Текст книги "О смелых и отважных. Повести"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

КАРЛИК

Юрий перестал плакать, когда наверху на лестнице громко хлопнули дверью. Непонятный панический страх охватил его. Этот страх был сильнее горя и обиды. Слыша чьи-то тяжелые приближающиеся шаги, Юрий потихоньку открыл лестничную дверь и, как воришка, выскользнул из родного дома.

Долго бродил он по знакомым улицам, не чувствуя ни голода, ни усталости. Вспоминал слухи о притеснениях интеллигенции. Про один случай Юрий знал сам. Это был не слух, а факт. Два года назад арестовали папиного знакомого – тоже художника. Увезли всю семью – четырех человек. Папа говорил, что взяли их за дело. Мама сомневалась, жалела детей, которых забрали вместе с родителями. Одного не знали ни Юрий, ни его родители: детей не арестовали, а направили в интернат. Отца с матерью осудили за то, что на их квартире эсеры устроили склад оружия.

Юрий был уверен, что его родители ничего плохого не сделали. Их могли арестовать только по недоразумению. И если бы Глебка не бросил друга, все бы выяснилось. Юрий постарался бы узнать, что произошло. Он обошел бы всех соседей, разыскал бы знакомых художников. В конце концов, они вдвоем могли бы вернуться к Дубку.

Но Глебка ушел. А для Юрия он был не только братом, но и командиром. У него хранился мандат, подписанный самим Лениным. И уже от одного этого Глебка казался Юрию представителем Советской власти. И эта власть в лице Глебки оттолкнула его с презрением! Чего же можно ждать от других людей?

Так думал Юрий. Чтобы не думать по-другому, нужны сила, воля, уверенность. Их у него не было. Слишком неожиданно обрушилось несчастье. Непомерно тяжелое, оно придавило и обессилило его.

Во второй половине дня он очутился на Лиговке. Впереди виднелся Московский вокзал. Юрий посмотрел на башню с часами и окончательно решил, что в Петрограде не останется. Уедет обратно в деревню к Глаше и там будет ждать. Ведь когда-нибудь выпустят папу и маму.

Вспомнив небольшую избенку, стоявшую на деревенской окраине у самого леса, Юрий почувствовал облегченье. Там его примут как родного. В этом он не сомневался. Есть у него место, где можно спрятаться от всех невзгод. Есть люди, которые поймут его и приласкают.

Резкий тревожный свисток заставил Юрия вздрогнуть. Он втянул голову в плечи и, похолодев, оглянулся, ожидая увидеть протянутую к нему руку, которая схватит его за плечо и потащит в тюрьму.

Но сзади никого не было. Свистели во дворе дома, примыкавшего к вокзалу. Из ворот выскочили пять или шесть мальчишек-оборвышей. Не добежав до Юрия, они опрометью бросились в другой двор и притаились где-то за воротами.

Минутой позже на Лиговку выбежали трое в шинелях, без оружия. Поблизости никого не было. Один Юрий стоял на тротуаре, жалкий, растерянный.

Трое в шинелях приближались. Поскрипывал снег под их сапогами. По спине Юрия пробежал холодный озноб. Ему хотелось убежать, но примерзли ноги к тротуару.

– Куда они скрылись? – спросил у него один из мужчин.

И Юрий соврал – показал на другую сторону улицы. Сделал он это без всякого желания выручить беспризорников. Он не думал о них и махнул рукой только для того, чтобы эти люди в шинелях поскорее и подальше ушли от него.

– Понятно! – сказал второй мужчина. – Там проходной двор. Попробуем перехватить у Кузнечного рынка. Больше им податься некуда. – И они торопливо пошли по переулку, который вел к рынку.

– Эй! Хлястик! Подь сюда! – услышал Юрий мальчишеский голос и только сейчас вспомнил о беспризорниках.

Из-за кирпичного ребра арки выглядывала улыбающаяся, ничуть не испуганная физиономия.

