Текст книги "Крестьянский сын, дворянская дочь (СИ)"
Автор книги: Александр Позин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)
Часть четвертая. Изгой
Глава 12. Наталка
«Мир жаждет откровений,
таких, на грани взрыва,
когда принять -
что в новую религию податься,
когда принять
есть просто полюбить:
так полно, безоглядно,
по-детски в обожаньи замирая
от ощущения движенья бытия.».
Ева Райт
Выпроводив Сеньку, Наталка улыбнулась и вздохнула полной грудью. Настроение было преотличнейшее. Минул кошмар последних дней, когда буквально кожей ощущала атмосферу травли, разлившуюся по городу. Ей даже в гимназии особо ретивые «подруги» во главе с Софочкой пытались устроить бойкот за дружбу с «убийцей», который, впрочем, быстро сошел на нет. За веселый нрав, сердечное и ровное отношение ко всем гимназистки любили Натали настолько, насколько недолюбливали Софу за ее высокомерие и неуживчивость. Однажды, возвращаясь домой с занятий, Наталка столкнулась с Егором Никитичем, отцом Николки, который оббивал пороги городского начальства, пытаясь добиться снисхождения для беглеца. Девушку поразил его вид, горе превратило крепкого шестидесятилетнего пожилого мужчину в белого как лунь дряхлого старика.
– Георгий Никитович, здравствуйте! – как можно громче и звонче попыталась поприветствовать отца Николки девушка.
Он поднял глаза и некоторое время смотрел не узнавая, наконец, рот старика расплылся в скорбной улыбке.
– Здравствуй, дочка, здравствуй! – стал рассказывать Егор Никитич о своих бедах. – Вот хожу, в ножки кланяюсь, да не хотят принимать, словно мальчонку уже приговорили. Вишь, как-получилось-то!
Жалость к старику переполняло Наташино сердечко, да чем поможешь.
Теперь же девочка словно очнулась от забытья и поняла главное:
– Николка – не убийца, что бы там мне ни внушали всякие Семены. Я его люблю! И он нуждается во мне. Надо его найти, но как это сделать?
За вечерним чаепитием Клавдия поинтересовалось:
– Чтой-то кавалер твой сегодня был сам не свой, пулей выскочил из дому, поссорились что ли?
Наталка только кивнула в ответ.
– Надолго, позволь спросить?
– Прогнала! Совсем!
– И то верно! Давно бы так.
Почему-то Наталка вовсе не удивилась неприязни, которая сквозила в словах тетки:
– А ведь ты его, бабушка и раньше недолюбливала.
– Не нравился он мне! – отвечала тетка о Сеньке. – Видела, что он ситуацию использует, сочувствует для вида, а у самого глаза маслянистые. Подбирается он к тебе. Ты у меня такая красавица выросла, пора тебе отбросить излишнюю доверчивость и научиться читать в мужских глазах, речах, жестах. А то беды не оберешься.
– Бабушка! – Наталка укоризненно посмотрела на Клавдию. – Тебе ведь не лицу нотации читать. Сама же говорила, что человек способен самостоятельно разбираться в своих проблемах. Я ж уже не дитя, и все прекрасно видела, все понимала: и его липкий взгляд и его не в меру приставучие ручки. Особенно мне неприятны его пальцы, они у него длинные и тонкие, мне всегда в них виделось что-то паучье.
– Верно, верно! – как-то быстро согласилась Клавдия. – Нам ли, одиноким старухам, вмешиваться в дела молодежи.
И снова подловила ее Наталка на лукавстве.
– Ну, бабушка! – взмолилась она, – Ну какая же ты старуха? То велишь по имени величать, то старость изображаешь, зачем лукавишь? Просто уже невмоготу стало его слушать, и, главное, он не верил в невиновность Николки.
– А сама-то ты веришь?
– Убеждена!
– Главное, слушать то, что сердце подсказывает, Наташенька моя! Лишь одно оно зорко.
