Текст книги "По ту сторону вселенной"

Автор книги: Александр Плонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Часть третья
ВЕРОЯТНОСТНОЕ МИРОЗДАНИЕ

1. «Ловушка для Светоча»

Игин так и не вернулся на Утопию. Решение остаться стоило ему немалых переживаний, особенно после того, как Стром прислал радиограмму. В ней было единственное слово, и оно обожгло Игина: еще никто прежде не называл его предателем!

«Неправда, я не предатель, но стал бы им, отказавшись от главного дела своей жизни», – с достоинством ответил управитель.

Стром замолчал, на срочный вызов не ответил, словно Игин перестал для него существовать.

И все же личные переживания были для Игина чем-то вторичным. Он предавался им в редкие свободные часы: времени не хватало даже на сон. Работа поглотила его целиком, Игин, можно сказать, жил ею.

Приняв предложение Председателя, он взвалил на себя глыбу, тяжесть которой до того не мог и представить. Организация энергокосмического индустриала (правильнее было бы назвать его «сверхиндустриалом») сама по себе представляла огромные трудности. Но не они беспокоили Игина.

Тревожило другое. Преодолеть энергетический кризис чисто экстенсивным путем, все увеличивая и увеличивая емкость энергосетей, число станций, как это делали до сих пор, не удастся из-за выявившейся ограниченности ресурсов. Но дело было не только в этом. Мозговой центр на Утопии забил тревогу: применение новых расщепляющихся материалов, – а такой выход предлагали энергетики – может вызвать «холодную» цепную реакцию наподобие той, что погубила цивилизацию Гемы.

И в мудрой идее Ктора объединить энергетический и космический индустриалы в одно функциональное целое исходным пунктом был именно поиск принципиально новых путей, которые позволили бы утилизировать энергию космического пространства и, в первую очередь, ресурсы Светоча.

Каким должен быть хотя бы один новый путь, Игин пока не представлял.

Совершенствовать приемники лучистой энергии? Само собой, но как преодолеть ее поглощение атмосферой? Вывести улавливающие станции в космос? А как передавать энергию оттуда?

Сплошные вопросы, и все безответные. «Энергия и космос в одной упряжке» – крылатая фраза Игина – оставалась не более чем метафорой, перевести ее в практическую плоскость никак не удавалось.

Игин обратился за помощью к компьютерам. И в который раз убедился, что их мудрость зиждется на аналогиях. Компьютерам необходим прецедент, отправная точка для логических рассуждений. А здесь его не существовало…

Привычные решения только сбивали с правильного пути, уводили в рутинную колею. И компьютеры подталкивали Игина к такой колее, а встретив с его стороны сопротивление, разыскивали другую, еще накатанное и глаже. Нужна же была не колея, а нехоженая тропа.

Чем дальше, тем тривиальнее становились предложения компьютеров.

Создавалось впечатление, что они, то ли с досады, то ли от обиды, несут заведомую чепуху. Но Игин знал, что компьютеры не способны ни досадовать, ни обижаться. Просто они исчерпали свои возможности.

По совету Ктора Игин объявил открытый всемирный конкурс. Хлынул поток предложений. Счет им шел на десятки тысяч, рассматривали их компьютеры: ни сам управитель, ни его теперь уже многочисленные помощники не справились бы с лавиной информации, тем более что это был конкурс, в основном дилетантов, – профессионалы признали свою несостоятельность.

То, что конкурс сделали открытым, не было жестом отчаяния. Какими бы незрелыми и даже абсурдными ни казались предложения дилетантов, они обладали специфическим достоинством: свежестью взгляда на проблему. Их авторов не подавляли авторитеты, не ограничивали каноны, не сковывали прототипы.

Дилетанты не опасались прослыть невеждами, давали волю ничем не обузданной фантазии. И расчет строился как раз на том, что не одна, так другая «беспочвенная» фантазия пробудит инженерную мысль, даст ей толчок в непредвиденном направлении.