– Подь сюда! – повторил мальчишка дружелюбно.

И Юрий пошел, потому что сейчас ему было дорого даже это маленькое внимание и та доброжелательность, которую он приметил в голосе и в глазах беспризорника.

Под аркой в сырой полутьме его приняли по-свойски.

– Ай да Хлястик! Ловко ты наши следы замел! – сказал один из мальчишек и хлопнул Юрия по плечу.

– Хлястик – штык! – похвалил другой и толкнул Юрия в бок.

Все мальчишки по очереди высказали Юрию свое одобрение и все почему-то называли его Хлястиком. Он читал про беспризорников и понял, что ему дали кличку. Но это ничуть не обидело.

Под аркой сквозило, как в трубе. Тут было холоднее, чем на улице, а Юрию вдруг стало тепло, и он с доверчивым любопытством спросил:

– А почему – Хлястик!

– Что у тебя сзади на пальтухе? – в свою очередь задал вопрос мальчишка, который был на целую голову выше других.

Он повернул Юрия к себе спиной и дернул за широкий хлястик.

– Ты – Хлястик, а я – Пат! – представился он не без гордости. – Чего тут бродишь? Потерял кого?

– Потерял, – признался Юрий без всякого колебания.

– Батьку? Матку?

– Обоих, – сказал Юрий и с удивлением отметил что его не оскорбили грубые слова беспризорника.

– Ты не того – не сохни! – подбодрил его Пат. – Валяй к нам – у нас местов свободных много и оклад приличный. Одет ты только не по форме, но ничего. Пооботрешься! Хлястик быстро отвалится. И мешок – он ни к чему. Выбросить надо!

– Как выбросить? – возразил Юрий. – У меня там мука и картофель!

– Что-о-о? – с каким-то священным ужасом произнес Пат. – Что за музыка? Или я оглох?… Сыграй еще разок!

Все насторожились. Юрий оглядел бледные лица мальчишек. Их глаза жадно шарили по его мешку.

– Я тоже захотел есть, – сказал он. – Сварить бы где-нибудь…

Забыв об осторожности, беспризорники возбужденно зашумели. Кто-то дернул Юрия за ноги. Пат взялся за хлястик. Другие подхватили под руки. И не успел Юрий испугаться, как его оторвали от земли, донесли до выхода из-под арки и снова опустили на ноги посреди грязного мрачного двора.

Пат спросил:

– Через забор лазать умеешь?

– Смогу, если не очень высоко.

– Тогда не отставай! Держись за мной.

Мальчишки долго пробирались глухими закоулками, перелезали через заборы и каменные стены, шли по какому-то глубокому рву. И ни разу Юрий не подумал об опасности. Он никогда не отличался смелостью, но сегодня с ним что-то произошло. Он не боялся, что беспризорники набросятся на него, изобьют, снимут пальто и отберут мешок. Даже мысль об этом не приходила в голову.

Метрах в сорока от железной дороги на пустыре стояла кирпичная будка с металлической дверью. Здесь уже несколько месяцев жили беспризорники со своим вожаком Патом. В этой будке когда-то продавали керосин. Сюда и привели Юрия.

Внутри все еще попахивало керосином, но было довольно уютно. В углу стояла буржуйка с трубой, выведенной наружу через железную крышу. Вместо стульев – кипы старых газет, связанных бечевкой. Вдоль стены на полу – толстый слой тех же газет. Юрий догадался, что это общая кровать беспризорников.

Он осматривал будку, а мальчишки молча и деловито выполняли распоряжения Пата. Ни о чем, кроме еды, они не могли сейчас ни говорить, ни думать.

– Кастрюли! Снегу! Дров! – командовал Пат.

Сам он вытащил из-под буржуйки небольшое сухое полено и перочинным ножом экономно отщипнул несколько лучинок.

Мальчишка, которого все звали Хмыкой, притащил в будку битые кирпичи и стал их загружать в буржуйку.