За окном сгущались сумерки. У старой атеистки в доме не горели никакие лампадки по углам, поэтому свет керосиновой лампы на большом столе в гостиной придавал вечерним посиделкам особый уют. За столом сидели двое – внучатая племянница и ее любимая бабушка и вели неторопливый откровенный разговор. Наталка же внезапно, казалась совсем не к месту, вспомнила иной вечерний разговор в другом месте и по иному поводу.
* * *
Тогда еще стояла февральская стужа, и ветер завывал за окнами. Окоченевшую запоздалую гостью отпаивал кофеем пан Колоссовский, в миру – инженер, а во второй жизни – кумир городской революционной молодежи, а в третьей… Сколько их у него, кажется не знал и он сам..
Увидав на пороге своей небольшой, но уютной квартирки позднюю гостью, поляк не выказал никакого удивления, раз пришел человек – значит надо. Принял девушку со всевозможным вниманием и истинно польской галантностью. Первым делом решил отогреть кофеем (чаев он не признавал принципиально), плеснув незаметно в крохотную чашечку чайную ложечку коньяка.
Наталка отогрелась и сразу заявила безапелляционно:
– Я к Вам за правдой пришла, Казимир Ксаверьевич!
– О, матка боска! – театрально возвел очи к небу Колосовский. – К чему сей грозный тон, позволь спросить пани Натали? Тем более, что мы – товарищи, и у нас не принято по-отечеству величать, а сугубо по именам или революционным псевдонимам.
– Ладно, – легко согласилась Наталка. – Значит, договорились насчет клички, а насчет правды?
«Ну-ну», – подумал инженер: «Девочка влюбилась, а революция крайней оказалась. Работаешь, собираешь для молоха революции неокрепшие человеческие души, а тут любовь – и все труды насмарку». Совсем, казалось, некстати подумал он о неестественной ситуации: дворянская дочь всей душой за революцию, а крестьянский парнишка – за царя-батюшку и величие России. Какой-то странный в этом исторический парадокс, когда привилегированные слои желают сломать существующий строй, воюют с государством, в то время как угнетенные селяне – главные охранители державных устоев. «И у нас, в Польше так же было!» – пришло на ум Колоссовскому. Вместе с пониманием пришла и злость: пока народ мирно выращивал хлеб, все эти магнаты и шляхта устраивали бесконечные ракоши против короля, собирали всевозможные сеймы, конфедерации и инсуррекции, рвали на куски свою Родину, пока более сильные соседи попросту не поделили Польшу между собой. Что за странная тяга к саморазрушению у тех, кто все имеет?
И, отбросив в сторону переполнявшую его злость, «ловец человеческих душ» улыбнулся, отбросил свое пшеканье и поднял вверх на уровень плеча свою правую руку ладонью к собеседнице.
– Клянусь говорить правду, только правду, и ничего кроме правды!
– Фу, вам не к лицу ерничать, Казимир.
– А ты, милая моя, не ставь себя в положение судьи, мы не на суде, Пришла – спрашивай!
Наташа, почувствовала себя посрамленной: действительно, что ворвавшись в чужой дом, в ответ на гостеприимство принялась форменный допрос учинять! Но с другой стороны с таким опытным полемистом ухо держать надо востро, вон как ловко обвел ее вокруг пальца одной фразой. И с чего начать? Вопросов много, какой их них главный?
– Казимир! Мы на кружке часто говорим, что «Россия – тюрьма народов».
– Верно!
– А кто тогда украинцы? Тоже угнетенный народ? И кто это вообще: нация, народ или что-то иное? Николка, к примеру, говорит, что это никакая не нация, а просто жители русского юга.
Колоссовский присвистнул: умеет девочка ставить вопросы, с этими пресловутыми украинцами вся теория прахом летит. Ну да ладно, правду, так правду.
– Ха, узнаю руку своих соотечественников! – хмыкнул он.
– В каком смысле?
– А в том, что механизм формирования наций до сих пор до конца не ясен и любой большой этнос таит в своем развитии потенциал распада на несколько малых народов. Факт наличия региональных различий и диалектов – вот основа для новой общности. Жители польской Мазовии, или французского Прованса, баварцы и ломбардцы Германии и Италии – почти готовые новые нации при известном усилии и наличии заинтересованных сил. Так вот, в случае с южноруссами, сиречь украинцами, главным выгодоприобретателем и зачинщиком явилась Польша.
