Текст книги "Традиции свободы и собственности в России"

Автор книги: Александр Горянин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Нередко можно услышать: Государственная Дума образца 1906-1917 годов не смогла предотвратить гибель исторической России и ее ценностей, спасти страну от революции и гражданской войны – стало быть, опыт первого русского парламента оказался провальным. Это неверно. Как раз у Думы был очень хороший шанс уберечь Россию, но вмешалась Мировая война, обрушившая, помимо Российской, еще три империи Германскую, Оттоманскую и Австро-Венгерскую, последняя была просто уничтожена. Впрочем, это общеизвестно, реже вспоминают о том, что жертвой войны стала почти вся европейская демократия. Если к 1914 году могло показаться, что уж где-где, а в Европе победный марш демократии неостановим, то ее последствия оказались роковыми для двух десятков молодых демократий.

Начнем с главного: лишились всех своих демократических завоеваний, добытых тяжкими жертвами и усилиями, 132 миллиона человек, оказавшихся внутри границ СССР29. Вслед за этим карта Европы стала быстро покрываться тоталитарными струпьями. В Италии к власти пришел фашистский режим Муссолини, в Венгрии установилась диктатура («регентство») адмирала Хорти, в Болгарии – диктатура Цанкова, в Румынии – «королевская диктатура», в Испании – диктатура Примо де Ривера (1923-30), а затем генерала Франко (после гражданской войны 1936-39 гг), в Португалии – диктатура генерала Кармоны (1926-32), сменившаяся более чем сорокалетней диктатурой профессора Салазара, государственные перевороты регулярно сотрясали Грецию. Что касается Германии, судьба ее демократии оказалась, как известно, самой трагичной – и для самой Германии, и для остального мира.

Не лучше обстояло дело в государствах, возникших после Первой мировой войны на обломках рухнувших империй. Демократия проявила себя жизнеспособной, да и то с оговорками, лишь в Чехословакии и Австрии – но только для того, чтобы пасть жертвой немецкого фашизма в 1938 году. В остальных новых странах она оказалась непрочной и была сметена государственными переворотами: в Польше и Литве – в 1926 году, в Югославии – в 1929, в Латвии и Эстонии – в 1934. Во всех случаях к власти здесь приходили авторитарные и репрессивные режимы, которым сегодня были бы гарантированы международные санкции. При этом парламент мог считаться существующим – кстати, даже в гитлеровской Германии рейхстаг формально не был распущен: депутаты получали жалованье, собирались дважды в год на скоротечные сессии, исполняли гимн (их называли самым высокооплачиваемым хором в мире) и единогласно принимали очередную пачку гитлеровских законов.

Наконец, еще два новых государства – Финляндия и Ирландия – пережили при своем рождении кровавые гражданские войны, что также мало содействует общественному миру. И буквально во всех европейских странах получили мощное развитие фашистские движения и партии.

К осени 1940 года территория демократии в Старом Свете и вовсе съежилась до пределов воюющей Англии и трех нейтральных стран – Швеции, Швейцарии и, с оговорками, Ирландии. Там, где люди еще имели силы и возможности что-то читать, они находили очень убедительными доводы авторов, объяснявших, что демократия навсегда останется лишь забавным эпизодом, нежизнеспособной выдумкой, обреченным экспериментом. Эти авторы напоминали своим читателям о судьбах демократии в Афинах, где она закончилась тиранами, и о Риме, пришедшем к Калигуле и Нерону.

С учетом сказанного, не будем делать из умерщвления российской демократии в 1917 году поспешных (и часто звучащих) выводов. Куда ближе к истине будет такое умозаключение: молодая демократия России подверглась испытанию, слишком тяжкому для несозревшего политического организма. Государственная Дума не успела преодолеть подростковую задиристость, не усвоила принцип «не навреди», не научилась жертвовать меньшим ради большего – при том, что среди ее депутатов были выдающиеся ученые, чьи труды во многом заложили основу наших сегодняшних представлений о демократии, политических партиях, правовом государстве. Они всеми силами стремились внести свой вклад в улучшение жизни России, участвуя в законотворчестве, стремились расширить права граждан, расширить границы их свобод, но как парламентарии-практики оказались не на высоте. Однако даже недолгие 11 лет существования Думы показали: становление культуры политического компромисса шло в России достаточно успешно.

