Текст книги "О смелых и отважных. Повести"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

ОТРЯД ГЛЕБА-МЛАДШЕГО

Неслышно ступает лошадь, колеса мягко приминают снег. А вокруг бело и чисто. И настроение какое-то бодрое, праздничное, доброе. Если бы не это настроение, крепко досталось бы Юрию от двоюродной сестренки.

Путь у них был долгий, и Глаша, правившая лошадью, устала. А Юрий все приставал дать ему вожжи. Уступила Глаша, а сама вздремнула. Ну и… чуть не стряслась беда!

Править умной лошадью нетрудно. Она дорогу знает, и понукать ее не надо. Но Юрий крепко держался за вожжи и чувствовал великую гордость. Полгода прожил он в деревне, а такое дело впервые доверили ему.

Дорога шла лесом. Лишь впереди намечался какой-то просвет. Что-то погромыхивало слева. Лошадь пошла медленнее. Юрий важно пощелкал языком, пошевелил вожжами, сказал с достоинством:

– Не бойся! – и продекламировал от избытка чувств: – Ни огня, ни черной хаты, глушь и снег… Навстречу мне только версты полосаты попадаются одне…

Полосатые верстовые столбы вдоль этой дороги не стояли. Не было и шлагбаума на переезде через железнодорожное полотно. Лошадь, услышав близкий перестук колес, остановилась, но Юрий снова прикрикнул на нее и даже неумело хлопнул вожжой по крупу. Ему все казалось, что лошадь упрямится потому, что не хочет подчиняться неопытному вознице. И Юрий еще сильней ударил вожжами. Лошадь подала корпус вперед и вдруг вскинулась на дыбы, с силой толкнув телегу.

Мимо самой лошадиной головы пронеслись, брызжа искрами, три теплушки.

Глаша проснулась, выхватила у испуганного Юрия вожжи, рванула их на себя. Но таинственные вагоны уже исчезли в темноте.

– Тю-у! Скаженные! – ругнулась Глаша. – А ты куда смотрел? – накинулась сна на брата.

Юрий был гордый, самолюбивый и трусоватый мальчик. Для многих эта его слабость оставалась незаметной. Он обладал удивительной способностью – быстро приходить в себя после испуга. И только близко знавшие его люди могли догадаться, что Юрий испугался. В такие минуты он обычно начинал говорить каким-то особенно «взрослым» языком.

– В чем дело? – вопросом ответил Юрий на окрик Глаши.

– Под поезд чуть не попали! – кипятилась девочка.

– Какой поезд?… Всего три вагона! – холодно произнес Юрий. – К тому же – без руля и без ветрил… Катятся себе спокойно, пока под откос не свалятся.

– Ну, забарабанил! – воскликнула Глаша. – Ему – одно, а он – другое!… Смотреть надо! Чему вас только в городе учат?

– Видишь ли, я в извозчики не готовлюсь и кучером быть не собираюсь!

– Попроси теперь у меня вожжи! – сердито сказала Глаша.

Телега миновала переезд. Лошадь свернула направо по заснеженной дороге – в ту сторону, куда умчались теплушки. Брат и сестра ехали на станцию Узловая.

Несколько дней назад в деревню пришло письмо. Отец Юрия благодарил своих родственников за то, что они приютили сына, и просил отправить его обратно в Петроград. «Юденич разбит наголову, – писал отец. – Жизнь постепенно налаживается. Хватит моему отпрыску отсиживаться на теплой русской печке да на деревенских харчах».

И «отпрыск» заторопился домой. В деревне хоть и сытно было, и дров хватало – топи печь круглые сутки, – а все же не привык он к сельскому захолустью. Прожил Юрий у родственников полгода и почти каждый день вспоминал голодный, холодный, но родной Петроград.

Родственники собрали небольшой мешок картошки, полпуда муки, дали еды на дорогу, а двоюродная сестра Глаша охотно согласилась довезти Юрия до станции. Они были одногодки. Глаша родилась и выросла в деревне и по расторопности, по смекалке во всяких хозяйственных делах казалась старше своего возраста и рассудительнее брата. Она относилась к нему покровительственно. Не прочь была и покомандовать. Юрий сердился, спорил, но часто был вынужден делать так, как говорила Глаша.

От переезда проселочная дорога шла рядом с насыпью. Пока Юрий дулся на сестру, а Глаша молча переживала случившееся и упрекала себя за то, что доверила брату вожжи, лошадь дотащила телегу до того места, откуда были видны остановившиеся теплушки.

