Текст книги "Полыновский улей"

Автор книги: Александр Власов

Соавторы: Аркадий Млодик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Ну вот, видишь! – с облегчением произнесла Катя.

Обедал Чиркун один. Разогрел суп и жареную картошку, которую приготовила утром перед уходом на работу Сережина мать.

После обеда Чиркун посидел у окна, наблюдая за лохматыми тучами, проносившимися низко над городом, а потом прилег и заснул под беспрерывный посвист ветра. Ему приснился пожар, били какие-то колокола.

Вскочив с кушетки, он с беспокойством оглядел комнату, затем побежал на кухню. Но и там все было в порядке. Чиркун так бы и не понял, что встревожило его. Но с улицы вторично долетели лихорадочные удары колокола пожарной команды. «Где-то горит!» – подумал Чиркун и выскочил во двор.

На город надвигалась беда. Люди уже выбежали из домов и метались из стороны в сторону. Из канализационных люков растекалась по мостовой вода. Пожарники выехали спасать людей не от огня, а от воды. Нева наступала на город. Над крышами и по улицам остервенело метался ветер.

Чиркун никогда не видывал наводнения. Он растерялся и, сам не зная зачем, побежал к Неве. Порой ему казалось, что он еще спит и видит все это во сне. Но под ногами захлюпала вода. Он остановился, по старой привычке присел на тумбу, поджал ноги и с затаенным дыханием огляделся.

Вокруг в надвигавшихся сумерках бежали по воде люди, тащили узлы, сундуки. На лестницах что-то гремело и падало. Жители нижних этажей переносили наверх домашний скарб.

А вода все прибывала быстро и неудержимо. Чиркун уже не сидел, а стоял на тумбе. Прислонясь спиной к стене, он смотрел на превратившуюся в канал улицу и не шевелился от страха.

* * *

Нева вышла из берегов и на Васильевском острове, и на Петроградской стороне. Даже на Невском всплыла торцовая мостовая.

На одной из улиц, прилегавших к этому проспекту, стояла извозчичья пролетка. Какие-то женщины в черных платках суетливо грузили на нее небольшие ларцы и свертки. Когда погрузка закончилась, из подъезда торопливо вышел монах. Не глядя ни на кого, он мелко перекрестил согнувшихся в поклоне женщин, приказал извозчику:

– Трогай с богом! Да побыстрей!..

Но тут с противоположной стороны улицы к пролетке бросилась женщина. Это была Марфа Кузьмина. Она узнала монаха. Тогда – в день несостоявшегося из-за Чиркуна чуда – он вел старца.

– Отец святой! – завопила Марфа. – Спаси ради Христа деток моих!

– Бог поможет! – ответил монах.

– Одни они остались! – причитала Марфа. – Вознеси господу нашему молитву свою! Пусть отведет беду от деток безвинных!

– Надейся! Надейся и не ропщи! – нетерпеливо проговорил монах, пытаясь выдернуть полу из рук Марфы. Но женщина вцепилась крепко.

– Помолись, батюшка! – со слезами просила она. – Помолись сейчас!

Монах рассвирепел.

– Отцепись, глупая баба! – прогремел он басом и толкнул извозчика в спину.

Пролетка тронулась. Женщины в черных платках исчезли. Лишь Марфа продолжала стоять посреди улицы. Она не спускала глаз с пролетки, увозившей монаха с ларцами и узлами подальше от взбунтовавшейся Невы.

Марфу привел в себя чей-то грубоватый голос.

– И верно, глупая ты баба! – произнес дворник. – Чего стоишь – беги к детям! Беги, говорю!

– Куда бежать-то? – спросила Марфа. – Они на Васильевском. Туда и вплавь нонечь не доберешься... Одна надежда – на бога!

– Дура! На людей надейся!.. По городу спасательные команды разосланы – спасут и твоих детишек...

* * *

Чиркун не знал, сколько времени простоял на тумбе. Из оцепенения его вывел детский плач. Он вспомнил плакавшую утром Раю и темную лестницу, ведущую в полуподвал.

«Утонут», – с ужасом подумал мальчик и прыгнул в черную холодную воду. Широко размахивая руками, он побежал к дому. Вода мешала. Одежда сразу намокла до пояса, но он все бежал и бежал вперед.

