Текст книги "По ту сторону вселенной"
Автор книги: Александр Плонский
Жанр:
Космическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
На пороге стоял Борг – сухонький, прозрачный старичок с потухшими глазами под зарослями бровей. Великий Борг, чье имя произносили на Мире с почтением. Впрочем, для большинства мирян он был страницей в истории науки.
Причем страницей, уже перевернутой. Именно Борг полвека назад предсказал, а затем и доказал существование антивакуума. И он же открыл вакуумные волны.
– Мы к вам, можно? – сказал Стром непривычным для него просительным тоном.
– Заходите, раз уж пришли, – прошамкал Борг в ответ.
Стром пропустил вперед Игина. В комнате было темно и затхло.
– Хотим с вами посоветоваться.
– Со мной? Мгм… Вы не ошиблись, молодые люди? Я уже давно никому не нужен.
У Строма кольнуло в груди: год назад он почти слово в слово произнес то же самое.
– Вы нужны нам, учитель, – торопливо проговорил Игин. – И не только нам.
– Нужен? Вы сказали, нужен? Мгм… Странно… Я никогда не занимался наукой потребления. А наука дерзания сейчас не в почете. Вот так, говорю я вам. Но раз пришли, присаживайтесь. Не сюда… Здесь вам будет удобнее.
«Каким же одиноким должен чувствовать себя Борг!» – виновато подумал Стром.
Собственные переживания показались ему мелкими и эгоистичными. Теория дисбаланса – частность. В лице Борга была отослана на покой вся фундаментальная наука, с ее поисковой направленностью, критическим отношением к достигнутому, неприятием рутины. Выходит, и научно-технический прогресс, которым в свое время так кичился Председатель, происходит односторонне, избирательно, предпочитая созиданию усовершенствование.
Как часто бывает с людьми, Стром сказал совсем не то, о чем думал, и что должен был сказать.
– А где ваши роботы-уборщики? – невпопад вырвалось у него.
Еще не успев договорить, он ужаснулся нелепости своего вопроса.
– Обхожусь без них! – проскрипел старик, смерив Строма презрительным взглядом. – Я еще не настолько… Мгм… Так с чем пожаловали?
– Вы знаете о сигнале бедствия, принятом на… на ваших волнах?
– Наслышан.
– И о референдуме?
– Мгм… Измельчали люди, измельчали…
– Недавно был еще один референдум. Решили все-таки послать спасательную экспедицию. Но хватит ли на это энергетических ресурсов?
– Сомневаетесь? – казалось, обрадовался Борг. – И правильно делаете, что сомневаетесь. А то возомнили себя всемогущими. Успокоились. Обросли всякими… мгм… роботами и автоматами. Белоручки! Это я о вас, молодые люди. Пришли на готовенькое и решили: хватит. Навеки хватит. Ан нет, не хватает! Когда я говорил о вакуумных волнах, мыслепортации, об опасности застоя в науке, которая обязана стремиться к постижению абсолютной истины, мне отвечали: постичь ее невозможно, а поэтому и пытаться незачем. И потом, убеждали меня, кому нужны новые открытия, если достаточно старых. Мы, мол, и так добились полнейшего благополучия, а от добра добра не ищут… Эйфория невежества! Компьютерная тупость!
Строму захотелось обнять этого ссохшегося, колючего старика, глаза которого, еще минуту назад тусклые, как бы присыпанные пеплом, затянутые паутиной, вдруг заискрились. В них вспыхнула сумасшедшинка, а в голосе послышались обличительные нотки… Было в старом ученом что-то родственное.
И пусть они с Игиным не заслужили таких упреков, все равно Борг прав, тысячу раз прав!
– Вы знаете, что сказал мне этот ваш… мгм… Председатель? «Времена посева миновали, наступила пора жатвы!» – Ну, теперь он так не говорит, – заверил Стром. – Вместе с нами старается, чтобы человечество покончило со спячкой!
