Текст книги "По ту сторону вселенной"

Автор книги: Александр Плонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

14. Референдум

Вот уже несколько месяцев Председатель Всемирного Форума пребывал в состоянии мучительного единоборства с самим собой. До сих пор он жил, твердо веруя в правильность своих поступков, незыблемость убеждений, несокрушимость идеалов. Ему не приходилось заниматься переоценкой ценностей, собственные взгляды, подкрепленные компьютерной мудростью, представлялись единственно верными, неоспоримыми. Не оттого ли его так возмутило неистовое обвинение, брошенное ему в лицо Стромом? И даже не тон, каким тот говорил с главой всемирного правительства, – Председатель был достаточно умен, чтобы не ударяться в амбиции, – а сама суть, посягавшая на фундаментальные устои общества.

Прежде Председатель не испытывал угрызений совести, потому что никогда не кривил душой, действовал в полном согласии с совестью. Но после разговора с Джонамо совесть перестала быть спокойной, начала подтачивать монолит убеждений. Мысленно возвращаясь к этому разговору, Председатель варьировал его, искал убедительные аргументы и… не находил их. В словах молодой женщины была логика, подсказанная не только сердцем, как считала она сама, но и проницательным, острым, возвышенным умом.

Все это время он выполнял привычные действия, как хорошо отлаженная машина, чей ход запрограммирован до мелочей и огражден от посторонних возмущений.

Однако впервые осознал себя такой машиной, в которой нет ничего личностного, и понял, что лишь заученно и прилежно нажимает кнопки гигантской системы в соответствии с предписанным регламентом.

А ведь раньше Председатель был совершенно убежден в обратном, хотя привычно именовал себя «слугой общества»! Он и мнил себя слугой, иначе его можно было бы счесть лицемером, но слугой не в обычном понимании, а обладающим действенными полномочиями влиять на исторический процесс и направлять эволюцию человечества в безопасное русло.

И еще Председатель ловил себя на том, что постоянно думает о Джонамо не только, как о сильном противнике или потенциальном союзнике, но и как о женщине, сумевшей потеснить первую, казавшуюся пожизненной, любовь. Он мысленно возвращался к их встрече в Оультонском заповеднике, которая чуть было не закончилась трагически. Вновь и вновь протягивала ему огненно-рыжий комочек хрупкая, взволнованная, но не сломленная испугом женщина. Вновь и вновь звучали ее слова: «Иначе я не могу».

Тогда это показалось эпизодом, не затронуло чувств, не проникло в сознание.

Председатель решил, что случай свел его с взбалмошной, экзальтированной женщиной. Он и не подумал узнать ее имени – зачем, все закончилось благополучно, и можно забыть этот нелепый случай. И в самом деле забыл, выбросил из памяти, хотя напоследок отметил, что женщина молода, красива и, видимо, очень одинока.

Узнав в знаменитой пианистке оультонскую незнакомку, Председатель поразился: «Бывает же такое!». Но все еще не представлял, сколь значительное место займет в его жизни эта странная представительница прекрасного пола, которая сейчас больше похожа на инопланетянку, чем на женщину Мира, пусть даже самую незаурядную. Чтобы прийти к такому выводу, достаточно всмотреться пристальнее в ее лицо, словно списанное со старинной фрески. А пугающий взгляд удлиненных немигающих черных глаз? А полная царственного достоинства манера держаться? Нет, в Оультонском заповеднике она была иной – проще, понятнее. Потому и не пришло в голову поинтересоваться ее именем…

После третьей же, последней, встречи Джонамо стала истинным наваждением, точно и впрямь сумела околдовать Председателя. И пусть у нее в мыслях этого не было, тем вернее достигла она результата, о котором, несмотря на женскую проницательность, нисколько не подозревала.

Председатель сохранял видимость оптимизма и уверенности в себе. Но как трудно давалось ему вынужденное притворство!

Назревавший в его душе кризис неожиданным образом ускорили события, последовавшие за сенсационным открытием экипажа исследовательского звездолета «Поиск».