– Казимир, а помните, что мы недавно на кружке читали статью из журнала «Просвещение» о национальном вопросе? Там автор дал вполне четкое определение нации. И главное, что подчеркивается, – это исторически сложившаяся общность. А у вас их искусственно выращивают, словно растения на грядке.
– Значит, ты читала, да не прочитала, то бишь, не поняла. Перечисли основные признаки нации и с удивлением обнаружишь, что ни одно их них к украинцам не относится. Попытки создать отдельный украинский язык оканчивались конфузом и вызывают лишь смех. Никакой отдельной территории и собственной, обособленной от остальной страны, хозяйственной жизни у Малорроссии нет, напротив, она теснейшим образом связана с остальной Россией. А особенности быта, культурных традиций, одежды и обрядов – они не выходят за рамки областных различий. Такие особенности есть и у рязанцев и у поморов и у уральцев. Их тоже отдельными нациями прикажете величать? Главное у всех их общее – это устная традиция, православная культура, и основанные на ней праздники и обряды, и, конечно же, совместное историческое прошлое, их общая колыбель – Киевская Русь.
– Как же так? – беспомощно помямлила ошеломленная девушка. До этого ей даже не приходило в голову соотнести изложенные в статье признаки с практикой. Они, помнится, тогда просто заучили их как попугаи. – А поляки тут причем?
– Зависть, обычная зависть к более удачливому брату и соседу.
– Вы говорите о народе, как об одном человеке.
– А это и есть так! Каждый народ – отдельная коллективная личность со своим сознанием и своими неповторимыми чертами. Но вернемся к нам, полякам. Что мы имели? У нас была первоклассная держава «от можа до можа», от моря до моря то есть. На свадьбе с Литвой в качестве приданного нам была на блюдечке преподнесена вся Малая Русь, вся Западная Русь и почти вся Северщина, кроме Брянска. Мы за Смоленск с московитами два века рубились, а во время Смутного времени наши полки сидели в Московском Кремле. Но прошло два века, в течение которых Великороссия мало-помалу откусывала от нас земли, которые Речь Посполита привыкла считать своими, и вот уже Польша перестала существовать как государство, разделенная хищными соседями. Не обидно? Согласен, что польский правящий класс едва ли не сам руку приложил к этому, но коллективную память народа о крупнейшей в Европе стране куда денешь? И, самое интересное, что в главные виновники национальной катастрофы народное мнение возвело не хищных пруссаков, и не алчных австрияков, и не заносчивых венгров, а единоплеменных великороссов. Ведь нет позора большего, чем проигрывать своему более успешному историческому конкуренту за общеславянское наследство. Именно поэтому в нашей среде и зародилась идея об отдельном от русских народе – украинцах, настоящих наследниках Киевской Руси. Это как когда Каранышев застрелил Ларису с криком «Так не достанься де ты никому»! Об этом стали твердить ученые мужи с университетских кафедр и со страниц опусов, зазвучал голос школьного учителя, подключились униатские попы и наши католические ксендзы…
– Казимир, а вы кто по вероисповеданию? – вдруг перебила инженера девушка.
Колоссовский недовольно поморщился: его сбили с мысли.
– Я социалист и ты, уже достаточно политически грамотная, чтобы знать, что религия противоречит коммунистическому учению. – терпеливо ответствовал инженер.
– И все-таки, в какой церкви вас крестили? – она продолжала настаивать.
И уже, не скрывая раздражения настырной девчонкой, Казимир Ксаверьевич произнес:
– Допустим, крещен я был в костеле, и что из этого следует? Поп – он и есть поп, независимо от того выбрит ли он до синевы, или носит бородищу лопатой, или завывает по утрам в минарете, но самые презренные из них те, кто ради возможности продолжать властвовать над умами и душами людей сменили хозяина, униаты[28]28
Униаты – так в Малороссии и Польше называли сторонников Унии.