Двор Сережиного дома превратился в озеро. Вода уже перехлестнула через каменную ступеньку у входа на лестницу и, булькая, вливалась в коридор. Окна полуподвального этажа сантиметров на пятнадцать возвышались над землей. Вода достигла рам и коснулась нижнего обреза стекла.

Подбежав к дому, Чиркун заглянул в одно из подслеповатых маленьких окошек и крикнул:

– Дашка!.. Дашка!

На втором этаже распахнулось окно и кто-то крикнул оттуда:

– Никого там нету! Их утром мать увезла...

«Как же увезла? – подумал Чиркун. – Я же слышал – Райка плакала...» Ничего не сказав, он вошел на темную лестницу и стал ощупью спускаться в подвал. Вода бойко бежала вниз по ступеням. В темноте ее плеск был оглушительно громким. Чиркуну казалось, что он спускается на дно колодца. Но он продолжал шагать со ступеньки на ступеньку, пока не почувствовал под ногами цементный пол подвала.

Мальчик остановился и хотел снова позвать Дашу, но тут же вспомнил, что глухонемая не услышит.

– Ра-я-а! – позвал он.

Сквозь бульканье бегущей по лестнице воды долетело чуть слышное всхлипыванье, а потом знакомый плач. Перебирая руками по стене, Чиркун побрел по воде к двери и услышал испуганное мычанье Даши. Впереди вспыхнула спичка, осветив стоящую в дверях смертельно испуганную девочку.

– Не бойся! – крикнул Чиркун и снова вспомнил, что Даша ничего не слышит. Тогда он протянул к ней руки и заставил себя улыбнуться. – Не бойся! – повторил он, стараясь придать лицу самое ласковое выражение.

Но Даша будто не видела его. Она смотрела на водопад, бурно сбегавший по ступенькам лестницы. Спичка догорала. Девочка перевела взгляд на потухающий огонек, глаза ее совсем округлились от ужаса. Она покачнулась. Чиркун подхватил ее и поволок к выходу. А сзади в темноте подвала, захлебываясь от крика, плакала Рая...

* * *

Пионерский сбор был прерван. Ребят выстроили по тревоге, и они всей школой побежали на табачную фабрику помогать рабочим спасать от наводнения бумагу и табак. Пионеры не ушли с фабрики, пока не опустели склады.

К вечеру откуда-то появились лодки. Сережин отец – мастер гильзонабивного цеха – подогнал к красному уголку лодку и погрузил все Катино звено. Подталкиваемый шестами, ялик миновал фабричные ворота.

Ребята сидели усталые и задумчивые. Они смотрели по сторонам и не узнавали знакомые места. Васильевский остров принял фантастический вид. Электричество потухло. Линии и проспекты превратились в бурные реки. Безмолвными громадами стояли темные дома. Редкие огни факелов и фонарей зловеще отражались в черной воде.

В пылу борьбы с наводнением никто из пионеров не думал о собственном доме. Зато сейчас все вспомнили о своих квартирах и вещах.

А течение, будто насмехаясь над ними, несло навстречу лодке то полосатый пружинный матрац, то перевернутый вверх ножками стул, то дверь, сорванную водой с петель...

Все пионеры из Катиного звена жили не ниже второго этажа. Это успокаивало. Ребята видели, что вода не поднялась так высоко. С родителями тоже ничего не могло случиться. И тогда вспомнили о Чиркуне.

Первая заволновалась Катя.

– А что с ним может быть? – сказал Сережин отец. – Сидит небось у окна да на воду, смотрит.

Но это предположение никого не успокоило. Только сейчас пионеры по-настоящему почувствовали, какую ответственность взяли они на себя, приютив беспризорника.

Не сговариваясь, ребята усиленно заработали шестами, и лодка полетела к Сережиному дому...

Все трое – Чиркун, Даша и Рая – были на кухне. Даша в широком фланелевом халате стояла у горевшего примуса и развешивала над огнем свою одежду. Рая сидела на полу. Чиркун кормил ее с ложечки размятым картофелем.

За этим мирным занятием и застали их ребята.

Чиркун смутился.

– Чуть не утопли, – объяснил он, виновато глянув на Сережиного отца. – Дашка спала, ничего про наводнение не слышала... Вот и пришлось мне их... В подвале, там некуда – вода... Может, что не так?

Чиркун вторично посмотрел на Сережиного отца. Тот шагнул к нему, схватил за плечи, прижал к себе.