Впервые и при обстоятельствах драматических удалось установить связь, хотя и одностороннюю, с инопланетной цивилизацией. В том, что такие цивилизации существуют, ученые не сомневались, но эта уверенность основывалась на философских представлениях и не была подкреплена опытом. Поиски инопланетян были прекращены еще столетие назад, когда начал угасать интерес ко всему, что находится вне Мира.

Неудивительно, что открытие, сделанное «Поиском», застало всех, включая Председателя, врасплох. Как поступить, чем ответить на призыв о помощи?

В том, что принят сигнал бедствия, сомнений не было. Компьютеры, не сумев полностью расшифровать сообщения гемян, тем не менее дали несколько вероятных вариантов. Они различались в деталях, но совпадали по смыслу: инопланетяне молят о спасении.

Спасательная экспедиция, по предварительным оценкам, потребовала бы колоссальных, полностью непредставимых затрат, поглотила бы значительную часть экономических ресурсов, которыми располагает Мир, заставила бы людей поступиться вошедшим в плоть и кровь комфортом. А стоит ли идти на это ради спасения абстрактных «личностей»?

Председатель представил себе армаду звездолетов, несущихся к Геме.

Субсветовой полет в ближней зоне, свертка пространства в метагалактике.

Пройдут годы ожидания, и что потом? Удастся ли эвакуировать на Мир цивилизацию загадочных гемян? И смогут ли существовать на одной планете два совершенно различных общества? Во что выльется их сосуществование?

От обилия подобных вопросов и невозможности на них ответить Председателю становилось жутко. Хотелось отмахнуться, сделать вид, что ничего не произошло, не было принято никакого сигнала бедствия.

Подумав так. Председатель почувствовал стыд. Там, на Геме, живут надеждой на спасение. Мочь и не спасти – недостойно человека!

«Но почему именно мы? – тут же пришла другая мысль. – Есть же во Вселенной цивилизации и кроме нашей. Так почему же мы, а не они?» Стоп! А что бы сказала Джонамо?

Председатель не сомневался в ее ответе. Но решала не она. И не он. По закону ему нельзя было даже обнародовать свое мнение, чтобы не влиять на волеизъявление людей, которое должно быть совершенно свободным.

Свободным?

«Не занимайся самообманом! – взглянул правде в глаза Председатель. – Люди уже давно исполняют волю компьютеров, даже не догадываясь об этом. Ведь компьютер не принуждает, не навязывает, а всего лишь советует. Но кто же поступит вопреки совету, если считает его разумным?» Прежде он вместе с другими думал, что так и должно быть. Конституция Мира – а ее соблюдали строго – гарантировала демократию и не просто провозглашала ее, но и защищала от любых посягательств со стороны властолюбцев. Что же касается власти компьютеров, то власть эту, отнюдь не вымышленную, никто из граждан Мира не замечал.

Авторитет электронных оракулов складывался десятилетиями. Много раз люди убеждались в их прозорливости. Нынешнее поколение унаследовало не только технические высоты, достигнутые предками, но и постулат о непогрешимости компьютеров. Ему следовали охотно, ибо он освобождал от необходимости самим принимать ответственные решения, позволяя в то же время сохранить видимость полной свободы выбора.

Это ни в коей мере не было «бунтом машин» или «заговором против человечества». Компьютеры служили людям верой и правдой, как с самого начала предусматривалось заложенной в них «отцами демократии» программой.

Они рьяно блюли интересы людей, но… в своем собственном ограниченном понимании этих интересов.

Каждый гражданин Мира, будучи членом его правительства, имел право и возможность в любое время и по любому поводу обращаться к иерархии компьютеров. Но чаще, чем кто-либо другой, это делал по роду обязанностей «впередсмотрящего» Председатель.

С годами он научился предугадывать ответы компьютеров-экспертов. И сейчас, еще не посоветовавшись с ними, наперед знал, что они скажут: «Эвакуация на Мир обитателей Гемы непредсказуемо опасна и, следовательно, недопустима.