Российскому парламентаризму не хватило (как и столыпинским реформам) всего нескольких лет. Дореволюционная Дума сделала исключительно много для становления парламентской практики в нашей стране. В ней сформировались такие атрибуты современного парламентаризма, как партийные фракции, законодательная процедура, думский регламент, выступления премьеров с правительственными декларациями, гласность думских пленарных заседаний, депутатские запросы к правительству, согласительные комиссии. Все это, начиная с декабря 1993 года, было воспроизведено в новой России.

Но, возможно, главная заслуга первого российского парламента в другом. После него ростки политической демократии уже не могли быть искоренены из российской почвы. Утвердившийся в 1917 году коммунистический строй прервал формирование демократических институтов, однако отсутствие общенационального представительного органа сразу стало ощущаться буквально всеми как временное и ненормальное состояние, знаменующее какой-то недуг или кризис. Это ощущение порождало дискомфорт даже у большевиков. Политические идеи и привычки подобны монетам: будучи однажды пущены в обращение, они больше не могут быть полностью изъяты из него никогда, это подтвердит любой нумизмат.

Уже поэтому нельзя согласиться с теми, кто говорит о дореволюционной Думе как об опыте, пропавшем впустую. Не будь четырех выборов в Думу и двух выборов, проведенных Временным правительством, не отягченные подобными воспоминаниями большевики вели бы себя еще безогляднее. Но они, особенно на первых порах, много возились с какими-то выборами и съездами, да и в дальнейшем вынуждены были имитировать представительную власть. Имитация демократии, как известно, – высший комплимент, который диктатура делает свободе30.

«Советский проект»

Мне не раз приходилось слышать (в частности, от профессора Московского университета Л.И. Семенниковой, автора учебников по истории России) и даже читать, что советы – производное общинной демократии и, шире, русской народной демократической традиции в целом, которая, де, в принципе нестыкуема с «классической» демократией. Это очень умозрительное заключение, основанное непонятно на чем. Если люди умеют и привыкли находить в своей среде лучших через выборы, через большинство голосов, а затем признавать «выборных» властью над собой (независимо от того, за кого голосовал ты лично), если они делегируют им свои права, наделяют представительскими полномочиями, это и есть демократия практически во всем ее объеме. Партийная система мало что добавляет, когда людям знаком и понятен принцип.

Беда была совсем в другом: в советах, где большинство доставалось такой принципиально антидемократической силе, как большевики, последние, едва учуяв возможность силовой победы, всякий раз устраняли законно избранных политичских соперников. Они брали власть по-ленински. Вот откуда демократический лозунг-вопль времен Гражданской войны: «За советы без большевиков!». (Кстати, в конце 80-х тоже мелькали плакаты «За советы без коммунистов!»)

Россия с ее школой общинной и земской демократии начиная с 1905 года буквально проросла низовой демократической самодеятельностью новых образцов. Этот опыт остается практически неизученным, ибо советские историки были заняты, не всегда по своей воле, главным образом тем, что с микроскопом выискивали в событиях тех лет следы деятельности большевиков. Современным историкам еще предстоит загладить грех своих учителей и показать истинную картину общественной эволюции между 1905 и 1917 годами. Февральская революция дала этой эволюции (насильственно прерванной через неполный год) мощное ускорение.

Замечательные подтверждения тому, что в 1917 году Россия была вполне готова к самым продвинутым формам демократии, содержал доклад профессора Г.А. Герасименко о низовой демократической самодеятельности в марте-октябре 1917-го, прочтенный им на конференции историков к 80-летию Февральской революции. Повсюду в великорусских губерниях возникали свои формы народного самоуправления: общественные комитеты и комитеты общественной безопасности, гражданские комитеты и гражданские думы, земельные комитеты и комитеты защиты Учредительного собрания и еще масса подобных органов, вплоть до экзотических, но везде – на демократической основе и действующие подчеркнуто гласно. Эти органы, по выражению докладчика, «были созданы творчеством народных масс без какого бы то ни было руководящего начала и стали выражением демократического потенциала российского общества к моменту Февральской революции».