– И знаете, кое-что удалось, – добавил Игин, ерзая на шатком стульчике.
– Удалось… удалось… – передразнил Борг. – Хвастать легче всего… мгм…
– Вы правы, учитель.
– То-то… Так чем могу быть полезен?
– Сигнал послали на вакуумных волнах, преодолевающих кривизну пространства-времени напрямик. Отсюда следует, что цивилизация Гемы…
– Более развита по сравнению с нашей, – насмешливо подхватил старик.
– Была более развита, – поправил Стром. – Впрочем, мы действительно еще не научились создавать поток такой высокой плотности.
– Вот видите! Мгм…
– Но помощи просят они, а не мы.
– Вы уверены, что помощи?
– Передачу не удалось принять полностью. Но судя по расшифрованным обрывкам…
– Выходит, вы еще сами… мгм… не разобрались, какую должны оказать помощь. Ну и как вы ее мыслите?
– Вот пошлем на Гему армаду звездолетов…
– Мгм… Так сразу и армаду? – поддел Борг.
– Время не терпит!
– А ресурсов-то и не хватает, – в голосе старика Строму послышалось злорадство. – Ведь не хватает, сами сказали. Сами…
– Ну, это пока мой прогноз. Возможно, я ошибаюсь.
– Не ошибаетесь. Не по силам вам такая экспедиция. Не готовы вы к ней. Да и вообще не с того бока взялись.
– Не могу понять…
– И не поймете без подсказки. Молоды еще. Да-да, не спорьте, говорю я вам!
Мгм…
– Да мы и не думаем спорить, – заверил Игин. – За тем и пришли, что нуждаемся в подсказке. И ведь никто, кроме вас, не подскажет!
Борг просиял. Стром невольно подумал, что и великим свойственны человеческие слабости. Но главное, старик оттаял, вновь почувствовал себя ученым.
– Ну и хитрецы! – в глазах Борга сверкнула лукавая искорка, похоже, он потешался над ними. – Так и быть, слушайте. На первых порах не нужны никакие звездолеты. И обычные сигналы не годятся – долго и неэффективно.
Пока расшифруют, да и расшифруют ли… Надо начать с мыслепортации.
– А что это такое? – наивно спросил Игин.
Борг метнул взгляд-молнию.
– Не знаете… мгм… Ничего-то вы не знаете! Замшели со своими компьютерами, заскорузли! Мыслепортация – это передача живой мысли на расстояние посредством вакуумных волн!
– Что-то вроде телепатии?
– Под телепатией… мгм… понимают мысленное общение двух людей – индуктора и реципиента. Здесь же нет ни того, ни другого. Вернее, оба в одном лице. Один и тот же человек будет одновременно и среди нас, и на Геме. В этом вся соль!
– Но ведь мышление – продукт деятельности мозга, – осторожно возразил Стром. – С материалистической же точки зрения…
– Не будьте догматиком, юноша! – перебил Борг. – Форм движения материи множество. А вы… мгм… все сводите к веществу. Игнорируете поле, говорю я вам! В моем представлении мысль так же материальна, как вещество, из которого состоит мозг. Они образуют неразрывную совокупность. Только вещество локализовано в пространстве, а поле мысли простирается в бесконечность. Теоретически… мгм… Возьмите звезду и ее свет. Звезда может быть в другой галактике, а ее световое излучение достигает нас, преодолев немыслимое расстояние. И по нему мы судим о самой звезде.
– Но ведь человек… Его энергия… – начал было Игин, но, запутавшись, умолк.
– Биотоки человека настолько слабы, что не зажгут крошечную лампочку. Но их можно усилить, и тогда… Дошло?
– Вы хотите сказать, что, промодулировав мыслью вакуумные волны, можно точно так же усилить ее энергию? – догадался наконец Стром.
