Текст книги "Между Гитлером и Сталиным. Украинские повстанцы"

Автор книги: Александр Гогун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Приложение № 7.
Описание комиссаром Каменец-Подольского партизанского соединения им. Михайлова И. Кузовковым боевых действий против УПА 25–27 июля 1943 года

«Стенограмма беседы с командиром партизанского соединения Каменец-Подольской области тов. ОДУХА Антоном Захаровичем и комиссаром тов. КУЗОВКОВЫМ Игнатом Васильевичем

Беседу проводил зав. сектором информации отдела пропаганды и агитации ЦК КП(б)У тов. СЛИНЬКО И.И.

Стенографировала ЖДАН Н.А.

Киев. 12 июня 1944 года

(…)

Говорит Игнат Кузовков:

«Мы стояли в районе, который мешал националистам продвигаться с запада на восток до старой советско-польской границы. Мы стояли в зоне их коммуникаций и ни один их связной не мог пройти, чтобы не быть задержанным. Мы, кроме этого, старались все карательные мероприятия немцев, направленные против нас, отводить на их сторону. Крупные карательные экспедиции заканчивались, как правило, боями с националистами и частично только, почти не задевали нас.

Когда они начали активную борьбу с немцами, на первых порах у них было ещё мало обученных и вооружённых сил. Они намерены были захватить районный центр Мизоч Ровенской области. Они решили, имея о нас представление, как об очень большой силе в Суражских лесах, предложить нам перейти к ним для совместной борьбы с немцами. Но, как потом выяснилось, переговоры в этом направлении преследовали целью использовать наш отряд в качестве заслона от нападения немцев на националистов, по окончании операции прибыть в отряд и отобрать оружие. Мы разгадали это дело через пойманную агентуру и нашу, которая находилась в их отрядах. Но отказываться от переговоров во имя общей борьбы с немцами мы не могли.

Начались переговоры. Переговоры происходили с второстепенными лицами в районе Мизера в селе Большие и Малое Ступ-но. В общем эти переговоры имели целью с их стороны прощупать почву, насколько мы сильны, насколько мы намерены вести переговоры, что мы намерены делать.

Переговоры кончились вничью. Они потребовали выхода с этой территории, сказали нам, что мы не в своей хате помещаемся, а для того, чтобы более детально в этом вопросе разобраться, они сказали, – мы постараемся ещё раз вести переговоры. Среди представителей был студент бывшего Львовского университета, молодой, неважно одетый, худощавый юноша, который агитировал за Украину Владимира. С нашей стороны переговоры вёл Одух, который старался на их нотках сыграть, выдал себя за командира разведки.

Таким образом, из переговоров ничего не вышло. Они терпели нас до июля 1943 года, а когда почувствовали в нас солидную силу, решили покончить с нашим отрядом в тех лесах.

Предварительно мы узнали о готовящейся на нас операции. В соседнем с нашим лагерем селе Андрушовка был получен приказ от командования повстанческой армии – больше половины села, прилегавшей к лесу – очистить от населения. Какой был смысл этого приказа? Немцев пока поблизости не было. Вывод один: чтобы от перестрелки не пострадало местное население. Мы, видя такую штуку, моментально переменили место лагеря, отошли на 1  1/2клм. но в район, очень удобный для обороны. Мы знали, что их силы значительно превышают наши, у нас было 400 человек, силы националистов доходили до 10 тыс., и если они мобилизуют против нас все свои силы, они могут разбить отряд. Боя принять нельзя, а без боя уходить тоже нельзя, поскольку мы зарекомендовали себя как защитники народа.

25 июля рано утром наш патруль в селе Теремны обнаружил передвижение со стороны села Андрушовка большого обоза и пехоты, причём одетой в немецкие и мадьярские военные и гражданские формы, но с белыми повязками, как у полицейских.

Мы сделали предупредительные выстрелы, показать, что в лагере тревога. Моментально была занята круговая оборона в заранее подготовленных окопах и послана конная разведка для расследования этого дела.

