Текст книги "О смелых и отважных. Повести"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

ИЛЛЮЗИОН ЦЫГАНА

Трактир просыпался в шестом часу утра. Повар открывал дверь каморки, в которой ночевал Цыган, и бесцеремонно дёргал его за ноги. Пора носить дрова и наполнять водой котлы, вмазанные в плиту. Спать приходилось мало, а в ту ночь Цыган не спал и двух часов. От беспризорников он вернулся часа в четыре. Вскочив с жёсткого топчана и вспомнив, что сегодня – день особый, он сладко потянулся и почувствовал себя бодрым, сильным и уверенным.

Работал он усердно. С утра наносил дров на целый день, сложил их около плиты и запасся водой. Теперь он почти все время мог находиться в зале. Цыган услужливо раскрывал дверь перед ранними посетителями трактира, помогал старику с двумя георгиевскими крестами принимать и подавать гостям одежду. Не забывал он и про грязную посуду на столиках

– бегом относил её к судомойкам.

В десятом часу Цыган увидел в окно Бедрякова, бросился к двери и распахнул её. Постукивая палкой по ступеням, Бедряков поднялся на крыльцо. На Цыгана он и не взглянул. Вошёл в трактир и остановился у широкого барьера, отгораживавшего вешалку. Старик подавал шинели офицерам. Бедряков не стал ждать. Снял полупальто и подозрительно посмотрел на барьер – нет ли пыли. Подскочил Цыган и проворно, одним движением вытер чистой тряпкой отполированное руками дерево. Бедряков положил пальто, сверху котелок и пошёл в зал к тому столику, за которым обедал вчера.

А подвыпившие офицеры все ещё не отходили от вешалки. Один шарил по карманам – искал мелочь. Другой расспрашивал старика, когда и за что наградили его крестами. И никто не видел, как Цыган вытащил из-под передника пачку листовок и, продолжая елозить тряпкой по барьеру, засунул их во внутренний карман полупальто.

Как и вчера, Бедрякова обслуживала сама трактирщица. Она была ещё более любезной и разговорчивой, а он ещё более молчалив и замкнут. Но расплатился он так же щедро, и этим в какой-то мере смягчил трактирщицу, которую обидело его упорное молчание.

– Странный человек, – сказала она мужу. – Два дня бьюсь, а так и не узнала: кто он, откуда?

– Платит? – спросил трактирщик.

– Ещё как!

– Больше тебе и знать ничего не надо.

Цыган ждал Бедрякова у дверей, проводил его низким поклоном и принялся убирать его столик: собрал тарелки, засунул под скатерть листовку, смахнул салфеткой крошки и вдруг, вскрикнув, опрометью бросился на кухню. В коридоре он столкнулся с Варей и, как сумасшедший, вцепился в неё.

– Зови мамку!

– Какая она тебе мамка!

– Зови, говорю!

Варя стряхнула его руки с плеч, подбоченилась.

– Не кричи, черномазый! Захочу – и опить на улицу выгонят! Все равно Митряевы у нас не обедают!

Тогда Цыган сложил ладони рупором и прошептал ей в ухо:

– Красный в трактире!… Поняла?… Листовку красную подсунул! Поняла?

К столику Бедрякова подбежали втроём: и Варя, и трактирщик, и его жена. Цыган приподнял скатерть. Жирный чёрный шрифт так и лез в глаза: «Товарищи солдаты! Против кого вы воюете? Атаман Семёнов и японские генералы обманули вас!…»

Трактирщик выкатил глаза, одёрнул скатерть и щёлкнул Цыгана по носу.

– Ать на кухню!… А ты – к себе, Варька!

Он по-гусиному завертел головой на тонкой шее, увидел у окна трех завтракающих офицеров и сказал жене:

– Попроси их подойти!

Трактирщик через скатерть прижал листовку к столу, словно боялся, что она исчезнет, и так и стоял в напряжённой позе, пока не подошли офицеры.

– Извольте полюбопытствовать! – жарко шепнул он им и откинул скатерть…

А Цыган с Варей стояли у окна в коридоре за кухней.

– Который? Который? – нетерпеливо спрашивала она.

– Слепая! – сердился Цыган. – С палкой? Видишь?… В котелке!

Бедряков не торопился. Шёл по площади после сытного завтрака, как на прогулке. А сзади без фуражек почти бегом его догоняли три офицера.

