее и на гораздо более высоком уровне, чем опасались (иди надеялись) многие в стране и за рубежом. Вообще-то участие в выборах было для российского населения привычным делом: люди давным-давно привыкли избирать гласных (депутатов) в городские думы, избирать руководство земств, сельских и волостных миров. Всего в голосовании в феврале 1906 года приняло участие 54% избирателей. Спокойствие и почти обыденность происходившего мало вязались с самим фактом первых в истории общероссийских многопартийных выборов, происходящих одновременно по всей стране. Хотя и были смешные исключения (о них много писали газеты), большинство людей шли на выборы так, словно с рождения жили при парламентской системе. Общероссийское народное представительство превращалось из проекта, казавшегося многим невозможным, в реальный политический институт.

Первые выборы всегда предельно идеологичны. Избираемые еще не пробовали себя в парламентской работе и могут предъявить пока лишь одни партийные программы, а это у начинающих партий обычно (хотя и не всегда) просто набор обещаний – утопических, простодушно-радикальных. Потом это проходит, жизнь вносит поправки. Как бы то ни было, уже с избирательной кампании зимы 1905-06 годов партии стали играть решающую роль в политической жизни страны. Практически все видные депутаты первого российского парламента были членами или сторонниками той или иной партии. Эта тенденция закрепилась во второй, третьей и четвертой Думах. Следующий шаг сделало Временное правительство. На основании закона от 8 мая 1917 года были проведены (в июле-октябре) муниципальные выборы в 130 городах страны16. Эти выборы, как и выборы в Учредительное собрание, также подготовленные Временным правительством, проходили (21 октября-5 декабря 1917 года) уже по системе пропорционального представительства в чистом виде – на основе партийных списков. Избиратель делал выбор не между кандидатами, а между партиями, между партийными программами. Важная подробность: возрастной ценз составлял тогда 20 лет, но на фронте был опущен до 18.

Система партийно-пропорционального представительства, как мы знаем, недавно вернулась в Россию, но почему-то никто не удосужился напомнить, что она не взята с потолка, а именно возрождена, и что девяноста годами ранее она была принята не произвольно, а на основании накопленного, притом достаточно бурного, политического опыта.

На первых выборах в первую Думу уверенно победила конституционно-демократическая партия (кадеты). Это была не случайная победа. Кадеты провели исключительно грамотную и активную избирательную кампанию. Они располагали всем необходимым для этого. В руках кадетов было полсотни газет по всей России, около 200 партийных групп на местах, занимавшихся агитацией, их предвыборное бюро ежедневно отправляло из Петербурга на места порядка 5 тысяч экземпляров агитационных изданий. В ряде городов России открылись кадетские клубы, в столице работали курсы пропагандистов. Кадеты получили в Думе 153 места из 499. Позже к кадетской фракции присоединилось 26 депутатов из беспартийных. Остальные места распределились так: трудовики – 97, «автономисты» (представители польских, литовских, латышских и других национальных групп, выступавших за национальную автономию) – 63, мирнообновленцы – 25, социал-демократы – 18, октябристы (партия «Союз 17 октября») – 16, партия демократических реформ – 14, беспартийные – 105. О партийной принадлежности 8 депутатов по довыборам данные противоречивы. То, как кадеты теряли свой политический капитал на протяжении 11 «думских» лет и продолжали его терять, неделя за неделей, все восемь месяцев существования Временного правительства – очень поучительная история. Поучительная и сегодня.