– Дошло, – на сей раз утвердительно произнес Борг. – Но не следует… мгм… все сводить к технике. – Нужен мыслелетчик. Человек. Остро мыслящий.
Впечатлительный. Лишенный эгоизма. С чистым сердцем и возвышенными чувствами. Способный осмыслить великое множество проблем, стоящих перед человеческим обществом, понять чуждую нам инопланетную жизнь, связать разрозненное, дни и годы транспонировать в секунды… Найдется ли еще такой человек на Мире или на Утопии? Ну?
– Джонамо! – воскликнув Стром.
– Конечно же, Джонамо! – подтвердил Игин. – Если уж не она, то кто же еще?
– Джонамо? Припоминаю… – насупил брови Борг. – Пожалуй, она подойдет…
Определенно подойдет, – повеселел старый ученый. – Мгм… Это уже полдела.
А теперь, молодые люди, слушайте меня внимательно…
18. Преступление– А я тебе говорю, что никаких запоров там нет! – вышел из себя Банг. – Обычная биоволновая задвижка.
– Какая разница, – продолжал твердить Тикет. – Мы же все равно не знаем кода!
– Если струсил, так и скажи. И проваливай, слышишь? Без тебя обойдусь!
– Я не трушу, а хочу как лучше.
– Тогда молчи. Я знаю что делаю. Никакого кода нет. Просто надо задумать.
– Как это задумать?
– Ну, мысленно скомандовать: «двери, откройтесь!» – И они действительно откроются?
– Должны открыться.
Банг прибавил шаг, и Тикет, который был младше года на два, едва поспевал за ним.
– А ты почем знаешь?
– Вот зануда, – выругался Банг. – Ведь говорил же: запирать не от кого, преступников не осталось. Кроме нас, – добавил он с гордостью. – Но о том, что мы преступники, никто не знает. Понял?
– А ты уверен, что это будет настоящее преступление? – робко спросил Тикет.
– Еще бы! В старину нас назвали бы злодеями. «От кошмарного злодейства леденела кровь…» – Я не понял, что леденело?
– Кровь! Что еще может леденеть! Это я вычитал в де… в детективном романе, – Банг с торжеством посмотрел на окончательно оробевшего Тикета. – Очень древняя книга, понял? У моей бабушки была своя бабушка, а у той еще одна. Так вот, самая старая бабушка очень любила читать детективные романы.
Жаль, сохранился единственный. Мама говорит, что он… сейчас вспомню… ага, семейная реликвия, вот как! Я его наизусть выучил.
– Расскажи, – взмолился Тикет.
Банг пригладил взлохмаченную шевелюру, вздернул усыпанный веснушками нос и с важностью проговорил:
– Потом. Когда сделаем дело.
Тикет обиженно замолчал, но долго не выдержал и, шмыгнув носом, спросил:
– А правда, что в старину было интереснее?
– Да уж! Сражались, совершали подвиги. Вот в следующий раз давай совершим подвиг!
– Какой?
– Ну… например, угоним звездолет.
– Зачем?
– Какая разница, зачем? Просто подвиг, понимаешь?
– Понимаю… – неуверенно сказал Тикет. – Послушай, ты музыку любишь?
– А ты?
– Компьютерную нет. А вот ту, что передавали по глобовизору…
– Это и есть старинная музыка, – разъяснил Банг. – Она настоящая. Так моя мама говорит.
– Ну и как тебе?
– Здорово!
– Вот увидишь, я научусь тоже, как Джонамо…
– Может, и научишься, – великодушно согласился Банг. – Но раньше сделаем дело. … Председатель был непривычно рано разбужен сигналом информ-компьютера.
– Что случилось? – спросил он, еще не поборов сна.
– Чрезвычайное происшествие. Выведен из строя компьютериал в Сеговии-Бест.
– Причина аварии?
– Диверсия.
– Что-о?
