Текст книги "Третья тропа"

Автор книги: Александр Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Если б только пальцы! – Клим таинственно прикрыл рот бородой. – Она в самую голову метит!

Совсем заинтриговав мальчишек, Клим раскрыл свою тайну:

– Сапер ошибается один раз, – это вам давно известно. Так вот, мы с капитаном Дробовым решили: если вы на занятиях допустите роковую для сапера ошибку, быть вам без волос. Острижем! Такое наше условие!

Заметив у мальчишек некоторое разочарование, Клим нажал на них с другой стороны:

– Неуверенных в саперы не берут. Если вы не уверены в себе и боитесь за свои скальпы, откажитесь сразу!

Фимка с Димкой задумались и поняли, что условие комиссара не такое уж простецкое. Обритая и выставленная на всеобщее осмеяние голая, как свежий пень, голова – опасность достаточно серьезная.

– Попробуем? – спросил Фимка у Димки, а комиссару сказал: – Вы на наши скальпы не надейтесь!..

После подъема флага вступили в силу все лагерные правила. Распорядок дня становился законом жизни. В 9.30 должны были подъехать машины и увезти ребят в колхоз. Им предстояло работать там до обеда.

Кончился ознакомительный период. По тому, как пройдет этот день, можно было судить, удалось ли лагерному руководству, сержантам и юным дзержинцам хоть немного повлиять на мальчишек, хоть чуть-чуть приучить к порядку и дисциплине. Поэтому все в штабе чувствовали себя так же напряженно, как и в первые часы приезда в лагерь. Обсуждали каждую мелочь, даже сигнал сбора на работу. Сначала думали использовать уже привычный горн. Потом капитан Дробовой вспомнил про динамики и предложил огласить по радио короткий строгий приказ о выходе на работу. Комиссар Клим не согласился. Ему хотелось в веселой, шутливой форме рассказать ребятам о предстоящем деле. Он набросал на бумажке несколько фраз.

– Литература! – неодобрительно отозвался Дробовой. – Вы заигрываете, уговариваете, а надо – как по выстрелу! Приказ – сбор – посадка – и марш-марш на работу!

Прочитал текст и подполковник Клекотов. Ему показалось, что комиссар, придумывая это обращение, опять вспомнил пионерский лагерь, – слишком уж прекраснодушно и наивно-романтически звучали некоторые фразы. Но не это главным образом тревожило подполковника. Он по-прежнему считал, что прополкой, выдергиванием сорняков мальчишек увлечь нельзя.

– Испытайте свое красноречие, – сказал он Климу.

– Только сейчас начинайте! – процедил Дробовой, недовольный тем, что начальник лагеря поддержал не его. – Немедленно начинайте, а то вы со своей розовой водицей не раньше обеда их соберете.

– Сейчас еще рано. – Клим верил в свою правоту и поэтому был спокоен. – Придут ребята, а машин нет. Нехорошо получится…

Было минут двадцать девятого, когда из-за леса послышалось приближающееся урчание моторов. И сразу же ожили, заговорили динамики на всех просеках.

– Внимание! Внимание! – раздался приветливый голос Клима. – Ребята! Помощь ваша требуется! Поля соседнего колхоза заполонили сорняки, и правление просит нас подключиться к борьбе с ними. В нашем лагере четыреста крепких ловких рук. Никакие сорняки не устоят против такой силищи!.. На сборы дается пять минут! Машины уже подходят к нашему лагерю! Через пять минут ждем вас у штаба!.. А ну-ка, покажите, какой взвод самый оперативный! Засекаю время!..

Нельзя сказать, что речь комиссара всколыхнула, зажгла и подняла лагерь. Когда горн пел «Бери ложку, бери хлеб», мальчишки собирались и строились значительно быстрее.

Прошли назначенные пять минут. Подъехали машины. Шоферы выжидательно посматривали на руководителей лагеря, стоявших на крыльце штабной избы, и, не получив никаких указаний, начали выключать моторы.

Ни один взвод пока не вышел на штабную поляну. С просек долетали сердитые крики командиров.

Клим одернул рукав куртки – прикрыл бесполезные теперь часы, на которые все это время смотрел с надеждой. Он чувствовал себя так, словно ему нанесли личную, ничем не заслуженную обиду. Не меньше Клима переживал и капитан Дробовой. У него и в мыслях не было торжествовать по случаю неудачи комиссара.