Удивительной особенностью первой Думы было отсутствие в ней монархистов. Можно сказать шире: за все время существования Государственной Думы Российской империи в ней, как ни странно, ни разу не было партии, которую можно было бы назвать партией поддержки власти. В Думе третьего созыва появились правые, но назвать их проправительственной группой тоже нельзя. Большая личная ошибка царя заключалась в следующем: вплоть до 1917 года он продолжал считать, что всем оппозиционным политическим партиям противостоит незримая партия возглавляемого им народа, которая бесконечно сильнее всех и всяких оппозиционеров. Видимо поэтому для организации настоящей парламентской проправительственной партии европейского типа, способной стать правящей, ничего сделано не было. Правда, Николай мог решить, что «Союз русского народа», возникший в ноябре 1905 года, и есть такая партия. Он даже «милостиво принял» значок ее члена. Однако Союз не был и не мог быть такой партией. Объявляя себя выразителем чаяний народа, Союз не допускал даже мысли об аграрной реформе в пользу крестьян за счет помещиков. Открыто защищать помещичьи земли «союзники» не решались, а признавать желательность передела – значило наступать на горло собственной песне. Такая уклончивость отталкивала крестьян. Непростым было отношение «союзников» и к рабочим. А.А. Майков, один из учредителей и лидеров СРН, выступая на третьем «Съезде русских людей» в Киеве в октябре 1906 года, сказал следующее: «Первые виновные в смуте – это русские рабочие. Но русские рабочие, верю, искупят свою вину». (Сегодня даже начинающий политтехнолог немедленно вычеркнет такую фразу из программной речи безотносительно к тому, соответствует эти слова действительности или нет.) Не сложились у СРН отношения и с государственным аппаратом, где к «союзникам» относились со скрытой (иногда открытой) враждебностью – ведь те всячески противопоставляли плохую высшую бюрократию хорошему царю.

В программе СРН было много пунктов «против»: против бюрократии, против космополитизма «господ», против иностранцев («союзники» протестовали, к примеру, против приезда английской парламентской делегации, называя это оскорблением России), против евреев, против предоставления малейшей автономии национальным меньшинствам, против признания украинцев и белорусов отдельными народами, против «миндальничанья» со студентами-участниками демонстраций (предлагали забривать их в солдаты), наконец, против самой идеи Государственной Думы как чуждого «русскому духу» учреждения, куда «союзники», впрочем, стремились попасть. Положительная программа опиралась на лозунг: «Православие, самодержавие, народность». Из него идеологи СРН выводили: бесплатное начальное образование в традициях православия, поддержку казачества, сохранение сельской общины, заселение русскими (включая украинцев и белорусов) окраин империи, преимущества русским на всех поприщах и т.д. Им казалось, что такая «национальная» программа неотразима для народа. Но именно к «национальной» составляющей народ остался равнодушен. Зато невнятица в аграрном вопросе привела к тому, что СРН стал прибежищем, в основном, малообразованного населения (в городах в Союз почему-то вступило множество дворников). В первую Думу СРН не смог провести ни одного кандидата, а во вторую – всего двух, включая известного думского скандалиста В.М. Пуришкевича, как-то заявившего с думской трибуны: «Правее меня – только стена!». Но обо всем этом позже.

* * *

Государственная Дума и «Основные законы» Российской империи появились не на голом месте. Они были достаточно подготовлены предшествующим развитием страны и ожидались обществом. Ожидались даже слишком долго17. Вообще чем больше общество устает ждать перемен, тем больше вероятность, что оно не только не опознает и не оценит их, когда они придут, но и почти не заметит. Или заметит, но после краткого восторга тут же забудет. Так было и в 1906 году, так было и в 1991-м.

Несмотря на все это, Россия очень неплохо выглядит на фоне европейской истории выборного представительства. Хотя развитие представительных органов у нас четырежды прерывалось (оно прерывалось, и не раз, в любой стране, особенно если ей, как России, больше тысячи лет), они всякий раз, что замечательно, начинали отстраиваться по прежней или обновленной модели.

Наша демократия – не новодел. Вече и Дума, Собор и земство, Городское собрание и Государственный Совет, излюбленный староста и земский целовальник, старшина и гласный, предводитель дворянства и городской голова – все это элементы нашего наследия, нашей богатейшей политической цивилизации.

Есть простая истина, которую стоит усвоить со школьной скамьи: никто в мире не обладает монополией, патентом или авторским правом на демократию и парламентаризм. Уважая трудный путь других стран к демократии и парламентаризму, нам следует знать и уважать свой, российский путь к тем же целям.

Эта мысль для кого-то все еще непривычна – но непривычна лишь вне мирового или хотя бы европейского контекста. Уделим ему некоторое время, а затем снова вернемся к России.