– Вот они, скаженные! – сказала Глаша.

– Такого слова в русском языке нет! – отозвался Юрий.

– Как нету? – удивилась Глаша. – А откуда оно взялось? Другого языка я не знаю!

Юрий только плечами повел – что, мол, с неучем разговаривать. Брат и сестра уставились на теплушки. Оба заинтересовались ими, но по-разному. Хозяйственной и аккуратной Глаше они казались нарушением привычных правил. Она рассуждала очень практично: вагоны стоят не на месте, людей не видно. Не было бы какой беды! Поезд пойдет или еще что!

Юрий думал о другом. Проносящиеся в темноте теплушки, искры, вздыбившийся конь – эта картина ярко запечатлелась в его мозгу. Тогда он испугался, а сейчас все это выглядело романтичным. Вагоны рисовались ему чем-то таинственным. Мчатся в ночи, а никто ими не управляет! Остановились, а между тем никто их не останавливал. Что же там находится?…

– Если бы я не торопился, – сказал Юрий, – можно было бы свернуть к ним и посмотреть.

– Торопиться некуда! – ответила Глаша. – Поезд не лошадь, он теплушки стороной не объедет! Путь-то один!

И опять Глаша оказалась догадливее. Юрий недовольно заерзал на сене и сказал:

– Можешь сворачивать.

Лошадь подтащила телегу к насыпи. Глаша спрыгнула на снег и стала разнуздывать коня.

– Пошли! – сказал Юрий, не решаясь идти один.

– Погоди!

Глаша взяла из телеги охапку сена и задала корм коню. Только после этого брат и сестра двинулись к теплушкам: Глаша – впереди, Юрий – за ней. Они обогнули задний вагон и сразу же увидели Глебку, спящего на площадке. Он улыбался, – ему все еще снились приятные сны. Кто знает, может быть, он уже приехал в Кремль и беседовал с самим Владимиром Ильичей?

Глаша заметила упавший в снег маузер и подняла его.

– Дай мне! – чуть слышно шепнул Юрий.

Глаша отрицательно мотнула головой и подергала Глебку за штанину. Нога Глебки соскочила со ступеньки и повисла в воздухе. Выражение лица резко изменилось. В миг пробуждения приснился ему верзила. Бандит тянул Глебку за ногу и замахивался ножом.

– Стой! – закричал Глебка, просыпаясь, и вскинул руку.

Прошло несколько секунд, прежде чем мальчишка окончательно пришел в себя и увидел, что перед ним не верзила, а двое подростков и что в вытянутой руке нет никакого маузера.

– Эх ты, часовой! – укоризненно произнесла девчонка. – На твою игрушку! – Глаша протянула Глебке маузер. – Она, поди, и не стреляет!

Глебка вцепился в холодную рукоятку. Заснуть на посту, потерять оружие и получить его из рук какой-то девчонки, да еще выслушать от нее выговор – как тут не обозлиться!

– Руки вверх! – завопил Глебка и затряс маузером перед самым Глашкиным носом.

Он был у нее вздернутый, задорный, а от Глебкиной угрозы стал еще более насмешливым.

Юрий не любил шутить с оружием. Он стоял за Глашиной спиной, смотрел на Глебку поверх ее плеча и, когда черное дуло маузера заплясало перед его глазами, он попятился. Но узкая бровка кончилась, ноги соскользнули с края, и Юрий, вскрикнув, покатился под откос. Глаша обернулась, охнула и бросилась к брату.

Глебка был отомщен. Он подошел к краю насыпи и, победно глядя сверху вниз, взял на прицел Юрия, с которого Глаша заботливо стряхивала снег.

– Кто такой? – спросил Глебка.

– Я не привык разговаривать под дулом! – высокомерно заявил Юрий.

– Считаю до трех! – загремел Глебка. – Отвечай!… Раз!…

Глаша выпрямилась, неодобрительно посмотрела на Глебку и сказала:

– Хватит играть-то!… Я тутошняя, из Таракановки. Он питерский!… А вот ты-то кто?

– Питерский? – удивленно переспросил Глебка и, подозрительно прищурив глаза, задал проверочный вопрос: – А где ты там живешь?

Юрий презрительно посмотрел и небрежно бросил:

– Предположим, на Невском!