– Зачем кирпичи? – удивился Юрий.

– Это наши дрова! – пояснил Пат. – Тут все керосином пропитано. И земля, и кирпичи. Горят, как порох! А настоящих дров в Питере нету. Что хлеб, что дрова – в одной цене!… Доставай картошку! И муки бы хоть ложек десять! А?

– Мне не жалко, – сказал Юрий, снимая с плеч мешок. – Берите хоть всю. Только что вы из нее приготовите? Блины жарить не на чем. Без масла они просто подгорят и невкусные будут.

Беспризорники захохотали. Иметь муку и не знать, что из нее можно сделать! Смешнее ничего не придумаешь!

– Блины у него подгорят!

– А баланды не хочешь?

– Это суп такой? – спросил Юрий. – Жидкий, постный…

И опять все рассмеялись.

– Ты еще, видать, Хлястик, лапу не сосал! – сказал Пат. – Из деревни, что ли?

– Вообще я живу в Петрограде, а в деревне был временно. И мука оттуда, и картошка… Берите!

Он развязал мешок и поднял его за углы. Картошка весело поскакала по полу. Мягко шлепнулся на газеты белый мешочек с мукой. Мальчишки бросились собирать раскатившиеся картофелины.

– Добряк! – похвалил его Пат и вытащил из кармана спички.

Сначала разгорелась лучина. От кирпичей пошел керосиновый парок. Когда они разогрелись, по ним побежали язычки пламени. Пат скомкал и бросил в буржуйку несколько газет. Вскоре яркое коптящее пламя заметалось в топке. Буржуйка накалилась. Снег в двух кастрюлях, поставленных на печку, стал оседать.

Пока варилась картошка и готовилась баланда, похожая на жидкий клей для обоев, Юрий познакомился со всеми мальчишками. Они охотно рассказывали обо всем, кроме прошлого. Вспоминать о родителях, о жизни до того дня, когда каждый из них оказался на улице и стал беспризорником, было у них не принято. Это правило распространялось и на Юрия. Его никто не спросил, как он потерял отца и мать, почему не идет к родственникам или знакомым. Зато ему задавали какие-то нелепые в этой обстановке вопросы.

– Слышишь хорошо? – спросил у него Пат.

– На слух не жалуюсь, – как у врача, ответил Юрий.

– А память у тебя есть?

– Половину «Онегина» наизусть знаю.

– Кого?

– «Евгения Онегина», – повторил Юрий. – Это роман в стихах Пушкина.

– Хм! – насмешливо произнес Хмыка и рукой оттопырил левое ухо.

– Ну, а если человека увидишь, – допытывался Пат, – узнаешь его потом?

– На людях не пробовал, а картины запоминаю отлично. И современные и старинные.

– Это интересно! – послышался из-за двери неприятный скрипучий голос.

– Карлик! – шепотом предупредил Пат, и все беспризорники притихли.

В будку вкатился маленький большеголовый человечек со свертком. Юрий сначала принял его за мальчишку. Ростом этот человечек был меньше Пата. Руки короткие, ноги кривые, а лицо – умное, с глубокими выразительными глазами.

– Живописью интересуешься? – спросил он, наклонив голову набок.

Теперь Юрий увидел, что это не мальчишка. Ему было лет тридцать или даже сорок.

Стараясь не смотреть на руки и ноги уродца, Юрий сказал:

– Я сын художника.

– Это интересно! – повторил карлик. – Твой отец – художник Ренессанса?

Юрий недоуменно пожал плечами.

– Вы же знаете: эпоха Ренессанса давно миновала.

– Картошка переварится! – заметил карлик и опять повернулся к Юрию. – Это твой вступительный взнос в общество беспризорников?

– Из деревни привез… Остатки, – неопределенно ответил Юрий.

Он никак не мог понять, что это за человек, почему он пришел сюда и какое имеет отношение к беспризорникам. Мальчишки, видимо, хорошо его знали и боялись. С той минуты, как вошел карлик, никто из них не произнес ни слова и не двинулся с места, пока он не напомнил о картошке.