– Встряхнуть их надо! – Дробовой крепко сцепил челюсти. – Так встряхнуть, чтоб запомнили надолго!

– Надо найти другую работу, – сказал Клекотов.

– Встряхнуть! – запальчиво произнес Дробовой. – И я, кажется, придумал – как!.. Что, если…

– В первую очередь прошу подумать о другой, более интересной работе! – не дослушав, повторил Клекотов и, видя, что капитан все-таки хочет сказать, как он собирается встряхнуть мальчишек, добавил строго: – Примите это, пожалуйста, как приказ!

– Слушаюсь! – вытянулся Дробовой, но в его лице было столько упрямства, что подполковник понял: разговор о «встряхивании» не окончен.

Прошло минут двадцать. Первым на штабную поляну вышел взвод Славки Мощагина. Затем с большими интервалами появились и остальные. Еще через десять минут машины тронулись.

– Песню! – крикнул с переднего грузовика капитан Дробовой, но никто не запел.

Мальчишек привезли на земляничную плантацию. В колхозе считали, что здесь они если и не принесут заметной пользы, то и навредить не смогут. Кусты земляники ни с каким сорняком не спутаешь и попортить их трудно. Чтобы куст погиб, надо его нарочно срезать или выдернуть с корнями.

Ребятам объяснили, что нужно делать. Работа несложная, но утомительная и нудная: выдергивать сорняки, обрезать усы и взрыхлять землю вокруг кустов земляники.

Солнце палило нещадно, и все мальчишки разделись до трусов. Сержанты тоже поснимали старенькие, выцветшие гимнастерки. Один капитан Дробовой ни одну пуговицу не расстегнул. Отведя каждому взводу по участку и проследив за началом работы, он пошел в правление колхоза.

Дробовой не разделял виды работ на интересные и скучные. Любая работа приносит пользу и потому должна выполняться безупречно. Но приказ есть приказ, и капитан шел в правление, чтобы еще раз переговорить с председателем и представить на выбор подполковнику Клекотову список всех работ, которые колхоз может доверить мальчишкам. Пусть начальник лагеря сам решает этот праздный, по мнению Дробового, вопрос.

До первого перерыва, который объявили, как в школе, через сорок пять минут, мальчишки работали с некоторым интересом, потому что многие не видели раньше, как растет садовая земляника. Но после второго перерыва мальчишки все чаще стали разгибать занывшие спины и хмуро поглядывать на бесконечные ряды земляничных кустов.

Теперь отвлекало все: и навозный жук, выползший из-под листа, и обычная оса, пролетевшая над головой. А когда Забудкин панически завопил, увидев самую обыкновенную лягушку, многие воспользовались этим и бросили работу.

– Что там у вас, сачки?! – закричал Сергей Лагутин с Другого конца участка к побежал к ним, чтобы навести порядок.

Но раньше к ребятам подошел Гришка Распутя.

– Я вам помучаю! – рыкнул он и влепил пару подзатыльников подвернувшимся под руку мальчишкам.

Остальные не стали ждать своей очереди и разбрелись по местам. А Гришка накрыл смертельно испуганную лягушку ладонями и понес к зарослям лозы, зеленевшим вдоль канавы.

– Ты куда? – Сергей Лагутин не знал, что произошло. – Распутин! Назад!

Напеченная солнцем спина Гришки невозмутимо удалялась, неторопливо шагали длинные ноги.

– Обождешь, – долетело до Сергея и вывело его из себя.

– Назад! – заорал он. – Я тебе…

Тут пересохшее от жары горло не сработало – Сергей пустил петуха и закашлялся.

– Лопнешь! – засмеялся Богдан.

Сергей не ответил – боялся, что вместо командирского голоса опять раздастся унизительный писк. Но от насмешки, которую пришлось проглотить молча, с новой силой вспыхнула неприязнь к Богдану.

Гришка выпустил лягушку на свободу и пошел назад. Сергей сердито потер горло и вернулся на свой конец участка.

Славка Мощагин и Кульбеда помогали мальчишкам других отделений. Сержант слышал вопль Забудкина и видел, что туда побежал Сергей Лагутин. А когда тот вернулся, Кульбеда решил все-таки сходить и проверить, не обидели ли Иннокентия.