Она потребует расходов, которые обременят экономику, в результате чего уровень благосостояния общества понизится. Проникновение чуждой, возможно, агрессивной психологии нарушит общественную стабильность. Естественная микрофлора гемян способна вызвать эпидемию заболеваний, против которых кибермедика бессильна. Столкновение противоположных интересов может привести…» И так, фраза за фразой, абзац за абзацем. А в конце, как бюрократическая резолюция, совет: «отказать!».

«Нет, нет и нет!» – ответила бы на это хрупкая черноглазая женщина.

Две правды: рационалистически непогрешимая, а по сути трусливая, эгоистическая правда компьютеров и благородная, достойная Человека правда Джонамо. Председатель не сталкивался с подобной дилеммой. Еще полгода назад он бы и не подумал усомниться в правоте компьютеров, счел бы ее за непреложную истину. Но сегодня возвел в ранг истины крамольную, с ортодоксальной точки зрения, правду Джонамо. Какая же из противостоящих правд возьмет верх на референдуме?

Председатель не обладал целеустремленностью Джонамо, упорством Игина и одержимостью Строма. К тому же он все еще был законопослушен и не допускал мысли о возможности противоправных действий, какими бы благими намерениями они ни диктовались. Оставалось надеяться разве что на чудо…

Наступил день выбора: прийти на помощь гибнущей инопланетной цивилизации или нет. С шести часов утра по центральному времени компьютеры начали накапливать и систематизировать личностные мнения. В двадцать один час они должны были закончить математическую обработку информации и выдать результат.

Весь этот день Председатель провел в тяжелом нервном напряжении. У него было ощущение, что предстоит окончательно разрешить давний спор со Стромом и сравнительно недавний – с Джонамо. Референдум станет экзаменом на духовное величие человечества. Выдержит ли оно этот нелегкий экзамен?

Председателю хотелось крикнуть во весь голос: «Люди, не подведите меня!» Но даже на такую малость он не имел права…

За полчаса до срока Председатель Всемирного Форума вошел в зал референдумов, где собрались советники.

По левую руку от председательского места располагался цифровой дисплей, на котором вскоре высветятся численные данные, по правую – пульт связи с информационным центром. А прямо перед сидящими, во всю стену, распростерлось гигантское световое табло. Сейчас оно выглядело бельмом на слепом глазу. Но пройдет совсем немного времени, раздастся символический удар гонга, и табло вспыхнет. Какой цвет будет преобладать? Если зеленый, значит, Мир готов приютить космических беженцев. Если красный, отказывает им в гостеприимстве и помощи.

Миллиарды светомолекул образуют подобие двухцветного флага. Среди изумрудных искорок будет искорка Председателя. Но сколько таких же заблещет рядом? Ни Стром, ни Джонамо, ни другие переселенцы на Утопию не участвуют в референдуме. Покинув Мир, они добровольно лишились права голоса. А если бы и нет… Что может сделать горстка людей?

Последние секунды… Гонг! Председатель инстинктивно закрывает глаза, но и сквозь сомкнутые веки видит багровое зарево. Табло пылает рубиновым светом.

Лишь с края видна узкая полоска зелени.

«Дисперсия личностных мнений – девять десятитысячных», – дублирует голосом показания цифрового дисплея информ-компьютер.

Еще недавно эта необычно возросшая дисперсия огорчила бы и встревожила Председателя. Он затребовал бы развернутый покомпонентный анализ причин, по которым снизилась стабильность общественного мнения. Но теперь, и не обращаясь к компьютерам, Председатель знал: главная, а возможно, единственная причина – Джонамо. Не будь ее, дисперсия оказалась бы ничтожной, а может, вообще равнялась бы нулю. Исчезла бы изумрудная полоска, да и председательская искорка была бы рубиновой.