К чести русской свободы, она не сдалась в 1917 году. Более того, она победила бы большевиков, если бы низовые массы, втянутые в гражданскую войну, не оказались на короткий срок роковым образом левее всех Лениных и Троцких вместе взятых. В этой левизне сошлось в резонансе всё: остервенение от войны, выработавшаяся за три года привычка к крови и смерти, национальный шок от отречения государя, освобождение от присяги царю и Отечеству (молитвенной клятвы, в народном понимании), воздействие призывов все отнять и поделить, обещаний скорого царства справедливости и народного рая, чудовищные слухи и выдумки, эпидемии, разруха. Но даже с опорой на такой потенциал большевикам понадобилось для победы пять лет, чудовищное напряжение сил, мобилизация всего темного и низменного, беспримерный террор.

Излишне говорить, что советское время было черной дырой по сравнению с демократическими достижениями России по состоянию на 1917 год. Но нам не понять этот провал, не понять нашу историю до конца, не уяснив причину резко выраженной жесткой авторитарности коммунистического способа управления, никак не подготовленной предшествующим развитием России. Причина этой авторитарности не в одной лишь идеологии. Революция 1917 года резко, поголовно и повсеместно сменила прежнюю, достаточно просвещенную дворянско-интеллигентскую элиту новой, социально и образовательно отсталой. Произошел массовый наплыв крестьянской молодежи в города. Биографии подавляющего большинства советских деятелей не зря начинаются словами: «родился в селе N такого-то уезда такой-то губернии»31. Высокая доля вчерашних (или позавчерашних) крестьян была в послереволюционные десятилетия нормой почти в любой аудитории, почти в любом коллективе. Именно они принесли с собой присущее патриархальной крестьянской семье представление об авторитарном Отце, суровом, но справедливом, и об авторитарном управлении как единственно возможном. Они приняли и в массе приветствовали такое управление, ибо сами управляли бы так же. И управляли – кому довелось.

При эволюционном («думском») развитии страны такой наплыв малограмотных патриархальных масс во власть был бы невозможен.

Ощутимый приток крестьянского элемента в города и коллективы иссякает в 60-е32. Но к этому времени – из-за коллективизации и других способов раскрестьянивания, из-за массовой гибели мужчин на войне – от традиционной авторитарной крестьянской семьи на селе уже мало что остается. Дети же и внуки сельских выходцев прежних призывов выросли горожанами. Ключевой общественной силой постепенно становились люди, все менее согласные принимать и даже просто терпеть правила поведения, идейные нормы и жизненные стандарты, казавшиеся предыдущим поколениям разумными, естественными, единственно возможными. Закат коммунизма напрямую связан с названными процессами. Но до этого заката общество должно было пройти сложную эволюцию. В какой-то мере ее отразила эволюция представительной власти или того, что ее заменяло. Напомню, как шла эта эволюция.

Победив, большевики закрепили в своих первых «конституциях» (тоже ведь для чего-то трудились их сочинять!) положение о том, что высшую власть в стране осуществляет Всероссийский, а с момента создания СССР – Всесоюзный Съезд Советов, а в перерывах между съездами законодательные, распорядительные, исполнительные и контролирующие функции должен был выполнять Всероссийский (Всесоюзный) Центральный исполнительный комитет. Этот демонстративный отказ от принципа разделения властей, на самом деле, большого значения не имел. Все сколько-нибудь важное решалось не во ВЦИКе, а в Политбюро ЦК ВКП(б).

Теоретически состав съездов Советов формировался путем многоступенчатых выборов. На каждом уровне проводились свои съезды Советов – районных (уездных), областных (губернских), краевых, республиканских. Нижестоящие съезды выбирали делегатов в вышестоящие, сельские и городские Советы проводили прямые выборы, без съездов. Все выборы были открытыми, проводились путем поднятия рук.

Всероссийские съезды Советов сперва должны были собираться «не реже» двух раз в год, затем один раз в год, Всесоюзные – сразу один раз в год. Эти сроки, разумеется, не выдерживались. Всероссийские съезды Советов между 1925 и 1937 годами собирались всего пять раз. Не лучше было и со Всесоюзными – первый из них собрался в декабре 1922 года (чтобы учредить СССР), а восьмой и последний – в декабре 1936 года. Похоже, все эти многоступенчатые хлопоты чем дальше, тем больше раздражали большевистское начальство своей бесполезностью.