Мальчишки из отделения Сергея Лагутина, отдуваясь и отфыркиваясь, лениво выдергивали осточертевшие травинки и обрывали бледно-зеленые ползучие усы, поругивая весь земляничный род.

– Чтоб я хоть когда-нибудь еще съел одну ягоду! – ворчал Фимка.

– А я и раньше ее не любил! – Вовка Самоварик скривил рот, будто попробовал полыни. – И зачем ее только разводят!

– Ничего, ребятки, ничего! – сказал Кульбеда, удостоверившись, что Забудкин жив и здоров. – До перерыва пять минут осталось.

Он хотел еще как-то подбодрить мальчишек, но сегодня это у него не получалось.

Богдан приметил, что настроение у сержанта кислое. Ни в первый, ни во второй перерыв он никуда не отлучался, все время был на виду. «Сигареты кончились», – догадался Богдан.

Во время третьего перерыва он проследил за сержантом. Тот не подошел к своей одежде, аккуратно сложенной под кустом. А сигареты могли быть только там, не в трусах же он носит их. Богдан подозвал к себе Фимку и Димку.

– Микропора скис!.. Долги отдавать нужно.

– Да мы уж думали! – Фимка сразу понял, о чем говорит Богдан. – У него на сегодня одна осталась – бережет на после обеда.

– Думать мало! – Богдан прищурился. – Добыть надо!

Димка затряс головой, заранее отказываясь от предложения Богдана, а Фимка сказал:

– Магнитофон больше не пойдет. Засыплемся!..

Оба они ждали взрыва, но, к их удивлению, Богдан принял отказ спокойно.

– Ладно. Будут тугрики.

Он еще не знал, где достанет деньги. С сожалением подумал, что зря перед отъездом в лагерь отказался от них. Ведь мать не виновата. Собирая сына в дорогу, она положила ему в карман двадцатипятирублевку. Богдан выбросил ее на стол. После суда он принимал от родителей только то, без чего не мог бы прожить.

Как всегда, вспомнив про отца, Богдан почувствовал душную волну злобы. И невольно всплыли в памяти все, кого он презирал и ненавидел: и Кремень, и гривастый, и даже Шуруп. Отец и остальные были далеко, а Шуруп рядом. Богдан свистнул – заставил его оглянуться.

– Подь сюда!

Тот покорно подошел и вынужденно заулыбался.

– Лыбишься? – прошипел Богдан. – А я не забыл, как вы под дождь меня выпихнули! Шавки продажные!

– Чего лаешься, чего? – залепетал Шуруп. – Ну, было!.. Так кому охота под дождь?

– Вам не охота, а мне?

Напрасно Шуруп вертел головой: никого из командиров поблизости не было. Лежали в тени под кустами его же приятели и делали вид, что ничего не замечают. Пришлось выкручиваться самому.

– Ну, хочешь – отдам мороженое в обед?

– Откупиться вздумал? – еще больше рассвирепел Богдан и раздвинул два пальца вилкой.

До этой минуты он не собирался использовать Шурупа для того, чтобы добыть деньги. Но, сказав с презрением про откуп, Богдан подумал, что, пожалуй, это единственный способ собрать рубля два-три.

– Деньги есть?

– У меня м-мало.

– Соберешь со своих шурупчиков! – решил за него Богдан. – Три рубля после обеда – как из пушки! И без фортелей, смотри! – Он приблизил растопыренные пальцы к лицу Шурупа. – Запомни! А то плакали твои глазки!

– А больше приставать н-не будешь? – осторожно спросил Шуруп.

– Нужны вы мне!

Злость уже схлынула с Богдана, оставив усталость и ка-кую-то неудовлетворенность. Он знал, что деньги теперь будут, но для покупки сигарет сержанту предпочел бы иметь свои.

Незадолго до обеда вернулся из центральной усадьбы капитан Дробовой. Он был не в духе – чувствовал, что подполковник Клекотов не найдет ничего интересного в новом перечне работ, предложенных председателем колхоза. Настроение капитана еще ухудшилось, когда он издали осмотрел участки, прополотые мальчишками. Словно на очень наглядном графике было отчетливо видно, как падало у них желание работать и притуплялось внимание. Там, где ребята начали прополку, кусты земляники ярко выделялись на темном фоне взрыхленной почвы. Но чем дальше, тем больше зеленела земля от невырванных сорных растений.