Но события развивались очень быстро. Буквально через 20 минут целая орава националистов, непонятно что-то кричащих, напала на соседний лагерь польского мирного населения, которое скрывалось от националистического террора. Их лагерь находился вблизи нашего. После нападения на польский лагерь, националисты штурмом пошли на наши позиции. Мы находились в более выгодном положении, мы находились на высотке размером 200 х 300 мтр., кругом овраги и заболоченные речушки. Единственный сухопутный подход к нам был со стороны центральной дороги не по весьма густому кустарнику до 10 мтр. иногда, ничего не было видно.

Мы этот участок больше всего укрепили, одновременно заняли оборону тремя ротами. Но оказалось, что они шли не только со стороны села Теремны, но со всех сторон, со стороны Андрушовки, Суража, Закто-Вили, закольцевали лагерь полностью силами до 8 тыс. солдат, причём предварительно они захватили все автомашины в гебитскомиссариате гор. Ровно, боеприпасы через свою агентуру.

Началась атака. Атака с криками “ура” со специфическим украинским командованием. Сначала пытались по-немецки командовать, но когда увидели, что мы их разоблачили, стали командовать “другий рий ливы”, “крылом атакуй”.

Первая их атака закончилась неудачно. Ураганным пулемётным огнём и автоматами мы эту атаку отбили, положили их, примерно, 50 человек. Попытка их подойти с заболоченной стороны тоже не увенчалась успехом. Наш заслуженный пулемётчик Золотарёв спустил на кладке сразу 15 человек.

Атаки повторялись через каждые 20 минут и очень интенсивные, с криками “ура”. Дело доходило чуть ли не до рукопашных схваток. Невзирая на жертвы, которые наносили наши бойцы из укрытых позиций, они бились и бились, желая закончить операцию. Надо сказать, что за всё время я не встречал такого фетишизма (так в документе, вероятно, имеется в виду «фанатизма». – А. П)в борьбе. Они дерутся лучше немцев.

После десяти атак у них отпала охота к атакам. Они подняли шум и крик, но не двигались с места.

Так прошёл день. К вечеру прибыли три батальонных миномёта с их стороны. По-видимому, мин было неограниченное количество, посокльку был интенсивный огонь. Мины перелетали с одной стороны на другую, а потом они пристрелялись и стали бить на площадку. На основной площадке никого не было, был только обоз, а командный состав находился или в укрытии, или на передовой линии. В передовую линию они не попадали, а по центру били.

С наступлением темноты, вечером, когда кругом стало более или менее спокойно, была только перестрелка, но наши экономили боеприпасы, которых у нас было в ограниченном количестве, били по цели, «на ура» не стреляли. Националисты, не сумевшие взять нас штурмом и понёсшие большие потери, начали роптать на командный состав, их ропот был слышен нашим бойцам. Решили перейти к длительной блокаде.

Ночью начал раздаваться стук топоров и лопат перед нашей высоткой, стали образовываться дзоты, одновременно была посажена кукушка. Расчёт был такой, чтобы с трёх сторон непрерывными атаками навести панику в наши ряды, заставить нас отойти на сухопутные участки, более благоприятные для отхода, а по дороге, которая проходила за 300 мтр. за кустарниками, были миномёты и кукушки. Если бы действительно мы последовали их замыслу, который они намечали, мы могли бы быть уничтожены, или понесли бы колоссальные потери.

Но у нас были головы на плечах. В первую же ночь мы сделали прорыв из окружения. Обоз наш пострадал, всего у нас было до 50 подвод, но особенно ценных запасов у нас не было. Оружие было на руках. В повозках находилось частично продовольствие и одежонка, хорошие были кони.

Когда мы решили в первую же ночь пробраться, встал вопрос об обозе, его решили оставить. Наметили план – прорваться в ту сторону, с которой мы лучше всего были ограждены, но мы рассчитывали так, что ночь тёмная, мы выйдем незаметно, они ничего нам не сделают. Практика показала, что выйти возможно, построив роту в боевом порядке, но необходимы звуковые сигналы или сигнальных поставить не менее двух человек.

Летняя ночь длится недолго, всего четыре, пять часов, и, пока мы раздумывали, как это дело сделать, звуковые сигналы нельзя было применить, время прошло и начался рассвет.

