Текст книги "Третья тропа"

Автор книги: Александр Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Когда мальчишки, поругиваясь и потягиваясь, заканчивали опостылевшую работу на земляничной плантации, Кульбеда поведал Забудкину новую легенду о матери, которая тоже «ой как журила и прижимала» своего сына. А когда он заболел, да так, что и надежды на выздоровление не осталось, она отдала свою почку и спасла его.

– Знаешь, что такое почка? – спросил Кульбеда.

– Знаю.

– Про почку знаешь, а про мать свою ты еще ничего толком не знаешь… Да напиши ты ей, что тебе плохо, – она последнее продаст и к тебе из Читы примчится!

– Из какой Читы! – возразил Забудкин, потеряв на минуту контроль над собой. – Из Иркутска!

Кульбеда и вида не подал, что услышал самое главное, и продолжал прежним тоном:

– Да разве ж в том дело – откуда! С Луны прилетит, если плохо тебе будет!

– А мне не плохо, – ответил Забудкин.

После обеда по расписанию должны были начаться занятия по производственному обучению. Автобус привез мастеров из города. Их встретил и проинструктировал капитан Дробовой, который выглядел именинником. Ему все-таки удалось преодолеть сомнения Клекотова и Клима и получить разрешение на подготовку к задуманной операции.

Вместо вводных занятий мальчишкам предложили под руководством мастеров подготовить к работе инструменты. Для какой работы – никто не объяснил. Все, кто знал, отделывались шуточками, пожимали плечами. Эта таинственность сыграла свою роль.

Теряясь в догадках, ребята точили топоры, пилы, лопаты. В столярной мастерской заготовили груду реек. И тоже никто не знал, для чего, но мальчишки чувствовали, что делается это не просто для практики, а для какой-то определенной цели. После земляничных усов и зеленой щетины сорных трав приятно было подержать в руках увесистый топор, поющую пилу, острую как нож лопату.

Работали охотно и, поужинав, заснули быстро и крепко.

Боевая тревога

Еще не рассвело, только где-то на востоке посветлела часть неба, а на просеках клубился густой туман и фонари тускло освещали палатки. Лагерь сладко спал в этот предутренний час. И непонятно откуда над палатками, над всем лесом вдруг возник зловещий, сверлящий звук, похожий на вой сброшенных с самолетов бомб. Первый оглушительный взрыв, казалось, встряхнул все вокруг – и землю, и деревья, и палатки. За ним последовали другие.

Как ураганным ветром вымело мальчишек из палаток. Спросонок они не сразу догадались, что все эти грозные звуки вылетают из динамиков.

Замигали и погасли фонари на просеках. Ничего не понимая, мальчишки заметались по кустам, пригибаясь к земле.

Но взрывы прекратились. Заголосила сирена.

– Боевая тревога! – разнесся повсюду голос капитана. Дробового. – К штабу бего-ом!

И эта команда сейчас показалась всем желанной, спасительной. Голос капитана не раздражал, а вселял надежду. Это был голос командира, который знал, что делать.

– К штабу!.. Всем к штабу! – приказывал Дробовой.

– За мно-о-о-ой! – затянул, как запел, сержант Кульбеда.

– За мной! За мной! – подхватил Славка Мощагин.

И даже Гришка Распутя не запутался в командах и прокричал своему отделению:

– За мной!

А снизу, от реки, по Третьей Тропе уже бежали другие мальчишки, на ходу стягиваясь в отделения.

Многие уже поняли, что это всего лишь тревога – и не боевая, а, наверно, учебная. Но всеми уже овладело небывалое чувство, которое заставляло держаться вместе и бежать за своими командирами.

Четыре взвода почти одновременно высыпали на штабную поляну.

Призывно размахивая горящими факелами, у штабной избы стояли капитан Дробовой и физрук.

Поварихи выглядывали из кухонной пристройки.

Распахнув окно медпункта, взволнованно смотрел на происходившее Сергей Лагутин.