Не нравился Глебке этот стройный, с нежным лицом мальчишка. Не понравился и его ответ. Невский проспект представлялся Глебке обиталищем буржуев, и он выпалил:

– Ты буржуй, значит?

– Мой папа – жрец искусства! – гордо произнес Юрий и иронически добавил: – Если художники буржуи, то и мы с папой буржуи.

Этот ответ поставил Глебку в тупик. Он не знал, куда надо зачислить художников, – к друзьям или врагам.

– Смотря что рисует! – буркнул Глебка, испытующе глядя на Юрия. – Может, он царей и генералов малюет?

Пренебрежительное «малюет» резануло по самолюбию Юрия.

– Отгадал! – сказал он. – И царей, и генералов!

– Контра! – рявкнул Глебка. – Изрешечу!

Видя, что ссора разгорается, Глаша выдвинулась вперед и заслонила собой Юрия.

– Не стыдно? – рассудительно произнесла она и вдруг пошла в атаку: – Изрешечу!… Да я сама тебе решето на голову надену и плясать заставлю!… Ты, коль спрашиваешь, так разберись!… Дядя Павел их потешными рисует, чтобы смешно было: кого собакой, кого крысой, а кого и гадюкой!

Глебка заморгал глазами. Он пропустил мимо ушей колкие слова Глаши, потому что припомнил плакаты, которыми пестрели дома и заборы в Петрограде.

– Цепные псы капитализма? – спросил Глебка. – А Юденич вроде бульдога?

– Такие рисунки называются карикатурами, – поучительно произнес Юрий. – Мой папа – известный карикатурист!

– Что ж ты сразу не сказал! – воскликнул Глебка и протянул Юрию руку. – Вылезай!… Я этому самому Юденичу всю морду на заборе расцарапал!

– Глупо! – холодно сказал Юрий. – Карикатура – произведение искусства, а ты… просто варвар. С Юденичем надо на фронте воевать, а не на заборе!

Повезло Юрию, что Глебка не знал слова «варвар» и не обратил на него внимания, а насчет остального Глебке было что сказать. Он по-отцовски похлопал по маузеру.

– Я из него сегодня ночью двух бандитов уложил! Понял?… А батя с отрядом доколачивать банду остался!

Глебка так твердо произнес эту фразу, что сам поверил в нее, и с жаром принялся рассказывать про бой с бандитами. Приврал он лишь самую малость – в двух местах. Стрелять-то он стрелял из маузера, а вот попал или нет – неизвестно. Ну и в отношении «доколачиванья» банды – здесь Глебка тоже выдал желаемое за действительность.

– А теперь чего будешь делать? – сочувственно спросила Глаша.

– Хлеб караулить и ждать! – ответил Глебка. – Как с бандой разделаются, так батя меня на дрезине догонит! А то, может, поезд пойдет, тогда я прицеплю теплушки и доеду до станции, а там – прямо на телеграф, сообщу в отряд, где вагоны с хлебом!… Далеко до станции?

– Верст пять, – сказала Глаша.

– Так близко? – воскликнул Глебка, и новая, еще не совсем ясная, но волнующая мысль пришла ему в голову. – Пять верст! – задумчиво произнес он. – Это… Если взяться дружно, руками дотянуть можно. А?

Юрий и Глаша не поняли.

– Я говорю, – заторопился Глебка, – теплушки можно руками, без паровоза, дотащить до станции!

– Чепуха! – скептически заявил Юрий.

– Знаешь что! – сказала Глаша. – Мы быстренько доедем до Узловой и скажем, что ты застрял тут с вагонами!

– Да-а-а! – насмешливо протянул Глебка. – Нашла дурака!… Один поехал с паровозом, да шиш вернулся!… Я ученый! Так я вас и отпустил!

– То есть как это? – опешил Юрии.

– А вот так – не отпущу, и все!

– Тогда поедем с нами! – предложила Глаша, которой очень хотелось хоть как-нибудь помочь Глебке.

– Хлеб без охраны оставить? – спросил Глебка и смерил ее негодующим взглядом. – Он ценней, чем золото! – Глебка посмотрел на Юрия. – Вот ты… Приедешь в Питер, что ты есть там будешь?

– Я с собой везу! – сказал Юрий. – У меня два мешка!

– Выходит, ты спекулянт! – ехидно спросил Глебка.

– Никакой он не спекулянт! – заступилась Глаша. – Это мы ему муки и картошки дали!