Пришлось это дело отставить, занять оборону и драться ещё целый день.

На второй день атаки начались с раннего утра миномётным огнём значительной силы. Они стали попадать в цель, у нас появились раненые и убитые, часть коней была ранена. В отношении продовольствия, конечно, было неплохо, у нас были кое-какие запасы в лагере, воды как на счастье две бочки было завезено в лагерь. У нас было до двух десятков женщин, которые регулярно приносили бойцам кушать на предовую – кусок хлеба с маслом. Женщины работали замечательно, санчасть тоже работала очень хорошо, раненых моментально выносили, оказывали им первую помощь и укладывали, подготавливали к эвакуации.

Так прошёл второй день. Наши мало стреляли, националисты также стреляли мало, в атаки шли реже, хотя крику было сколько угодно. Попытка их обойти нас с левой стороны не увенчалась успехом. К тому же мы решили сделать прорыв перед вечером с таким рассчётом, чтобы заранее построиться в боевом порядке, а вечером, не растерявшись, пойти с проводником. Проводник был свой.

Задача была такова: прорваться в сторону леса, к сёлам прорываться мы считали опасным, поскольку там было до пяти националистических штабов, а из лесу пройти за советскую границу, где националистов совершенно не было, в Славутские леса.

Как решили, так и сделали. Порядок был такой: впереди идёт только подрывная группа автоматчиков 20 человек под моим руководством; она должна была в случае какого-либо сопротивления со стороны противника, сломить его огнём автоматов. Патронов было достаточно.

Автоматчики все пошли на прорыв. Задачей автоматчиков было обеспечить прохождение всей группы. Следом за автоматчиками должна была идти стрелковая рота. В самом конце снимется с обороны третья стрелковая рота, вместе с ней командир отряда. Перед самым отходом командир отряда вышел с разведкой, подрезали они кустарники, сделали стежку, чтобы не было слышно шелеста, чтобы пройти незаметно. Это было сделано настолько хорошо, что националисты только по последним людям сумели открыть огонь, была ранена только одна женщина в это время в нашем лагере. Раненых выносили на самодельных носилках. Построились в боевом порядке и вышли.

Для националистов был неясен наш манёвр. Они считали, что только небольшой группе противника удалось пройти, а остальные, как они предполагали, в количестве 500 человек, находятся в лагере.

И они начали обстрел лагеря. Они стреляли с двух или даже с трёх сторон. Когда они стреляли с одной стороны, их группам с другой стороны казалось, что стреляем мы, – этим они были введены в заблуждение.

Мы вышли в ночь с 26 на 27 июля и пошли на советскую сторону и слышали, что бой продолжается, ожесточённый бой, с миномётами, станковыми пулемётами, ракеты вылетали. У нас даже естественно подозрение возникло, что подошли немцы и бьются с националистами. Целые сутки продолжался этот бой, до рассвета 28 июля.

Оказывается, они нашего ухода не обнаружили. В лагере мы оставили обоз, оставили лошадей, лошади, бродя в кустах, производили шорох, им казалось, что мы в лагере.

Два раза они обстреливали лагерь, но в 12 часов дня, не слыша ответных выстрелов, командование решило, что большевики должны быть все перебиты. И вот, командующий этим наступлением Крук (молодой человек лет 27, худощавый, высокого роста, очень весёлый, общительный с бойцами, пользовавшися большим авторитетом со стороны своей свиты) решил выехать трибуном в лагерь осаждённого противника.

Что же получилось? Был дан сигнал командованием и с криками «ура!» они бросились одновременно со всех сторон. С одной стороны вооружённые люди, и с другой. Началась стрельба и свалка между ними, до тех пор, пока они не разобрались в том, что мы уже выехали, что лагерь пустой. Они были очень удивлены, куда же мы могли уйти. Все убитые были похоронены, даже их двух разведчиков мы похоронили.

Затем, перед уходом мы наши повозки со всем имуществом заминировали, а там были носильные вещи. Один из них подскочил к повозке, видимо большой мародёр, схватил вещи, а там были два 150-мм. снаряда – взорвались, 30 человек выбыло из строя и это отбило у других охоту обыскивать повозки. В течение месяца они разминировали эти повозки.