– Учти, черномазый! – сказала. Варя. – Это я заметила, а не ты!

– Что? – не понял Цыган.

– Как он листовку – под скатерть… Я, а не ты! – повторила она.

– Запомни, если работать у нас хочешь!… Тебе все равно, а мне мама за это новое платье сошьёт!

– Ладно! – согласился Цыган…

Часов в одиннадцать к трактиру подошёл Трясогузка, присел на камень у помойной ямы напротив заднего крыльца. Цыган его ждал, выбежал во двор с двумя вёдрами грязной воды и, победно подмигнув другу, закричал, подражая трактирщику:

– Ты чего тут околачиваешься? Ать со двора! Нечего тебе здесь делать! Все уже сделано!

– Не ори! Разорался! – включаясь в игру, пробурчал Трясогузка и схватил пустую консервную банку.

Он даже замахнулся, будто хотел запустить её в Цыгана. А Цыган поставил ведро, а другое подхватил поудобнее, чтобы окатить Трясогузку помоями, но не окатил. И Трясогузка не бросил банку, а поплёлся со двора, как побитый, хотя ему хотелось петь и смеяться.

Свернув в улицу, которая вела к особняку Митряевых, он прибавил шагу, а потом побежал, перекидывая из руки в руку консервную банку. Он знал, с каким нетерпением ждёт Мика сигнал.

А Мика в это время хоронил овчарку.

Утром Платайс рассказал о ночном происшествии и сыну, и управляющему. Мика чуть не расплакался от жалости. Он не сомневался, что Чако убил какой-то бандит, собиравшийся ограбить дом. Управляющий тоже подумал о ворах. И только Платайс знал, что произошло.

Он не спал всю ночь, а когда рассвело, вновь вышел за ворота и осмотрел овчарку. Она была убита одним ударом ножа, убита натренированной рукой. Ещё ночью у Платайса мелькнула мысль: не семеновский ли филёр бродил у забора. Уж очень ловко и быстро расправился этот человек с сильной овчаркой.

Осмотрев на рассвете убитую собаку, Платайс опять подумал о том же. Неужели за домом установлена слежка? Неужели семеновцы пронюхали что-нибудь? Не связано ли это с Бедряковым?

Платайс присел на бревна и огляделся. Он хорошо знал приёмы наружного наблюдения. Основное правило требует, чтобы наблюдатель находился в таком месте, откуда все видно и в то же время сам он никому не виден. Таким местом могла быть колокольня. Это днём. Ночью с неё ничего не увидишь. Где шпик отсиживался по ночам? Не бродил же он все время вокруг забора! Это неосторожно, тем более что во дворе – собака. Он, вероятно, подошёл к забору, когда заметил огонёк в окне особняка. Но откуда он пришёл? Где прятался до этого?

Платайс поставил себя на место филёра и сразу же обратил внимание на ржавый железный кожух от круглой печки. Эта широкая труба лежала в канаве у дороги. Из неё виден и дом, и ворота. И в дождь там неплохо прятаться: сухим останешься.

Уверенный в своей догадке, Платайс дошёл до кожуха и заглянул внутрь. Никаких сомнений больше не оставалось. Туда кто-то втащил нёсколько досок, чтобы удобней было сидеть. Валялась груда окурков. Столько папирос за одну ночь не выкуришь. За домом уже следили нёсколько ночей. Значит, эта слежка никак не связана с Бедряковым. Он заходил только вчера. Почему же семеновцы установили этот тайный пост? Где допущена ошибка? Что вызвало их подозрение?

Мрачный вернулся Платайс в дом. Он пока ничего не решил, но твердо знал, что больше ни с Карпычем, ни с Лапотником ему встречаться нельзя. Он вынул донесение и сжёг его.

Напрасно Карпыч ждал утром у ворот. Вышел управляющий и сказал, что господин Митряев нездоров и никуда сегодня не поедет.

Хоронили Чако без Платайса. Ицко выкопал яму у брёвен и опустил в неё овчарку. Мика стоял рядом и всхлипывал не стесняясь. Девчонкам положено плакать.

– Не плачь, Мэри! – сказал Ицко, закапывая яму. – Он уже старый совсем. Он даже потемнел от старости. Помнишь – он же светло-серый был. Или тогда у вас другая собака жила?

Вкрадчивый голос управляющего насторожил Мику. Он вытер платком слезы.