[Закрыть]. Главное – все они дурят народ и стоят на пути к прогрессу и знаниям, а, значит революции с религией не по пути. И не перебивай, пожалуйста, иначе разговора не выйдет. Кстати, один ксендз, имени, к сожалению, не помню и обосновал эту позицию по украинцам. Дескать. Польша не успела сделать из малороссов поляков, да и католичество проигрывает на этих землях, но выход есть – он в создании отдельного народа. Если он не поляк, то надо сделать так, чтобы он перестал быть русским: «Если Грыць не может быть моим, то да не будет он ни моим, ни твоим»[29]29
«Если Грыць не может быть моим, то да не будет он ни моим, ни твоим» – Колоссовский почти дословно цитирует известное высказывание галицкого ксендза, иезуита Варфоломея Калинку.
[Закрыть]! И понеслось! Буквально все полезли в историки. Публицист Фаддей Чацкий пишет работу «О названии «Украина» и зарождении казачества» в которой утверждает, что так называемые украинцы произошли от орды укров. Писатель Ян Потоцкий утверждает, что украинцы как и поляки произошли от сарматов, а москали, то есть великороссы – от смеси татар и финских племен Поволжья. И сейчас в Лемберге, который русские называют Львовом, сидит некто Грушевский, тоже именующий себя историком. Он написал многотомный опус под названием «История Руси-Украины», Так он считает украинцев единственными наследниками Киевской Руси и называет ее Русь-Украина. Пробовал я читать сей труд, галиматья несусветная!
Возникла пауза. Колоссовский торжествующе глядел на поникшую Наталку. Та ошарашено молчала. Наконец выдавила из себя:
– Нам по истории такого не рассказывают.
– А ты до сих пор веришь гимназическому курсу? Он создан для обоснования права немногих грабить миллионные массы трудящихся. «Разделяй и властвуй» – главный принцип царизма в борьбе против революции!
Но девушка уже собралась с мыслями и смотрела на инженера требовательно и даже сурово:
– Ну, хорошо, интерес поляков понятен, как и понятен интерес австрийцев пригревших в своей Галиции таких вот «историков». Но в чем здесь интерес революционеров, ведь мы – за солидарность трудящихся всех наций, за интернационализм в общей борьбе против капитала, за единое братство народов в будущем, после победы социалистической революции?
И снова подивился Колоссовский: перед ним сидела не беспомощная девочка, а политический боец. Считал, что он обескуражил девчушку своими пространными разглагольствованиями, а она одним вопросом поставила своего визави впросак.
– А вот, из того же «Просвещения» статьи Ленина, которые, кстати мы сейчас изучаем. Он пишет, что в любой национальной культуре есть культура демократическая и культура черносотенная. В России носителями черносотенной культуры являются вовсе не дворяне, а крестьянство. Они, со своими царистскими иллюзиями, со своей отсталой общинностью, со своим глупым патриотизмом – настоящая опора самодержавия. Это делает несокрушимым этого монстра – Российскую Империю. Поэтому, чтобы добиться своих целей, социалисты должны лишить царизм его опоры. Только разрушив русский народ – носителя имперской идеи, разделив саму основу государственности – господствующую нацию – русских, можно сокрушить Российскую Империю. Пусть селяне Малороссии отрекутся от своей русскости, считают себя украинцами и ненавидят русскую культуру, как культуру угнетателей. Пусть великороссы испытывают чувство вины за многовековое угнетение других наций. Подняв казаков, украинцев, татар мы выдернем опору из-под царизма, а национальное движение в окраинах поможет нам совершить переворот. Не националисты наши главные враги, ибо прогрессивный национализм колониальных народов – наш союзник, наш основной враг – царская Россия!
– Но это же цинично, Казимир! – не выдержав, вскричала девушка. – Я всегда считала революционеров образцом нравственности и чистоты, а мы в борьбе с самодержавием уподобляемся им.
– Нравственно только то, что служит делу коммунизма! – подняв палец вверх, нравоучительно изрек поляк.