Результаты боя были просто для нас неожиданными. Количество раненых и убитых националистов превышало 800 человек, за эти трое суток только убитыми они потеряли 250 человек. Наши потери были: 6 убитых, 6 чел. раненых, все они выздоровели, ни один не умер.

Это, конечно, не помешало националистам после создавать версию, что наш отряд разбит. Но как показать это населению? Они стали возить трупы своих убитых, делая вид, что свозят их на свалку. Частично похороны националистов производились мелкими группами на 13 кладбищах в радиусе 20 клм. В Теремно и друг. Сёлах были открыты госпиталя, где были раненые, часть из них разошлась по домам.

Но как показать полнейший разгром отряда? Они разоружили пару рот своих бойцов, на повозки наложили их оружие с тем, чтобы показать, что ими захвачены трофеи. Рассказывали, что они убили «батю», комиссара, мою шапку, как трофей, показывали (я потерял свою чёрную папаху и они везли её на повозке).

Началась агитация, что отныне в этом районе устанавливается полностью националистическая власть и даже их официальный орган «До зброй» поместил статейку в 1943 году по этому вопросу.

Мы уже передислоцировались в Славутский район, а на территории прилегающих западных районов установилась националистическая власть.

Источник: ЦДАГО> ф. 166, on. 2, спр. 74, арк. 42 зв.– 45.

Приложение № 8. Описание действий УПА против Красной армии в Западной Украине (окраина города Черткова)

Автор мемуаров – Николай Попель, на момент описываемых событий (1944 г.) занимавший должность Члена Военного Совета 1-й танковой армии.

«Прежде чем наступил рассвет, нам пришлось убедиться в обоснованности предупреждений старого попа. У околицы одной из деревень машину остановили. Лейтенант в короткой шинели и больших сапогах возбужденно выкрикивал:

– Вон, поглядите, что делают… Топорами…

У дороги на плащ-палатке лежали два тела. Головы были укрыты белыми тряпками, на которых уже выступили темные пятна.

Накануне вечером в деревню вступил наш мотострелковый батальон.

Бойцы обратили внимание: на улицах почти не видно крестьян. Когда спрашивали у женщин, где мужья, те отвечали: немец угнал.

Вскоре батальон двинулся вперед, оставив в деревне хозвзвод. Старшина должен был получить продукты, приготовить завтрак и догнать своих.

Едва батальон скрылся из виду и в деревне осталось лишь несколько красноармейцев, улицы ожили. Неизвестно откуда появились «угнанные немцами» мужики. А среди ночи в хату, где остановился хозвзвод, ворвалось несколько человек в масках с топорами в руках. Двое бойцов сумели уйти через окно, а командир взвода и повар так и не проснулись…

Возбужденный лейтенант, от которого я все это узнал, случайно со своим взводом проходил мимо.

– Вы давно здесь? – спросил я лейтенанта.

– Да минут тридцать.

– Что сделали?

Лейтенант неопределенно развел руками:

– А что сделаешь? Мы с фрицами привыкли воевать, а с этими… черт знает, как тут действовать.

– Немедленно прочесать деревню, обыскать дома, задержать всех мужчин.

– Слушаюсь!

Но я видел, что лейтенант не совсем ясно представляет себе, как это «прочесывают деревню» и «обыскивают дома» Да и я вряд ли мог обстоятельно разъяснить ему это.

Плоды нашей неумелости не замедлили сказаться Прочесывание и обыски ничего не дали. Лейтенант задержал лишь нескольких стариков, которых я велел тут же отпустить.

Новый враг показывал хищные зубы.

Назавтра вечером Журавлев нагнал толпу крестьян полушубках и зипунах, накинутых на плечи, с пилами за спиной. Люди жались в сторону от машины, пропуская ее. Потом снова сбивались на шоссе. Толпа была большая, и Журавлев поинтересовался, куда она направляется.