– Выходит, ты кулачиха?

Глаше нравился напористый, смелый паренек. Но сколько же оскорблений можно вытерпеть? Она рассердилась и, когда Юрий, дернув ее за рукав, сказал: «Поедем! Некогда нам с этим грубияном пререкаться!» – Глаша отвернулась от Глебки и, не ответив, пошла к телеге.

Но симпатия оказалась сильнее обиды. Девочка повернула голову, улыбнулась и пообещала:

– Ладно! Не бойся! Мы скажем на станции про тебя!… Жди!

Глебка колебался недолго. Он понимал, что Глашино предложение самое разумное. На Узловой находился штаб продотрядов. Когда там узнают о случившемся, то обязательно пришлют паровоз или бойцов для охраны теплушек. Но опять оставаться одному!… Это было сверх сил. Холодные мурашки побежали у Глебки между лопаток. Бросился он за Юрием и Глашей, обогнал их и, широко расставив руки, крикнул:

– Стой! Не пущу!

Юрий не почувствовал, а Глаша уловила в этом крике нотки отчаянья и мольбы.

– Он еще приказывает! – с возмущением воскликнул Юрий. – Мне приказывать может только…

– Ленин может? – почти шепотом спросил Глебка.

Это было так неожиданно, что Юрий не закончил фразу и забыл закрыть рот.

– Говори! Может или нет? – тем же страстным шепотом произнес Глебка и придвинулся к Юрию вплотную.

– М-м-может…

– Читай! – Глебка бережно вынул мандат, сам развернул его и, не выпуская из своих рук, показал Юрию. – По этому документу мне каждый человек подчиняться должен: и ты, и она, и всякий, кого увижу!

Юрий не слушал. В первую очередь он посмотрел на подпись. Ему ли не знать ее! В прошлом году одна из типографий обратилась к отцу Юрия с просьбой воспроизвести подпись Ленина для праздничного плаката. Две недели работал отец над одной буквой, двумя словами и двумя скобками. Юрий на всю жизнь запомнил их:

Глядя на подпись, он улыбнулся буквам, как старым добрым знакомым.

– Подпись подлинная! – воскликнул он.

– А ты читай, читай! – торжествующе сказал Глебка. – И ты – тоже – добавил он Глаше.

– Не умею! – созналась та. – А карточку я уже посмотрела. Это твой отец?

– Ну и что! – недовольным голосом возразил Глебка. – Я тоже в Кремле был, когда Ленин мандат подписывал! Ясно?… Что отец, что я – никакой разницы!… Все должны оказывать мне полное содействие!

– Не тебе, а отряду! – уточнил Юрий. – Чем мы можем тебе помочь?

– Никуда вы от теплушек не уедете! Это раз! – начал перечислять Глебка свои требования. – А два – будем толкать теплушки!

Юрий посмотрел на Глашу. Он опасался, что сестра не согласится, и поторопился повлиять на нее.

– Ты знаешь, кто такой Ленин? – многозначительно спросил он Глашу.

– Еще бы!

– Нет, не знаешь! – возразил Юрий. – Мой папа сказал мне как-то: «Напишу портрет Владимира Ильича – и буду считать цель своей жизни достигнутой!» А папа мой слов на ветер не бросает! – и, помолчав, он торжественно добавил: – Идем по приказу Ильича толкать теплушки!

– Пошли! – деловито ответила Глаша.

Глебка не удивился. После того как мандат с подписью Ленина усмирил целую толпу мужиков, он поверил в чудесную силу документа. Мальчишка пожалел, что не догадался сразу показать мандат ребятам и потратил столько дорогого времени на пустые разговоры.

Все трое вернулись к теплушкам.

– Главное – стронуть их с места! – уверенно объяснял Глебка, раскручивая рукоятку тормоза. – А потом они покатятся, только держись!

Соскочив с площадки, он весело скомандовал:

– Взялись!

Ребята уперлись руками в железную раму вагона, а ногами – в шпалы. У Глебки от напряжения побелели пальцы.

– Рад-два, дружно! – натужно крикнул он.

Теплушки не шелохнулись.

Снова и снова ребята упирались в железную раму, налегали на нее и плечами, и грудью, но колеса будто примерзли к рельсам.

– Тю-у! – устало произнесла Глаша. – Скаженные!

– А почему у тебя искры из-под колес летели? – спросил Юрий, тщательно вытирая платком испачканные ржавчиной пальцы.