– Ничего не другая! Эта же! Чако!… И шерсть у ней ничуть не потемнела!

– А хочешь я тебе новую собачку приведу?

– Ничего мне не надо! И не лезьте!

Мика топнул ногой и побежал к воротам, а Ицко разогнулся и пристально посмотрел ему вслед. И опять, как и всегда, в этих бегущих ногах, в широко размахивающих руках он почувствовал какую-то неуловимую фальшь. Что-то было не так. Но что? Сколько раз Ицко ломал над этим голову, но так и не мог понять, в чем проявляется эта фальшь. Он старался почаще встречаться с Мэри, ласково заговаривал с ней, а она обрывала разговор на полуслове, убегала и запиралась в тех комнатах, куда управляющему без вызова входить не положено. Он бы мог не посчитаться с запретом, но боялся. Хозяин обещал, закончив дела, хорошо с ним расплатиться. А в том, что приехал настоящий Митряев, управляющий почти перестал сомневаться. Если бы это было не так, подполковник Свиридов не стал бы ждать столько дней.

Утрамбовав ногами землю, Ицко закинул лопату на плечо и вернулся во двор. Только он закрыл за собой дверь и отнёс лопату во флигель, как по двору с грохотом покатилась переброшенная через забор пустая консервная банка.

Выйдя за ворота, Ицко долго грозил кулаком и ругал убегавшего прочь Трясогузку, а Мика, приплясывая и улыбаясь во весь рот, ворвался к отцу в кабинет.

– Все, папа! Кончилась беда! Была – и вся вышла!

Платайс неодобрительно посмотрел на сына.

– Ты плохо себя ведёшь, Мэри!

– Да нету его!

– Кого?

– Управляющего! Он во дворе… И этого, Бедрякова, тоже нету! Ура!

Платайс вскочил, до боли стиснул сыну плечи.

– Тихо!

Это было сказано таким тоном, что Мика сразу стал серьёзным.

– Нету, папа, Бедрякова, – повторил он.

– Куда он делся?

– Не знаю.

– А что ты знаешь?

– Мне сигнал дали, что беды больше нету!

– Кто?

– Тр…

– Тр… – дальше? – спросил Платайс и вдруг догадался сам: – Трясогузка?

Мика кивнул.

– И Цыган здесь?

– Да, папа, – признался Мика.

* * *

Ни Бедряков, ни филёр так не напугали Платайса, как это неожиданное появление в Чите Трясогузки и Цыгана. Что они там натворили с Бедряковым? Что вообще делают? Не их ли неосторожность привела к тому, что за домом Митряева установили слежку?

Мика успел рассказать, как он встретился с ребятами, как устроил их с помощью девчонок на работу, как сообщил Трясогузке о Бедрякове. А что они сделали с ним, он не знал.

Потом вернулся в дом управляющий, и больше разговаривать было нельзя. С укором и болью смотрел Платайс на сына и, взяв со стола карандаш, хотел написать ему горькие резкие слова, но сдержался. Сейчас лучше не наказывать Мику даже словами. Не время. Раз уж так получилось, надо выяснить все до конца.

– Мэри! – обычным ровным голосом сказал Платайс. – Сходи к Нине. Узнай.

Мика понял, у кого и что надо узнать. Понял он и то, что отец перестал сердиться. Окрылённый полетел он к церкви, а вернувшись, долго писал на листе все, что рассказал ему Трясогузка. Мика был в восторге и часто ставил жирные восклицательные знаки. Платайс стоял у него за спиной, читал, но в восторг не приходил. Конечно, ребята ловко все это подстроили, только не подумали, что будет дальше. А дальше будет допрос Бедрякова. И он обязательно назовёт фамилию своего влиятельного токийского знакомого Митряева, за которым и так уже установлена слежка.

Платайс сжёг исписанный лист и молча заходил по кабинету. Мика ждал, что отец похвалит его друзей, но вместо этого услышал:

– Иди поиграй, Мэри! Не мешай мне…

И он ушёл, не понимая, чем недоволен отец…

Недаром говорят: беды вереницами ходят.