Как отмирал абсолютизм

Тип государственной власти, именуемый абсолютизмом, во всех странах, где он имел место, рано или поздно сменялся поворотом к конституции и парламенту. Что-то, какой-то встроенный механизм, еще не раскрытый общественными науками, заставлял большие и малые нации следовать этой тропой. Еще ждет объяснения феномен «Большого XIX века», прихватившего по 11 лет у смежных веков. За 122 года между Французской революцией 1789 года и Китайской 1911-го – для истории срок, конечно, немалый, но и не громадный, – в мире произошли десятки революций с одним и тем же итогом: в стране появлялись (иногда после долгой кровавой борьбы, иногда без) конституция и парламент. В этом списке и латиноамериканские революции, начатые Симоном Боливаром, и греческая революция 1821-29 гг., и охватившая десяток стран европейская «Весна народов» 1848-49 гг., и революция Гарибальди в Италии, и японская «революция Мэйдзи» против деспотизма сёгуна, и русский 1905 год, и младотурецкая революция 1908-09 гг. – этот список не полон.

Что заставило миллионы людей в разных странах на протяжении считанных десятилетий поменять системы правления в своих странах и даже свой образ жизни, что толкало их на восстание против веками привычного устройства жизни? В силу какого неумолимого процесса люди вдруг отказываются жить так, как жили их отцы и деды? Почему они начинают отрицать монархию и другие виды самовластного правления, откуда этот прорыв к демократии – то есть, к конституции и выборному представительству?

Нередко уверяют, что череда революций XIX века – следствие примера Великой французской революции. Это объяснение более позднего времени. Отдаленные последствия французской революции ее современникам не могли быть известны, а ее кровавая практика – с гильотинами, террором, войнами сразу против всех соседей, вдохновляла лишь ограниченное число верхушечных романтиков. «Революционеры», ставшие королями завоеванных стран, графами, герцогами и принцами, также оттолкнули слишком многих. Поклонники республиканской формы правления были бесконечно разочарованы коронацией во Франции императора, а затем, после разгрома французских завоевательных армий, – реставрацией старой королевской монархии. После 1815 года Франции предстояло вновь бороться и за демократическую конституцию, и за настоящий парламент.

Еще менее могла служить примером для европейских наций Американская революция 1776 года. Это было, как показало время, выдающееся событие, но в Европе на него просто мало кто обратил внимание. Несколько английских колоний, с совокупным населением менее 3 миллионов человек и экономически совершенно незначительных, решив зажить своей жизнью, освободились от английского владычества – сюжет, важный для Англии, но не для остальной Европы. Интерес Старого Света к политическому устройству Соединенных Штатов проснулся лишь с появлением в 1840 году книги французского мыслителя и государственного деятеля Алексиса Токвиля «О демократии в Америке»

В большинстве случаев революции «Длинного века» опрокидывали абсолютизм как форму позднефеодального государства. Через абсолютизм прошли между XVI и XIХ веками самые разные страны – от Португалии до Японии. Прежде, чем перейти в стадию «просвещенного», абсолютизм начинал со свирепых жестокостей. В Англии расцвет абсолютизма отмечен кровавыми правлениями Генриха VIII и Елизаветы I, в Испании он пришелся на царствование Филиппа II, любителя поджаривать еретиков, в России олицетворением абсолютизма стал Петр I. Абсолютизм всегда и везде резко усиливал бюрократию и командные методы управления, порождая, по сути, бюрократические монархии (термин М.Н. Покровского). Он обязательно устранял либо делал бутафорскими институты сословного представительства – зачаточные (по нынешним меркам) парламенты: Генеральные штаты, Кортесы, Земские соборы, риксдаги.

Даже самый стойкий и развитый из всех, английский парламент, при тирании Генриха VIII вел себя крайне послушно и только поэтому уцелел18. В любом случае, Англия, как некая островная аномалия, преодолела свой абсолютизм задолго до наступления «Большого века». Остальным же пришлось конструировать свои парламенты заново – на совершенно новых основаниях, хотя порой и под прежними вывесками.