А теперь… Пусть миллиарды людей по-прежнему бездумно поддержали приговор компьютеров. Но миллионы все же задумались. И чего стоило им решение, подсказанное собственным разумом, собственной совестью! Они ведь понимали, не могли не понять, что идут против большинства, разрушают традицию, исподволь ставшую самозванной моральной нормой!

И все-таки поступили по-своему.

Ну что ж, черноглазая женщина выиграла спор…

15. Рассвет

Произошло невозможное: о Строме вспомнили. Десять лет он ждал, не признаваясь себе в этом, иронизируя над собой, впадая в отчаяние. И дождался.

Радиосигнал шел с Мира около трех с половиной часов по цепочке ретрансляторов, тянувшейся в космическом пространстве от планеты к планете.

Лазерные нити вели его от Мира к Утопии, от Утопии к Миру.

Обычный разговор был невозможен: он продолжался бы месяцами, и ответа на заданный вопрос приходилось бы ждать не менее семи часов. Поэтому пользовались вероятностно-кибернетическим алгоритмом разговора, основанным на методе последовательных приближений.

Каждый из собеседников общался не с другим собеседником, а с его кибернетическим аналогом – компьютером, что позволяло моделировать разговор в реальном масштабе времени, без тягостных пауз.

На другом конце космической радиолинии модель разговора – версию первого собеседника – прослушивал второй собеседник, после чего, в свою очередь, моделировал новый вариант, который передавали в обратном направлении.

Уточняя позиции собеседников и развивая разговор, процесс повторяли до тех пор, пока очередные версии обоих собеседников не совпадали полностью.

Со сложным чувством торжества, растерянности и печали слушал Стром первую версию Председателя. Собственные реплики, вернее фразы, приписываемые ему компьютером, вначале вызвали у него досаду и недоумение: вот в каком деформированном виде воспроизведена его личность! И все же Стром узнавал свои мысли, резкие, не щадящие чужого самолюбия, выражения.

«Неужели я такой? – ужаснулся Стром. – Тогда многое понятно…» Он знал за собой неприятные свойства, порой сожалел о них, но то, что его манера общения столь возмутительна, осознал только сейчас. Компьютер-аналог создал карикатурный образ, выпукло подчеркнул интонации, акцентировал грубость. Если бы не вошедшая в пословицу объективность компьютеров, Стром подумал бы, что над ним издеваются. Но об этом не могло быть и речи…

И при всем утрированном характере версии бывший футуролог не мог не признать, что по своей сути она близка к тому смыслу, который в более мягком словесном обрамлении был бы, да и будет вложен в его ответы.

Компьютер действительно моделировал личность Строма, мыслил по тому же алгоритму и, допуская промахи в трактовке тактической линии поведения, правильно предугадывал стратегию.

Подавив возникшее в его душе неприятное чувство, Стром вновь, уже холодно и отстранение, прослушал первую версию своего разговора с Председателем.

Председатель: Вы, конечно, знакомы с результатами референдума?

«Стром» (компьютер-аналог Строма): Какого черта вы меня об этом спрашиваете?

Председатель: Интересуюсь вашим мнением.

«Стром»:…этот референдум! Впрочем, вы называете… прогрессом.

Председатель (изменившимся голосом): Уже не называю. По-видимому, ваша теория дисбаланса подтверждается.

«Стром» (злорадно): Долго же до вас доходило!

Председатель: Признаю свою ошибку и жду от вас совета. Человечество в опасности.

«Стром» (с подвохом): Человечество Гемы?

Председатель: И Мира тоже. Понимаете, что ему грозит?

«Стром» (почти кричит): Вы еще спрашиваете? Или не я распинался перед вами, убеждал, доказывал! Эх, вы! Духовное вырождение, вот что ожидает людей Мира. И вы сделали все, чтобы его ускорить. Толковали о прогрессе, козыряли идиотскими показателями, а того, что прогресс должен быть сбалансированным, не поняли.

Председатель: Помогите исправить ошибку. Как быть с Гемой?