– Как хотите, а я не согласна терять Отечество ради идей. Мой дед кровь за Россию на Шипке проливал, дрался за единство славян, и я не собираюсь предавать его память. Отказаться от Суворова, от Минина и Пожарского, от Петра и быть с теми, кто желает гибели моей стране? Нет уж, дудки!
– Смотри, Наталья! По очень скользкому пути собралась пойти. Вот послушай: – Колоссовский встал и, достав откуда-то из-за шкафа номер «Просвещения», раскрыл его и начал читать: – «Может великорусский марксист принять лозунг национальной, великорусской, культуры? Нет. Такого человека надо поместить среди националистов, а не марксистов. Наше дело – бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов, развивая исключительно в интернациональном духе и в теснейшем союзе с рабочими иных стран те зачатки, которые имеются и в нашей истории демократического и рабочего движения», или вот еще «…Лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить».[30]30
Колоссовский читает статьи Ленина «Критические заметки по национальному вопросу» и «Право наций на самоопределение».
[Закрыть]. Так-то!
Закончив читать, Колоссовский вопросительно посмотрел на Наташу, словно предлагая ей сделать следующий ход.
– Какая я дура! – воскликнула девушка, порывисто встала и стала застегивать пуговицы на пальто. – Поссорилась с Николкой из-за этакой чепухи. Заставить русских чувствовать себя виноватыми и бесконечно каяться только за то, что у них получилось сложить великое государство, а у других нет. А вам, господин инженер, – Наталка с умыслом выделила официальное «господин инженер» в желании побольнее кольнуть, – Должно быть стыдно! Сами-то за ручку с презренной буржуазией здороваетесь, работаете вместе, большие деньги получаете, а при этом камень за спиной держите. Прощайте!
С этими словами Наташа схватила с вешалки шляпку с шалью и выскочила вон.
К сожалению, девушка не видела реакции инженера, который вовсе не выглядел обиженным, а скорее напортив, довольным.
– И тебе, до свиданья! – крикнул он вслед беглянке, а потом не выдержал и сказал вслух сам себе. – Огонь, а не девка!
А что ему было выглядеть расстроенным? Он лишний раз убедился в своем таланте манипулятора. Это надо суметь! За час пламенного революционера превратить в твердокаменного черносотенца. «Погоди, я еще из Николки отъявленного социалиста сделаю», – думал он, не спеша заваривая себе очередную порцию кофе.
Если для Казимира было вполне понятна причина, по которой с тех пор Наталка перестала посещать собрания революционного кружка, то Клавдия, не представляя, что произошло с ее любимой племянницей, недоумевала. В своем фрондировании царскому режиму экстравагантная старая дева доходила до того, что охотно предоставляла свою квартиру для революционной деятельности, и очень была рада, когда под вечер в ее гостиной собиралось, как она говорила, «будущее поколение России». Тем более странным для нее было, что в такие дни дверь в Наташину комнату оставалась закрытой и не открывалась, не смотря ни на какие увещевания.
* * *
Отгремели весенние грозы, вошла Волга в берега, в свои права вступил июнь. Заканчивались учеба, наступала пора экзаменов. Как-то незаметно и серо прошло событие, которое Наталка ранее сочла бы эпохальным: шутка ли, шестнадцатилетие – не просто пропуск во взрослый мир, но черта, после которой уже многое можно. А о Николке по прежнему было ни слуху, ни духу, словом никаких новостей. Даже пресса, живо обсуждавшая поначалу злодейский побег из полицейского застенка, незаметно переключилась на другие темы.
Хоть после столь памятной полемики на квартирке инженера девица прекратила посещать собрания революционного кружка, но и к религии не вернулась и не воспылала любовью к Всевышнему: сие было бы уж через чур – она все-таки слыла современной девушкой. Вместо богоискательства она бы охотнее занялась поисками Николки, да где найти беглеца, за которым охотится вся полиция губернского города. Наталка боялась признаться себе, что ей очень не хватает этого парня: его сильных и с каждым разом все более смелых рук, его горячего щекочущего дыхания возле своего виска, его сладких поцелуев в уста, от которых кружиться голова и становиться томно в груди. В последнее время возникло и кое-что новенькое: при таких мыслях происходило не только в груди томление, но и сладкая боль и зуд внизу живота. Иногда в такие минуты, лежа в кровати, она запускала руку себе в промежность и ощущала влажность между ног. На большее Наташа не решалась, хотя знающие подруги рассказывали, что ТАК тоже можно, но и воспитание и самоуважение противились этому.