– Разрушены корпуса блоков, поломаны платы, оборваны кабели. И повсюду надписи: «Долой компьютеры, да здравствует Джонамо!» – Информация принята, – подавленно произнес Председатель.
В первый момент его охватила растерянность, мелькнула малодушная мысль: «Не ошибся ли я, поверив Строму? Неужели мои прежние опасения оправдываются?
Началось с мелкой диверсии, бессмысленного вандализма. А что потом: погромы, взрывы, убийства? Пойдет прахом то, чего с таким трудом удалось достичь человечеству. Оно окажется отброшенным в прошлое. И вместо обещанного Стромом духовного расцвета, новой волны сбалансированного по всем компонентам прогресса наступят упадок и хаос…» В этих своих скоротечных размышлениях Председатель старательно обходил Джонамо, как будто ее не существовало, хотя она уже стала для него самым дорогим человеком. Но вот воспоминание о ней пробило мысленную блокаду, словно солнечный луч вспыхнул в промозглом мраке, принеся с собой успокоение и решимость.
«Действовать! Немедленно действовать!» Но с чего начать? Уже много лет существовавший на Мире порядок не нуждался в защите: на него никто не посягал. И органы защиты порядка, столь могущественные в прошлом, постепенно превратились в атавизм, атрофировались, сошли на нет. Общество переросло их и отвергло за ненадобностью.
Преступление сродни душевному заболеванию. Благодаря успехам молекулярной генетики с психическими болезнями покончено раз и навсегда. Сумасшедших не стало. Откуда же было взяться преступникам?!
В основе преступления ненависть или жажда наживы. Но что может быть менее рационально? Ненавидя другого, губишь себя. Да я кого ненавидеть, за что?
Тех, кто богаче? Но таких нет. Любая вещь доступна, понятия «обогащение»,
«власть», «карьера» утратили смысл…
Так рассуждал Председатель. Но в логической цепи его рассуждений было слабое звено: преступление все же произошло, и оттого, что его, казалось бы, некому совершить, суть случившегося не могла измениться.
Председатель Всемирного Форума тронул сенсор информ-компьютера.
– Конституционные меры?
Бесстрастный голос тотчас ответил в том же лаконичном стиле:
– Приняты.
– Конкретно?
– Информация по глобовидению. Ответы на запросы. Прием советов.
– Технические меры?
– Эксперт-консилиум. Поиск аналогии. Анализ причинно-следственных связей.
Расчет вариантов. Выработка стратегии.
– Предварительные выводы?
– Случившееся носит аномальный характер.
– Это я и сам знаю! – раздраженно крикнул Председатель и отключил информ-компьютер.
Раздался негромкий мелодичный сигнал вызова – сработал личный информ Председателя. Его шифр был известен лишь нескольким близким людям.
Информ сфокусировал в пространстве объемное изображение Джонамо.
– Здравствуйте, Ктор! – голос пианистки звучал встревожено. – Я не помешала?
– Нет, что вы, – натянуто улыбнулся Председатель. – Рад вам. Мне как раз нужно с вами посоветоваться.
– Только что узнала об этом… об этой глупой проделке.
– Проделке? «Долой компьютеры и да здравствует Джонамо»? Ваша популярность приобрела странные формы. Помните наш первый разговор?
– Второй. Впервые мы разговаривали в Оультонском заповеднике.
– Да, конечно…
– А тогда, после концерта… Вы назвали меня возмутителем спокойствия. И, кажется, оказались правы. Никогда бы не поверила, что мое искусство может вселить в души людей не доброту, а жажду разрушения. Если так, то незачем жить!
Голос Джонамо был бесстрастен. Но за этим внешним бесстрастием угадывалась с трудом сдерживаемая нестерпимая боль.
«Уж лучше бы она расплакалась», – подумал Председатель. Но он знал, что Джонамо не расслабится, не зарыдает, а так и останется в сверхчеловеческом напряжении, пока… Каким окажется это «пока», Председатель не представлял.