Хмыка и Пат подхватили кастрюлю и, отойдя в угол, стали сливать воду. По подвалу расплылся пахучий пар. Карлик развернул тряпицу. В ней были куски хлеба.

– Ешьте!… И ты ешь! – сказал он Юрию. – Ты ведь тоже голоден… Сегодня приехал из деревни?

Юрий кивнул головой.

– Приехал, а квартира заперта. Так?

– Других вселили.

– Вот теперь понятно! – удовлетворенно сказал карлик. – Попробую тебе помочь.

Юрий выронил картофелину.

– Хм! – предостерегающе произнес Хмыка и оттопырил левое ухо.

– Ты сомневаешься? – спросил у него карлик, и Хмыка чуть не подавился под его пронзительным взглядом.

Юрий с надеждой и волнением уставился на странного человечка.

– Ешь! – приказал карлик. – Потом поговорим… А что у вас нового, Пат?

– Ничего хорошего. Облава была.

– Знаю.

– Хоть бы предупредил!

– А зачем? – добродушно улыбнулся карлик. – Облава для вас – учебная тревога, чтобы боевитость не потеряли.

– Если б не Хлястик, и штаны бы потеряли!

– Хлястик – это, конечно, ты? – снова улыбнулся карлик и потрепал Юрия по плечу. – Ты ешь, ешь!

Но Юрию не елось. Он не знал, что и думать. Надеяться на помощь глупо. Что может сделать этот уродец? Но и отказаться от надежды было непросто. А вдруг?… Что-то необычное угадывалось в этом человечке.

Пока мальчишки ели, карлик молчал. Потом он вывел Юрия из будки, и они вдвоем направились по Лиговке к Обводному каналу.

– Я там живу, – пояснил карлик. – А пока расскажи все подробно и честно, если хочешь, чтобы я действительно помог тебе.

– Но как? – вырвалось у Юрия.

– Я работаю в ЧК. Тебе достаточно?

Этого Юрий никак не ожидал. Он остановился. Но страха не было. Еще утром он вздрагивал от каждого громкого возгласа и боялся, что его заберут. А теперь он стоял, смотрел на человека, назвавшегося чекистом, и не верил ему.

Карлик понимающе улыбнулся.

– Чекисты – не кулачные бойцы. Им в первую очередь голова нужна. Она у меня, как видишь, нормальная.

– Простите! – сказал Юрий.

– Я не обидчивый! – успокоил его карлик. – А чтобы ты не терял надежду, скажу: в каждом деле могут быть ошибки. Я догадался – твоих родителей арестовали. Вот и попробуем узнать, не ошибка ли это?

– Ошибка! Конечно, ошибка! – горячо подхватил Юрий.

– Идем! – сказал карлик и взял его под руку.

ВСТРЕЧА

Три дня запомнились Глебке на всю жизнь. День, когда они с отцом хоронили маму. День гибели отца и продотряда. И третий день, когда он бросил Юрия.

Выйдя из Смольного, Глебка вслух обозвал себя всеми обидными словами, какие только знал. На краю тротуара валялся тяжелый цилиндрик льда, выпавший в оттепель из водосточной трубы. Глебка размахнулся ногой и, как по мячу, ударил по льдине. Боль была сильной и немножко успокоила его.

Услышав перезвон трамвая, Глебка, прихрамывая, выбежал на мостовую, догнал последний вагон и поехал «на колбасе».

«Колбаса» – это толстая резиновая трубка с электрическим проводом внутри. Ниже трубки из-под вагона высовывался буфер. Мальчишки хватались руками за трубку, прыгали на буфер и ехали без билета. Это и называлось прокатиться «на колбасе».

За вагоном воздух завихрялся. Морозный ветер охладил Глебку, и он начал раздумывать, как быстрее найти Юрия. Может быть, он еще не ушел из своего дома? Забился в какой-нибудь темный уголок и плачет.