Так, например, обыкновенный садовник предложил использовать энергию вращения Мира вокруг оси. Компьютеры квалифицировали идею как заслуживающую внимания. Ученые заинтересовались ею. В итоге была разработана теория парциального взаимодействия магнитного поля Мира с энергетическими полями ближнего космоса. К сожалению, расчеты показали, что решить проблему столь изящным способом не удастся.

Среди конкурсантов был и подросший «малолетний преступник» Банг. В отличие от Тикета, он не обладал талантом к музыке, зато природа наделила его еще более редким, хотя и менее бросающимся в глаза, даром – парадоксальным воображением.

Если бы заявка Банга сразу же попала к Игину, тот, посмеявшись, отправил бы ее в утилизатор мусора. И так бы, вероятно, поступил любой на месте управителя. Действительно, Банг предложил не больше не меньше чем ловушку для Светоча. Звезда в ловушке – было над чем посмеяться!

А между тем компьютеры-эксперты, не наделенные способностью к юмору, выделили заявку Банга из тысячи других. И экспансивный паренек, чье увлечение детективом преломилось столь неожиданным образом, стал победителем всемирного конкурса и вошел в историю как один из пионеров космоэнергетики…

Конечно же, компьютеры восприняли «ловушку для Светоча» не иначе чем аллегорию, оценили содержавшийся в ней намек. Ее реализация оставалась нерешенной задачей, следующим шагом, который только еще предстоит сделать.

Игин истолковал «ловушку» как энергоемкий элемент, аккумулирующий лучистую энергию Светоча, причем в количествах, достаточных для восполнения энергетических затрат Мира. Такого элемента пока не существовало, его предстояло создать – одна из многих проблем энергетической программы. … Когда Игина попросили открыть музей истории техники, он согласился не сразу.

– Это же значит потерять день, – ворчал управитель.

Но экспозиция, а с ней пришлось поневоле ознакомиться, неожиданно увлекла его. Все с большим интересом переходил он от экспоната к экспонату.

Обычно на технику прошлых веков, а тем более тысячелетий, смотрят свысока, со снисходительной усмешкой. Но это поспешный, поверхностный взгляд.

Конечно, в сравнении с современной суммой технологий новации древних кажутся наивными, незрелыми, далекими от совершенства. Однако правомочно ли такое сравнение?

В другое время Игин не смог бы преодолеть стереотип снисходительности, превосходства над предками. Но сейчас его чувства были обострены самой атмосферой творческого поиска, в которой он находился с тех пор, как возглавил энергокосмический индустриал.

Для него явилось откровением, что древняя техника, при всей ее примитивности, полна остроумных находок. Некоторые из них впоследствии стерлись от частого употребления, другие были открыты заново, третьи забыты и сейчас воспринимались как нечто оригинальное, свежее, перспективное.

А все вместе внушало Игину чувство, близкое к преклонению перед техническим гением предков. Как рационально использовали они то малое, что было в их распоряжении! Рациональностью отличались и замысел, и исполнение. Любая деталь имела очевидное предназначение. Ничего лишнего, ненужного! Что ни машина, то истинный шедевр, взлет творчества.

Игин позавидовал инженерам, жившим на заре цивилизации, их раскованности, свободе творческого мышления. Над ними не висел груз традиций: им еще предстояло создавать их!

Один из разделов выставки особенно заинтересовал управителя. Огромный, искусно подсвеченный зал, точно Колизей под куполом неба. Там и сям без видимого порядка – машины, машины, машины. Суставчатые рычаги-руки, хитроумные полиспасты, громоздкие деревянные колеса…

Все это продолжало жить своей, казалось, никогда не замиравшей жизнью.

Скрипели блоки и оси, раскачивались на подвесах гранитные глыбы… Людей и животных, приводящих в действие парад техники, заменяли их нарочито карикатурные подобия – роботы. Игина охватило ощущение, что здесь, в этом зале, прошлое смыкается с будущим.