Мужики, сняв шапки, охотно объяснили: их мобилизовали заготавливать лес. Журавлеву и в голову не пришло усомниться – заготавливать так заготавливать…

А ночью донесение: группа бандитов в гражданском, вооруженная немецкими автоматами и парабеллумами, напала на батальонную кухню. Находившаяся поблизости рота рассеяла банду, взяв в плен четверых раненых.

Оказывается, это были те самые «мирные лесорубы», которых обогнал Журавлев. Почтительно расступившаяся перед машиной толпа – один из полков, созданных бандеровцами. Полк этот, как и некоторые другие «стрелецкие» части, пользуясь нашей беспечностью, совершал передислокацию, выполняя приказ своего командования…

…Вечером в мое окно кто-то постучал. За окном стояла темень, я ничего не мог разглядеть и попросил Балыкова узнать, кто там. Михаил Михайлович вернулся с нищей старухой… Но заговорила она неожиданно звонким голосом. И по мере рассказа глаза, казавшиеся вначале тусклыми, безжизненными, все сильнее разгорались…

Кто она? Никто. Была раньше хозяйкой. Хоть бедной, да хозяйкой. Имела дом, семью. А сейчас – ниц нема. В 1939 г. «за Советами» дочь вступила в комсомол, а муж стал председателем сельрады. Потом – война. Бандеровцы убили дочь и мужа за то, что те «продались москалям», сожгли хату. С тех пор старая бродит по деревням…

И я услышал то, ради чего поздней ночью пришла ко мне эта согбенная горем женщина.

Неподалеку на хуторе собираются бандеровские вожаки. Там какой-то их главный хоронится. Откуда она знает? Ее дело. Хочешь – верь, хочешь – нет…

Наши бойцы по всем правилам разведывательного искусства обложили хутор, стали сжимать кольцо, прощупывая каждый кустик, каждую балку. Ничего подозрительного. Подобрались ближе. Залаяла собака, залязгала цепью. Постучали. Вышел сонный, хмурый хозяин со свечой в руках, которую накрывал полой сверху, прятал от ветра.

– Кто дома?

– Жена больная, работник, наймичка, дети малые.

Разведчики обшарили комнаты. Хозяин сидел у стола, курил глиняную трубку, равнодушно следил за солдатами.

Но у разведчиков уже был кое-какой опыт вылавливания бан-деровцев, они уже кое-что слышали о знаменитых «схронах» и бункерах. Заглянули в подпол в доме – я в погреб во дворе. Подпол как подпол, погреб как погреб.

И все же уходить не спешили.

– Зачем тебе, пан, два колодца?

– Той, у забора, юш завалился.

Два разведчика спустились в завалившийся сруб. Едва ослабла веревка, из глубины донеслись автоматные очереди. Разведчики один за другим, держась за канат, стали спускаться вниз.

Мы, наверху, напряженно прислушивались к подземной пальбе. Когда она затихла, снизу донеслось: «Поднимай!»

Мы осторожно повернули ворот. К концу каната был привязан под мышки убитый разведчик.

Потом стали подниматься живые. Они сказали, что из подполья есть второй выход, прямо под хозяйкину кровать.

Вернулись в дом. На полу лицом вниз лежал белоголовый парень в немецком френче без погон, в кожаных брюках, заправленных в новые валенки. На левой руке синел татуировкой трезубец. Над парнем стоял высокий худой человек и не отрывал глаз от убитого. Из порезанной щеки на не заправленную с вышитым воротником рубаху капала кровь. Он даже не повернул голову в нашу сторону.

– Который стоит, главарь у них, наверное, – почему-то шепотом докладывал мне капитан, руководивший облавой. – Там у него приемопередатчик, пишущая машинка… А этот, – капитан кивнул на убитого, – адъютант, либо телохранитель, либо секретарь… Как зверь дрался. Да и начальничек тоже…

«Главарь» безучастно огляделся и, ни к кому не обращаясь, произнес:

– Боитесь, что ли, руки-то связали? Говорил он по-русски совершенно чисто, как редко кто говорил в здешних местах.

– Развяжите, – сказал я.