Дробовой заставил бы мальчишек заново обработать участки. Не было бы никакого обеда, пока хоть одна былинка торчала бы среди земляники. Но ни Клекотов, ни комиссар Клим не одобрят это решение. С трудом поборов свое желание, капитан подал сигнал к отъезду в лагерь, а себе дал зарок: что бы ни придумал начальник лагеря, а мальчишек не переведут на другую работу, пока они не сдадут колхозу идеально обработанную земляничную плантацию.

Расплата

После обеда до занятий по строевой подготовке был свободный час. Каждый распорядился им по-своему. Забудкин валялся на койке в палатке. Вовка Самоварик ушел в лабораторию проявлять пленку. Гришка Распутя стоял под деревом и терся спиной о шершавую кору – чесались поджаренные солнцем лопатки. Потом он прислонился к стволу и застыл. Стоять или лежать неподвижно он мог часами. Уставит круглые глаза в одну точку и думает какую-то свою бесконечную думу.

Фимка с Димкой сидели вдвоем за палаткой. Они тоже думали, но о совершенно конкретных вещах – о минах. Ничего еще не зная о взрывных устройствах и не представляя, как будут проходить занятия, они заранее пытались придумать что-то. Лишиться волос было страшно, а отступать, отказываться от саперного дела стыдно.

– Я читал – собаки динамит по запаху находят, – вспомнил Фимка. – Его хоть под землю, хоть в стену бетонную запрячь, а они унюхают.

– Мы ж не собаки, – ответил Димка. – Вот если б устройство такое, чтоб на запах сигналило.

Комиссар Клим задал им задачку, и она все больше завладевала мыслями ребят.

Славка Мощагин и Сергей Лагутин были на штабной поляне – переписывали в блокноты расписание занятий и график работ. А сержант Кульбеда уединился в своей лесной курилке и вытягивал последнюю сигарету.

Ни денег, ни сигарет у него больше не было. Отправляясь в лагерь, он взял с собой семьдесят рублей. Шестьдесят положил в бумажник и сунул его в шинель, а одну десятку держал поближе при себе на всякий случай. Пропажу бумажника он обнаружил, когда они со Славкой Мощагиным поставили палатку и стали развешивать одежду. Сразу же мелькнула мысль, что деньги украли мальчишки. Но, подумав, Кульбеда не исключил и другую возможность: он мог потерять бумажник еще в городе. Никому не сказал сержант о пропаже, чтобы понапрасну не обидеть мальчишек. Последнюю десятку от отдал в гастрономе за конфеты.

С удовольствием выкуривая оставленную на после обеда долгожданную сигарету, Кульбеда утешал себя общепринятыми рассуждениями о безусловной вредности табака и о легкости, с которой преодолевают дурную привычку. Сейчас, когда он курил, это и не казалось трудным, но знал Кульбеда: пройдет час, другой – и снова потянет к сигарете.

В лагере никто из взрослых не курил – не стрельнешь. Можно занять денег, но неудобно обращаться с такой просьбой. Прошло всего пять дней.

Что же он явился сюда без копейки?.. Не думал Кульбеда, что еще кто-то заботится о его сигаретах.

Богдан долго ждал Шурупа с деньгами. Свободное послеобеденное время кончалось. Взвинченный и грозный, он откинул полог палатки и шагнул внутрь, не заметив, как отделился от дерева Гришка Распутя и тоже пошел к палатке. Мальчишки сидели за столом и раскладывали по стопкам монеты – готовили оброк.

– Ровно три! – угодливо сказал Шуруп и придвинул к Богдану деньги.

Он подставил карман, чтобы смахнуть в него монеты, но Гришка взял его за плечо и отстранил от стола.

– Чего шляешься по чужим палаткам? – он посмотрел на деньги. – Грабишь?

Неожиданное заступничество не обрадовало мальчишек. Им хотелось любой ценой и поскорей отделаться от Богдана. Верили они, что, взяв три рубля, он отстанет от них, и наперебой стали уверять Гришку, что никакого грабежа нет.

– Мы сами!

– Добровольно!

– Мы ему давно должны!