«Стром»: Разбирайтесь сами.

Председатель: А Мир, как помочь ему? Что подсказывает ваша теория?

«Стром»: Моя теория не панацея, а диагностическое средство. Диагноз поставлен. Так лечите же, черт возьми!

Председатель: Возвращайтесь на Мир. Вы нужны здесь.

«Стром» (непреклонно): Я уже давно никому не нужен. Сумейте обойтись без меня. Конец связи.

Обмен версиями продолжался несколько дней. Под конец к Строму присоединились Игин и Джонамо. (Десятая и одиннадцатая версии совпали.) Председатель: Вы, конечно, знакомы с результатами референдума?

Стром: Да, знаком.

Председатель: Интересуюсь вашим мнением.

Стром: Результаты не могли быть иными.

Председатель: По-видимому, ваша теория дисбаланса подтверждается.

Стром: А вы рассчитывали на другое?

Председатель: Признаю свою ошибку и жду от вас совета. Человечество в опасности.

Стром: Я ведь предупреждал вас об этом.

Председатель: Помогите исправить ошибку. Как быть с Гемой?

Стром: Утопия готова принять ее обитателей.

Председатель: А Мир, как помочь ему?

Стром: Вылечить себя могут лишь сами люди. Все вместе, без оглядки на компьютеры. Прочь с проторенных дорог! В поиск! Разумная и мужественная ответственность за все, в том числе и за технику, отсутствие которой не должно делать людей беспомощными! А для этого нужна полнота знаний не только в памяти компьютера, но и в собственном мозгу. И пусть жизнь станет полнокровной. Вам есть на кого опереться!

Председатель: Вы говорите о Джонамо?

Стром: Да, и о ней тоже.

Джонамо: Здравствуйте, Председатель. Рада, что вы с нами.

Председатель: Здравствуйте! Мое имя Ктор.

Джонамо: Я хочу добавить к тому, что сказал Стром. Пусть люди научатся понимать и ценить прекрасное. И тогда сами будут прекрасны!

Стром: Пусть каждый станет личностью. Уникальной, неповторимой!

Игин: Не будем бояться неудач. Без них жизнь не жизнь!

Стром: И ошибок. От них застрахован только компьютер. Но уподобиться компьютеру – значит совершить самоубийство!

Председатель: Возвращайтесь, друзья мои! Вы так нужны здесь!

Стром: Я остаюсь на Утопии. Буду готовиться к встрече братьев по разуму.

Игин: Я тоже.

Председатель: А вы, Джонамо?

Джонамо: Возвращаюсь на Мир, Ктор. Там я сейчас нужнее.

Стром: Конец связи.

16. Триумф

В двадцать часов центрального времени единая энергетическая сеть Мира испытала небывалую нагрузку. Счетчики энергии выдавали числа поистине астрономические, и числа эти все возрастали.

Управитель энергоиндустриала Гури, срочно вызванный контроль-компьютерами, метался по информационному залу от дисплея к дисплею, от пульта к пульту.

Нагрузка приближалась к предельному значению, а ведь оно было взято с тройным запасом. Еще немного, и автоматы, спасая систему от аварии, начнут отключать потребителей…

Это стало бы для Гури профессиональным позором, но что он мог поделать, если все многомиллиардное население Мира, исключая разве его самого и горстку таких же бедолаг, собралось, отложив все дела, у включенных глобовизоров. Даже те, кому полагалось спать, поскольку у них наступила ночь, бодрствовали в ожидании чрезвычайного события: возвратившаяся на днях Джонамо впервые выступала по глобовидению.

Если бы не обстоятельства, Гури был бы одним из них, но сейчас его мысли сосредоточились на том, как поступить, если нагрузка достигнет предела…

Казалось бы, после отлета Джонамо на Утопию о пианистке должны были быстро забыть: не зря этот крошечный филиал Мира называли иногда планетой забвения. Однако произошло обратное. Ее известность продолжала возрастать.