Глебка безжалостно ущипнул себя до боли. Но теперь он злился не только на себя. Все произошло из-за той пожилой женщины, которая поселилась в Юриной квартире.

«Ну, погоди! – думал Глебка. – Я с тобой поговорю, карга с тонкой шеей!»

От Московского вокзала, куда привез его трамвай, Глебка без отдыха бежал по Невскому до самого Юриного дома. Распахнув дверь так, что она ударилась ручкой в стену, он ворвался на лестницу и крикнул:

– Ю! Ю!… Ю!

Так Глебка называл своего друга, когда хотел ободрить или похвалить его за что-нибудь.

Никто не отозвался.

Тогда Глебка влетел на второй этаж и яростно стал дергать за медную ручку звонка. Но дверь не открыли. Когда он забарабанил в нее кулаками, на площадку вышли встревоженные соседи из других квартир. Никто из них Юрия не видел.

Глебка обошел в доме все лестницы, залез на чердак, спустился в подвал. Юрия нигде не было.

Во дворе рядом с дровяными сараями стояла сторожка. На двери висел кусок кумача с надписью: «Домкомбед» – домовой комитет бедноты. Сюда и зашел Глебка напоследок.

За маленьким, словно игрушечным столом сидела на табуретке женщина в красном платке – дежурная.

– Мальчишка к вам не заходил? – спросил Глебка. – Юрием звать… Сын художника.

– Со второго этажа? – уточнила дежурная. – Он все-таки вернулся?… Как же так? Ему послали телеграмму, чтобы пока оставался в деревне… А где он?

– Я сам его ищу! – сказал Глебка. – Вы бы лучше, чем сидеть здесь, жильцов бы своих прижучили! Врут что попало! Слухи распускают!… Еще домкомбедом называетесь! – Он шагнул к двери.

– Постой! Постой же! – крикнула женщина. – Адрес возьми! Может, он на новую квартиру поехал!

Глебка не стал ее слушать. Адрес ему был не нужен. Юрий не знал про новую квартиру.

На улице Глебка присел на чугунную тумбу у ворот и задумался. Он попытался представить, как бы поступил сам, куда бы пошел, если бы оказался на месте Юрия. Но очень уж они были разные. Глебка бы никому не поверил, что арестовали его отца. Он бы поднял на ноги весь дом. Он бы и в ЧК не постеснялся заявиться и там бы тоже устроил трам-тарарам. Юрий на это не способен. Он и к знакомым не пойдет – постесняется или побоится, а близких родственников у него в Питере нет. Скорей всего, Юрий постарается уехать обратно в деревню.

И снова побежал Глебка по Невскому проспекту – к вокзалу. Но напрасно ходил он по путям и платформам, расспрашивал железнодорожников и пассажиров – никто не видел Юрия.

Глебка знал, что вокзал – любимое пристанище беспризорников. И он искал их, надеясь, что они заметили мальчишку в пальто с хлястиком, с вещевым мешком за спиной. Но и беспризорников он не нашел. Облава распугала их. Кто успел удрать, тот надежно спрятался и не высовывал носа. А кого забрали, тех уже мыли и стригли в интернатских санпропускниках.

В тот день ни один пассажирский поезд дальнего следования не отошел от Московского вокзала. Не было топлива. Из Питера отправлялись только воинские и грузовые эшелоны. Для ловких пассажиров и это – транспорт, на котором можно уехать из города. Но не для Юрия. Без билета он и близко к вагону не подойдет. Он все еще где-то здесь! И Глебка продолжал бродить по вокзалу.

В главном вестибюле висело объявление: «Впредь особого распоряжения отправка пассажирских поездов дальнего следования отменяется». Когда последует это особое распоряжение, никто не знал. Казалось бы, на вокзале делать нечего, но все залы были забиты пассажирами. На скамейках – ни одного свободного места. Люди сидели терпеливо, прочно. Тут они спали и ели. Бегали изредка с железными кружками за кипятком. Спорили, читали газеты. Даже чинили обувь. Какая-то старушка вязала носок.