– Так, сынок! Все правильно!..

Ребята бросились к Чиркуну, а на лестнице раздался протяжный отчаянный вопль, прерываемый причитаньями.

– Детушки мои!.. Оставила вас на погибель... Господи, за что такое наказание?..

Катя распахнула дверь и крикнула в темную глубину лестницы:

– Тетя Марфа! Живы девочки – и Даша, и Рая!.. Сюда подымайтесь!..

* * *

К углу большого дома подошли двое рабочих: один с рулеткой, другой с ведром и кистью. На стене появилась жирная ярко-красная черта.

Рабочие пошли дальше, а из-за угла показался Чиркун, на шее алел галстук.

Сегодня утром его приняли в пионеры.

Он заметил красную черту на доме, но не понял, что это такое. Подошел поближе, подумал и наконец догадался: красная полоска указывала уровень, до которого дошла вода.

Бывший беспризорник долго смотрел на черту. И снова перед глазами ожили картины наводнения: полузатопленный подвал, бледное, освещенное спичкой лицо Даши... Потом почему-то припомнились более отдаленные события. Во время беспризорной жизни тоже было немало переживаний.

Но все это осталось позади.

Чиркун смотрел на красную черту, и ему казалось, что именно она отгородила его от прошлого.

НЕХОЖЕНЫМИ ТРОПАМИ

С каждым годом крепла и богатела Советская Россия. Росла индустриальная мощь страны. Пионеры не остались в стороне от общенародного дела. В годы первых пятилеток красный галстук алел на стройках и в цехах – везде, где помощь пионеров была необходимой и полезной.

На село пришел первый трактор. Железный конь не хотел признавать узкие полоски полей. Подавай ему простор колхозных нив! Кулаки пытались помешать новой жизни, но основная масса крестьян одобрила коллективизацию.

В классовой битве, разгоревшейся на селе, участвовали и пионеры – верные друзья железного коня.

НА СТАРОМ ЖАЛЬНИКЕ

Новость облетела всю деревню. Бабы собирались у колодцев и судачили, прикрыв рты углами головных платков, кивали головой в сторону стоявшей на отшибе избенки.

Старая изба принадлежала Ефимихе. Жила старуха одиноко; часто, на зависть односельчанам, получала денежные переводы от сына, ждала его в гости каждую весну и наконец дождалась. Он приехал вечером. И не один – привез старухе внука. Сразу же объявил, что прибыл не в гости, а навсегда останется в деревне.

Ефимиха вытерла счастливые слезы.

– Как знаешь, сынок. Я тебе завсегда рада! А только не прогадай – плохо у нас. У вас там в городе одно – Советы, а у нас другое – будто и не двинулись мы к новой-то жизни! Соловей и Троицын поедом едят...

– Это кто? Кулаки? – с наивной прямотой спросил Савка и посмотрел по очереди на отца и бабку.

– Как хошь зови, внучек! – ответила старуха. – А только все в долгах у них ходят.

– Ну, мы с батей их быстро!.. – крикнул Савка и, не ожидая, когда растроганная бабка пригласит их в избу, юркнул в темные сени.

И полетел по Атитеву слух, что сын Ефимихи приехал недаром, что прислан он из города с особыми документами и будет «делать» в деревне колхоз.

Другой слух пошел по Атитеву чуть позже. Болтали, что минувшей ночью из речной омутины, прозванной жальником, доносился протяжный колокольный звон. Омут пользовался дурной славой. Старики рассказывали, что в далекие времена окрестные села были захвачены Литвой. Пришельцы сняли с церквей колокола и утопили их в омуте. Будто бы с тех пор перед бедой гудят колокола из-под воды, предупреждая об опасности. Нашлись люди, которые уверяли, что слышали колокольный звон совсем недавно – лет десять назад, как раз накануне большого пожара, целиком спалившего соседнюю деревню.

– Ждите и сейчас горя! – говорили в Атитеве и многозначительно поглядывали на избу Ефимихи. – Колокола зря не загудят!

Слух этот дошел и до Петра Ефимова, который действительно был прислан в родную деревню, чтобы организовать колхоз. О страшных колоколах рассказала сыну старая Ефимиха. Рассказала и всплакнула, увидев, как он нахмурил брови.

– Накличут они беду на твою головушку! – всхлипывала она.