Худощавый сжал и разжал затекшие пальцы и вдруг сунул руку в задний карман брюк, что-то достал оттуда, отправил в рот, давясь, проглотил…

Андрей Дорошенко не желал сдаваться живым, он предпочел яд».

Публикуется по: Попель Н.К.В тяжкую пору. М. – СПб., 2001. С. 347–351

Приложение № 9. Описание повстанческой зимовки в бункере

Описание повстанческой зимовки в бункере в 1947/1948 в годах Дрогобычской области УССР (сейчас эта территория входит во Львовскую область Украинской Республики) сотником «Хреном» (Степаном Стебельским).

Входя в бункер, я перекрестился. Бункер мне показался живым гробом. Впервые в своей жизни иду зимовать под землю.

Приветствуем присутствующих. Глаза всех обращены к нам с любопытством – какие новости мы принесли, какие приключения случались с нами в дороге, с кем встречались, засыпались ли какие бункеры, кто погиб и что нового в мире. Мы были утомлены, желали поспать. Но можно ли отдыхать тогда, когда все друзья интересуются? И так, вопрос за вопросами, пошел разговор вплоть до вечера.

Бункер наш небольшой: длинной 4 метра, шириной 3 и, с одного стороны высотой 2 с половиной метра, с другой стороны – полтора, так, чтобы потолок, покрытый грубыми досками, имел сток для воды. Стены выложены сухими калеными бревнами. Вдоль высокой стены стояла полка из досок, которую мы накрывали палатками. Под голову не было ничего…. Ложе твердое, как во времена князя Мономаха. Оно было такое, чтобы в сенниках, подушках, соломе, сене не множились насекомые, прозванные “приятелями партизана”, и чтобы не было “национального трения”. Под полкой были составлены картошка, в небольшом мешке свекла, лук и чеснок. В одном конце помещения был построен столик для пишущей машинки, прозванный нами “канцелярский уголок”. Чтобы был яснее свет, вистун Татьяна покрыла стены белой бумагой. Выше на полочке стояла воинская литература, политические книжки, бумага, калька и ленты к машинке. Вдоль и выше полки была еще одна, главная полка, на которой стрельцы составляли свои книжки, тетради, предметы личного пользования. Под полкой была еще одна полочка, а там всяческие вещи, необходимые в партизанской зимней жизни, закупленные вистуном Татьяной и приобретенные стрельцами. Там были: мыло, нити, пуговицы, иглы, шилья, щетки, зубная паста, паста для обуви, одеколон, порошок от насекомых, крем для бритья, карандаши, перья и небольшая аптечка… Эту лавочку мы называли “кооператив Татьяны”.

Над полкой стоял образ Божьей Матери, убранный вышитым полотенцем и цветками из бумаги, под ним трезубец Владимира и портрет полковника Коновальца.

В противоположном уголке от нашего “бюро” были составленные мешки с ржаной мукой, крупами, фасолью и бобами, а сверху стояли в мешках сухари, чтобы не заплесневели.

На второй, низшей стороне, возле входа, стояла кухня, сложенная из камешков из ручья. Камин – две трубы, которые на поверхности были равны с землей. На конце они сужались, чтобы в случае нападения враг не мог бросать туда гранаты. Днем трубы маскировалось мхом. Один метр от кухни была умывальная, в которой ежедневно каждый стрелец должен был обязательно мыться холодной водой по пояс… Каждый стрелец имел свой гвоздь, на котором вешал шинель, шапку и оружие. Над вешалкой лежали щетки, мыло, предназначенные любому, мыла должно было нам хватить до середины апреля. Когда делили между стрельцами, любой брал столько, сколько нему нужно.

Ниже вешалки стояли два ведра для питьевой воды для и одно для помоев. На полу было покрытие. Под полом – яма, в которой на случай “протечки” будет сборник для воды.