– Впере-о-од! – капитан Дробовой поднял над собой факел, и вместе с физруком они побежали по Звездной просеке, ведущей в гору. – Вперед!

Мальчишки бросились за ними.

Из динамиков широко, подъемно, волнующе полилось:

Вставай, страна огромная!

Вставай на смертный бой.

Не вытерпел – вылез на подоконник Сергей Лагутин, опустился вниз на руках, прыгнул и упал, ступив на больную ногу. Кто-то подбежал к нему, подставил руку.

– Держись!

Сергей ухватился за руку, встал и, увидев в туманной полутьме серого раннего утра лицо Богдана, отпихнул его.

– Убирайся!.. Я сам!

Он сделал шаг, другой и присел от боли. Богдан снова протянул руку.

– Держись!.. Не начинать же нам по второму кругу!

И Сергей принял руку Богдана.

Миновав Звездную просеку, капитан Дробовой устремился к поросшему лесом холму, на котором была братская могила.

Плотной массой бежал за Дробовым весь лагерь, а динамики подбадривали, окрыляли отстающих жгучим, призывным, как набат:

Идет война народная —

Священная война.

Последними к пригорку добрались Богдан и Сергей Лагутин.

– Р-равняйсь! – подождав их, скомандовал Дробовой. – Смирно!

Он дошагал до стоявших поблизости подполковника Клекотова и комиссара Клима и отрапортовал:

– Товарищ подполковник! Лагерь поднят по боевой тревоге!

Динамики умолкли. По горизонту на востоке будто мазнули огненно-красной расплавленной краской. Солнце собиралось взглянуть на мальчишек, а они не спускали глаз с подполковника, подходившего к строю. Он остановился и, приподняв руку, посмотрел на часы. Заговорил не сразу, а когда заговорил, была в его голосе боль и еще что-то пронизывающее, берущее за душу.

– Тридцать восемь лет назад в этот самый день и в этот час фашисты напали на нашу Родину!

Точно порыв обжигающего ветра налетел и шевельнул взводные колонны.

И опять замерли мальчишки, вспомнив, что сегодня – 22 июня.

– В эту минуту уже лилась кровь тех, кто первым встретил врага, – продолжал Клекотов, медленно снимая фуражку. – Почтим же память воинов, похороненных на этом холме, и всех советских людей, погибших в Великую Отечественную войну. Постоим молча и подумаем о матерях, которые больше никогда не увидели своих сыновей, о ваших дедах, отнятых у вас войной. Подумаем и о себе – такие ли мы, какими хотели видеть нас люди, шедшие на смерть ради нашей жизни.

Как вкопанные стояли мальчишки. Славка Мощагин чувствовал, как колотится у него сердце. Он знал, что его дед погиб на Курской дуге, но никогда раньше не, испытывал к нему такой теплоты и жалости.

Сергей Лагутин стоял впереди своего отделения, и ему было стыдно за перевязанную ногу. Люди гибли, раненые оставались в строю, а он видите ли, растянул ножку и завалился на койку в санчасти. А еще командир!

Сзади него высился Гришка Распутя. Он горбился, как в первые дни, и, нахмурясь, глядел в землю. Длинное лицо выражало недовольство собой. Казалось, он вспомнил что-то важное и теперь ругал себя за то, что умудрился забыть.

Фимка с Димкой вновь переживали тот момент, когда под их руками щелкнула мина. Наслушавшись сегодня взрывав, они, как наяву, представляли, что было бы, если бы сработал настоящий заряд.

Переживал и Вовка Самоварик. У него были свои огорчения: какие кадры упустил он! Ночная тревога, переполох, бег за факелами, взводные колонны на фоне восходящего солнца! Неужели не могли его предупредить?

А Богдану все его прошлое представлялось в эту минуту глупым, ненужным, мелким – таким, что и думать о нем не хотелось.