– Кто они? Колокола? – с улыбкой спросил Петр.

– Соловей да Троицын! – ответила мать. – Это они слух пустили... А колокола что – они спокон веков народные. Их пужаться нечего!

Заметив, что отец с бабкой о чем-то шепчутся, Савка сунулся было к ним, но старуха ловко повернула его назад.

– Иди, иди! Любопытный больно! Вот привешу легонькую! – с напускной строгостью сказала она и погрозила ухватом.

– Ничего себе легонькая! – усмехнулся Савка и убежал из избы.

У него был удивительно компанейский характер. Стоило ему в совершенно незнакомом месте покрутиться хотя бы полчаса, как он успевал обзавестись дружками и приятелями. В деревне Савка никогда не жил. Но и здесь он не растерялся. Ефимиха еще не закончила свой разговор с сыном, а Савка уже впопыхах влетел в избу и сообщил, что идет с ребятами ловить «курицей» рыбу.

Новые Савкины знакомые поджидали его у дикой яблони, приносившей такие кисло-горькие плоды, что даже среди прожорливых мальчишек не было желающих полакомиться ими.

– Ну, я готов! – крикнул Савка, подбегая к двум паренькам лет по тринадцати, в одинаковых, неопределенного цвета рубахах, в коротких потрепанных брючонках, из-под которых торчали замурзанные, в трещинах и царапинах, босые ноги.

– Пошли за «курицей»! – сказал один из них, скептически оглядывая синюю Савкину рубашку и новые ботинки.

Занятый мыслями о таинственной «курице», Савка не заметил их взглядов и спросил:

– А где она, «курица»?

Что это за «курица» и как с ее помощью можно ловить рыбу, он не представлял, но и виду не подал.

– Известно где – у Миньки Троицына! Даст ли еще... Он знаешь какой? Весь в отца – жила! Не даст – и все!

– А разве у других нет «куриц»?

Ребята посмотрели на Савку, как на чудака. Тот, которого звали Павлухой, сплюнул и нехотя пояснил:

– «Курицу» и за десять червонцев не купишь... Всего на деревне их две штуки – у Миньки Троицына да у Ваньки Соловья!

– Ну и пусть две! – возразил Савка. – Разве мало? Вон у нас в пионерском отряде всего один баян был – и то хватало! Мы очередь установили – одну неделю в первом звене играли, а вторую – в другом. Так и с «курицами» можно! Созвать отряд и постановить! А этому Миньке всыпать, чтобы не жадничал!

Выслушав Савку, Павлуха фыркнул и подтолкнул локтем приятеля.

– Кузь, что это он городит?

Ребята переглянулись.

– Ты откуда свалился? – презрительно спросил Кузька. – У нас никаких пионеров нету. Мы о них только от учительки слыхали... А Миньке попробуй всыпь! Потом с голодухи сдохнешь! Зимой-то хлеб кончится – к кому пойдешь? К Минькиному батьке – Троицыну! Он кукиш тебе даст да еще облает!

– Эх, деревня, деревня! – сокрушенно отозвался Савка и по-отцовски нахмурил брови. – Значит, и пионеров у вас нет?.. А про колхоз знаете что-нибудь?

– Хватит болтать-то! – одернул его Павлуха. – Пришли уже! Хочешь рыбку есть – прикуси язык!

Они остановились у большого, обшитого тесом дома с игривыми завитушками на заборе. Смазанные петли калитки не скрипнули, когда ребята вошли во двор. Павлуха осторожно стукнул косточкой пальца в окошко и негромко крикнул:

– Минь! Выдь на минутку!

Минька высунулся из окна. Не обращая внимания на Павлуху с Кузькой, он уставился на Савку. С минуту они смотрели друг на друга. Потом Минька перевел взгляд на Павлуху.

– Чего тебе?

– Дай «курицу» на часок! Мы не изорвем...

– Втроем бродить будете? – спросил Минька. – С этим? – Он вновь посмотрел на Савку. – Чей это?

– Так это ж Ефимихин! – ответил Павлуха.

– А-а-а! – насмешливо протянул Минька и вдруг отрезал: – Не дам!

Дальше произошло что-то непонятное. За стеклом в избе скользнула тень, голова Миньки дернулась вниз, точно ему шлепнули по затылку. Его лицо скривилось и пропало. Показалась широкая и какая-то плоская физиономия Минькиного отца – Троицына. Он елейно улыбнулся и скороговоркой высоким голоском заговорил:

– Сейчас, ребятушки, пойдете! Рыбка – она хороша! И Минька пойдет...