А затем произошла удивительная вещь. На 19-м году своего существования советская власть вдруг устыдилась отсутствию в СССР «буржуазных» прав и свобод, формальных признаков демократии и отсутствию органа, хоть как-то напоминающего парламент. В декабре 1936 года на свет появилась «сталинская» Конституция СССР. Она содержала ряд сенсаций, главными среди них были четыре. Во-первых, становились союзными республиками Казахстан и Киргизия, до того входившие в качестве автономных в РСФСР. Во-вторых, в новой конституции отсутствовало понятие «поражение в правах по классовому признаку». В-третьих, в ней провозглашалась свобода собраний и митингов, свобода слова, свобода печати, свобода союзов – правда, к каждой свободе (и без того обреченной остаться на бумаге) была сделана перестраховочная приписка: «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». И наконец, новая конституция даровала стране двухпалатный законодательный орган – избираемый, подумать только, на «всеобщих, прямых и равных выборах при тайном голосовании» Верховный Совет в составе Совета Союза и Совета Национальностей.

Этот Верховный Совет, впервые собравшийся в январе 1938 года, прославился тем, что в нем за пятьдесят лет не было подано ни одного голоса против, только за. Воздержавшихся тоже не было. Но поскольку формально это был парламент (его представители с 1955 года даже участвовали в работе Межпарламентского Союза), я добросовестно вник и в его пустопорожнюю историю. И даже набрел на забавную подробность.

Верховный Совет был, по большому счету, пародией на Думу, память о которой была жива в массах, а значит, должен был содержать какие-то яркие черты пародируемого объекта. В массовом сознании был жив образ «думского клоуна» Владимира Митрофановича Пуришкевича, вполне способного явиться на заседание с розой в ширинке. В положительно переосмысленном виде этот образ воспроизвел поэт Василий Иванович Лебедев-Кумач. Он был депутатом первого созыва и выступал всегда в стихах. Это были целые поэмы. Вот четверостишие из его выступления про бюджет – стишки корявые, хотя мысль верная:

Кому нужны средства, пусть сам их поищет,

Народный бюджет – не карман для транжир.

Излишки ссуд, как излишки пищи,

Рождают не мускулы, а только жир.

Но в основном стишата были примерно такие:

Да здравствует этого блока создатель —

Великий политик и мудрый стратег,

Ленинских дум гениальный ваятель

Сталин – первый наш человек!

Нет еще силы, чтоб нас устрашила,

Сумеем разбить мы врагов любых, —

Не зря среди нас депутат Ворошилов

И смелые лица бойцов молодых!

Товарищи депутаты Верховного Совета!

Быть может, впервые в истории Земли

В парламент(!) по праву вошли поэты,

А вместе с ними музы вошли…

Помимо Верховного Совета СССР были учреждены Верховные Советы союзных республик, в том числе РСФСР (ее, кстати, и тогда часто называли Российской Федерацией, опуская слова «Советская» и «Федеративная»). Все эти квази-парламенты собирались на два, от силы на три дня дважды в году и никакой роли не играли и играть не могли. Пять десятилетий их существования составляют имитационный период нашего парламентаризма. Но повторю еще раз: имитация демократии – высший комплимент, который тоталитаризм делает свободе.

Сегодня любая тоталитарная диктатура обязательно называет себя выразителем воли народа, и даже самые дремучие из них вынуждены вводить у себя декоративные атрибуты демократии. Самозащиты ради любой такой режим именно себя объявляет истинной (вариант: народной, социалистической, корпоративной, общинной, солидаристской, закрытой, национальной и так далее) демократией – в отличие от демократий неистинных, «формально-юридических» или «буржуазных». Делается это больше для внутреннего потребления, обращать подобные заклинания вовне достаточно бесполезно. Одно дело – параллельное существование демократий разного происхождения и потому не вполне схожих, другое – попытки выдать куклу за живое существо.

Почему в СССР постоянно проводились выборы в местные и «верховные» советы, а также выборы судей? Ведь это на самом деле не были выборы – выбор отсутствовал, кандидатура всегда была одна. Зачем власти это было нужно? Зачем она добивалась 99-процентной явки и 99,9 процентов голосов «за»? Для чего нарезались избирательные округа (некоторые из них территориально повторяли предреволюционные округа по выборам в Государственную Думу), оборудовались избирательные участки, кабинки для тайного голосования? Почему в избирательных бюллетенях с одним-единственным кандидатом было написано: «Оставьте одного кандидата, остальных вычеркните». Зачем советская власть выдавала себя за что-то иное? Все это составляющие более широкого вопроса о том, что из себя представляла советская власть или власть Советов.