До тоненькой щелочки зажмурил глаза Забудкин и не мигая смотрел на солнечный околышек, появившийся из-за горизонта. Под теплыми лучами таял в низинах туман и заблестели слезы на щеках у мальчишки…

Заготовленные вчера инструменты и материалы были тайком от ребят перевезены ночью к братской могиле. После минуты молчания весь лагерь взялся за работу. Предстояло заново покрасить обелиск, восстановить на нем надписи, свежим дерном обложить большую могильную насыпь, поставить новую ограду. Большая часть мальчишек и все взрослые занялись самым трудоемким делом – резали и приносили дерн. Кому достались носилки, те разбились по парам. Капитан Дробовой и комиссар Клим тоже составили пару. Первые носилки с дерном они тащили молча, а когда двинулись с грузом во второй раз, Дробовой спросил не без иронии:

– Что скажете, товарищ комиссар?

– Хочу признаться, – начал Клим и по привычке хотел запустить пальцы в бороду – носилки закачались и чуть не опрокинулись.

– Осторожней! – бросил через плечо Дробовой.

– Виноват! – смутился Клим и, сбившись с ноги, добавил: – Дважды виноват – и сейчас, и тогда, когда был против вашего предложения.

– В ногу, в ногу надо шагать! – отозвался Дробовой и дал отсчет: – Левой, левой, левой! – Клим послушно выровнял шаг, а капитан расщедрился: – Конечно, и вы в какой-то степени подготовили этот успех.

Сам он был убежден, что наладить порядок и дисциплину удалось бы значительно раньше, если бы с самого начала взять мальчишек в ежовые рукавицы. А Клим хоть и признавал себя виноватым, хоть и чувствовал, даже видел, что боевая тревога в такое утро взволновала, подтянула, сплотила мальчишек, но все-таки не рассчитывал на их окончательное перевоплощение и не думал, что все неприятности уже позади.

Подполковник Клекотов был взволнован. Бомбежка, устроенная капитаном Дробовым, напомнила ему грозный сорок первый, когда он восемнадцатилетним парнем ушел на фронт. И он не удивился, подметив в мальчишках перемену. Так оно и должно быть. Лишь бы только не прошел этот заряд бесследно. Ведь как работают! Никаких команд не надо! Все умеют, все знают и, главное, хотят сделать получше, покрасивей. С чувством работают, с душой!

Клекотов еле поспевал за Гришкой, которого он сам пригласил потаскать с ним носилки с дерном. Распутя вроде и не торопился, но его длинные ноги отмеряли такие шаги, что в свои пятьдесят пять лет подполковник чувствовал эту скорость. Несколько раз Гришка оглядывался, точно собирался сказать что-то или спросить.

Клекотов принимал эти взгляды как немой вопрос: не устал ли он? Подполковник бодрился:

– Ничего, Гриша! Ничего!

В паре работали и Богдан с Сергеем Лагутиным. Получилось это так, что и не поймешь – случайно или не случайно. Когда разбирали инструмент, Сергей взял лопату, чтобы резать дерн, но Славка Мощагин отнял ее.

– Сиди со своей ногой! Без тебя управимся.

– Я потихоньку! Отдай! – потребовал Сергей.

Пока они спорили, все инструменты были разобраны. Остался Богдан с носилками. Он держал их за передние ручки и неуверенно покрикивал:

– Ну кто?.. Кто подхватит?

Охотников работать с Богданом не было. Тогда Сергей подхватил носилки. То ли ему стало жалко Богдана, то ли не хотелось оставаться без работы – он и сам не знал. Подхватил и захромал сзади.

Богдан нарочно шел очень медленно, а когда укладывали на носилки дерн, он разместил его так, чтобы Сергею было полегче. Они сделали пять переходов от места, где резали дерн, до братской могилы. И все молча. Нога у Сергея расходилась. Он хромал, но боль становилась терпимой. На шестой раз Богдан опять нагрузил дерн на свою Сторону.

– Не мухлюй! – Сергей улыбнулся. – И вообще… Я, знаешь, тоже не сахар!