С противоположной от входа стороны был подземный туннель 20 метров длинной вплоть до ручья. В ручье он был прикрыт бревном. Там… мы брали воду. В том туннеле стояли бочонки с мясом. Не хватало еще добрых бочек с салом, солониной, медом и творогом, тогда был бы у нас рай. К сожалению, мы этого не имели. Несколько бутылок масла мы запрятали на праздники. Туннель нужен нам на случай нападения врага, если он будет обстреливать выход: несколько выскочит тогда к потоку, бросит несколько гранат, а если все выйдут – будут огнем пробиваться. Обычно при таком нападении половина повстанцев погибала. Притом такие последствия были только тогда, когда вражеская спецгруппа случайно вышла на бункер. Если же была точная “засыпка”, тогда обычно из бункера никто не выходил живой.

Посередине бункера на проводе висела лампа.

Занятие проводили стрельцы на полке… Для большего удобства в уголке, где стояла мука, над полкой для двух стрельцов сделан дополнительный лежак вроде… колыбели из досок, званый нами “банты”. Там было тепло спать, вместе с тем воздух был нездоровый. Это было место наших музыкантов: вистуна Вихора и вистуна Серого.

Так как мы держали постового наверху, на бункере, это уже не была крыивка, а бункер под землей. Крыивка – полностью замаскированная, и из нее не выходят почти всю зиму. В связи с тем, что постовой стоит наверху недалеко от бункера, в недоступных кустах мы выстроили клозет, где заодно кидали мусор… Также недалеко от бункера были закопаны в землю бочки с мясом и капустой. В густой чаще висели замаскированные кости и мясо, чтобы всегда иметь свежую солонину. Бочка с нефтью была тоже закопана в землю, нефть добывали мы с помощью ремешка.

На случай нападения врага ночью или днем, если бы погиб наш постовой, а мы об этом не знали, и враг через вход крикнул бы нам: “Бандит, выходи, сдавайся, тебе ничего не будет, вот смотри, какая твоя жизнь, какой хороший свет, надо только жить”, мы заминировали себя… минометными минами……Заминировали мы себя с четырех сторон, пятый снаряд повесили над бункером, на дереве. Делали это стрельцы очень осторожно, так как минер может только раз в жизни ошибиться. Провода были проведены поверхностью земли, пригнутые крючками к земле, замаскированные. В случае нападения врага такой провод натягивался, и снаряды 700-1000 осколками уничтожали кругом все. Отмечу, что это мы могли практиковать только тогда, когда враг был бы над входом. Можно было бы пользоваться и одной миной, если враг направлялся бы с одного направления. Но тогда мы все должны были б сидеть в бункере, чтобы осколки нас не поранили, и лишь после взрыва – отступать. Это было, однако, довольно рискованно, так как снаряд мог не взорваться, и тогда враг подошел бы близко и нанес бы нам большие потери.

Постовой в полном боевом снаряжении и готовности смотрел и слушал. Он должен был обращать внимание на выстрелы в лесу, лай собак, говор, свист, подозрительные рубки топором, гиканье на коней, перекрикивание, любой треск, шуршание палатки, бренчание оружия, визгливый вопль соек… и т. п. Все это могло бы дать догадку, что враг близко. На тревожные наблюдения он наклонялся к люку и, изображая птичку, чирикал. На более тревожные наблюдения – легенько стучал по люку, а на тревогу – звонил звонком, который был соединен с ним проводом. Тогда его задачей было занять положение и, если враг направлялся на бункер, отбивать его, чтобы мы имели время забрать оружие, важные материалы и выйти на бункер. Во время вахты нельзя ни с кем разговаривать, курить, есть, кашлять, чихать, громко говорить, откладывать оружие, отдаляться от бункеру свыше десяти метров. Во время тревоги из бункера все выходят тихо, так как бывает так, что враг пройдет возле бункера на расстоянии нескольких метров и не заприметит постового. Бывает и так, что, заприметив постового, враг притворяется, что его не видит, а бункер обходит. Временами прибежит большевистский пес, забрешет и даст знак врагу или подбежит, взглянет, что это военные, и пойдет дальше.