Хотя при Брежневе нас стали застенчиво уверять, что Советы – это «представительный орган власти и народного самоуправления», его предшественники были откровеннее и Советы за представительный орган не выдавали. Сталинская «Большая советская энциклопедия» гласит: «Советы – органы власти социалистического государства рабочих и крестьян», а «Советская [с большой буквы] власть является государственной формой диктатуры пролетариата».

Диктатура не может быть представительством. Но назвать Верховные советы органами диктатуры язык не поворачивается. Власти у них, по сути, не было никакой. Любой нижестоящий Совет обладал, каждый на своем уровне, реальной властью, благодаря тому, что в его структуру входил исполнительный комитет, исполком. Верховный же совет оставался чисто декоративным органом для юридического оформления и единогласного одобрения решений, принятых в другом месте.

Просуществовав без существенных изменений полвека, советский квази-парламентаризм «встал на путь исправления». На рубеже 80-х-90-х годов XX столетия ростки истинного парламентаризма начали пробивать себе дорогу в ходе начавшегося процесса демократизации страны. Сначала этот процесс достаточно бурно, но мирно развивался в рамках Съезда народных депутатов – новой и, как тогда казалось, многообещающей формы представительства, рожденного горбачевской Перестройкой. Но за несколько лет Съезд, незаметно вернувший себе имя Верховного Совета, так и не стал парламентом. Мало того, к 1993 году он превратился в главную надежду коммунистического реванша. Миром дело кончиться, видимо, не могло, и не кончилось.

Тем, кто продолжает оплакивать разгон Верховного Совета и клясть за это Б.Н. Ельцина, предлагаю проделать такое умственное упражнение. Вообразите, что 22 или 23 октября 1917 года офицерские части Петрограда окружили Смольный, подкатили пушки и, не считаясь с жертвами и ущербом для архитектуры, уложили две или три сотни «братишек», а с ними вместе – штаб вооруженного восстания, всех этих Дыбенок, Крыленок, Сталиных, Дзержинских и Троцких (В.И. благоразумно отсиживался в другом месте). Скорее всего, мемориал этих достойных борцов за свободу (я не шучу – эти люди умерли бы смертью героев, так и не узнав о себе самих, какие они негодяи), сегодня посещали бы туристы, как они посещают памятник коммунарам в Париже, а гиды рассказывали бы о реакционной военщине, пролившей 90 лет назад невинную кровь. Партия большевиков, давно образумившаяся, имела бы в Государственной Думе 21-го созыва пятую часть мест, переходя от роли конструктивной оппозиции к участию в коалиционных правительствах и обратно. И мы жили бы в богатой и счастливой России.

Надеюсь, и в Москве появится мемориал жертв октября 1993 года, подобный парижскому на кладбище Пер Лашез. Я видел фотографии этих людей – у них прекрасные лица, они были уверены, что защищают свободу. Увы, они ошибались. От реставрации коммунизма нас отделял тогда всего шаг.

Правовые основы новой России и нового российского парламентаризма закрепила Конституция Российской Федерации, утвержденная на референдуме 12 декабря 1993 года. Легитимность этой Конституции теперь молчаливо признается даже той частью думской оппозиции, которая называет события октября 1993 года «расстрелом парламента» и яростно нападает за это на Ельцина – ведь они депутаты законодательного органа, созданного в соответствии с этой конституцией, они участвуют в политике, подчиняясь правилам политической жизни, установленным этой конституцией.

* * *

Вникая в историю и предысторию российского и мирового парламентаризма, естественным образом приходишь к таким выводам:

– Демократия – органичное, а не искусственное состояние общества;

– Любой народ, сознательно или инстинктивно, стремится к демократическому идеалу;

– Следует говорить не о том, что тому или иному народа была неизвестна демократия, а о том, что ему не было известно греческое слово «демократия»;

– Демократия неосуществима без парламентаризма.