Ситуация напоминала ту, с которой столкнулся управитель Гури…

Причина столь неожиданного, непредсказуемого и бесконтрольного роста популярности Джонамо заключалась в том, что по всему Миру распространились записи ее концертов, сделанные в свое время слушателями. Внезапное исчезновение пианистки подогрело интерес к ней, окружило ее ореолом тайны.

Она, не подозревая об этом, превратилась в легенду, стала символом прекрасного. Культ Джонамо, которого так опасался Председатель, сделался всеобщим поветрием, вошел в моду.

Особенно неистовствовала молодежь. Оказывается, в молодых душах дремала жажда прекрасного. И вот она вспыхнула, принимая порой наивно-восторженные формы. Появились прически «под Джонамо», девушки удлиняли разрез глаз, подкрашивали их в черный цвет…

Когда звездолет с пианисткой произвел посадку, ей не дали сойти с трапа, подхватили на руки и понесли по усыпанной цветами дорожке сквозь ликующую толпу почитателей. Джонамо пыталась высвободиться – безуспешно!

Среди тех, кто нес ее, был и никому не известный человек с серебряными волосами. И хотя остальные сменяли друг друга, он упорно не уступал места … Наконец управитель Гури облегченно вздохнул, потряс взъерошенной рыжей головой, сбрасывая крупные, словно дождевые капли пота: нагрузка стабилизировалась. Правда, автоматам пришлось-таки снять со снабжения несколько индустриалов, располагавших автономным энергетическим резервом, но это был пустяк по сравнению с неприятностями, к которым готовил себя Гури.

На сей раз пронесло. Но завтра же он потребует от компьютеров-экономистов повысить энергоемкость сети: случившееся дает на то все основания.

«Я больше здесь не нужен!» – понял Гури и помчался к глобовизору. Счетчики зарегистрировали еще один скачок нагрузки, но настолько незначительный, что его можно было не принимать во внимание.

Джонамо решилась на выступление по глобовидению, как на рискованную операцию. Она не видела иного пути к миллиардам сердец, которые готовы были распахнуться перед ее искусством. Окажись операция неудачной, вмиг исчезнет все, чего удалось достичь с таким трудом. Как пересохший ручеек, иссякнет преклонение. От нее отвернутся, не простят обманутых ожиданий. И она рухнет с пьедестала, на который была вознесена людьми.

Джонамо вспомнила, как восторженная толпа несла ее на руках, и зримо представила: руки, такие прочные, такие надежные, вдруг размыкаются, она падает, и нет конца этому падению…

А как же Ктор, неужели не подхватит, не убережет? Но что он может, Председатель Всемирного Форума, человек, облеченный высшей, но, увы, эфемерной властью, самый могущественный и в то же время самый бессильный из людей?

Подумав так, Джонамо физически ощутила глыбу ответственности, лежащую на ее хрупких плечах. То, что она должна сделать, не сделает пока никто, кроме нее.

Но что если ее искусство, лишившись одного из важнейших компонентов – биоволнового резонанса со слушателями, – утратит волшебную силу воздействия на человеческие сердца, и музыка будет восприниматься не душой, а лишь слухом? Тогда конец всему!

Джонамо все чаще задумывалась: почему же такую необъяснимую популярность приобрели, как утверждают, записи ее концертов, притом любительские, далекие от совершенства? Почему их передают из рук в руки, многократно переписывают, бережно хранят, точно реликвии? Причем те самые люди, которые не так давно довольствовались компьютерной псевдомузыкой, а подлинную музыку презрительно отвергали, словно замшелую, никому не нужную древность!

И здесь Джонамо невольно сделала открытие. Ее успех вовсе не объясняется биоволновым резонансом, лживой обратной связью со слушателями. Все это лишь способствовало успеху, но не предопределяло его.

Дело даже не в самой Джонамо, сама по себе она не смогла бы совершить переворота в сознании людей, их мировосприятии. Просто необходимость в музыке не покидала человеческие сердца, она лишь впала в летаргический сон, и вот теперь настала пора пробуждения.