В связи с недавним столетием Государственной Думы несколько привычных телевизионных неучей, знакомых с историей из пятых рук, пытались высмеять этот юбилей: и опоздали мы, оказывается, навсегда, и парламент был не тот, и срок пустяковый, и преемственность не возникла. То ли дело тысячелетняя европейская преемственность!

Не хочется никого огорчать, но тысячелетняя преемственность – миф. Все демократические режимы современного образца молоды, и это не укор. Важно, от чего движется общество, и к чему. Самая старшая по возрасту модель – английская. Шаг за шагом, иногда проходя по острию, Англия прокладывала путь к парламентаризму современного типа – для себя и, как выяснилось позже, для остального мира. Этот путь поучителен.

До второй половины XVII века судьба английского парламента оставалась столь же неопределенной, как и у родственных ему институтов в других европейских странах. Большой удачей для этой страны стала своевременная смерть в 1658 году военного диктатора, «лорда-протектора» Оливера Кромвеля. Случись она на 10-15 лет позже, все могло кончиться для английской государственной системы куда печальнее. Правда, должность отца тут же унаследовал сын, Ричард Кромвель, но он не обладал отцовской хваткой и, не совладав с войском, вынужден был отречься через неполные 9 месяцев. Наследственная диктатура не сложилась. В 1659 году остаток разогнанного Кромвелем-отцом парламента объявил себя учредительной властью, а в 1660 реставрировал монархию, теперь уже ограниченную. Отныне в Англии не было источника абсолютной власти. Но означало ли это событие, что в Англии появился парламент в принятом сегодня смысле слова? Нет, правильнее будет сказать, что под этим именем закрепилось гораздо более влиятельное, чем прежде, собрание богатых и сильных. Представляя около полутора процентов населения страны, они решали здесь свои дела – решали за плотно закрытыми дверями (все происходящее в парламенте оставалось секретным до XIX века). Менялся состав собрания, старая аристократия вытеснялась новым дворянством, а оно – буржуазией, вокруг чего, собственно, и шла борьба. Говорить о демократическом правлении тут пока еще просто не имеет смысла19. Но уже то, что парламент шаг за шагом становился одним из центров власти, который невозможно обойти, закладывало надежный фундамент будущей демократии. И хотя строительство на этом фундаменте всерьез началось лишь в XIX веке, без парламента оно не началось бы вообще. Причем едва ли к этому строительству можно было приступить раньше, до социального толчка Промышленной революции.

Очень важной мерой стал запрет на продажу депутатских мест («Curwen's Act» 1809 года), до этого они преспокойно продавались. Знатоки литературы припомнят эпизод такого рода у классика «готического» романа Горацио Уолпола: в своих мемуарах он вспоминает, как проходили торги за место от города Садбери в графстве Саффолк. Специальная работа (А.И. Косарев. Избирательная коррупция в Англии XVIII века. Правоведение, 1961, № 4) сообщает поразительные подробности. «Место в парламенте в первой половине XVIII в. можно было купить за 1-1,5 тыс. фунтов стерлингов, во второй половине XVIII в. цена на места возросла до 5 тыс. ф. ст.» – деньги по тем временам весьма серьезные. Тем не менее, данной возможностью охотно пользовались «не только денежные люди, но также и правительство, которое расплачивалось [за то, чтобы в парламенте оказался верный человек] важной должностью или ценной синекурой». Сплошь и рядом дешевле было просто подкупить избирателей. Дело в том, что ввиду резких колебаний их численности от округа к округу большинство членов парламента избиралось ничтожным числом людей. По состоянию на 1793 год «70 членов палаты избирались 35 местечками, выборы в которых были чистейшей формальностью; 90 депутатов избирались 46 местечками с числом избирателей не более 50 человек; 37 депутатов – каждый не более чем сотнею избирателей». Размах коррупции был таков, что «цена голоса могла быть установлена с такой же точностью, как цена на хлеб или цена сажени земли,… кто предлагал цену выше, тот и получал голоса». В округах покрупнее место обходилось уже достаточно дорого: «в местечке Ганитон число избирателей было около 350 человек и цена голоса колебалась от 5 до 15 гиней (фунт стерлингов равнялся 20 шиллингам, а гинея – 21 шиллингу)». Зато гарантия была полная: поскольку голосование было открытым (поднятием рук), невозможно было взять деньги, но проголосовать за другого.