«Вот где подлинное творчество! – с ревнивым изумлением думал он. – А что мы? Повторяем, варьируем, комбинируем. Процент оригинального у них приближается к ста. Мы же довольствуемся долями процента!» Он сознавал, что сгущает краски, делал это умышленно, словно получал удовольствие, причиняя себе боль. Но сейчас Игин нуждался именно в самобичевании, самоуничижении. Тем энергичнее будет он искать выход из тупика.

И неожиданно у него возникло предчувствие, что выход уже в поле зрения, нужно только повнимательнее всмотреться, узреть в простоте высшую сложность, проникнуться этим двуединством, протянуть нить из прошлого через сегодняшний день в будущее…

Его внимание привлекло деревянное сооружение грубой плотничьей работы. На вертикальный вал, вращаемый быком-роботом, насажено колесо с длинными зубьями. Оно передаст вращение другому колесу, уже на горизонтальном валу.

Этот второй вал, в свою очередь, вращает еще одно колесо, на обод которого наброшена бесконечная веревочная цепь с подвешенными к звеньям глиняными бадьями. Нижняя часть цепи утопает в колодце с водой.

Бредет по кругу «бык», скрипят колеса, движутся, покачиваясь, бадьи: снизу вверх – полные, сверху вниз – пустые…

«Как спутники по орбите!» – неожиданное сравнение заставило Игина замереть.

Его взгляд, сопровождая бадью, описывал петлю, и впрямь напоминавшую эллиптическую орбиту спутника. В низшей точке «орбиты» бадья зачерпывала воду, в высшей – опрокидывалась над желобом, по которому стекала пульсирующая струя.

«Водочерпательная машина», – прочитал Игин на табличке.

И еще одна аналогия возникла в мозгу: бадья – «ловушка для Светоча». Еще одна аллегория, еще одна подсказка. Он по-прежнему не представлял, какой будет «ловушка», но уже видел, как она движется по вытянутому эллипсу – от Мира к Светочу пустая, от Светоча к Миру до краев полная драгоценной и в то же время даровой энергии.

Даровой – потому что «ловушка» – это самый настоящий вечный двигатель, который будет безостановочно работать для сменяющих друг друга поколений…

2. Ступенями интеллекта

Совершенно новый, неожиданный мир открылся перед Кеем. Мир, полный захватывающих приключений, но не тех что изобильно выпали на его долю в прошлом. Это были еще неизведанные им приключения мысли.

Между ним и «призраками» возникла связующая обе стороны общая тайна, которую он пока скрывал не только от Корлиса, но и от Инты. Сделать это было непросто и не потому лишь, что их жизнь протекала на глазах друг у друга, но и в силу его прямого характера.

Кей не был болтлив, его даже считали молчуном: он знал цену словам и не разбрасывался ими. Но не был и скрытен. Прежде ему не приходилось скрывать что-либо: на Базе тайн не существовало, в них не возникало нужды.

А сейчас, по крайней мере, две причины заставляли Кея хранить тайну. Одна заключалась в Корлисе. Ученый и без того болезненно переживал кажущееся или действительное интеллектуальное превосходство бывшего космокурьера. Можно было, конечно, посвятить его в суть электронного подсознания, привлечь к эксперименту, однако Кей не знал, выдержит ли психика Корлиса такую сверхнагрузку. В себе же он был уверен.

Другая причина – не хотелось тревожить Инту, которая ждала второго ребенка.

Думая об этом, Кей испытывал острое беспокойство: из ума не шел рассказ Сарпа. А вдруг и у них родится уродец?

Сама же Инта сохраняла спокойствие, со стороны казавшееся безмятежным.

– Все будет хорошо! – уверяла она мужа. – Говорю тебе это как врач.

Наблюдаю за собой и вижу: нормально!

Кей внутренне улыбался, слыша из уст Инты свое излюбленное словечко: как много все-таки они переняли друг у друга!