Судьбоносные события двух последних десятилетий, вернувшие Россию к демократии, совершенно закономерны. Они стали следствием всей нашей предшествующей истории. «Неформалы» 80-х, без которых мы бы продолжали жить «под мудрым руководством», были не только генетическими, но и духовными потомками участников вечевых собраний, земских соборов и посадских мiров. Истоки представительной демократии в России прямо связаны с ее сегодняшним днем.

Часть третья. Попутное и неотъемлемое

Бегут ли люди в «тюрьму народов»?

Люди, похожие на историков, сумели внушить слишком многим, что история у нас жуткая и что Россия это такое место, где всегда было плохо. Так ли это? Понять, хорошо или плохо было в данной стране, довольно просто. Надо выяснить, стремились в нее люди или нет. И что же? В Россию, а до того – в русские княжества, стремились всегда. Родословные пестрят записями вроде: «Челищевы – от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 году»; «Огаревы – русский дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 году из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы – от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 г. к великому князю московскому Даниилу»; «Елагины – от Вицентия, "из цесарского шляхетства", прибывшего в 1340 г. из Рима в Москву, к князю Симеону Гордому»; «Мячковы – от Олбуга, "сродника Тевризского царя", выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 г.» и так далее.

Во времена ордынского ига (ига!) иностранцы идут на службу к князьям побежденной, казалось бы, Руси. Идут «от влахов», «от латинов», «от ляхов», «от литвы», «от чехов», «от свеев», «из Угорской земли», «из немец», «из Царьграда» и, что поразительно, из Орды. Почти каждый шестой – из Орды33. Переселения простых людей не отразились в «бархатных книгах», но хорошо известны. С XI века в Киеве, Новгороде, Владимире известны поселения армян и грузин, в Москве уже в XV веке были греческая и польская (Панская) слободы, в XVII возникла грузинская, не переводились персияне, турки и «бухарцы» (в седьмой главе «Евгения Онегина» последние упомянуты среди постоянных московских персонажей). В русские пределы сознательно переселялись целые народы: между 1607 и 1657 переселились из китайской Джунгарии калмыки, а после русско-турецкой войны 1806-12 переселились гагаузы. Вслед за Столбовским миром с Швецией на русские земли устремляются «из-под шведов» водь, ижора и карелы. И уже почти не в счет (а собственно, почему?) сотни тысяч «чиркасов запорожских» – по-нынешнему, украинцев, бежавших из Сечи на российские земли, начиная с 1638 года. Во все «достатистические» века в Русь-Россию непрерывно вливались народные струйки с Балкан, Кавказа, из Персии, придунайских земель, Крыма, Бухары, германских княжеств, из Литвы, не говоря уже о славянских землях. Имей мы родословные древа, уходящие вглубь веков, почти каждый нашел бы кого-то из этих людей среди своих предков.

Появление, с XVIII века, статистики позволяет называть уже почти точные цифры. Скажем, число немцев, въехавших в Россию за тридцать лет правления Екатерины II, чуть не дотянуло до ста тысяч, а за 87 лет между 1828 и 1915 к нам вселилось, ни много, ни мало, 4,2 млн иностранцев, больше всего из Германии (1,5 млн чел.) и Австро-Венгрии (0,8 млн)34. Вообразите число их потомков сегодня! К началу Мировой войны 1914 года Россия была вторым, после США, центром иммиграции в мире – впереди Канады, Аргентины, Бразилии, Австралии.35 В Россию переселялись греки, румыны, православные албанцы («арнауты»), болгары, венгры, македонцы, хорваты, сербы, черногорцы, галицийские и буковинские украинцы, чехи, словаки, все те же немцы и австрийцы, китайцы, корейцы, персы, турецкие армяне, ассирийцы (айсоры), курды, ближневосточные арабы-христиане. Вне статистики остались переселявшиеся в собственно Россию жители ее окраин – прибалтийских и кавказских губерний, русского Туркестана, протекторатов Бухара и Хива, Великого княжества Финляндского, поляки и литовцы Царства Польского.

Конечно, не надо упрощать, имела место и мощная эмиграция (в основном, евреев и поляков), но это нормально для страны, не мешающей людям искать свое счастье там, где они надеются его найти.