Однажды, когда уже заканчивал свою работу очередной день, в прихожей раздался мелодичный звон дверного колокольчика.
– Кому это понадобилось на ночь глядя? – ворчливо, подумала Клавдия и крикнула Наталке: – Иди, открой! Это, наверное, к тебе.
Старой деве недомогалось. В аккурат на майские заморозки, в пору цветения яблонь, стала болеть нога. Да так, что ходить стало невмочь: каждое движение давалось с трудом и отдавалось в ноге нестерпимой болью. Одно спасение – разогревающие компрессы перед сном. Вот и сейчас Клавдия лежала в постели с обмотанной ногой. Она слышала легкие девичьи шаги и звук открываемых замков. Учуяла Наталкино «Ах!», возню и тихий перешопот в прихожей. А затем – хлопок закрываемой двери, и… все стихло.
– Наташенька, а кто приходил-то? – крикнула Клавдия в тишину.
В ответ услышала лишь мерное тиканье настенных часов. Ничего не поделаешь, пришлось кряхтя слезть с кровати, накинуть пеньюар и самой пройти в прихожую. Было пусто, только ветер качал приоткрытую дверь, а на вешалке отсутствовала Наталкина любимая соломенная шляпка.
– Куда стрекоза полетела, темно ведь уже совсем! – вслух подумала Клавдия.
И вдруг догадалась. Не иначе беглец отыскался! Точно! Вот и полетела девонька к своему Николке на крыльях любви. А то извелась вся в последнее время: и не узнать. Только, не случилось бы чего! С такими мыслями она закрыла засов и поковыляла назад в спальню.
А Наталка тем временем быстро шла, почти бежала вслед за Глашей. Хотя она летела как на крыльях, ей хотелось бы разобраться в своих чувствах. Переполнявшая ее радость была с известной долей бешеной ревности к подруге. Почему к ней пришел Николка после побега? Отчего сразу не поставил в известность ее? Чем объясняется столь экстравагантный наряд подруги, с головой выдающий ее род занятий? Глаша молчала и лишь загадочно улыбалась:
– Потом все поймешь…
Когда Наталка бежала открывать дверь, она ожидала что угодно, только не это. У входа стояла девица легкого поведения. Наверное, ошиблась. Они с Клавдией, конечно, дамы без комплексов, но где их круг общения и где проституция: это же две непересекающиеся реальности!
– Что Вам угодно? – постаралась как можно суше поинтересоваться Наталка.
– Ну вот, и ты меня не узнаешь. – несколько деланно улыбнулась девица.
Получилось горько.
– Не имею чести… – начала было Наталка, но запнулась и слово, уже собирающееся слететь с языка замерло. Перед ней стоял зримый привет из детства, только похорошевший и повзрослевший, но в чудовищном одеянии.
– Глаша?!
А та уже входила в распахнутую дверь:
– Примешь старую подругу?
Наталка смешалась, а Глаша взяла ее за плечи, развернула к свету и пристально посмотрела:
– Прехорошенькая! Кто бы мог подумать, что из сорванца такая красавица вырастет? Понимаю Николку, есть от кого голову потерять!
Услышав это имя, Наталка позабыла все на свете, даже на комплименты не обратила внимание, хотя в иной обстановке была бы польщена. Она порывисто схватила подругу за руки и, глядя в глаза, буквально забросала вопросами:
– Николка! Ты его видела? Что ты о нем знаешь? Где он?
Глаша мягко высвободила свои руки, достала из-под корсета записку и молча протянула ее. Едва прочитав записку, Наталка скомкала ее и потянулась к вешалке за шляпкой, но на полдороге замерла, обернулсь:
– Отведешь меня к нему?