Между тем Инта просто оберегала покой Кея. Она легко – даже слишком легко! – переносила беременность, но плод развивался с необычной быстротой. До родов, судя по срокам, было еще далеко, казалось же, что они начнутся завтра. Однако завтра наступало, а плод продолжал расти.

Инта уже ловила на себе обеспокоенный взгляд Корлиса, а Кей по-прежнему ничего не замечал.

Перестройка его мышления происходила отнюдь не гладко. При всем самообладании бывшего космокурьера первые подключения к электронному подсознанию вызывали у него шок. Как в далекие, уже подернутые патиной забывания дни, когда он впервые очутился в открытом космосе один на один со звездами, возникало тягостное ощущение собственной ничтожности, незащищенности перед могуществом мироздания. Но тоже как тогда ущербное чувство постепенно уступало место осознанию своей силы, питаемому гордостью за человеческий разум, осмелившийся противопоставить себя этому слепому, а следовательно, преодолимому могуществу.

Теперь Кей мог общаться с «призраками» не в обычном для человека, а в неизмеримо ускоренном темпе, и не на своем, а на их, так же несоизмеримо возросшем, интеллектуальном уровне.

Он не сразу понял, что в этом общении уже не употребляет слов и воспринимает тоже не слова, а мысленные образы, которые, примыкая друг к другу, как модули строящегося здания, создают в мозгу исчерпывающую ясность.

Кей чувствовал, что «призраки» бережно, словно за руку, ведут его по ступеням интеллектуального развития. И с каждой следующей ступенью мышление раскрепощается, обретает все большую свободу.

Давно уже он не испытывал к «призракам» неприязни. Ныне же, оставаясь живым человеком, одновременно чувствовал себя одним из них. Отключив блок электронного подсознания, оказывался прежним Кеем, таким же, как Инта или Корлис, а присоединив его к мозгу, превращался в «призрака». И это последнее состояние день ото дня становилось для него все более привлекательным.

Он стал замечать, что медлительность разговора с другими людьми, даже столь дорогими ему, как Инта и Корлис, вызывает раздражение. И сам Кей в естественном своем состоянии казался себе тугодумом, с трудом ворочающим жернова слов. Ведь слова, которыми обмениваются люди, стремясь выразить мысль, невероятно ленивые я далеко не всегда добросовестные посредники…

Мысль несет в себе первичную информацию, а слово упрямо трансформирует ее из совершенной формы в несовершенную, вторичную. И сколько потерь при этом происходит, сколько возникает недоразумений. Извращая мысль, слово ранит, и добро невольно становится злом…

Число слов в самом совершенном языке ограничено, мыслям же нет предела.

Подменяя мысли словесным «эквивалентом», человек обедняет их, приспосабливает к скудному словарному запасу, надуманным грамматическим правилам.

Кей был уверен, что рано или поздно человечество перерастет языковой барьер. Люди избавятся от слов, перейдут, подобно «призракам», от речевого общения к мысленному. И это, как никогда, сблизит их, послужит взаимопониманию.

Если бы научились мыслеобщению раньше, то не существовало бы множества различных языков, разобщенных культур, раскола. Не было бы лжи, измен и, в конечном счете, постигшей Гему катастрофы.

Но было! Приходится все начинать заново, и в это есть единственный плюс: строить с нуля проще, чем перестраивать устоявшееся веками… … Кей опустился а кресло и надел на голову шлем с датчиками. В поликристаллической пленке, устилавшей внутреннюю поверхность шлема, их были миллиарды, и каждому такому микродатчику соответствовал нейрон мозга.

Связь между ними осуществлялась с помощью биоэлектрической индукции.

Нелегко было поверить объяснениям Сарпа, что зондаж мозга вовсе не требует нейрохирургического вмешательства, вживления в нежную мозговую ткань множества электродов, как делали когда-то при лечении психических заболеваний. Но по примеру других гениальных решений биоиндукционная связь оказалась простой и в замысле своем поразительно изящной.