Богдан снова шагнул к столу, сгреб мелочь в карман и вышел. Поведение мальчишек его не удивило. Удивляло другое – собственное отношение к Гришке Распуте. И нагрубил тот, и чуть из палатки не вытолкал, а Богдан стерпел – ни ругаться, ни злиться не захотелось. Если бы то же самое позволил себе кто-нибудь другой, была бы драка. В чем тут загвоздка, он так и не определил.

Час отдыха кончался. Третий взвод вышел на строевую подготовку. Дело это, безусловно, нужное, хотя и не слишком увлекательное. Но сержант Кульбеда, отведя душу послеобеденной сигаретой, был в ударе. От каждой его команды веселой упругостью наливалось тело. Шагалось и поворачивалось легко, без усилий и раздумий, словно в самой команде заключался приказ, который охотно выполняли ноги без участия головы.

Не боялся Кульбеда и посторонних, вроде бы, реплик.

– Гриша! Короче шаг!.. Ты и бывалых солдат в пот вгонишь!

Это было и замечание и в то же время косвенная похвала.

– Иннокентий! Выше голову! Выше!.. Привыкай! Чтоб в дом войти не с поникшей головой!

И здесь Кульбеда добивался своего – приучал Забудкина к мысли, что надо вернуться домой.

– Нету у меня никого! Нету! – с запозданием пропищал Забудкин.

– Левой… левой! – отбил ногу Кульбеда и продолжал в такт: – Быть… того… не может… Раз-два-три!.. Левой!.. Левой!

Попробовал Кульбеда и песню.

– А ну, кто голосистый?.. Заводи песню! – крикнул он. – Под нее и вернемся на Третью Тропу!

– Разрешите за магнитофоном сбегать? – пошутил Богдан.

– У тебя записи не те! – ответил Кульбеда.

– А какие надо?

– Такие, чтоб не шлось, а летелось!

И вдруг откуда-то из середины взводной колонны вырвался разбойничий свист и кто-то залихватски прогорланил:

– «Соловей, соловей – пташечка.»

– Отставить! – прервал песню Кульбеда. – Хоть и пташечка, да не нашечка! – И он сам вывел приятным, с хрипотцой, задушевным голосом; нарочно начав песню с известного всем припева: – «А для тебя, родная..»

– «…есть почта полевая!» – дружно грянул взвод.

С этой песней мальчишки и вернулись с плаца к своим палаткам.

Богдан пересыпал деньги в карман Фимке.

– На все купите.

– Сигареты мальчишкам тоже не продают, – вспомнил Димка.

– Хороши изобретатели! – Богдан укоризненно покачал головой. – Все учить их надо!.. А дяди на что? Родненькие дядечки!.. Дайте любому – он и купит!

Тайком, пригнувшись, мальчишки по кустам отбежали от просеки. Богдан провожал их до границы – предвидел, что там произойдет заминка. Наткнувшись на бечевку с желтыми флажками, Фимка с Димкой остановились. Они и сами не понимали, что их остановило. Эту условную границу никто не охранял. Флажки и бечевка были простым напоминанием, просьбой не переходить за линию.

Богдану тоже потребовались усилия, чтобы преодолеть в себе непонятную скованность, появившуюся при виде наивных детских флажков. И не о наказании за нарушение границы вспомнили в эту минуту трое мальчишек. Что-то более важное взволновало их.

– Быстрей! – сказал Богдан и, приподняв рукой бечевку, переступил границу. – Бегите, чтобы к ужину успеть!

Фимка с Димкой не под бечевкой, а под его рукой проскользнули на ту сторону.

Никого еще Богдан не ждал с таким нетерпением. Минуты сначала тянулись бесконечно, а потом время побежало, и чем меньше его оставалось до ужина, тем оно все более ускоряло бег. Отсутствие Фимки и Димки на ужине не могло остаться незамеченным. Скандала не миновать, и все будет испорчено.

Но мальчишки не опоздали. Богдан увидел, как они выскочили из кустов на просеку, и помрачнел. В руках у них не было никакого пакета, и карманы ничуть не оттопыривались.

– Ну? – грозно спросил он.

– Порядок! – успокоил его Фимка. – Купили разных – даже дорогих. Пусть побалуется.

– А где они?

– В кустах!.. В столовую ведь не понесешь!