Бродил, бродил Мика по дому. Делать нечего. Вздумал поиграть с Чако, но вспомнил: нету Чако! Ещё тоскливее стало. Присев у окна в спальне, увидел колокольню и позавидовал Трясогузке. До чего же хорошо быть мальчишкой! Брюки натянул, рубаху накинул – и порядок! Нигде не трёт, не жмёт, не стягивает! А подумал он об этом потому, что заныли ноги. Скинул Мика опротивевшие туфли и потёр пальцы с большими мозолями. Зачесалась и голова. Ничего удивительного! Походи-ка с волосами, связанными в дурацкий узел! В этом платье походи! Да резинки не забудь, чтобы чулки не поползли вниз, как шкура со змеи! Все трёт, и везде чешется!

И решил Мика истопить ванну. Не так ему хотелось помыться, как просто побыть без этой, как он называл про себя, сбруи. Куб нагрелся быстро. Наполнив ванну, Мика с наслаждением сдёрнул с себя платье и бултыхнулся в тёплую воду. Лежал минут пять неподвижно, потом намылил голову и не слышал, как мимо ванной комнаты прошёл управляющий.

Он прошёл ещё раз, вернулся, постоял у двери, ухватился руками за притолоку и, подтянувшись, заглянул в щель. Он увидел голого мальчишку. Это так его поразило, что он, опустившись вниз, прижался лбом к двери и простонал:

– Дурак я, дурак!

– А знаете, почему? – спросил сзади голос Платайса.

Ицко повернулся пружинисто, с кошачьей ловкостью, но в руке у Платайса был пистолет.

– Не надо! – предупредил он и закончил фразу: – Потому что излишне любопытны… Давно это с вами?

– С тех пор, как приехали вы, господин… Не знаю, как величать!

Платайс пожал плечами.

– Напрасное любопытство… Все было так хорошо! А теперь? Что мне с вами делать? Подскажите!

Ицко был не очень труслив. А когда он злился, то мог сойти и за храбреца. Сейчас он был зол. Надо же попасться как последнему глупцу!… А раньше – ещё глупее! Нужно быть слепым, чтобы не отличить мальчишку от девчонки!

– Я бы знал, что мне делать! – с угрозой ответил он.

– Вам легче! – вздохнул Платайс. – Впрочем что мы здесь стоим? В кабинете лучше… Вы пойдёте впереди, и очень прошу вас – без этих, без попыток.

– Умирать я не собираюсь!

– Вот и отлично. Значит, мы договоримся…

А Мика беззаботно плескался в ванне и так ничего и не слышал. Вымывшись, он снова влез в свою «сбрую», завязал волосы в тугой узел на затылке и пошёл к отцу.

Платайс, как показалось Мике, мирно беседовал с управляющим. Отец сидел за столом, а Ицко – в кресле у стола. Но послушать, о чем они говорят, не удалось.

– Не мешай нам, – сказал Платайс. – Я тебя позову.

Пришлось уйти, а в кабинете продолжался разговор, от которого Платайсу становилось все легче и легче. Эту беседу никак нельзя было назвать допросом. Платайс умел расспрашивать. Он даже у Митряева смог выпытать самые затаённые, глубоко запрятанные мысли и факты. С Ицко было проще. И все же этот разговор затянулся до вечера. Зато Платайс узнал со всеми подробностями и о встрече управляющего с подполковником Свиридовым, и об ответе на телеграфный запрос, посланный во Владивосток.

Положение прояснялось. Теперь было понятно, что слежка за домом – всего лишь предупредительная мера. Никакими конкретными фактами контрразведка не располагала. Ещё несколько спокойных дней – и подполковник Свиридов снял бы этот ночной пост у дома Митряевых.

Но по-прежнему главная опасность оставалась. Это Бедряков. И ещё предстояло тоже нелёгкое дело – освободиться от управляющего. Платайс посмотрел на собеседника, и тот понял, что сейчас решается его судьба. Злость у Ицко давно прошла, а с ней ушла и храбрость, но он старался не показывать страха.

– Без суда – не в ваших правилах! – произнёс он, с трудом заставляя себя не смотреть на ствол пистолета, лежавшего за чернильным прибором. – Я же понял, кто вы… Не имеете права!

– Имею! – твёрдо сказал Платайс. – Но вас пока не за что! – Он подчеркнул голосом это коротенькое «пока» и перебросил через стол лист бумаги. – Пишите!

Ицко, ни о чем не спрашивая и не возражая, написал под диктовку Платайса короткую записку: «Не ищите меня и Мэри, пока не распродадите все имущество. Мне – половину барыша, а я вам – дочь. Место обмена сообщу. Алексей Ицко».