– Букса сгорела.

– Потому они и не идут! – определил Юрий профессорским тоном. – Смазать надо! Масло у тебя есть?

– Есть, – сказал Глебка и пошел к дверям теплушки, но остановился на полдороге и решительно замотал головой. – Не дам!… В Питере хлеба нет, а я масло под колеса пихать буду?

– Глупо! – произнес Юрий. – Политика страуса!

Мальчишки сердито уставились друг на друга и поругались бы опять. Но вмешалась Глаша.

– Я чичас! – сказала она и, сбежав с насыпи к телеге, вытащила откуда-то кринку. – Сметана! – крикнула Глаша. – Сойдет?… Жирная!

– Сметана и масло – продукты родственные! – изрек Юрий. – И хотя ее мне в дорогу дали, но…

Глебка повеселел.

– Не жалей! За пролетариатом не пропадет! – с подъемом воскликнул он и первый побежал к неисправной буксе.

Под крышкой в коробке виднелась спекшаяся масса из песка и пережженной смазки.

– Лей! – приказал Глебка.

– Куда лить-то, чудной! – сказала Глаша. – Вытечет без толку… Паклю или тряпку надо!

Все трое почему-то посмотрели по сторонам. Вокруг лежал чистый снег. Глебка пошарил по карманам, потом распахнул куртку и ухватился за полу.

– Оторву – и порядок!

Глаша с сомнением пощупала грубую – вроде парусины – материю куртки.

– Такая и не впитает ни капли!

– А вата хороша будет? – спросил Юрий.

– Где ее взять? – огрызнулся Глебка.

Юрий аккуратно расстегнул пальто и сказал ему:

– Дергай из-под подкладки.

Глебка медленно подошел к нему, улыбнулся и, приподымая полу добротного Юриного пальто, произнес:

– А ты, я смотрю, парень ничего!

– Благодарю за признание!

Юрий прищелкнул каблуками, а Глебка, мельком взглянув на Глашу, понял, что она не одобряет предложения брата. Девчонки всегда трясутся над тряпками!

– Не жалей! За пролетариатом…

Глебка не договорил и подкладку не разорвал. Вспомнил он про шапку, закинутую в кусты. Сметану вылили в шапку и засунули ее в коробку. Минут пять надрывались ребята у задней теплушки. Как только ни толкали они: и вместе, и врозь. Глебка с разбегу наскакивал на вагон. Попробовал он и такой способ: Юрий и Глаша упирались в теплушку руками, а Глебка ложился спиной на шпалы, ноги ставил на ребро колеса и толкал что было силы. А вагоны хоть бы дрогнули, хоть бы на миллиметр продвинулись вперед.

Юрий тяжело перевел дух и опустил руки.

– Не знаю, как вы, – сказал он, – а лично я, вероятно, не рожден быть лошадью.

Разъяренный Глебка выскочил из-под теплушки. Рушилась его последняя надежда.

– Из тебя и теленка не выйдет! – крикнул он Юрию.

– Ну уж, знаешь!… – Юрий развел руками.

– Толкай! – грозно перебил его Глебка.

И Юрий послушно положил руки на железную раму.

– А ты чего? – прикрикнул Глебка на Глашу. – Тоже скажешь – не лошадь?… Да я, если надо, в слона превращусь!… А вы…

Глаша улыбнулась. Разговор о лошадях надоумил ее.

– Не ругайся! Я чичас!

И она снова сбежала с насыпи вниз – к телеге.

Юрий покровительственно похлопал Глебку по плечу и философски заметил:

– Человек не должен превращаться в животное! Разум сильнее мускулов!

Глебке было не до философских обобщений. Он и не взглянул на Юрия. Счастливыми благодарными глазами следил Глебка за тем, как Глаша распрягает коня.

– Веревки готовь! – крикнула девочка. – Потолще!

Минут через двадцать лошадь стояла впереди вагонов, а скрученные в жгут веревки протянулись от хомута к буферам. Глебка суетился и хлопотал больше всех, но без Глаши ни он, ни Юрий не сумели бы запрячь коня.

Настал самый ответственный момент. Командование перешло к Глаше. Мальчишки встали по бокам теплушки, уперлись в стены.

– Готовы? – спросила Глаша.

– Ага! – ответил Глебка.

– Но-о! Милай! – крикнула Глаша и хлестнула лошадь хворостиной.