Как во всякую желанную страну, в Россию направлялась большая неучтенная иммиграция. Скажем, многие думают, будто наши «понтийские» греки – потомки чуть ли не участников плавания Язона за Золотым руном. Таких, на самом деле, было совсем немного (как и греков, живших в Крыму еще во времена Крымского ханства). Большинство же «понтийцев» переселилось в русские владения в XIX веке из турецкой Анатолии и из собственно Греции. Многие из них сделали это, минуя пограничный учет и контроль – черноморские берега знали разные интересные пути, читайте «Тамань» Лермонтова.

Скрытыми были большие переселения персов, китайцев и корейцев. То есть, вместо 4,2 млн. человек, речь вполне может идти, скажем, о пяти, а скорее даже о шести миллионах иммигрантов.

Люди не переселяются в страны несвободы – туда, где господствует жесткий полицейский режим и (или) тяжкий социальный контроль, царит нетерпимость, неведомы (по Пайпсу) подлинные права собственности. Иноверцев и иноязыких не заманишь в «тюрьму народов». Цифры миграции в Россию опровергает все позднейшие росскозни такого рода.

Россия всегда притягивала к себе людей, в мировое пугало ее превратил коммунизм. Он же сделал все, чтобы очернить ее прошлое. Общее впечатление от русской истории, выносимое из школы (до сих пор!), таково, что наш рядовой читатель легко верит любому мрачному вздору о России. Эстафету коммунистических сочинителей благодарно подхватили их западные коллеги. Вот крохотный шедевр из французской католической газеты «La Croix» – правда, в номере от 1 апреля (2005 года): «Судьба России – всегда идти по трагическому пути, и этого не исправить». Не менее просвещенное издание, «Economist», рассуждая в декабре 1999 года о «мрачной и кровавой» России, заключает, что «это странная страна, возможно единственная в своем роде» (спасибо Мартину Малиа за цитату).

Кстати о «тюрьме народов». Это ярлык, который национальные активисты навешивали на многие страны. Первой его удостоилась (не позже 1859 года) Австрия, под владычеством которой находилась тогда итальянская Ломбардия. Ярлык понравился борцам за независимость Ирландии, и они в своих памфлетах и листовках стали так называть Британскую империю. Дошла очередь и до России – эторугательство взяли на вооружение польские эмигранты в Париже. Ни Австрия, ни Англия, ни Россия, разумеется, не были тюрьмами народов. Они отстаивали то, что по законам, правам и понятиям того времени принадлежало соответственно австрийской, британской и русской коронам.

Как и всякая империя в период своего строительства, Россия тяжко прошлась по судьбам ряда малых народов – крымских татар, черкесов, абхазов, чеченцев, список получится немалый. Колонизация Сибири и Дальнего Востока сопровождалось и несправедливостями, и жестокостями, и насилием (почитайте бесподобное «Описание земли Камчатки» Степана Крашенинникова, написанное в 1751 году), там было не до прав и свобод человека.

Однако все познается в сравнении. В США вышло исследование «Американский холокост: завоевание Нового Света» (David E. Stannard. «American Holocaust: the Conquest of the New World», Oxford University Press, 1993). Ее автор подсчитал, что освоение Америки сопровождалось самой страшной этнической чисткой в истории человечества: за 400 лет пришельцы из Старого Света физически уничтожили около ста миллионов(!) ее коренных жителей.

Кстати, отчего бы, переводя Пайпса, не перевести заодно книгу Стэннарда? Даже если она на чей-то взгляд является спорной?

Территория, ныне входящая в США, была далеко не главным ареалом расселения американских индейцев. Но и на ней число индейцев сократилось, как настаивает исследователь Уорд Черчилль (Ward Churchill) из университета Колорадо, с 12 миллионов в 1500 году до 237 тысяч в 1900-м, в 51 раз. У профессора Черчилля тоже есть интересные для перевода книги – среди них «Пустячок геноцида» (A Little Matter of Genocide: Holocaust and Denial in the Americas 1492 to the Present. City Lights Books, San Francisco, 1997) и «Фантазии высшей расы» (Fantasies of the Master Race: Literature, Cinema, and the Colonization of American Indians. City Lights Publishers; New Ed edition, 1998). И почему бы не перевести на русский таких авторов, как Джей Дэвид и Ричард Дриннон, по-своему освещающих данную тему?36