Настоящей вехой на пути своей страны к современной демократии многие английские историки называют уже упоминавшийся «Reform Act» 1832 года. Эта реформа узаконила и формализовала существование партий. Акт не свалился с неба, а был вырван у правящего класса кровопролитными бунтами. А одном Бристоле осенью 1831 года погибло не менее 500 человек, зачинщики были по доброму старому английскому обычаю повешены.

До этой реформы представительство в Англии имело, в основном, аристократический характер. Палата общин представляла, разумеется, не народ, а «150 тысяч джентльменов», преимущественно землевладельцев. Правда, эти джентльмены легко продавали свои голоса. «Торговец, ничем не связанный с землею Англии, ехал в графство с мешком гиней и избирался вместо сельского джентльмена, предки которого занимали места в парламенте со времени войн Белой и Алой розы»20. Но у торговца с мешком гиней было много конкурентов из среды богатой аристократии, так что парламент хоть и был слегка разбавлен буржуазией, все равно никак не отражал устройство общества.

Как пишет Брокгауз, «первые десятилетия ХIХ века застают Англию в странном положении: в обществе преобладают торгово-промышленные классы, которые находятся в политическом плену у крупных землевладельцев». Кстати, к концу того же века то же самое, слово в слово, начнут говорить уже о русских «торгово-промышленных классах». Если это «историческое запаздывание», то не очень большое. Да и что такое «запаздывание»? Можно ли признать юношу «запаздывающим» по сравнению со стариком?

К моменту реформы 1832 года общее число избирателей в Англии возросло до 400 тысяч человек (1,67% тогдашнего 24-миллионного населения страны), но в выборах попрежнему участвовали, помимо упомянутых «джентльменов», лишь их ближайшие родственники-мужчины. Реформа увеличила число избирателей вдвое, до 800 тысяч человек. Об избирательных правах женщин, даже из высших сословий, не было и речи, прения в парламенте остались тайными. Участники «чартистского движения», возникшего несколько лет спустя, требовали, среди прочего, – чего бы вы думали? – чтобы парламент созывался ежегодно! Но при всех оговорках реформа 1832 года было важной ступенькой, перепрыгнуть которую было бы опасно.

К чести английской господствующей верхушки, в 1867 году она сделала следующий шаг, включив в число избирателей городских домовладельцев, т.е. буржуазию. Электорат от этой меры вырос аж до 2,2 миллионов – при 30-миллионом (к тому времени) населении страны. Эта мера во время ее обсуждения вызывала у многих ужас, ее называли «прыжком в темноту» – и это нормально: любое новшество такого рода может таить в себе непредсказуемые опасности. Агитируя за реформу, тогдашний министр финансов Дизраэли говорил, что она станет первым шагом к слому такого положения дел, когда «в Англии существуют две нации, которые управляются различными законами, следуют различным нормам поведения, не имеют общих взглядов и симпатий и не способны к взаимопониманию». Этими двумя нациями были верхи и низы.

Представление о том, какого мнения были английские верхи о потенциальном электорате, дает доклад трех английских юристов, составленный в 1847 году (и объемом в 1256 страниц), который гласил, что валлийцы – народ бесчестный, умственно отсталый и блудливый, говорящий на диком языке и исповедующий тупую, мрачную религию. И тем не менее, во второй половине XIX века сословные перегородки уже пошли трещинами.