И тем не менее, когда он заговорил, голос его был тверд и спокоен.
– Не будем спешить с решениями. То, что произошло в Сеговии-Бест, – единичный случай, аномалия. Послушайте… – вдруг осенило его. – Вам надо выступить по глобовидению!
– Мне? После того, как… Да я же не смогу играть!
– Кто сказал, что вы должны играть? Объясните тем, кто разрушил компьютериал, какой они нанесли вред нашему общему делу.
Послышался зуммер информ-компьютера.
– Простите, Джонамо, я сейчас… – поспешно проговорил Председатель и протянул руку к сенсору.
– Получены результаты логико-вероятностного анализа. С вероятностью ноль девяносто девять преступление совершено детьми.
– Не может быть! – воскликнул Председатель. – Вы слышали, Джонамо, это были дета! Детская проделка, но сколько новых задач ставит она перед нами!
19. ВосстаниеКогда Стром предложил дать убежище гемянам, люди на Утопии еще жили по-старому, замкнуто. Сообщение о трагедии Гемы нарушило эту замкнутость.
Утопийцы, каждый из которых переживал собственную драму, с энтузиазмом поддержали Строма. Они не имели ни малейшего представления о тех, кому предстояло оказать гостеприимство. Сколько их? Какие они? Все эти и подобные им вопросы отступили на задний план перед благородным порывом протянуть руку помощи братьям по разуму, попавшим в беду.
Не было ни возражений, ни споров. Никто не требовал подробностей, не высказывал опасений. Вопрос решали в принципе – да или нет.
Все сошлись на том, что надо без раздумий прийти на помощь. Гемянам?
Безусловно! А почему и не друг другу? Ведь каждый из них нуждался в участии, поддержке.
И Утопия восстала. В отличие от прежних социальных взрывов, сотрясавших систему Мира, это восстание было бескровным и ненасильственным. Оно совершалось под лозунгами: «Не желаем больше тунеядствовать!», «Хотим приносить пользу обществу!», «Хватит быть нахлебниками!».
Игин и Стром возглавили восстание – не как вожди, а скорее как зачинщики.
Их настроения разделяли большинство утопийцев. Одних явно, других подсознательно тяготило унизительное состояние вынужденного безделья.
Одиночество, на которое они добровольно обрекли себя, скрывая от окружающих собственные переживания, замыкаясь в скорлупу домашнего мирка, было невыносимо для всех.
Начали создаваться всевозможные кружки, объединения по интересам, клубы.
Они становились центрами взаимного притяжения людей. Возродился интерес к творчеству. Разрабатывались и заинтересованно обсуждались поистине утопические проекты. Большая их часть так или иначе касалась спасательной экспедиции на Гему. Был образован штаб Гемы. Руководящую роль в нем играл Стром.
О переменах сразу же известили Мир. Отныне Утопия перестала быть планетой-потребителем…
А ведь ее иждивенческое положение долгое время казалось естественным.
Забыли, что труд – непременный компонент человеческой жизни. Потому и придумали Утопию. Применительно к ее целям, какими они изначально представлялись, само слово «труд» заменили, словно эквивалентом, словом «отдых».
В истории Мира были времена, когда люди отстаивали право на труд, потому что оно отождествлялось с правом на существование. Тогда труд был жестокой необходимостью. И эта необходимость заслонила вторую сторону – потребность трудиться.
Утопийцы, обеспеченные не только самым необходимым, но и малейшими мелочами, тем не менее остро ее ощущали. Конечно, при желании всегда можно найти объект труда. Так и пытались сделать многие утопийцы. Однако труд должен быть осмысленным и целеустремленным, только в этом случае он способен приносить удовлетворение. Выращивать овощи, чтобы не умереть с голоду, – труд, преисполненный глубокого смысла. Делать то же самое в условиях, когда промышленное производство пищи свело на нет представление о голоде, – нелепость.