МАСКАРАД ОКОНЧЕН

Как всегда, в девятом часу утра к воротам особняка Митряева подъехал Карпыч. Ждать ему не пришлось. Вышел сам Платайс.

– Садитесь, господин Митряев! – Карпыч снял шапку. – Эх, и прокачу! Беру недорого – везу быстро!

– Спасибо, Карпыч! Но мне сегодня ломовой извозчик нужен.

– Лапотник! – догадался старик. – Это можно. Прислать?

– И поскорей! Мусор надо вывезти… И подальше – за город.

Через час приехал на телеге Лапотник. Ворота были открыты, и он направил лошадь к крыльцу.

– Вас папа зовёт! – крикнул Мика из окна.

Лапотник вошёл в дом, а Мика наоборот – вышел во двор с куклой и стал играть у самых ворот, чтобы видеть всю дорогу.

Платайс с Лапотником вынесли какой-то длинный предмет, завёрнутый в старые половики, и уложили его в телегу.

– А если закричу? – послышалось из половиков.

– Вы же неглупый человек, – ответил Платайс. – И вилы рядом с вами лежат. Острые!… Зачем кричать?

Оставив связанного управляющего на телеге, они вернулись в дом. Здесь Платайс отдал Лапотнику деньги, тоже завёрнутые в какое-то тряпьё, и объяснил:

– Успел продать кое-что митряевское… Партизанам пригодятся. А это, – он вынул из тайника вновь написанное донесение, скрученное в небольшой шарик, – самое главное!

Они пожали друг другу руки, и Платайс почувствовал в его пальцах такую силу, что не смог скрыть удивления.

– Не рассчитал! – произнёс Лапотник и ухмыльнулся в бороду.

Подойдя к телеге, он бросил деньги на связанного управляющего и подвёл лошадь к большой куче мусора за флигелем. Поплевал на ладони, взял вилы и нагрузил порядочный воз. Спросил, пригнув голову к борту телеги:

– Хватит иль добавить?

– Иди ты!… – управляющий выругался замогильным голосом.

– Хватит! – решил Лапотник. – Ещё подохнет в дороге.

Он взялся за вожжи и выехал со двора. Мика закрыл за ним ворота и кинулся к дому, будто там должно произойти чудо. А все чудо состояло из груды старой рваной одежды, лежавшей в кабинете на диване.

– Переодевайся! – разрешил Платайс и улыбнулся, видя, с какой радостью сын стаскивает с себя платье.

– Ты жалеешь, что взял меня? – спросил Мика, натягивая дырявые широченные брюки, грубо подрезанные внизу ножницами.

– Об этом поговорим, когда вернёмся, – ответил Платайс и подумал, что начальник дивизии все-таки был прав.

Мика не смог стать безупречно похожим на девочку, потому и пришлось расстаться с ним. Разгадал Ицко, может разгадать и ещё кто-нибудь. Пусть лучше Мика снова станет мальчишкой. Со своими друзьями он не пропадёт – это уже проверено жизнью. И ещё одна мысль заставила Платайса ускорить расставание с сыном. Из-за Бедрякова могла произойти катастрофа. Так пусть хоть Мика уцелеет.

Переодевание заняло не больше минуты. Вместо нарядной, но угловатой и грубоватой девчонки в кабинете у стола стоял мальчишка-босяк с сияющими от радости глазами.

– Хорош! – похвалил Платайс. – Садись… Ты все запомнил?

– Наизусть!

Платайсу было жалко расставаться с сыном, хотелось приласкать его на прощанье, но он сказал нарочито сурово и сухо:

– Никаких собственных выдумок! Только то, что я сказал, – не больше! Так и передай своим дружкам! Ни одного шага без моего разрешения!

– А разве плохо с Бедряковым вышло? – вспомнил Мика.

– Не знаю, – ответил Платайс. – Хвалить не буду. Это дело не окончено. Как оно ещё повернётся?…

– Да его уже, наверно, кокнули за листовки! – вырвалось у Мики.

– Не так все просто! – возразил Платайс и встал. – Пора, сынок! – Он прижал Мику к себе. – Будь умницей!… Скоро холода настанут – не простынь. – Платайс поцеловал сына и долго смотрел ему в глаза, точно хотел запомнить навсегда. – Уйдёшь через полчаса после меня!