Окно захлопнулось.

– Что это с ним? – удивленно спросил Кузька. – Подобрел больно. Сам «курицу» дал!

– Это он из-за него! – догадался Павлуха и посмотрел на Савку. – Знаю, чего хочет: подошлет Миньку, чтобы про колхоз все выведать!

Савка усмехнулся.

– А что выведывать? Отец собрание соберет – всем сам расскажет. Никаких секретов в этом деле нет!

С крыльца сбежал Минька. Он распахнул дверь сарая и небрежно бросил:

– Подымайте!

Кузька с Павлухой поспешно вошли в сарай и вынесли во двор «курицу». Савка разочарованно заморгал глазами. Это была сеть. Правда, она отличалась от других сетей своим устройством. Прикрепленная посередине к центральному шесту, она свободно расходилась в обе стороны, образуя крылья, привязанные к двум боковым шестам. Из-за этих крыльев ее и называли в деревне «курицей».

– Айда! – скомандовал Минька.

Кузька с Павлухой взвалили сеть на плечи. Минька прихватил пустую корзинку и пошел рядом с Савкой.

– С «курицей»-то бродил? – спросил Минька.

– Нет, допустим! А что? Не дашь, может быть? – резко ответил Савка.

Кузька оглянулся и скорчил Савке страшную гримасу – молчи, мол!

Павлуха прибавил ходу. Ребята боялись, что Минька разозлится и прикажет возвращаться.

– И не дал бы... – недружелюбно проворчал Минька.

Разговор не клеился. Молча дошли до реки. Молча залезли в воду. И только, когда первый небольшой окушек попался в «курицу», ребята оживились и забыли о чуть не разгоревшейся ссоре.

– Ты крепче ко дну прижимай! – покрикивал Минька, и Савка послушно исполнял приказ, не чувствуя ни холодной воды, ни острых палок, сучьев и камней, попадавшихся под ноги.

Савка брел по реке с центральным шестом. Кузька и Павлуха были на крыльях. Они перегораживали сетью маленькие речные заливчики, а затем сходились, толкая перед собой крылья. В этот момент Савка должен был со всей силой нажимать на шест, чтобы сеть не отрывалась от дна. Крылья соединялись, образуя большой черпак. Савка поднимал шест и вместе с ним всю сеть. Рыба оказывалась в ловушке. Со смехом и радостными возгласами ее выбрасывали на берег. Минька хищно кидался на добычу, ловко – с хрустом – ломал рыбинам головы и укладывал в корзину. В воду он не лез.

Сначала рыбешка попадалась мелкая. Но вот в сети забился порядочный щуренок. А на пятом заходе, когда ребята обложили широкую канаву, языком вдававшуюся в берег, Савка увидел, что около его шеста под водой стоит большая щука. Она чуть поводила плавниками и будто всматривалась в сеть, выискивая лазейку.

– Сходитесь! Сходитесь! – завопил Савка.

Ничего не спрашивая, по голосу определив, что Савка видит большую рыбину, ребята стали сближать крылья. Вязкое дно мешало двигаться. Но они, пыхтя, продирались с сетью сквозь гущу кувшинок. А щука все стояла почти неподвижно. Она взыграла только тогда, когда Савка выдернул из воды шест и сеть прикоснулась к рыбьему брюху. Взбив хвостом фонтан воды, щука бросилась в сторону.

На берегу бесновался Минька. Он что-то орал охрипшим от волнения голосом. Но ребят не нужно было подгонять. Бросив крылья, они плашмя попадали на сеть, растопырив руки. А Савка сел на вязкое дно и лихорадочно перебирал под водой тугие перепутанные нити.

Несколько секунд слышалось прерывистое взволнованное дыхание трех открытых ртов. Над водой виднелись только раскрасневшиеся лица и выпученные глаза. Наконец Павлуха окутал сетью скользкую голову щуки. Схватив ее под жабры, он приподнялся. Из воды показалась хищная, широко разинутая пасть.

– Не упустите! Только не упустите! – молил с берега Минька. –С «курицей»! С «курицей» тащите ее!

Ребята подхватили сеть и все вместе, мокрые, грязные по уши, но счастливые вылезли на берег.