И обитатели Утопии утвердили свое право на общественно полезный труд.
Теперь уже звездолеты доставляли непривычный груз: станочные комплексы, полчища промышленных роботов, компьютеры всех уровней, многопрофильную аппаратуру. Получателем был Совет специалистов во главе с Игиным. А вокруг Строма сплотился своего рода мозговой центр – физики, математики, футурологи. Его почетным председателем стал великий Борг.
Старик преобразился. Его сухонькая фигура приобрела былую осанку, глаза прояснились. Мыслил он по-прежнему остро и въедливо, то и дело ставя в тупик своих высокообразованных коллег, которых продолжал считать учениками и независимо от возраста называл не иначе как юношами.
Мозговой центр разрабатывал альтернативный вариант помощи гемянам, в основу которого была положена идея мыслепортации, высказанная Боргом при его первой встрече со Стромом и Игиным. Казавшаяся вначале абсурдной, она увлекла ученых-утопийцев, послужила поводом для яростных дискуссий и вот теперь претендовала на практическое воплощение.
Сам Борг не участвовал в спорах. Он лишь хмурил кудлатые брови, когда кто-либо подвергал идею нападкам, или одобрительно сверкал глазами, шепча себе под нос:
– Браво, юноша! Вот это по-моему… мгм…
Но когда, запутавшись в аргументах, спорщики обращались к его авторитету, Борг несколькими фразами, иногда серьезными, чаще насмешливыми, вносил в предмет спора абсолютную ясность.
Пришел день, и дискуссии иссякли, теория приобрела законченность, и встал вопрос о решающем эксперименте. Его главная участница была давно уже определена, хотя пока еще не догадывалась об уготовленной ей роли.
Посвящать ее в задуманное мозговым центром рискованное предприятие не спешили, потому что знали: ради спасения людей Джонамо не пожалеет жизни. К тому же обсуждать столь важный вопрос по радио считали неудобным.
Наконец Борг начал проявлять нетерпение.
– Вам нужно лететь на Мир, – торопил он Строма.
– Пусть летит кто-нибудь другой.
– У всех нас есть мгм… амбиции. Подымитесь над ними, говорю я вам!
– При чем здесь амбиции? – возмущался футуролог, однако в душе сознавал, что старик прав.
Стром никак не мог преодолеть психологический барьер: он до сих пор испытывал болезненное чувство, вспоминая о том, что пережил на Мире.
Рассудок убеждал, что времена изменились, его теория восторжествовала и ему воздадут по заслугам, но стыд за себя, за свое поведение в разговоре с Председателем оказался сильнее.
Лететь на Мир неожиданно вызвался Игин.
– Соскучился, сил моих нет, – багровея от смущения, признался он Строму.
Последние месяцы Игин буквально расцвел. Работа в Совете специалистов увлекла его. Пожалуй, ее масштабы были внушительнее, чем на Мире, где он отвечал за единственный, пусть и очень важный, индустриал.
Здесь же предстояло создать промышленный потенциал целой планеты!
В этом деле нашлось немало знающих и энергичных помощников. Игин диву давался, каких резервов, ничуть не жалеючи, лишил себя Мир. Почему человек оказался там в каком-то ущербном, зависимом положении? Казалось бы, все делалось для его блага, он был центром вращения многочисленных колесиков, каждое из которых служило ему верой и правдой, однако сооруженный им механизм связал своего создателя по рукам и ногам, подчинил собственному ритму, отбил вкус к инициативе.
И вот Мир вслед за Утопией выходит из оцепенения, и сердце Игина рвется к нему, встающему с сонного ложа…
– Смотрите, не останьтесь там, – с ревнивой подозрительностью предупредил Стром. – Это было бы предательством по отношению к Утопии, ко всем нам!
– Сто лет мечтал остаться! – вознегодовал Игин, еще более багровея при мысли, что футуролог распознал самое заветное его желание.