Он широко раскрыл дверь сейфа и вышел из кабинета, прихватив с собой платье, туфли и все, что осталось от маскарада.

Мике было радостно и тревожно. Больше радостно. Он подрыгал ногами, не чувствуя на них ни туфель-колодок, ни чулок. С непривычной лёгкостью помахал руками, не обтянутыми надоевшим шёлком. Тряхнул головой

– волосы разлетелись, как им хотелось. Он тихо рассмеялся, представляя, как явится к своим друзьям и как они удивятся, увидев прежнего Мику.

Потом он подошёл к окну, чтобы проводить отца. По двору шагал офицер, а Платайс стоял на крыльце. И Мика услышал разговор, от которого его радость померкла.

– Доброе утро, господин Митряев! – приветливо сказал офицер. – Боялся, что придётся вас будить!

– Я встаю рано, – ответил Платайс. – С кем имею честь?

– Адъютант подполковника Свиридова!

– О-о!… Разведка!

– Контрразведка! – поправил его офицер.

– Эти тонкости не для меня! – улыбнулся Платайс. – Впрочем, в любом случае – я к вашим услугам. Прошу! – он отступил от двери, приглашая офицера в дом. – Рад гостю!

– Спасибо, но… разрешите в гости прийти в другой раз… У нас произошла одна история… Короче – подполковник Свиридов просит вас приехать!

– Сейчас?

– Коляска – у ворот!

Мика видел, как отец, улыбающийся и спокойный, сел в коляску с офицером. Солдат-ездовой погнал лошадь.

Что-то оборвалось внутри у Мики. Мыслей было много, но все обрывочные, бестолковые, суматошные. Они, как насмерть перепуганные цыплята, суетились и толкались, мешая друг другу. Вежливый тон разговора не обманул Мику. Ему хотелось немедленно предпринять что-то, но что? Хотелось бежать куда-то, но куда? Позвать кого-то, но кого и зачем? Ему казалось, что все пропало, погибло. Злое и бессильное отчаянье охватило его. Взорвать бы, уничтожить семеновцев до единого! Подпалить бы этот город со всех сторон! «Подпалить! Подпалить!» – про себя повторял Мика, чувствуя в этом слове какую-то надежду.

На этой наивной мальчишеской мысли и остановилась карусель в его голове. Запалить этот проклятый дом! Нет! Дом нельзя! А флигель можно!… Мике представилось пламя до небес, дым на всю Читу, шум, переполох, бегущие в страхе люди… Неужели отец не воспользуется этой паникой? Не может быть! Он умный! Он смелый! Он догадается!…

Подполковник встретил Платайса с большим почтением: встал из-за стола, подвёл к дивану и сам сел рядом, подчёркивая этим неофициальный характер предстоящего разговора.

Платайс был спокоен, потому что подготовился к самому плохому – к провалу. Если Бедряков назвал фамилию Митряева, то подполковник, конечно, воспользуется такой отличной возможностью ещё раз проверить токийского богача, который почему-то вызвал подозрение у своего управляющего. Свиридов ничем не рисковал. Стоит устроить очную ставку – и все решится. Если Бедряков узнает Митряева, подполковник извинится за беспокойство. Если не признает – тем лучше! Платайс предвидел такой ход и знал, что в этом случае ему останется лишь одно: успеть с толком разрядить свой пистолет.

– Я слышал, что вы завершаете свои дела в городе? – сказал подполковник.

– В городе – да, – ответил Платайс. – Но у моего брата оказался склад и на станции Ага. Кровельное железо. Никак не могу найти покупателя!… Прошу вас поверить – ни одного лишнего дня я здесь не пробуду… Мне понятно, что вас тревожит: город прифронтовой, посторонний человек – помеха и лишняя вам забота!

Подполковник высоко поднял брови.

– Мне?

– Может быть, я и ошибаюсь, – произнёс Платайс. – Но вы сами показали осведомлённость в моих делах, а всякая осведомлённость требует затраты определённого времени.

– Вы преувеличиваете! – рассмеялся подполковник. – Никакого времени! Обычное чисто формальное ознакомление!

– Но это формальное ознакомление, – улыбнулся Платайс, – стоило жизни моей овчарке.

Подполковник отшатнулся, но понял, что разыгрывать удивление – глупо.