Одно лишь не нравилось Кею. Вернее, вначале не нравилось. Простота идеи сочеталась со сложностью и громоздкостью реализующей ее аппаратуры.

Аппаратура привязывала к помещению, где была смонтирована.

Все эти разновеликие стойки с бессчетными блоками и субблоками, в каждом из которых таились миллионы, а то и миллиарды многокомпонентных микросхем, не позволяли распоряжаться телом. И пока Кей пребывал в состоянии «призрака», оно оставалось узником, накрепко запертым в четырех стенах.

Впрочем, это не мешало Кею-»призраку» свободно перемещаться в пространстве, причем с быстротой мысли. Лишаясь на время плоти, он получал взамен энергетические возможности пространственно локализованного поля.

Скромная идея электронного подсознания, вызвавшая, однако, изумление Сарпа, превратилась с его помощью в грандиозный замысел. Высказывая ее, Кей представить не мог, во что она вырастет. Открылся принципиально новый путь в развитии человечества. Исчезла пропасть, разделявшая людей и «призраков».

Сама мысль о бессмертии, вызывавшая столь резкий протест со стороны Кея, приобрела иное толкование: не существующая в безвременье тень человека, а его продленная творческая жизнь – вот над чем следовало задуматься! … Внутренне собравшись, Кей включил питание. Превращаясь в «призрака», он всякий раз испытывал сложное, в первый момент неприятное чувство. Тело деревенело, теряло чувствительность, переставало слушаться. Казалось, его разбивал паралич. И Кея охватывал страх: а вдруг это навсегда?

Затем возникало чувство иной, не мышечной силы, независимости от ставшего чужим тела. Сознание, и до того казавшееся ясным, прояснялось настолько, что появлялась мысль: каким же тупицей я был минуту назад!

И вот уже заново рождался по-настоящему великий человек, способный на равных общаться с природой, не покорять ее, а вести с ней мудрый и продуктивный диалог. … Кей еще долго будет присматриваться к этому новому человеку, к себе, прежде чем решится позвать за собой Корлиса, все возрождающееся человечество…

3. Поединок с роботом

В один из дней Игина вызвал по информу Председатель.

– Вы работаете на износ. Нельзя так!

– Иначе не умею, – ответил Игин.

– Ну вот что. Вечером на центральном космодионе состоится первый чемпионат по скоростному спуску с орбиты. Вам, как управителю энергокосмического индустриала, присутствовать на нем будет не только интересно, но и полезно.

Развлечетесь, а может, и в голову что-нибудь придет.

– Едва ли… – с сомнением протянул Игин.

В последние дни он и впрямь чувствовал утомление. И, что гораздо хуже, начинал сомневаться в себе.

– Стоит! – заверил Ктор. – Сейчас я за вами заеду, полетим вместе.

– Будь по-вашему!

Расположенный в цветущей Нихаре, которая еще недавно была пустыней, космодион никогда не пустовал, но к их прилету здесь собралось рекордное число зрителей – свыше миллиона. Конечно, любой из них мог бы следить за ходом состязания по глобовидению, но эффект присутствия играл для болельщиков такую роль, что они не пожалели времени на дорогу, благо баллистические лайнеры покрывали самое большое расстояние за час.

Мир переживал стремительный взлет не одного лишь искусства, но и технического творчества, самодеятельности, спорта. Люди заново учились бегать, прыгать, метать копье…

Деградация спорта началась с того, что он становился все более профессиональным. В погоне за результатами прибегали к допинговым средствам, анаболикам. Рекордсменами становились в ущерб здоровью. Средняя продолжительность жизни спортсменов-профессионалов сократилась вдвое по сравнению с обычными людьми.

А результаты росли все медленнее.

Начали привлекать в спорт малолеток. Непомерные нагрузки уродовали их.

Половое созревание задерживалось на годы. Нарушалась психика. Подавлялся иммунитет.