Игин улетел с первым же звездолетом, замучив напоследок помощников множеством инструкций и сам получив не меньше от мозгового центра. 20. Возрождение На фоне громадного, сияющего черным лаком рояля Тикет казался мотыльком, порхающим по клавишам. Ноги в репленовых рейтузах не доставали до педалей.
– Не тряси рукой, – терпеливо повторяла Джонамо. – И не прогибай пальцы.
Ладонь должна быть такой, будто ты держишь мячик. Вот, смотри…
– Надоело играть гаммы! – взмолился Тикет. – Меня заставляете, а сами никогда…
– Ты ошибаешься. Когда я училась, то играла гаммы и этюды целыми днями. Без этого невозможно развить технику.
– Я не понял, что развить?
– Технику игры. Ты ведь мечтаешь стать музыкантом, правда?
– Конечно, мечтаю. Я же сам пришел, после того как мы с Бангом… Ну, вы знаете, о чем я говорю.
– У тебя отличные способности. Талант… А вот у Банга, к сожалению, не оказалось музыкального слуха. Жаль, он славный мальчик.
– Он будет звездолетчиком, не верите?
– Верю, – улыбнулась Джонамо. – Только сначала вам обоим надо вырасти. А пока… помнишь наше условие?
– Помню. Стараться и… как это?
– Совершенствоваться.
– Я стараюсь… – вздохнул Тикет. – Но почему-то не получается…
– Обязательно получится. Нужно лишь работать. Много и упорно.
Джонамо переживала, что ей пришлось отказать Бангу. Она считала, что каждый, независимо от степени таланта, имеет право заниматься музыкой, хотя бы для себя, для удовлетворения душевной потребности, самосовершенствования. И так будет. Но пока приходится отбирать самых одаренных учеников, иначе ей не справиться с первоочередной задачей.
Теперь у нее не было недостатка в последователях. Они горячо пропагандировали ее искусство, которое было адресовано не интеллектуалам от музыки, не гурманам, смакующим изысканные созвучия, а всем людям и преследовало благородную цель: привить им всеобщую любовь к прекрасному, взломать состояние сытого довольства, вернуть интерес к переменам, жажду свершений.
Но искусство не может быть односторонним. И как бы ни была хороша музыка, она не в состоянии заполнить эстетический вакуум. И вот – впервые за много лет! – появились поэты. Взяли давно забытые кисти художники.
Еще недавно поэзию считали чей-то вроде извращения: зачем втискивать живую речь в искусственные рамки, рифмовать ее? Разве в жизни кто-нибудь говорит стихами?!
Люди не понимали, что поэзия – это не размеры и не рифмы, а умение выразить словами движения души, недоступные даже для самых чувствительных электронных датчиков. Сущность поэзии подменяли ее внешней стороной…
А живопись вообще представлялась воплощенной нелепицей. Какой смысл малевать увиденное со свойственной человеческому восприятию приблизительностью, если существуют абсолютные способы запечатлеть действительность, и не на плоскости, а в объеме, и не с помощью нестойких красок, а посредством цифрового кода в памяти компьютеров, с гарантированным сохранением неискаженной цветовой гаммы!
Так рассуждали рациональные современники Джонамо, пока она не взорвала своим поразительным искусством, казалось бы, несокрушимую цитадель их представлений. И, как часто бывает, обращенные в новую для них веру, они стали ее апологетами.
На Мире началась эпоха Возрождения, и ее первозвестницей была Джонамо.
– Вот видишь, родная, у меня уже есть и последователи, и ученики, – могла она с полным основанием сказать матери. – Хорошо-то как! Я такая счастливая…
Джонамо и впрямь впервые за многие годы чувствовала себя по-настоящему счастливой. И причина заключалась не только в том, что торжествовало дело ее жизни. Ктор исподволь, незаметно стал самым дорогим и близким ей после матери человеком.