– Конечно, ведь я за этим пришла.
И вот по сумеречным улицам бредут две темные женские тени.
* * *
Вечером того же дня в маленькой комнатке Гимназистки как зверь в клетке метался юноша. То он мерил шагами нумер, то забегал в тулетную комнату, чтобы осмотреть себя в зеркало придирчивым взглядом и в очередной раз смочить и попытаться пригладить свои непокорные вихры. Вид его не вызывал в нем ни малейшего удовлетворения: вышиванка навыпуск, поддетая простым ремешком и узрчатый цветной жилет с чудовищно аляповатыми цветочками. Вылитый приказной в лавке или половой в кабаке, с неудовольствием глядя на себя, думал он. С тоской он оглядывал дамский столик, весь уставленный духами, помадами и прочими женскими штучками: «Хоть бы мужское что-нибудь!.
Припасенный заранее букетик ландышей он тоже без конца пристраивал с места на место, пока не поставил в вазу на дамском столике. С каким видом встретить, в какой позе, о чем вести разговор? Эти вопросы без конца мучили парня. С ними была вообще беда. По мнению Николки, он должен иметь вид независимый, строгий, уверенный в себе и полный собственного достоинства. Как Колоссовский. И он принялся репетировать: старательно копировал и вид, и позу Казимира в день первого прихода после побега: лицом к окну, спиной ко входу и обязательно скрестив руки на груди. Отрепетировав стойку возле окна, он опять помчался в ванную, решив поставить букетик на подоконник. В сей момент он учуял скрип открываемой двери. Пришли! И Николка, схватив со стола вазу с букетиком, опрометью бросился навстречу.
* * *
По мере приближения к цели путешествия лихорадочный мандраж охватил и Наталку. А когда она стала догадываться, к какому дому они приближаются, девушку охватила немалая паника. В здании размещалось известное всему городу заведение, о котором в приличном обществе не принято было говорить. Тем не менее, о функциональном предназначении этого дома Наталка была достаточно наслышана. И ей переступить порог этого дома?! Позор на весь белый свет! А увидит кто? Что скажет Клавдия? А если дойдет до ее через чур набожной маменьки? Скандала не оберешься. Ну и пусть! Семь бед – один ответ! Тем более, что уже наверняка кто-то видел, как она расхаживает по вечернему городу вместе с кокоткой. И, приняв решение, Наталка решительно зашагала за подругой. Стучаться в двери на глазах у всех не пришлось – барышни свернули в подворотню. В своих терзаниях Наталка и не подумала, что у особняка мог быть черный вход, ведший во двор. Паника улетучилась, уступив место озлоблению на Николку: «Я за него переживаю, выплакала все слезы, а он, паршивец, в таком цветнике развлекается!» С такими мыслями девушка поднималась по лестнице вслед за Глашей.
Глаша по-хозяйски распахнула первую же дверь и сделала рукой приглашающий войти жест. Наталка зачем-то зажмурилась и вошла. Сначала был сильный толчок, от которого девушка едва не упала. В следующий миг в глаза и лицо полетело что-то белое и приятно пахнущее. И лишь затем она ощутила, что ее блузка стала насквозь мокрой. Девушка открыла глаза и прямо перед собой увидела остолбеневшего Николку, в руке которого была пустая ваза. Это получилось как-то само собой, но они оба одновременно склонились, чтобы поднять рассыпавшиеся из вазы злополучные ландыши. Результат не заставил себя ждать.
– БАМ!
Юноша и девушка, столкнувшись лбами, оказались сидящими на полу посреди лужи и плавающих в ней цветов.
– Я вот… цветы тебе… собрал. – растерянно пробормотал Николка. Он так спешил встретить любимую, что, выйдя из туалетной комнаты, с ходу налетел на вошедшую Наташу. Теперь, после такого конфуза он положительно не знал как себя вести.