В зените славы спортсмены были окружены всеобщим обожанием. Но когда победы сменялись поражениями, от недавних кумиров отворачивались, к ним сразу же утрачивали интерес. Избалованные популярностью, они воспринимали забвение как личную трагедию, да это и было трагедией…

Увы, физические возможности человека не безграничны. Наступило время, когда рекорды вообще перестали повышаться. И это сразу же разочаровало болельщиков. Оказалось, что за роботов «болеть» гораздо интереснее: здесь предела рекордам не существовало.

Пропал интерес и к спортивным играм, они уступили по всем статьям играм компьютерным.

И вот теперь спорт возрождался на новой основе. Профессионализм был изгнан из него раз и навсегда. Рекорды не регистрировались. Честная спортивная борьба в каждом конкретном соревновании и переходящее первенство – таков стал девиз спорта. Победа, но не любой ценой!

Возрождение спорта выразилось и в создании совершенно новых современных его видов. Самым молодым из них был скоростной спуск с орбиты, или, как он еще назывался, космический слалом, соединяющий в себе азарт гонки, импровизационную гибкость тенниса и ювелирную точность фигурного катания.

Недавно построенный космодион был одним из грандиознейших сооружений Мира.

Его П-образный периметр охватывал с трех сторон посадочную полосу и замыкался взлетной эстакадой, которая брала начало в глубине наклонной шахты и круто взбегала в небо.

Параболическая огибающая трибун вздымалась на высоту сорокаэтажного здания.

Трибуны соединялись с космопортом скоростными эскалаторами, доставляющими пассажиров на места за считанные минуты.

С каждого места было видно все поле космодиона, включая наружную часть эстакады, и небо над ним. Но основная масса информации высвечивалась на гигантских полиэкранах, опоясывающих трибуны.

Наступил момент торжественного открытия чемпионата! Над эстакадой взвился огромный голубой флаг, затрепетал в порывах ветра. Приветственное слово произнес председатель СКА – Спортивной космической ассоциации – Гюнт.

Полиэкраны приблизили его крупное, словно вылепленное скульптором, лицо.

Казалось, он не произносит предусмотренную церемониалом речь, обращенную к миллиону собравшихся на космодионе и миллиардам наблюдавших чемпионат у себя дома, а доверительно беседует с каждым – один на один.

Гюнт говорил, что без спорта жизнь не может быть полнокровной, что космический спорт воспитывает в людях не только волевые качества и не только стремление к далеким звездам, но и сыновнюю любовь к своей родной планете – Миру…

Сидевший по соседству с Ктором и Игиным высокий блондин в красном свитере с эмблемой СКА вполголоса втолковывал миловидной соседке, которая, очевидно, не разбиралась в правилах космического слалома:

– Участники пока не знают стартовых координат и поэтому не могут заранее рассчитать коридор входа в плотные слои атмосферы, траекторию спуска.

– А разве не все равно, как спускаться? – робко поинтересовалась девушка.

– Удивляюсь тебе, Юли, – нахмурился блондин. – Не знать элементарных вещей!

Если траектория слишком крута, космоплан может сгореть как метеор. Вспомни падающие звезды!

– Какой ужас… – прошептала Юли. – Они же могут погибнуть!

– Все предусмотрено, – тоном знатока успокоил блондин. – На космопланах есть специальный автомат-ограничитель, который не позволит перейти грань разумного риска…

Тем временем Гюнт объявил чемпионат открытым и пожелал победы сильнейшему.

Затем на полиэкранах возник популярный спортивный комментатор Арго.

– Внимание, внимание! Только что произведена жеребьевка. Позвольте представить участников чемпионата. Номер первый – Ли!

Юноша на полиэкранах приветственно поднял руку. Космодион аплодировал.

– Номер второй – Рикко!

Улыбка во весь экран, воздушный поцелуй, волна рукоплесканий.

– Номер третий – Пет!

Смуглое застенчивое лицо, скупой жест. Болельщики встают, приветствуя любимца.