Она знала, что Ктор любит ее, хотя он ни разу не заговорил о своих чувствах. Деликатный от природы, он боялся оскорбить Джонамо признанием: понимал, как много значит для нее покойный муж.
Его опасения были напрасны. Муж уже давно стал частицей души Джонамо, полноправно вошел в ее «я». Он жил и будет жить, пока жива она. И новое, вспыхнувшее в ней чувство не имеет ничего общего с предательством. Нет, это не измена памяти о человеке, когда-то давшем ей полноту счастья!
Джонамо не подозревала, что существует еще одна причина, объяснявшая нерешительность Ктора: потерпев неудачу в первой любви, он не хотел снова встретить отказ. Будучи гордым и уязвимым человеком, Председатель не мог бы тогда видеться с Джонамо, а это было выше его сил.
А сейчас он пользовался любой возможностью повидаться с ней: иногда, злоупотребляя председательским правом, приглашал ее к себе, но чаще приходил сам. Они подолгу разговаривали. Ктор постепенно привык советоваться с Джонамо, как советовался с компьютерами.
Кстати, в своем отношении к компьютерам он не ударился в другую крайность.
Просто ничего из их советов не принимал на веру. Свод компьютерных программ охранялся законом. Своей властью Председатель не мог вносить в него изменения. Но он выносил поправки на референдум, и в большинстве случаев их утверждали. И «психология» компьютеров понемногу менялась…
В обществе тем более происходили разительные перемены. Тысячекратно возросла дисперсия личностных мнений и соответственно упал показатель общественной стабильности. Раньше Председатель начал бы энергично стабилизировать положение всеми средствами компьютерной иерархии. Теперь же испытывал радость: по предложению Строма ввели показатель общественной активности – мерило душевного здоровья общества, и он увеличивался с каждым днем.
Прежде миряне проявляли единодушие, основанное не на идейной общности, а на привычке бездумно передоверять дела компьютерам. Зачем ломать голову над проблемами, которые и так найдут оптимальное разрешение благодаря компьютерной мудрости? – убаюкивали они себя. – Разве нам не хорошо? Разве нам не безбедно?
А ныне люди смотрели друг на друга с изумлением: как могли мы впасть в такую пассивность?
Кое-кто начал искать виноватого. Им, конечно же, оказался Председатель.
– Теперь бы меня не назначили на этот пост, – с грустной улыбкой говорил он Джонамо. – Отдали бы предпочтение более решительному, инициативному. И были бы правы.
– Боюсь, что компьютерам пришлось бы туго. Дисперсия личностных мнений о том, каким должен быть Председатель, оказалась бы огромной. Как тут угодить всем? Пожалуй, компьютеры снова назвали бы вас.
– Как среднее арифметическое? – угрюмо пошутил Ктор.
– Не обижайтесь, но именно так, – с обычной прямотой произнесла Джонамо, однако увидев тень на лице Председателя, поспешила добавить: – Не вижу в этом ничего плохого. При всем разнообразии личностных мнений всегда будет золотая середина, оптимум.
– Компьютеры были бы благодарны вам за разъяснение.
– Не сердитесь, дорогой мой. Для меня вы самый лучший.
– Это правда? – не поверил своим ушам Ктор.
– Я никогда не обманываю, вы же знаете!
– Знаю. Джонамо, милая, как бы я жил без вас? Впрочем, вам это… Словом, простите мне минутную слабость. Мы, мужчины, иногда бываем… нуждаемся…
– Вы, как ребенок, Ктор. Большой, умный, чуточку избалованный ребенок.
– И этот ребенок любит вас, Джонамо!
– Я тоже полюбила вас, Ктор. Возможно, все началось в Оультонском заповеднике. Каким уверенным в себе, сильным, умелым показались вы мне тогда. Оставайтесь таким! Ах, Ктор, родной мой, если бы мы принадлежали только себе!