Процесс духовного обнищания людей, которого так опасался Стром, к счастью, не зашел слишком далеко, был обратим. Возможно, не будь Джонамо, человеческий дух все равно сбросил бы компьютерные оковы. Она помогла ему в этом, утолила дремавшую жажду прекрасного. Не так уж мало, чтобы испытывать удовлетворение!

Но какой бы ни была истинная роль Джонамо – движущей силы или катализатора, – она не считала свою миссию исполненной. Напротив, с еще большей страстностью продолжала делать то, что подсказывало ей сердце.

Готовясь к концерту по глобовидению, пианистка не щадила себя – просиживала за роялем с рассвета и до полуночи.

– Доченька, – пыталась предостеречь Энн, – не надрывайся, прошу тебя!

Вспомни, как было в тот раз… Ах, если бы доктор Нилс, светлая ему память…

– Он бы понял меня, мамочка! Поверь: все будет хорошо, вот увидишь. Теперь я знаю меру своим силам, не волнуйся, пожалуйста…

И вот Джонамо держала экзамен перед человечеством. … Эффект присутствия, создаваемый глобовизором, был настолько силен, что управитель Гури, при всей своей психологической подготовленности, ахнул: вероятно, сказалась пережитая только что стрессовая ситуация. От пультов и дисплеев энергетического индустриала он мигом перенесся в гулкую, торжественную атмосферу концертного зала.

На возвышении – рукой подать – стоял сияющий черным лаком старинный инструмент, громоздкий, необычных очертаний. Было в нем что-то реликтовое, не вписывающееся в современность. И все же он внушал чувство невольного почтения…

Вот откуда-то из глубины сцены вышла тоненькая, грациозная, похожая на изящного подростка женщина. Оптика подхватила ее, приблизила так, что видна была пульсирующая синяя жилка на виске, под прядью темных волос.

Невидящим взглядом женщина посмотрела в глаза Гури, постояла минуту, словно прислушиваясь к чему-то, затем села за инструмент. А потом… могучая волна музыки подхватила Гури, повлекла в немыслимые выси, прервала дыхание, умертвила и снова вернула к жизни. С ним происходило чудо. Он не узнавал себя, поражался силе и глубине собственных чувств…

Никогда прежде не достигала пианистка таких высот эмоционального воздействия на слушателей. Она перевоплотилась в музыку, музыка стала формой ее существования, катализатором доброты проникая в тайники человеческих душ.

Экспрессивность и красочность звучания усилились обилием диссонансов – еще недавно Джонамо не признавала их. Но столь же недавно она воспринимала окружающее как бы спроецированным на плоскость сквозь призму безысходности.

Теперь же действительность стала объемной, многоплановой. Серые тона сменились спектром цветовых оттенков. Надежда на возрождение духовного богатства, утраченного человечеством, переросла в уверенность.

И это была не уверенность в себе и тем более не самоуверенность. Джонамо верила в торжество разума, который снова начнет прогрессировать, как только его питательной средой станет активная, действенная доброта.

Живительная противоречивость бытия вплелась в мелодию величественного и бессмертного человеческого духа. Рояль то взрывался громовыми раскатами, исторгал утробный рев органа, то пел нежно и грустно, словно виолончель.

Люди окаменели у глобовизоров, казалось, перестали дышать. Нет, не на старинном инструменте играла Джонамо – на их сердцах. И сами сердца, а вовсе не акустические системы, исторгали ее святую музыку, резонировали аккордами боли, стыда, восторга.

А Джонамо играла беспрерывно, и неисчерпаемы были ее силы. Но вот отзвучал последний аккорд… Из инобытия вернулся к своим дисплеям и терминалам Гури. Провел пальцами по щекам… Стряхнул слезы, как раньше – пот. И миллиарды людей по всему Миру сделали то же самое.

Это был триумф Джонамо. И одновременно триумф человечества.