После ужина назначенные в ночной дозор дежурные разожгли на Третьей Тропе традиционный костер. Богдан и Фимка с Димкой нырнули в кусты. Их таинственное и какое-то вороватое исчезновение насторожило Сергея Лагутина. Он пошел за ними и застал их в тот самый момент, когда Фимка с Димкой, раздвинув хворост, показывали Богдану свою покупку – разноцветные пачки сигарет, аккуратно уложенные в ямку под деревом.

– Та-ак! – ноздри у Сергея взыграли. – Курильщики!.. Считайте, что наряда по три вы схлопотали!

Отпихнув растерявшихся мальчишек, он нагнулся, чтобы собрать и унести сигареты.

– Не тронь!

Богдан схватил его за плечо, рванул кверху, а Сергей Лагутин тянулся вниз – к сигаретам. Что-то затрещало. Курточка лопнула у воротника и разъехалась. Пружинисто выпрямляясь, Сергей Лагутин без размаха стремительно повел кулаком, и Богдан грохнулся на землю.

Боли он не почувствовал. Занятый одной мыслью – не отдать сигареты, он перевалился со спины на живот и прикрыл их собой. В голове гудело.

– Ну погоди, к-командир!

Вложив в удар всю долго копившуюся досаду, Сергей Лагутин сразу остыл и уже виновато смотрел на лежавшего Богдана.

– Куртку, вот, разорвал… – оправдываясь и не находя себе оправдания, пробормотал он. – И сигареты. Курить же запрещено!

– Да не себе мы! – заговорил Фимка.

– Сержанту! – выкрикнул Димка.

Сергей смутился еще больше.

– Сержанту? – переспросил он и, чтобы скрыть свое смущение, добавил: – Я проверю!

Богдан сел. Потрогал назревавший под глазом «фонарь». Заметив, что в правом кулаке все еще зажат погончик от куртки Сергея, швырнул под ноги Лагутину. Потом рассовал пачки сигарет по карманам, встал, пошатываясь. Потряс головой, будто выливая попавшую в уши воду, и побрел к просеке. Фимка с Димкой потащились за ним…

Кульбеда обрадовался мальчишкам. Командиры и юные дзержинцы часто заходили к нему в палатку, а другие ребята то ли стеснялись, то ли боялись. Это был первый визит.

Сразу же заметив «фонарь» на лице Богдана, Кульбеда заботливо осмотрел заплывший, но неповрежденный глаз.

– Где это тебя угораздило?

– Споткнулся! – Богдан скривил в улыбке рот. – Захотел пень головой выкорчевать… Но мы не за тем…

Он начал выкладывать на стол сигареты.

– О-го-го! – обрадовался Кульбеда, но тут же одумался: – Откуда?

– Да все оттуда! – хихикнул Фимка. – С того места, где мы вам задолжали.

Попалась под руку Кульбеде старая газета. Он свернул из нее большой кулек, покидал в него все пачки с сигаретами и решительно направился к выходу, бросив оторопевшим мальчишкам:

– За мной!

Так они и шли: впереди сержант Кульбеда с кульком, который он держал на отлете, точно боялся запачкаться о него, за сержантом – ничего не понимающие мальчишки.

Гришка Распутя проводил их взглядом и даже привстал со своего лежбища, устроенного на этот раз рядом с муравьиной кучей.

Кульбеда подошел к костру и бросил кулек с сигаретами в самую середину.

– Ворованного не принимаю!

Отчаянно вскрикнув, Димка одной ногой прыгнул на уголья, а другой подцепил задымившийся кулек и выпихнул его из огня.

– Какие ворованные? – укоризненно произнес Фимка. – За деньги, за самые настоящие.

– Не было у вас денег! – сказал Кульбеда.

– У Богдана были, – прогудел Гришка от муравьиной кучи.

Распуте Кульбеда поверил без колебаний. Неловко стало сержанту. Он мысленно поменялся местами с мальчишками и почувствовал ту глубокую обиду, которую нанес им. Как хлыстом обожгли короткие слова Богдана:

– Эх вы!

Он выдохнул их из самого нутра и пошел прочь. В два прыжка догнал его Кульбеда, остановил, силой повернул к себе лицом.

– Прости, Богдан. – Сержант крепко обхватил его, подвел обратно к костру, сказал Фимке с Димкой: – И вы меня простите, ребята!.. Всякий может ошибиться. Ошибся и я. А за подарок спасибо!

Кульбеда принялся собирать разлетевшиеся по траве сигареты. Ребята бросились помогать ему. Обиды как не бывало.