А Глебка все ходил и ходил по вокзалу в надежде дождаться Юрия.

Когда стемнело, на улице повалил мокрый снег. Ветер усилился. Глебку обрадовала непогода. Вечером метель не разгуляешься. И ночь на носу. Некуда Юрию деваться. Он должен, обязательно должен прийти на вокзал. Только здесь мог он скоротать ночь. Правда, есть и другие вокзалы, но зачем ему Финляндский или Балтийский, если в деревню нужно ехать с Московского.

Было уже часов одиннадцать, когда Глебка почувствовал, что ноги перестают слушаться его. За это время он ни разу не присел. В колени, как в буксы, точно песку насыпали. А на скамейках по-прежнему не пустовало ни одно место. Кое-где люди устраивались даже в два ряда: одни спали лежа, а другие сидя дремали на краю, приперев спящих к спинке скамейки. Но все-таки одно местечко Глебка отыскал. Он втиснулся между старушкой, все еще вязавшей носок, и громко храпевшим мужиков в деревенском полушубке.

– Ты не воришка? – деловито осведомила старушка таким тоном, будто спрашивала, который час.

– А. что у тебя воровать-то? – ответил Глебка.

Он слишком устал, чтобы обидеться или рассердиться.

– Каждому свое дорого. Мне вот спицы дороже всего.

– На что они мне? В носу ковырять? – ругнулся Глебка.

– В носу ковырять не надо, – нравоучительно произнесла старушка.

– Не буду! Успокойся, бабка! Не буду твои спицы пачкать.

– Вот и ладно! А то ведь как бывает?…

Старушке хотелось выговориться, и она ровным ненадоедливым голосом, не переставая вязать, начала рассказывать, какие случаи бывают на вокзалах.

Глебка не слушал ее. «Посижу полчасика и снова обойду весь вокзал!» – подумал он и засек время. На больших круглых часах, висевших на стене в зале, было четверть двенадцатого.

А старушка все говорила, тихо, монотонно…

Но вдруг голос ее изменился – помолодел, окреп. Старушка схватила Глебку за плечо, подергала и закричала:

– Глебка! Глебка!… Опять спишь?… Вот я снегу-то принесу – живо прочухаешься от холода!

Открыл глаза Глебка, а перед ним – Глаша. «Сон! – не поверил он. – Приснилось!» Но Глаша продолжала тормошить его.

– Да проснись же, Глебка!… Господи! Никак его не добудишься!

Сонными глазами посмотрел Глебка на вокзальные часы. Стрелки показывали шесть. Он вскочил.

– Здравствуй! – сказала Глаша. – Ты почему тут?

– А ты? – спросил Глебка.

– У меня беда.

– И у меня! – сказал Глебка.

Здесь же, на вокзале, присев в уголке на Глашин мешок, они рассказали друг другу о своих бедах. Сначала говорил Глебка, а потом Глаша. Ее беда была непоправимой…

Не всех бандитов батьки Хмеля перебили под Узловой. Несколько человек выскользнуло из засады, устроенной отрядом матроса Дубка. На станции жил подкулачник, у которого они спрятались и просидели на чердаке до ночи. Он рассказал им, что вагоны с хлебом спасла девчонка из Таракановки.

А Глаша, проводив Глебку и Юрия, вернулась верхом на лошади к оставленной у железнодорожного пути телеге. До деревни было далеко. Уже смеркалось. И она решила по дороге заночевать у знакомых.