– Номер десятый… – сделал паузу Арго, – серийный робот ТМ-32, выступает вне конкурса.

Погасли полиэкраны, космодион глухо зашумел, как немыслимых размеров раковина, приложенная к уху великана.

– К чему это! – недовольно сказал Игин.

– Все верно, – произнес Ктор. – В последнее время наметилась неблагоприятная тенденция. Люди начали проявлять к роботам недоброжелательность, даже враждебность. Как будто роботы виноваты в том, что с нами произошло. Эту тенденцию нужно преодолеть. По-видимому, Гюнт пытается переломить се своими средствами.

– А не получится ли наоборот?

– Посмотрим…

После некоторой заминки комментатор разъяснил:

– Роботу отводится роль лидера в космическом слаломе. Итак, гонка за лидером!

Полиэкраны, словно колоссально увеличенные живые клетки, начали делиться, образуя калейдоскоп изображений. Одни давали в разных ракурсах объемную картину подземного комплекса, другие – укрупненные фрагменты.

Действие усиливалось благодаря эффекту Борга: сосредоточив взгляд на том или ином элементе ближайшего полиэкрана, болельщик зрительно переносился внутрь, попадал в окружение изображенных на нем предметов. Осмыслив увиденное, он закрывал глаза, расслаблялся, а затем выбирал новый фрагмент, новый ракурс.

Между тем на стапелях подземного комплекса заканчивалась подготовка к взлету. Спортсмены заняли места в кабинах космопланов, окрашенных яркими красками контрастных цветов.

Космоплан Ли был алым, с крупной белой единицей на фюзеляже и коротких, косо срезанных крыльях. Рикко достался желтый космоплан, а Пету – насыщенного синего цвета…

Последней в очереди готовых к взлету машин, с чуть большим интервалом, подчеркивавшим обособленность, стояла черная «десятка» робота.

Прозвучал зуммер. Космопланы, словно детали на конвейерной ленте, поползли к эстакаде. Те из болельщиков, которые предпочитали полиэкранам собственное зрение, и в их числе Игин, увидели, как из чрева эстакады одна за другой появились крошечные стрелы – красная, желтая, синяя, зеленая…

Электромагнитное поле разгоняло их и вышвыривало из сопла эстакады, точно ядра из древней катапульты.

Хотя мысли Игина были далеко от «ловушки», он вдруг вспомнил о ней.

Стремительный взлет космических стрел интуитивно связывался с тем, над чем управитель пока еще безрезультатно ломал голову. Интуиция подсказывала:

«Возьми это на заметку!» – Спасибо, что затащили меня сюда, – шепнул он Ктору.

Через минуту над космодионом прогремели, слившись в единый вибрирующий грохот, десять взрывов – космопланы преодолели звуковой барьер. Шум включенных на взлете атмосферных моторов, быстро затухая, ушел в зенит вслед за десятью белоснежными инверсионными нитями… … Мотор гудел басовито и отрешенно, будто жил своей собственной, независимой от космоплана жизнью. Рикко вслушивался краем уха в это невозмутимое гудение и вполглаза созерцал игру светомолекул на информационных дисплеях. Он мог расслабиться и дать волю текучке мыслей: сейчас от него ровным счетом ничего не зависело.

Там, на космодионе, был старт для зрителей. Для тех же, кто оспаривает мировое первенство, старт впереди. Смешно, что они, участники чемпионата, самые неинформированные из всех: болельщикам уже известны навигационные параметры орбиты, многие наверняка извлекли карманные компьютеры и увлеченно рассчитывают оптимальный коридор входа.

Спортсменам же будут отпущены мгновения. Произойдет это, когда автопилоты выведут их на стартовую орбиту. Они сгруппируются в месте встречи, примут параллельную ориентацию, перейдут на ручное управление и… Остальное будет зависеть от мастерства, мужества, удачи.

А пока космоплан в стратосфере. Пройдут минуты, автомат уберет ненужные крылья, вырубит атмосферный мотор, запустит реактивный двигатель. Начнется космический этап полета.