После такой удачи ловля пошла еще веселее. Намокшая тяжелая «курица» казалась совсем легкой, а вода – теплой, как в бане. Даже вязкое илистое дно будто перестало засасывать ноги. Часа четыре рыбачили ребята. И, наверно, они бы еще не скоро вылезли из воды, если бы не подошли к крутому изгибу реки. В этом месте она расширялась и обтекала высокий мрачный холм, поросший вереском и старыми соснами.

– Все! Вылазь! – скомандовал Минька.

– Почему? – спросил Кузька и оглянулся. Увидев холм, он добавил, пугливо перейдя на шепот: – Ишь куда принесло!..

Павлуха тоже притих и поспешно выволок сеть на берег. Один Савка ничего не понимал.

– Чего вы?

– Жальник! – тихо ответил Павлуха. – Нечисто тут! Тикать надо!

Кузька с Павлухой подхватили «курицу» и зашлепали босыми ногами по прибрежной тропинке. Минька с корзиной, полной рыбы, спокойно пошел сзади. Савка на скорую руку выжал брюки и рубашку, поморщился, увидев, в каком они состоянии, и стал догонять ребят. Только сейчас он почувствовал холод и с завистью посмотрел на сухую Минькину одежду.

Кузька с Павлухой были такие же мокрые и грязные, как Савка, даже, пожалуй, еще хуже, потому что с «курицы» текла на их плечи рыжеватая илистая жижа.

Савка сердито столкнул Миньку с тропинки, обогнал его и подхватил холодную мокрую сеть, чтобы помочь ребятам. Так они и дошли до того места, где первый раз влезли в воду. «Курицу» расправили на берегу, на солнцепеке. Кузька с Павлухой пошли к реке мыться, а Савка уселся рядом с корзиной, из которой Минька вынимал и раскладывал рыбу на две кучки.

Савке очень не хотелось начинать с ним разговор, но таинственный жальник не давал ему покоя.

– Чего испугались? – спросил он.

Минька ухмыльнулся и, похлопывая щучьим хвостом по голенищу сапога, ответил:

– Здесь омут! А в нем черти в колокола звонят! Кто услышит, – тому беда будет! А вчера, почитай, вся деревня слышала: гудят вовсю!

– Ты мне зубы не заговаривай! «Черти, колокола»... Так я и поверил!

– А ты приди сюда ночью – послушай, тогда поверишь! Гудят под водой, стонут! Быть беде! И известно – откуда она! От батьки твоего! Он ведь колхоз привез! Так? Ну, говори, так али нет?

– Дурак ты! – огрызнулся Савка. – Колхоз не привезешь – это тебе не чемодан! Его строить будут – тут у вас, в деревне, сами крестьяне!

– А если не захотят?

– Кто от добра откажется? Захотят!

– От добра? – ехидно переспросил Минька. – Колокола к добру не звонят! Не захотят люди вашего колхоза!

– Захотят! Не захотят одни кулаки! А мы их живо – к ногтю!

Минька замахнулся на Савку щукой, которую все еще держал в руке. Савка отскочил и приготовился к драке. Но тут подбежали ребята и встали между ними. Павлуха грубо схватил Савку за руку, а Кузька стал уговаривать Миньку:

– Ну что ты связался с ним! Отстань! Больно он тебе нужен! И рыбу еще не поделили!.. Вон ты ее как сжал! – Кузька указал на щуку, которой замахнулся Минька. – Да ты его одной рукой придушишь, как эту щуку!

– Меня? – возмущенно завопил Савка, но Павлуха еще раз схватил его за руку и подмигнул.

Мир был восстановлен. Минька разделил до конца рыбу на две кучки и сказал Кузьке:

– Выбирай любую!

Кузька подвинул к себе одну кучку и стал раскладывать рыбу на три части, а Минька преспокойно уложил половину улова в свою корзину.

– Это как же так? – опять вскипел Савка. – Это не по-честному! Почему ему больше всех? Он и в воде не был!

Минька насмешливо посмотрел на него, сказал лениво и веско:

– А «курица» чья? Мо-я-я!.. И за половину спасибо скажи!

Затем он подхватил корзину и пошагал прочь, но обернулся и добавил:

– Мы еще не в колхозе! И не будем там!.. Сеть притащить не забудьте!..