Веревки натянулись. Тугими узлами проступили мускулы на груди коня. Упруго изогнув шею, он сделал короткий шажок вперед. Глебка и Юрий напряглись до хруста в суставах. Пискнула букса, и мальчишки почувствовали, как шпалы, в которые они упирались, стали уплывать из-под ног.

– Ур-ра! – хрипло крикнул Глебка.

Вагоны тронулись.

– Объявляю вам благодарность! – в полном восторге кричал Глебка. – Зачисляю вас в отряд!

Большей награды он придумать не мог…

ПОГОНЯ

Знал батька Хмель силу ленинской подписи и хотел, кроме хлеба, заполучить и документ. Но теплушки умчались под уклон, а мандата ни у кого из убитых не нашли.

Верзила вспомнил, что в отряде был мальчишка.

– Мандат у щенка! – сказал он Хмелю. – А он не иначе в вагонах уехал, сукин сын!

– Тем лучше! – ответил батька Хмель. – И хлеб возьмем, и мандат мой будет.

Бандиты вернулись к лошадям, оставленным на проселочной дороге. Батька Хмель предполагал, что теплушки с неисправной буксой далеко не уйдут: они или остановятся, или свалятся под откос. Но проверить это было трудно. По полотну железной дороги верхом не поскачешь – ноги кони поломают, а проселочная дорога шла лесом в версте от насыпи. Бандиты решили доскакать до станции Загрудино и узнать, не докатились ли до нее теплушки.

И снова конная лавина обрушилась на станцию. Хмель приказал не задерживаться. Бандиты схватили первого попавшегося под руку человека, и тот рассказал, что теплушки промчались мимо станции.

– Дьявол им помогает, что ли! – выругался Хмель.

Банда вернулась на проселочную дорогу. Батька Хмель знал тут каждую тропу и направил коня к переезду, до которого было верст девять.

Пока бандиты скакали по единственной лесной дороге, станционные связисты нашли сваленные телеграфные столбы и установили временные шесты. На Узловой заработал молчавший всю ночь телеграфный аппарат. В первую очередь из Загрудино передали депешу о налете бандитов и об убийстве паровозной бригады. Телеграфист отстукал тревожную весть о перестрелке, которую слышал на станции, о каких-то вагонах, пронесшихся ночью мимо. Депеша заканчивалась предупреждением, что банда батьки Хмеля на рысях двинулась в сторону Узловой.

На станции Узловая старшим начальником был матрос Дубок. В его распоряжении находился взвод красноармейцев с двумя станковыми пулеметами и сотней гранат. Взвод считался главным резервом штаба продовольственных отрядов.

К Узловой подходило несколько железнодорожных исток и узкоколеек, по которым стекался на станцию реквизированный у кулаков хлеб. Дубок сам занимался формированием составов и отправкой хлебных эшелонов.

В то утро он стоял на путях с флажком и, путая непривычные железнодорожные команды с морскими, кричал то сцепщику, то машинисту маневрового паровоза:

– Задний ход!

Состав пятился к ожидавшим своей очереди вагонам.

– Держи конец!… Крепи!

Сцепщик прицеплял вагоны.

– Полный вперед!…

– Товарищ Дубо-ок! – донеслось от вокзала, и на путях показался телеграфист с ленточкой депеши.

Он подбежал растерянный и запыхавшийся.

– Загрудино сообщило!… Бандиты!… Хмель!

Дубок посмотрел на него и сказал с ледяным спокойствием:

– Отдышись, – тогда доложишь.

– Ведь на конях!… Время!…

– Дубок два раза одно и то ж не повторяет! – резко произнес матрос.

Телеграфист сумел взять себя в руки и членораздельно доложил:

– Депеша из Загрудино, товарищ Дубок! Банда батьки Хмеля на конях подалась в нашу сторону! Ночью была перестрелка…

– С прохоровским продотрядом?

– Неизвестно, товарищ Дубок!… И три вагона проследовали через Загрудино на Узловую! Шли своим ходом – под уклон…

Дубок одним прыжком очутился на подножке маневрового паровоза.

– Гони к вокзалу!

Машинист повел состав к платформе. Матрос спрыгнул у вокзала, и его раскатистый бас набатом прозвучал на станции:

– Взво-од!… К бою!

Через несколько минут на Узловой почти никого не осталось. Взвод красноармейцев и оказавшиеся в тот день на станции бойцы разных продотрядов вышли навстречу бандитам.