«Пусть победит сильнейший!» – традиционно провозгласил Гюнт…

Рикко боготворил этого человека, с мальчишеским восторгом упивался его подвигами. Дальний космос… Для Рикко он остался неосуществленной мечтой.

Жизнь сложилась иначе – природный дар, исключительной силы и редкого обаяния тенор определили его профессию. Сама Джонамо открыла ему путь на сцену. Так мог ли он ее подвести?

Но и став популярным певцом, Рикко мечтал о звездах. Сделался космонавтом-любителем, спортсменом, хотя и не титулованным, однако сумевшим войти в девятку сильнейших, которым предстояло теперь разыграть между собой мировое первенство.

Гюнт побывал в нескольких галактиках, первым из людей испытал на себе свертку пространства… А он, Рикко, дальше Утопии не летал, да и туда его пригласили в составе труппы, давшей концерт для утопийцев.

«Пусть победит сильнейший…» Рикко понимал, что может стать чемпионом лишь по счастливой случайности.

Скорее всего, первые три места займут победители полуфиналов Пет, Ли и Янш, выступавший под номером девять, – его космоплан был фиолетового цвета.

Это не вызывало у Рикко ни зависти, ни досады: самый молодой из космонавтов-любителей, он, к общему удивлению, опередил многих маститых спортсменов, шансы которых расценивались гораздо выше.

Стать финалистом первого, а потому исторического чемпионата само по себе почетно. Ни золото, ни серебро, ни бронза? Ну и что же! Медаль из легкого сплава, вручаемая остальным финалистам, ему обеспечена!

«Пусть победит сильнейший…» Эта формула вполне устраивала Рикко. Вернее, устраивала еще утром. А сейчас… Его сердце, сердце темпераментного певца, не могло смириться с тем, что роль сильнейшего заранее и безоговорочно отведена роботу.

Умом, не чуждым техники (иначе он не стал бы космонавтом-любителем), Рикко сознавал, что быстрота реакции робота, безошибочность решений, острота рецепторов, безупречная логика намного превосходят человеческие возможности. Но мысль, что человеку не по силам состязаться с роботом в космическом слаломе, что в лучшем случае можно лишь тянуться за ним, стараясь не слишком отстать, казалась унизительной.

Рикко не желал утешиться тем, что речь идет, по существу, о том же автопилоте, которому лишь придали вид серийного робота ТМ-32. Зачем?

Неужели Гюнт решил сыграть на самолюбии спортсменов? Ведь можно было бы объявить, что один из космопланов беспилотный. Так нет, за штурвал усадили карикатурное подобие человека!

Этого Рикко не мог простить своему кумиру. Большее оскорбление для человека трудно придумать! И с каждой минутой вынужденного безделья, когда его, как горнолыжника на вершину горы, услужливо возносили на орбиту пощечина роду человеческому ощущалась все болезненнее.

И вдруг пришло нечто, граничащее – Рикко сознавал это – с абсурдом, бросающее вызов не только инстинкту самосохранения, но и канонам космического слалома. Соблазн, искушение, которые он был не в силах побороть.

«Надо бы просчитать варианты», – подсказывало благоразумие. «Все равно не успею, – беспечно отмахнулся Рикко. – Попробую сымпровизировать, я везучий…» И он, во весь своей великолепный певческий голос, затянул стансы о юноше, которого компьютеры разлучили с любимой. На самой верхней, сладчайшей ноте Рикко сорвал пломбу с автомата-ограничителя и выдернул из гнезда предохранительную вставку.

В эти минуты Пет оглядел сквозь алмазное стекло кабины шеренгу космопланов, сверкающую на солнце всеми цветами спектра. Автопилоты так точно уравняли скорости, что машины казались неподвижными, словно бегуны, застывшие на стартовой черте в ожидании выстрела. А внизу, серебристо переливаясь, медленно катился Мир…