Когда утром на следующий день Глаша приехала в Таракановку, родная изба на краю деревни догорала. Голосили сбившиеся в кучу бабы. Угрюмо стояли мужики без шапок. На снегу лежали отец и мать, прикрытые холстиной…

Выплакавшись, Глаша к вечеру вернулась к знакомым, у которых ночевала накануне. Решительная, приученная к самостоятельности, она понимала, что надо не плакать, а решать, как жить дальше. Остаться в родной деревне она не могла. Соседи хоть и жалели ее от всей души, но никто не осмелился приютить девчонку – боялись мести бандитов. Кто-то предложил временно поселить ее в заброшенной баньке. Обещали помочь прокормиться до нового урожая. Уверяли, что летом всем миром срубят для нее небольшую избенку. Но Глаша отказалась. И не из страха.

С деревенской простотой она рассудила, что имеет право поехать в Питер. Юрий жил у них полгода, значит, и она может теперь погостить в городе.

Лошадь она оставила знакомым. Телегу променяла на муку и сало и пешком пришла на станцию. Ей повезло: в ту же ночь на Узловую прибыл пассажирский, поезд…

Глаша еще ни разу не была ни в одном большом городе, но она ничуть не боялась незнакомых мест и рассудила по-своему: Питер – это та же деревня, только больше. Если сложить сто или тысячу Таракановок, то как раз и получится Питер. Ну и дома там, конечно, высокие, каменные, но все равно дома. И люди в них живут совсем обычные. Юрий рассказывал, что в Питере так много улиц, что легко заблудиться. Глаша ему не поверила. Как можно заблудиться, если он же говорил: куда ни пойдешь, везде народ. Спроси – укажут дорогу.

Так что Глаша ко всему была готова. Ее не удивили ни пятиэтажные дома, высившиеся слева и справа от платформы, ни кирпичные трубы, царапавшие небо над городом, ни здание вокзала, которое легко проглотило всех приехавших с этим поездом. Удивилась она только тогда, когда заметила в зале ожидания среди спящих знакомую фигуру Глебки…

Узнав про Юрину беду, Глаша не испугалась. Ей казалось, что ничего страшного не произошло. Найдется Юрий, не пропадет – люди же кругом, не бандиты. Она только с укоризной покачала головой и сказала:

– Он так тебе верил.

Глебка опустил голову, и лицо у него стало серым, землистым. Глаша с материнской строгостью прикрикнула на него:

– Ишь какой квелый – как морозом его опалило! – и тут же шутливо добавила: – Где бы накормить да напоить гостью, а он, как козел, голову опустил! Того и гляди – боднет!… Где будем завтракать, Глеб Глебыч?… А жить где?… Уж ты как хочешь, а получается – к тебе я приехала! Не выгонишь?

– Что мне – жалко? – вздохнув, ответил Глебка. – Квартира пустая… Только не могу я туда ехать.

– Почему?

– Мы – туда, а он – сюда и на поезд!

– Юрка-то? – спросила Глаша. – Я чичас!

Она куда-то убежала, а Глебка остался сидеть на мешке. Он пытался разобраться в своих мыслях. Глаша потеряла родителей. Ему бы плакать, а он, увидев ее, почувствовал облегчение. Особенно после этого «чичас». Глебка запомнил смешное словечко. Оно было каким-то волшебным. Стоило Глаше произнести его, как почти сразу же происходило чудо. «Чичас» – и в коробку буксы льется сметана, заменяя смазку. «Чичас» – и лошадь вместо паровоза тащит вагоны с хлебом.

Что же произойдет на вокзале после нового «чичас»? Глебка понимал, что думать так наивно и глупо, но он бы ничуть не удивился, если бы Глаша вдруг привела к нему Юрия, живого и невредимого.

Глаша вернулась одна.

– Поехали! – сказала она.

– Куда?

– К тебе.

– А Юрий?

– Дров нету! – ответила Глаша. – Ни сегодня, ни завтра поезда не пойдут.

Глебка и раньше знал об этом, но он все-таки ни на час не ушел бы с вокзала. А Глаша решила по-другому. Ее присутствие, ее голос, решительный и ласковый, ее убежденность в том, что Юрий никуда не денется, – все это успокаивало и ободряло. Глебка повеселел.

– Поехали! – согласился он.