Наконец, в 1874 году был сделан новый важный шаг: впервые было применено тайное голосование. До того оно было, как уже упоминалось, открытым. Кстати, оно и сегодня «полуоткрытое». Каждый избирательный бюллетень в современной Великобритании снабжен номером. То есть, в случае чего, можно узнать, кто за кого голосовал. В самой Англии это обсуждать как-то не принято, но когда разговор все же заходит, почти никто не решается отрицать, что данное обстоятельство всегда отсекало (и отсекает) малейший шанс у партий и движений, чьи программы хотя бы в теории угрожали существующей системе – таких, как Юнионистское движение Освальда Мосли (до 1939 года – Британский союз фашистов), Национальный фронт, Коммунистическая партия, Партия независимости, Социалистическая партия равенства, движение «Скорпион» (новые крайние правые) и так далее. Более того, мои английские собеседники выражали уверенность, что такие партии, как «Объединенная Ирландия» и «Шин Фейн», Шотландская националистическая и «Плайд Кимру» («Свободный Уэльс») получали бы неизмеримо больше голосов, если бы не страх обывателя перед нумерованными бюллетенями. В конце концов, свобода свободой, а Большой Брат никуда не делся.

Хотя у тайного голосования везде находились влиятельные противники, оно стало довольно быстро распространяться и к Первой мировой войне утвердилось в ведущих странах. Тайное голосование, по примеру Англии, было применено Дании в 1901 году, в Нидерландах в 1917 и т.д.

Представления наших симпатичных либералов о сугубой, чуть ли не средневековой древности демократических практик обогатились бы, узнай они, что во Франции до 1849 года право голоса имели 2% населения, в Испании эта цифра в 1854-м. чуть превышала 0,2%, а затем постепенно была увеличена (к 1869) до 2% (при том, что в парламент проходила всего одна партия – Модерадос, т.е. умеренные). В Японии, где первые выборы состоялись в 1891 г., право голоса благодаря налоговому цензу в 15 йен имел 1% населения, в 1900 ценз был снижен до 10 йен и стали голосовать 2%, в 1919 – до 3 йен, благодаря чему электорат составил 6%.

Пикейные жилеты отечественного ТВ сильно удивились бы, узнав, к примеру, что в Англии на выборах 1900 года было 243 безальтернативных округа (из 669). Или что между 1922 и 1948 годами в этой стране существовала практика дополнительных «бизнес-голосов», стоивших 10 фунтов стерлингов.

В Нидерландах первые 40 лет существования парламента (т.е. до 1888 г.) в него проходила только одна партия (получившая большинство) из двух существовавших. То же было в Норвегии и Португалии. В Бельгии до 1899 г. избиратель за 5 франков мог приобрести еще один голос, диплом о высшем образовании автоматически давал два дополнительных голоса. Во Франции до 1889 г. можно было баллотироваться в любом количестве округов. На родине слова «демократия», в Греции, до 1923 г. избиратели голосовали не за партии, а за клики (выдвигались «люди Вулгариса», «люди Заимиса», «люди Криезиса»).

Прежде чем утвердиться, представительная демократия набила себе немало шишек. Демократически настроенные авторы из лучших побуждений пытаются изображать этот путь прямым и умилительным. Вот Евгений Григорьевич Ясин, научный руководитель Высшей школы экономики, рассказывает (в своей лекции «Приживется ли у нас демократия?») о том, как заботливо учили ходить и уберегали от бед младенческую австрийскую демократию: «На пост мэра Вены в 1895 году был избран Карл Люггер, который был предтечей нацистов. Он, использовав обстоятельство введения всеобщего избирательного права, обратился к тем, кто еще не имел привычки голосовать: к крестьянам с националистическими лозунгами, к рабочим – с социалистическими лозунгами. Победил на выборах. Но, слава Богу, тогда императором был Франц-Иосиф, он аннулировал результаты выборов». То есть, по Е.Г. Ясину, старый демократ-император отечески поправил несмышленую австрийскую демократию.

Если бы! Карла Люгера (Lueger), выходца из движения «Antikorruptionisten» («Борцы с коррупцией»), избирали бургомистром Вены три раза подряд, «но император, считавший его демагогом и, может быть даже демократом(!), отказывал ему в утверждении. Наконец, после его аудиенции у императора, состоялся компромисс: подставным(!) бургомистром был утвержден его сторонник Штробах, а Люгер – вице-бургомистром. В 1897 г. Люгер был избран и утвержден бургомистром»21. Многократно затем переизбираясь, он занимал этот пост до самой смерти в 1910 году, «пользуясь широкой популярностью среди антисемитов и горячей поддержкой двора, который с ним совершенно примирился».