– Проверю! – произнёс он бархатистым баритоном. – А вас я все-таки не отпущу! Даже когда все дела закончите – не отпущу… без хорошего дружеского ужина!

– Заранее примите моё приглашение! – любезно сказал Платайс. – День уточню попозже.

– Приятно иметь дело с таким человеком! – воскликнул Свиридов и доверительно положил свою руку на руку Платайса. – А теперь разрешите по существу… Напоминает ли вам что-нибудь фамилия Бедряков?

«Начинается!» – подумал Платайс и сделал кислое лицо.

– Напоминает… В среду мне предстоит скучная встреча с этим господином.

– Почему же скучная?

– Человек он… Как бы вам сказать? – Платайс помолчал, потом махнул рукой: – Вам можно!… И даже нужно, наверно!… Он торгует опиумом. А я, знаете, не люблю грязное ремесло!

Подполковник вздохнул, погладил усы.

– Понимаю вас… И все же, раз уж начали, позвольте до конца… Этот Бедряков попал в непонятную, в какую-то нелепую историю… Но мы готовы отпустить его под ваше поручительство. Он сам об этом просит. Вот письмо. Прочитайте, пожалуйста… Его почерк?

– Почерка его я не знаю, – ответил Платайс и прочитал письмо.

Бедряков слёзно умолял Митряева заступиться ради их старого знакомства. Клялся, что листовки ему подсунули какие-то негодяи. Письмо заканчивалось так: «Ваше высокое поручительство спасёт меня и сделает верным рабом до гроба».

Платайс долго не отвечал подполковнику, перебирая в уме возможные варианты и стараясь выбрать самый лучший.

– Хочу уточнить, – произнёс Свиридов, видя его затруднение. – Речь идёт не о коммерческом лице Бедрякова. В этом смысле, уверен, и мать родная за него не поручится. Речь идёт о его политической благонадёжности.

Платайс нерешительно вертел в руках письмо Бедрякова.

– Для меня – это тесно связанные понятия. Он живёт торговлей опиумом. Почему ему не поднажиться на листовках?

– Но кто их купит?

– Ему могли заплатить за распространение.

Это предположение заставило подполковника рассмеяться вполне искренне.

– Я сказал какую-нибудь глупость? – догадался Платайс.

– Просто вы не знаете большевиков!

– Согласен, но…

– Нет, нет! Это невозможно! – Свиридов перестал смеяться. – Итак, отказ?

– Безусловно!

– Тогда – лично моя просьба…

Понимая, что последует за этим, Платайс незаметно напрягся, подтянул ноги поближе к дивану, чтобы вскочить в любой момент.

– Я её выполню с удовольствием!

Подполковник склонил голову набок и просительно, почти умоляющим взглядом ощупал лицо Платайса.

– Взгляните на него!… На Бедрякова. Тот ли это человек?… Его сейчас приведут.

– Пожалуйста! – воскликнул Платайс с таким облегчением и с такими чистыми радостными глазами, что Свиридов подумал, стоит ли затевать эту комедию, разве не видно, что это настоящий Митряев, которому нечего бояться ни контрразведки, ни Бедрякова.

И все-таки подполковник, вероятно, приказал бы привести арестованного. Но с улицы долетели тревожные выкрики. Надсадно ударил и зачастил пожарный колокол.

– Что такое? – Свиридов недовольно поморщился и, перегнувшись через спинку дивана, посмотрел в окно. – Дым!

Платайс тоже повернулся к окну.

– Пожар, кажется…

– Пожар! – крикнул, вбегая в кабинет, адъютант Свиридова. – И говорят… – Он как-то по-особому взглянул на Платайса. – Говорят… ваш дом, господин Митряев!

– Что-о? Не может быть! – подполковник распахнул окно и выглянул, но ничего, кроме далёкого дыма, не увидел.

А Платайс покачнулся, схватился руками за голову.

– Деньги! Мои деньги! – пролепетал он помертвевшими губами и ринулся из кабинета, удивляясь счастливой случайности, которая пришла ему на помощь.

– Коляску возьмите! – крикнул ему вслед подполковник и приказал адъютанту: – Посадите его в коляску! И помогите – соберите солдат с вёдрами!