Дубок повел отряд в лес к реке, через которую был перекинут мостик. Здесь матрос и решил дать бой, зная, что других подходов к станции нет.

А батька Хмель во главе банды подскакал к переезду. Не надо было спешиваться, чтобы убедиться в том, что теплушки промчались дальше: колеса смели снег с рельсов. Заметили бандиты и следы проехавшей по переезду телеги.

– Вперед! – крикнул Хмель и пришпорил коня.

На этом участке проселочная дорога шла рядом с железнодорожным полотном. Видно было далеко. Справа – лес, слева – равнина, покрытая искристым снегом. И ничто не чернело ни на рельсах, ни на снегу под откосом.

Хмель рукой подозвал верзилу и, когда их кони поравнялись, спросил:

– Уклон до самой Узловой?

– Кто ж его знает! – ответил верзила. – А ты что, батька, по Узловой вдарить задумал?… Там ихний штаб! Не нарваться бы!

Хмель огрел лошадь плеткой и вырвался вперед. Распаленный погоней, он был готов на всё. Узловая его не пугала. Свои люди давно донесли ему, что там один взвод красноармейцев. В банде у Хмеля было вдвое больше. Имелось и еще одно преимущество – неожиданность. Те же люди говорили, что ночью взвод находится в полной боевой готовности, а днем отдыхает.

– Вперед! – снова крикнул Хмель.

Бандитская конница прибавила ходу.

Покинутая телега Глаши заставила банду остановиться. Сам батька Хмель решил поразмять ноги и спрыгнул с коня. Следы на снегу рассказали о многом. Бандиты поняли, что теплушки до этого места докатились сами, а дальше их потащила лошадь. Но больше всего Хмеля удивило, что, судя по следам, и в вагонах, и на телеге не было ни одного взрослого человека. Всю эту хитроумную проделку осуществили ребятишки.

Батька Хмель любил иногда делать театральные жесты.

– Дарую жизнь стервецам! – воскликнул он. – Взять живьем! Я из них боевых атаманов выращу!

– Их еще догнать надо, – робко заметил верзила.

Хмель лишь усмехнулся и крикнул:

– По ко-оням!

Бандиты не сомневались, что лошадь уже дотащила теплушки до станции. Поэтому было решено не задерживаясь скакать на Узловую. Впереди, слева от железной дороги, поле кончалось. Начинался заболоченный лес. Проселочная дорога круто отходила в сторону от полотна и вела к станции через речку по сухим лесным буграм.

Никто из ребят не догадывался, как близко от них прошла беда. В тот момент, когда банда круто повернула влево от насыпи, теплушки были в какой-нибудь версте от поворота. Они стояли, зажатые с двух сторон лесом. Взмыленная лошадь тяжело поводила темными от пота боками. Отдыхали и ребята. Они сидели в вагоне вокруг буржуйки и ели только что сваренную картошку. Обжигаясь и перекатывая во рту горячий кусок, Глебка восторженно говорил Юрию:

– Это мы только… фу-фу… сегодня на твоей еде шикуем! А завтра… фу-фу… поставлю тебя на довольствие по всем правилам! Мы с тобой – питерцы… фуфу… и жить будем на питерском пайке!

– Что ж, ему и своего нельзя будет добавить? – спросила Глаша.

– Нельзя!

– Оно же мое личное! – возмутился Юрий. – И картошка, и еще кое-что!

– У нас один тоже с этим личным возился! – строго сказал Глебка. – И подвел весь отряд!… Я кусочек сала у него попробовал – и сейчас тошнит! Как таракана проглотил!… Вот оно личное-то какое!

– Зачем же ты мою картошку ешь? – спросил Юрий.

Глебка поперхнулся, хотел выплюнуть картошку, но передумал.

– Ты еще не настоящий боец продотряда, и у тебя должна быть пока своя еда! – резонно ответил он. – А как поставлю на общее довольствие, – так все!

– Отберешь?

– Заберу в общий котел!… Или выброшу, как то сало!

Юрию не очень понравилось это, но возражать он не посмел, лишь вопросительно взглянул на Глашу: она опытная в таких делах, может, придумает что-нибудь.

Но Глаша не поддержала брата.

– Тебе все равно и картошку, и муку заместо денег дали, чтоб за поезд заплатить, – сказала она и обратилась к Глебке. – Только ты его до самого Питера довези! Ладно?