– Да уж, встретил! – укоризненно начала было Наталка, но оборвала себя, посмотрев в глаза милому другу: такую увидела в них сквозь смущенность и растерянность искреннюю радость и… страсть(!?) Все ее обиды показались в этот миг никчемными, а слова укоризны, которые она заранее заготовила, неуместными.
– Да я… Наталка…
Но девушка, привстав на колени, закрыла рот Николки ладошкой и прижалась к нему. Так и стояли на коленках в луже и обнимали друг друга. Постепенно губы Николки нашли девичьи уста, и объятия плавно перетекли в затяжной поцелуй, пока над ними не раздался голос, молча наблюдавшей всю сцену Глаши:
– Ну вот, и стукнулись, и столковались!
Девушка, подбоченясь, стояла в дверях и весело взирала на друзей. После Глашиных слов влюбленные оторвались друг от друга и посмотрели на поле битвы. Наступило время смеха. Коротким баском похохатывал Николай. Заливисто и звонко смеялась Наталья. С оттенком какой-то укоризны, словно старшая сестра, улыбалась Глаша. Они встретились, не поссорились, и это хорошо, думала девушка. Потом, все разговоры будут, потом. А сейчас надо дать им время насладиться друг дружкой.
– Ой, да ты вся мокрая, подруга! Ну, ничего, сейчас что-нибудь отыщем. – Она подошла к платяному шкафу, открыла его и критически осмотрела свое нехитрое добро. Требовалось что-то подобрать для Наталки, что-нибудь не очень вызывающее, а это, учитывая ее род занятий, оказалось для Глаши непростой задачей. Наконец выбрала простое, хоть и чрезмерно открытое и прозрачное, но не вызывающе-вульгарное, платье, и кинула его на кровать:
– Вроде вот это поскромнее, подойдет. Иди, переоденься. Вещи свои повесь сушиться на веревку, там увидишь.
Наталка послушно последовала совету подруги. После того, как она скрылась в туалетной комнате, Глаша подошла к туалетному столику и стала быстро наводить марафет на свое лицо.
– Коля, я ухожу до утра, остаетесь вдвоем – спокойно поговорите.
– Ты куда? – он оторвался от швабры, которой пытался скрыть следы давешней встречи. Замер и посмотрел на Глашу.
– Мне работать надо. Ты будто не знаешь о моей работе! – Глаша укоризненно посмотрела на парня. – Забыл, что у меня сегодня выезд?
– Я думал, что вместе все поговорим, ведь столько надо рассказать друг другу. – Николка никак не ожидал, что останется с Наташей вдвоем, да еще в борделе. Ничего себе, антураж!
– После, все после. Надеюсь, что еще будет время. Думаешь, я не хочу пошептаться с подругой? Но будь проклята эта работа! Тем более, что если бы не она, я все равно бы ушла, не став вам мешать.
Их разговор был прерван появлением Наталки. Девушка выходила из туалетной комнаты как-то робко, стесняясь показаться в слишком для нее смелом одеянии. Каштановые волосы ее были распушены и плавно ниспадали на плечи.
– Вот и наша русалка появилась. – несколько покровительственно сказала Глаша.
– Нимфа, наяда! – пробормотал юноша, чем вверг Наталку в еще большее смущение. Еще стоя напротив зеркала в уборной, она не решалась выйти, казалась себе распутной женщиной. Но, переборов в себе робость, все-таки вышла. Села на самый краешек кресла, прямо как спица, коленки аж до боли сведены вместе, руки пред собой на коленях, вся в напряжении.
– Ну, я пошла, ребята. – Глаша уже опаздывала и поэтому торопилась. – Будьте умницами и ведите себя хорошо.
– Ты куда? – испуганно спросила Наталка, не зная, что точно такие же слова, ранее произнес Николка.
– Он знает! – Глаша пальцем показала на юношу, и прежде чем друзья успели что-нибудь произнести, выпорхнула из номера.
После Глашиного бегства в коморке повисла неловкая пауза. Словно мальчик с девочкой как дуэлянты изучали противника перед словесным поединком, а может просто не знали с чего начать. Первой, как и положено представителю сильного пола, решилась прервать затянувшее молчание Наталка.