Офицер побежал за Платайсом, а Свиридов остался у открытого окна. На улице происходило что-то непонятное. Дым виднелся далеко справа, а люди и здесь суетились, метались и кричали, словно пожар был совсем рядом. Потом все бросились врассыпную. Часовые, охранявшие дом контрразведки, побежали в ближайший переулок. У подполковника мелькнула мысль: не ворвались ли в Читу партизаны? Но выстрелов не было. Слышался приближающийся грохот колёс, дикий перезвон и трубный яростный рёв.

Свиридов вышел на крыльцо.

По узкой улице мчалась обезумевшая тройка лошадей, запряжённых в длинную пожарную линейку. Все в пене, кони задирали головы, ржали и неслись с такой скоростью, что тяжёлый экипаж подпрыгивал, как игрушечный, а колокола, прикреплённые к деревянным стойкам, и ведра, висевшие на крюках, трезвонили на всю Читу. Пожарников на линейке не было. Вожжи волочились по земле. А сзади в клубах пыли, поднятой колёсами, бежал слон. Он остервенело размахивал хоботом и, прихрамывая, гнался за трезвонящим экипажем, приняв его за врага, увешанного свернувшимися в клубок змеями пожарных рукавов.

Напротив дома контрразведки вожжи зацепились за врытую у ворот тумбу и натянулись. Коренник, скаля жёлтые зубы, резко бросился влево, увлекая за собой пристяжных лошадей. Хрустнули и сломались оглобли, полетели разорванные ремённые постромки. Линейка с грохотом подмяла под себя забор, врезалась в сарай и остановилась.

На секунду наступила тишина. Но слон был уже рядом. Он настиг своего врага. Затрещали доски забора под его ногами. Забренчал колокол, вырванный хоботом вместе со стойкой. Взвился в воздух пожарный рукав. Заскрежетали ведра. Слон бросал их под ноги и превращал в железные лепёшки.

Подполковник опомнился и выхватил пистолет, но, взглянув на громаду слона, не выстрелил.

– Часовые! – крикнул он.

Никто не ответил. Многие солдаты впервые видели слона и попрятались от страха.

А слон продолжал крушить пожарную линейку.

– Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте – услышал подполковник.

К крыльцу подскакал на статной холёной лошади какой-то бритоголовый человек в ермолке.

– Не стреляйте! Умоляю! – повторил он, спрыгивая на землю. – Это же тысячи! Многие тысячи!

– Цирковой? – спросил Свиридов.

– Так точно! – заторопился человек, боясь, что подполковник передумает и выстрелит в слона… – Сегодня приехали… Он смирный!… Но в дороге цепью натёрло ногу… Рассердился! А тут пожарники! Звон-перезвон!…

– Забирайте его! – сердито приказал Свиридов, кивнув на слона, который тужился перевернуть линейку.

– Оло! Оло! – закричал человек, боязливо подступая к задним ногам слона.

Подполковник с любопытством ждал, что будет дальше, но вдруг лицо его изменилось. Он вспомнил, что в этом полуразрушенном сарае был заперт Бедряков. Держась подальше от слона, который начал успокаиваться, Свиридов подошёл к противоположной стене сарая, где находилась дверь. Её заклинило перекосившимися досками. Подполковник отодвинул засов и с трудом вырвал дверь из гнёзда.

Бедрякова в сарае не было. Когда слон выдернул бревно из развороченного линейкой угла, в стене образовалась большая дыра, и Бедряков сумел выползти наружу. Это он сделал от страха. Сарай мог завалиться и придавить его. Но оказавшись на свободе, Бедряков решил, что глупо самому возвращаться в руки контрразведки. На поручительство Митряева он не очень рассчитывал, а на правосудие семеновцев – тем более…

Деревянный флигель пылал весело и ярко. С колокольни было видно, как упругое пламя вырывалось из окон, точно внутри горел гигантский примус.

– Керосину плеснул? – поинтересовался Трясогузка.

Мика не ответил. Перевесившись через перила, он смотрел не на пожар, а на дорогу, по которой увезли отца. А там, внизу, от окраинных домов бежали люди с вёдрами, с баграми, с лестницами.

Трясогузка уже все знал и понимал, куда смотрит и кого ждёт Мика. Командир обнял друга за плечи.

– Ты не думай… Твой батя знаешь какой? Да он и без пожара выкрутится!

Но Мика так ничего и не сказал, пока не увидел ту же самую коляску, на которой увезли отца. Тот же солдат-ездовой нахлёстывал гнедую лошадь. Сзади сидели отец и офицер, который приходил утром.