– Курите, сколько хотите! – растроганно сказал Фимка.

Кульбеда в обеих руках держал пачки сигарет и думал, стоит ли сейчас делать то, что он должен, обязан сделать? Поймут ли его мальчишки? Пойдет ли это им на пользу? Ребята видели, что сержант хочет сказать что-то, и ждали. «Поймут! – решил Кульбеда. – Не дураки, не тупицы бесчувственные!»

– Вы на меня обиду не держите! – вздохнул он. – Поступаю как умею. Стараюсь по справедливости. Магазин-то, насколько я помню, за флажками.

Богдан вроде бы даже обрадовался и к удивлению Фимки с Димкой закивал головой:

– Все понятно, товарищ сержант!

– Забыл я, – Кульбеда наморщил лоб, – что вы определили за нарушение границы?

– На кухню, – подсказал Богдан.

– Все трое ходили? – уточнил Кульбеда.

– Все! – усмехнулся Богдан. – Там я и споткнулся.

– Тогда, значит, так! – Кульбеда подтянулся, прищелкнул каблуками. – За подарок – еще раз спасибо! За понимание – спасибо вдвойне!.. Ну, а завтра с утра – уж, пожалуйста, на кухню.

– Есть! – весело ответил Богдан.

– Есть, – разноголосо проворчали Фимка с Димкой.

Узнав, что Богдан упал где-то и набил себе синяк и что трое из первого отделения получили от сержанта по наряду вне очереди за нарушение границы, Славка Мощагин зашел в палатку к Сергею Лагутину.

Забудкин валялся на кровати, а Сергей зашивал куртку. Он умел работать иглой. Шов получался почти незаметный. Славка постоял, посмотрел.

– Как же это ты? Зацепился за что-нибудь?

Сергей не ответил и даже голову не поднял, лишь иголка быстрей замелькала в его пальцах. Это молчание и удрученный вид Сергея заставили Славку сопоставить все происшествия последнего часа. Мелькнула тревожная догадка.

– Забудкин! – окликнул Иннокентия Славка. – Ты не спишь?.. Выйди на минутку, очень прошу.

– Ты ударил Богдана? – спросил Славка, когда ушел Забудкин.

– Я, – признался Сергей и, уколов иголкой палец, вскочил, возбужденный и виноватый. – Так ведь выведет же! Будь хоть каменный, выведет из себя!.. Нянькаемся с ними, а они издеваются!.. А с кем нянькаемся? С подонками!.. Сам зарежет в темной подворотне, а тут разнюнился – побили его бедного!

– Он не разнюнился, – возразил Славка. – И никому не сказал. Я сам догадался… Это же настоящее чэпэ! Теперь я должен написать в рапортичке!

– Должен – так и пиши! – взвился Сергей. – Подонок с гривой останется, а твой друг, как уголовник, бритым бегать будет!

– А ты бы, если б был командиром взвода, скрыл, или как?

– Да уж не так!..

Другой разговор происходил в палатке сержанта Кульбеды. Он увидел одиноко слонявшегося Забудкина и позвал к себе. Усадил за стол, на котором лежал разорванный конверт и длинное письмо на трех страницах. Спросил:

– Плечи-то не нажгло на землянике?.. А то смазать можно – есть у меня мазь.

– Нажгло, – пожаловался Забудкин.

Он не чувствовал боли, но хотелось ему, чтобы сержант повозился с ним, как с маленьким. И Кульбеда стал искать мазь, продолжая расспрашивать мальчишку:

– А ноги-то не сопрели?.. Тут главное носки в чистоте содержать. Стираешь носки-то?

– Дыры одни, – захныкал Забудкин. – Стирать нечего.

– Ну, я тебе свою пару дам. Мне они ни к чему – у меня портянки.

Кульбеда достал из чемодана новые носки и тюбик с мазью. Выдавив на ладонь каплю, он расстегнул рубашку у Забудкина, просунул руку за воротник и принялся втирать мазь в его сухонькие плечи и лопатки.