– Довезем! В сохранности будет! Так вместе с хлебом на вокзал и въедет! – ответил Глебка. – Я ведь за хлеб головой отвечаю!… Когда Ленин нас с батей в Кремль вызвал, мы пришли, стоим, значит, молча, как в строю – по команде смирно, – а Ильич слушает внимательно!

– Кого слушает? – спросил Юрий.

– Да нас!

– Вы же молчали!

Глебка метнул на Юрия негодующий взгляд, вытянул губы в снисходительной усмешке и сказал с сожалением:

– Безголовый!… Понимать надо!… Ленин ка-ак посмотрит – сразу видит, чем живешь ты и что думаешь! Можешь и не говорить! Только подумал – а он уже знает!… Тут батя и говорит: «Хлеб в Питер доставим, Владимир Ильич! Если я умру, – он доставит!» Это батя про меня сказал! А я…

Глебка запнулся, будто наскочил на невидимую преграду. Слова, которые сгоряча сказал отец машинисту, вырвались у Глебки случайно и обожгли его. Юрий и Глаша увидели, как его глаза наполнились слезами. Глебка отвернулся.

Глаша вскочила, хотела подойти к нему, но отдаленный гул заставил ребят вздрогнуть. Сначала были слышны отдельные взрывы, потом торопливо застучали пулеметы, загремели залпы.

Вскочил и Глебка. Лицо у него оживилось.

– Батя! – произнес он. – С боем пробивается!

Глаша отрицательно мотнула головой.

– Не там стреляют! – сказала она и прислушалась. – Где-то на проселке. У моста вроде… Недалеко от станции…

– Кто же это? – шепотом спросил Юрий. – Бандиты?

– Какая разница! – сердито воскликнул Глебка. Он уже понял, что отряд не мог оказаться там, откуда долетала перестрелка. Радость его померкла. – Поехали! – скомандовал он и, вытащив на случай маузер, выскочил из вагона.

А у моста сборный отряд матроса Дубка добивал попавшую в засаду банду Хмеля. Бой развернулся точно по намеченному плану. Передние всадники попадали еще до выстрелов. Поперек моста в нескольких местах была протянута тонкая проволока. Вороной жеребец Хмеля наскочил на нее и рухнул на бревна. Батька отлетел к перилам. На мосту образовалась пробка. Несколько гранат, брошенных из-за деревьев, довершили дело. Путь вперед был прегражден. В работу вступили пулеметы замаскированные у дороги. Конная лавина повернула назад и наткнулась на деревья, с треском рухнувшие с обеих сторон. Их заранее подпилили и свалили по команде Дубка. Бандиты оказались в ловушке.

– Сдавайтесь, гады! – прогремел матрос.

Но бой еще продолжался несколько минут, пока бандиты не убедились, что выхода нет.

Пленных перегнали на другую сторону реки. Батька Хмель выделялся среди них и фигурой, и папахой, и холеным надменным лицом.

Дубок подъехал к бандиту.

– В кого, гад, ночью палил?

Хмель будто не слышал вопроса. Дубок щелкнул предохранителем еще теплого маузера. Хмель скривил губы, сказал холодно:

– Не выстрелишь… до суда… Законы уважать надо!

– А ты, бандит, уважал их?

Хмель снова покривил губы.

– Я – птица вольная! Это на тебе закон верхом ездит! Не скинешь!

Дубка трудно было вывести из себя. Но такой наглости он еще не видывал. Сдавив ногами коня так, что тот всхрапнул испуганно, матрос сказал:

– Именем революции объявляю тебя вне закона!

Маузер приподнялся.

Хмель пригнулся, ухватил двумя руками стоящего впереди верзилу, приподнял его и, как щитом, прикрылся от Дубка. Верзила завизжал противным высоким голосом.

От него Дубок и узнал все, что произошло с отрядом Глеба Прохорова. Вымаливая себе жизнь, верзила не забыл рассказать и о мальчишке, который умчался с теплушками, прихватив с собой отцовский мандат.

Глебка и не подозревал, что на лесной дороге в двух верстах от вагонов говорят о нем. Вместе с Юрием он подталкивал теплушки и никак не мог решить, хорошо это или плохо, что перестрелка за лесом прекратилась. Особенно сбивал его с толку Юрий.

– А что если это действительно бандиты? – спрашивал он и смотрел на Глебку так, будто тот мог предотвратить любую опасность.