Савку от ярости бросило в жар. Он перестал ощущать холодную, прилипшую к спине рубашку и с негодованием смотрел на своих приятелей, а те недобрым взглядом, исподлобья провожали удаляющуюся фигуру Миньки.

– 3-загребало! – с ненавистью произнес Павлуха и погрозил кулаком. – Чтоб ты подавился рыбой!

Такой дележ происходил всегда. Минька брал себе половину улова, и ребята раньше мирились с этим. Но сегодня Кузька и Павлуха почему-то почувствовали себя обворованными.

– Так вам и надо! – выпалил Савка. – Трусы вы, больше ничего! Миньку боитесь, колоколов боитесь!.. А еще пионеры! В чертей верят!..

Выкрикнув это обвинение, Савка вспомнил, что Кузька с Павлухой не пионеры, и совсем разозлился.

– В том-то и беда, что не пионеры! А я пионер и никаких ваших кулаков и колоколов не боюсь! Хотите, пойду и нырну в этот ваш омут?

– Может, и нырнешь, потому что ничего не знаешь! – ответил Павлуха. – А я сам вчера ночью за околицу бегал – гудит колокол! Протяжно так, жалобно – к беде! И мамка тоже слышала!..

– Да разве колхоз – беда? – напустился на него Савка. – В нем только и заживете! Перво-наперво – никаких кулаков! И все общее: и земля, и урожай, и... и сети даже! Не к Миньке за «курицей» пойдете, а на колхозный склад!

Кузька наморщил лоб.

– Тогда и рыбу придется делить на всех, – сказал он. – Меньше, чем с Минькой, достанется!

– А ты подсчитай лучше! – горячился Савка. – Сколько у вас в деревне ребят?

– Десятка четыре наберется...

– Ну так вот! – продолжал Савка. – Все сорок будут ловить по очереди и делить на всех. Ты, например, один раз в месяц на рыбалку сходишь, а рыбку каждый день получать будешь! Понял? Что выгоднее?

Нехитрая Савкина арифметика дошла до ребят. Кузька довольно заулыбался. А Павлуха, который никак не мог забыть про страшный звон, доносившийся вчера из речной омутины, спросил:

– А колокола?

Этот вопрос подстегнул Савку. Он вскочил.

– Пошли!

– Куда? – удивился Павлуха.

– К омуту! – твердо ответил Савка и, опасаясь, что ребята не пойдут за ним, схватил их за руки и потащил за собой.

Омут, прозванный жальником, ничем не отличался от других глубоких речных ям. Черная гладь воды, разрисованная зелеными широкими листьями, среди которых белели лилии и желтели кувшинки, искрилась на солнце. Мирная тишина стояла над рекой. Ничего страшного. Но чем ближе подходили ребята к омуту, тем настороженнее делались их шаги. Даже Савка поддался непонятному тревожному чувству. Но отступать было поздно, и он решил про себя: как только подойдет к берегу – сразу, не раздумывая, нырнет в воду, чтобы разогнать страх.

Так бы Савка и сделал. Но в самый последний момент, когда он вобрал в себя воздух и напружинил ноги, в омуте у противоположного берега раздался громкий всплеск.

Все трое отпрянули назад. Ребят остановил веселый, чуть насмешливый голос:

– Чего испугались, мальчики? Это комок глины скатился из-под моих ног.

Савка увидел на холме среди зарослей вереска молодую женщину.

– Чего испугались? – повторила она и улыбнулась.

Сзади Савки послышалось смущенное сопение, и Кузькин голос прошептал:

– Это учителька наша!

А Павлуха сконфуженно ответил молодой женщине:

– Так ведь жальник тута, Анна Ивановна! Вот мы и того...

– Где жальник? – спросила учительница.

– Да тут, в омуте!

– Нет, Павлик! Жальник не в омуте, а здесь, где я стою. Жальником раньше называли кладбище. Вслушайтесь в слово: у него корень тот же самый, как и в словах «жалеть», «жалость». Умер человек – жалко его, потому кладбище и называли жальником. Старое кладбище было на холме. А потом люди забыли о нем и стали называть жальником омут. Идите-ка сюда – посмотрите, что я нашла здесь! Любопытный памятник!

Находка Анны Ивановны вначале не заинтересовала ребят. Это был большой замшелый камень, вросший в землю. На плоской стороне виднелись какие-то знаки, похожие на бороздки и трещинки.