Конспирация – залог нашего существования и успеха, Поэтому постоянно обращаем на нее строгое внимание, и это на каждом шагу и в любую пору. Самое строительство бункера, добыча продовольствия и жизнь в лесу должны происходить в очень строгой конспирации. Постовой напряженно следил, а другие тем временем строили. Очень часто бывало так, что на такую работу “натыкались” гражданские, и тогда приходилось ее оставить. Вдруг наскочит враг – тогда ситуация очень грозная, так как стрельцам тяжело выскакивать из глубокой ямы. Бывает и так, что вдруг пройдет вражеский разведчик, а даже группа большевиков, заприметят, где идет стройка, но сразу не нападают. Но если стрельцы замешкают, ночью окружат, утром прикончат. Бывает, что враг знает о месте крыивки стрельцов, которые, скажем, ему меньше интересны, держит ее вплоть до ранней весны, притом проводит тщательную разведку, выжидая, что к бункеру выйдет кто-то поважнее. Если так, тогда нападают. У большевиков есть болезнь – орденомания. Вот такой орденоман-опе-ративник бывает держит найденную крыивку до поздней весны, чтобы повстанцы ослабли, тогда нападает, так как знает, что никто живым не вырвется. Так как повстанцы хорошо ориентируются во вражеской тактике, имеют свою разведку… бывает и так, что повстанцы выходят из бункера, а враг, наскочив, бросает гранаты в пустую яму. Таких случаев было в нашей практике много. Об этом, конечно, оперативник не докладывает своему начальнику, так как был бы строго наказан. Порой бывает и такое, что враг знает о каком-либо бункере и на него не нападает. Стрелки, счастливо перезимовав одну зиму, строят на друге зиму очередной бункер, враг об этом знает и тоже не нападает. Тогда повстанцы приходят к убеждению, что между ними есть агенты. Задание такого агента разведать соседние бункеры, и то, куда идет продовольствие, на какой адрес, какие продукты. Агент информирует врага, который ищет те бункеры, а того, где находится агент, упрямо не трогает.

Доставка продовольствия к нашего бункеру шла очень конспиративно. Стрелки носили продукты на плечах из сел, расположенных не близко, и ничего не брали из тех сел, возле которых мы зимовали. В период бункеровки на зиму враг реже показывается на селах, не делает облав на леса, зато проводит очень интенсивную разведку. Он высылает тогда “голодающих бессарабцев”, переодетых большевиков, которые крутятся днем и ночью по одиночке или маленькими группами по лесам и полям, и слушают, высматривают, следят, кто откуда выходит, куда идет, что делает и т. п. Примеров агентурной работы можно привести тысячи. Чтобы все записать, надо бы посидеть над этим год, если не большее, Над тем когда-то будут работать профессионалы. У них будет большое количество отчетов, протоколов, а если это не сохранится, то останутся участники освободительной борьбы и население, которое обо всем расскажет. Это все обнаружится также во вражеских архивах.

Каждый наш найденный бункер враг подробно обследует, описывает, как он построен, на какой территории, как замаскирован. Кругом обследует землю, чтобы найти архив. Подробно изучает нашу тактику на основании своего опыта, по сообщениям разведчиков, сексотов и засланных в нашу среду агентов. Враг любой ценой старается поймать повстанца живым. С этого ему много выгоды. Во-первых, разведает, какое количество людей находится на данной территории, кто руководит, какие новые инструкции, приказы, внешний вид, оружие, псевдонимы. Подробно изучает примененную нами тактику, наши приемы борьбы, изучает способ проведения рейдов. После переходов, встреч, связей собирает материалы о гражданском населении, которое сотрудничает с повстанцами. Во-вторых, принуждает арестованного страшными пытками к провокации гражданского населения, как повстанцев. Таким образом, хочет враг любой ценой отмежевать население от нас, доказывает, что любой, кто попадет в его руки, покажет, кто из гражданского населения с нами сотрудничает. Так не только провоцирует, но и берет на испуг. В-третьих, отрицательно влияет на повстанцев, если кто-то из них показался живым. Большевики некоторое время такого используют, даже ведут себя с ним хорошо, дают оружие, а, использовав, ликвидируют. Обычно, после нападения на бункер повстанцев, большевики перебираются группами по два-три человека, направляются по селам, просят людей, чтобы их перепрятали, так как их бункер пал. При той возможности узнаются все, что им нужно, о повстанцах и населении. (…)