– Письмо вот получил, – как с другом, поделился Кульбеда новостью, не переставая разминать и разглаживать спину Забудкина. – Мне уж сколько стукнуло, а мамка, как с сосунком, в письме со мной разговаривает. И все-то ее страх за меня одолевает – не заболел чтоб, не простыл… Ноги, пишет, соблюдай в тепле и чистоте, а голову в холоде и здравии. Матери, скажу я тебе, они – загадка природы! Еда пропадет – вытерпят, воды не станет – перенесут, солнце не взойдет – выживут. А дети сгинут – зачахнут матери!.. Ты бы хоть весточку подал – мол, жив-здоров, того и вам желаю…

И первый раз не взъерепенился Забудкин, не закричал, что у него никого нет и не было. Дремотная, размягчающая теплота разлилась по всему телу и дошла до самого сердца.

А Кульбеда все говорил и говорил:

– У нас за деревней – вышка. Геологи, что ли, поставили. Высоченная!.. Как-то полез на нее Петруха – наш соседский парнишка. А мать и увидела. Хворостину в руки – и к вышке. Кричит сыну, чтоб слезал. А он возьми и попугай ее – будто ноги сорвались. И повис на одних руках, качается на перекладине. А когда спустился, у мамки одна половина головы, как была, темная, а другая – белая, как у старухи. Петруха тот сейчас тоже в армии. Дак, говорят, каждый день по письму матери шлет…

Вошел Славка Мощагин, сел на свою койку и бессознательно завертел пуговицу на куртке. Была у него такая привычка – вертеть пуговицу, когда что-нибудь не ладилось или волновало его.

Кульбеда застегнул рубашку на Забудкине, последний раз провел ладонью по его спине и подал носки.

– Смени сейчас же.

– Мне уйти? – вздохнул Забудкин, взглянув на Славку Мощагина.

– Сиди, сиди! – отозвался тот, хотя ему и нужно было поговорить с сержантом наедине, но не выпроваживать же Забудкина и из этой палатки.

Иннокентий почувствовал все-таки, что мешает, и встал.

– Да ладно, пойду.

– Не забудь про носки, – напомнил Кульбеда и улыбнулся Славке Мощагину. – Что, соколик мой, не весел, что ты голову повесил, и пуговицу терзаешь?

– Надо посоветоваться. – Славка оставил пуговицу в покое. – Вот провинился человек. И даже не просто человек, а друг мой. И от меня зависит, накажут его или нет… Вот как тут, по-вашему?

– Значит, не очень-то он тебе друг, если ты меня про него спрашиваешь, – ответил Кульбеда.

И Славка задумался. У сержанта под каждым словом всегда пряталось что-то такое, о чем стоило подумать. Друг ли Сергей Лагутин? В школе они были не разлей вода. А в лагере какая-то тень легла между ними. И не потому, что один командовал взводом, а другой отделением. К мальчишкам они относились по-разному – в этом все дело. Славка Мощагин иногда завидовал хватке, уверенности Сергея Лагутина, но чаще испытывал неловкость за него. Ему бы, как командиру взвода, вмешаться, подправить командира отделения, а он не умел и не знал, как это сделать. Так остались ли они друзьями или нет?

– А если не друг, а просто знакомый? – спросил Славка.

– Я тоже сегодня голову над этим ломал. – Кульбеда подсел к Славке на койку. – Долго думал, когда наряд давал. Ведь для чего оно – наказание? Чтоб выправить человека… Если б увидел, что наряд этот только обидит, разозлит их, не дал бы. Так что друг ли, просто ли знакомый, а ты от его характера танцуй. Пойдет на пользу – накажи, озлобит – спрячь его вину подальше и не напоминай. Он сам ее не забудет и не повторит. Мальчишки – не взрослые. Это кто вырос и заматерел в плохую сторону, того не жалей, над выбором не думай – давай, что по закону положено. А на вашего брата – еще вопрос, как лучше повлиять: казнить или миловать? И всякий раз этот вопрос надо решать заново.

Славка Мощагин снова пришел к Сергею Лагутину. Забудкин опять валялся на койке. Не стал его тревожить Славка, при нем сказал Сергею:

– Забудем, Серега!.. Но если ты снова – тогда не обижайся: сам на Совете потребую, чтоб тебя с командиров сняли.

– Есть, чтобы снова не было! – повеселел Сергей Лагутин, натягивая на плечи починенную курточку.

Когда стало смеркаться, на Третьей Тропе все собрались у костров.

– Р-р-равнение на комиссара! – шутливо воскликнул Богдан, увидев Клима, спускавшегося со свежей газетой по просеке.