– Надгробная плита! – взволнованно сказала Анна Ивановна.

Но ребята не поняли, что взволновало учительницу. Они стояли в трех шагах от камня и ждали удобного момента, чтобы уйти подальше от этого мрачного места. Даже Савка чувствовал себя неважно: одно дело – колокола и черти, в которых он не верил, а другое дело – кладбище. Ничего привлекательного в надгробной плите он не видел.

Посмотрев на потускневшие лица ребят, Анна Ивановна пояснила:

– Я сейчас прочитаю, что здесь написано, тогда вы поймете.

Присев у камня, она прочитала надпись, заменяя незнакомые древнерусские слова современными:

– «Здесь похоронен новгородский богатырь Вавила Сошник. Этот камень он мог поднять одной рукой, а весу в камне десять пудов. Пал в битве с врагами земли русской...»

Ребята невольно приблизились к могиле богатыря.

– А дальше? – спросил Савка.

– Дальше не видно – земля мешает.

Савка оглянулся, увидел в кустах сухую палку и подскочил с ней к камню.

– Сейчас отроем!

Но учительница мягко отстранила его.

– Так нельзя. Мы с вами не специалисты – можем не заметить что-нибудь важное для науки. Пусть приедут археологи. Вероятно, этот жальник поможет прочитать еще одну страничку из истории нашей Родины. Нам лучше не трогать его.

– А вы разве не из-за этого камня пришли сюда? – спросил Савка.

– Нет.

– Из-за звона? – нерешительно произнес Павлуха.

Учительница пытливо посмотрела на него, подумала и сказала:

– Да!.. А откуда тебе известно о звоне?

– Сам слышал! – хвастливо заявил Павлуха. – Я еще влез на изгородь, но темно и туман был – ничего не разглядел. А звон так и плыл из омута! Не к добру! Из-за колхоза, говорят!

Савка насупился и хотел возразить, но учительница опередила его.

– Нехорошо, Павлик, повторять глупые слухи, – сказала она. – Что-то вроде звона действительно доносилось ночью до деревни. Но между коллективизацией и этим явлением нет никакой связи. Я специально пришла, чтобы выяснить причину странных ночных звуков, но пока...

– А что же это за причина может быть? – спросил Павлуха.

– Пока не знаю, но что-нибудь очень простое и естественное. Я помню такой случай. В одной деревне объявился «домовой». Он засел в самом хорошем доме и начал свистеть. То ночью, то днем засвистит. Такого страха напустил, что хозяин решил продать дом, да никто не захотел купить его. Тогда дом заколотили и стали обходить его стороной. Но нашелся все-таки смелый человек – поселился в нем и через день отыскал «домового». Оказалось, в подвале разбилась пустая бутылка. Горлышко отскочило и попало в просвет между бревен. Подует ветерок – и горлышко свистит, как самая обыкновенная свистулька. Вот какой был «домовой». Так и со звоном – что-нибудь подобное. Я постараюсь доискаться до причины, и тогда никто не будет верить глупым слухам. А распускают их те люди, которые хотят, чтобы в деревне по-прежнему жили два-три богатея, а остальные крестьяне работали на них...

Когда ребята уходили с жальника, они уже не испытывали прежнего страха. Вместо него появилось любопытство. Захотелось узнать, откуда раздавался колокольный звон, что написано на нижней части могильного камня, кто первый пустил слух, что звон – не к добру.

– Чего тут гадать! Кулаки выдумали всю эту историю! – авторитетно заявил Савка и добавил не совсем для него понятную, но часто слышанную от отца фразу: – Это и есть классовая борьба!

– Какая? – переспросил Кузька.

– Классовая! – важно ответил Савка и объяснил: – Допустим, у вас в школе два класса. В одном учатся богатые, вроде Миньки, в другом бедные. И они воюют между собой – класс на класс! Вы бы за кого драться стали?

– Известно, за кого! – ответил Павлуха. – Нам с Кузькой защищать Миньку незачем!

– То-то и оно! – подхватил Савка и, окрыленный внезапно родившейся идеей, предложил: – А знаете что? Давайте создадим отряд и объявим войну всем кулакам! Во будет здорово! Отряд сначала не пионерский, а простой... потому что вы не пионеры, но потом мы вас примем в пионеры и все будет по-настоящему: звенья, барабан, галстуки.