Он отстранил Богдана и равномерно разложил дерн на носилках.

В паре работали и Фимка с Димкой, и сержант Кульбеда с Забудкиным. Фимке и Димке доверили самое ответственное и тонкое дело – окраску обелиска и прорисовку старых надписей на нем. А Кульбеде и Забудкину достались носилки. У них не возникало спора, на чьей стороне больше тяжести. Сержант весь дерн укладывал к своим – задним – ручкам. Забудкин шел впереди и слегка придерживал носилки за передние ручки. Оба тоже долго молчали. Но знал Кульбеда: и боевая тревога, и короткая речь начальника лагеря запали в душу мальчишке. Недаром у него блеснули слезинки. Не верил Кульбеда, что Забудкин навсегда захочет оставаться бродягой и сиротой при живых родителях. Должно же заговорить в нем сыновье чувство! Кульбеда ждал этого перелома в сознании мальчишки и дождался.

– Почта здесь есть где-нибудь? – очень тихо не то спросил, не то вслух подумал Забудкин.

– Если тебе конверт нужен, – сказал Кульбеда так, словно не придавал этому разговору ни малейшего значения, – у меня есть, дам уж штучку! А если телеграмму хочешь – деньги тоже имеются. Позавчера разбогател случайно. Думал, потерял бумажник, а гляжу – он на тумбочке валяется.

Больше они не разговаривали до самого перерыва, когда Катя, Ната и старшая повариха прикатили к месту работы тележку с двумя большими термосами с чаем и корзиной с бутербродами.

Не забыли они и стаканы.

Вместе с пищеблоком вернулся Вовка Самоварик, которому комиссар Клим разрешил сбегать за фоторужьем.

– Мальчики! Перекус! – крикнула дородная повариха. – А то похудеете до завтрака!

– Перерыв! – объявил капитан Дробовой, и около тележки выстроилась длинная очередь.

– Стаканы не бить! – предупреждала Катя каждого, кому наливала чай и выдавала бутерброд.

Ната молча обслуживала мальчишек. Богдан и Сергей Лагутин оказались около тележки одновременно. Ната подала Богдану чай с бутербродом и спросила:

– Ты не рано снял с глаза повязку?

– Поди-ка! – фыркнула Катя, наливая чай Сергею. – Вот у него нога чуть не сломана, а он работает со всеми!

Богдан и Сергей невольно посмотрели друг на друга. Сергей – на опавший «фонарь» под глазом Богдана, а Богдан – на перетянутую запылившимся бинтом ногу Сергея. У Богдана дрогнули уголки губ, и он не сумел подавить неизвестно откуда взявшуюся улыбку. У Сергея смех подкатился к самому горлу. Глотая его, он потешно хрюкнул. И они, больше не сдерживаясь, оба засмеялись.

– Встреча друзей-ветеранов междоусобной войны! – провозгласил Вовка Самоварик, сделав снимок.

К Сергею Лагутину, дожевывая бутерброд, подошел Гришка Распутя.

– Ты…

Произнеся это короткое местоимение, он замолчал, точно забыл, что хотел сказать.

Не дождавшись продолжения, Сергей ответил:

– Я!

– Ты… – повторил Гришка.

– Я! – повторил и Сергей.

– Ты в санчасть вернешься? – все-таки договорил Гришка.

– А что? – Сергей был настроен шутливо. – Понравилось командовать? Могу и в санчасть, чтобы тебе не мешать!

– Тебя спрашивают по-хорошему! – насупился Гришка.

– А ты не спрашивай! Как захочешь – так и сделаю! Честное слово!

– Останься в отделении.

– Есть остаться, товарищ помощник командира отделения!

– Точно? – Гришка даже наклонился к Сергею, чтобы лучше видеть его глазами. – Не пойдешь в санчасть?

– Никак нет! – все еще шутливо ответил Сергей. – С таким помощником и без обеих ног командовать можно!

– Спасибочки.

Гришка постоял еще немного рядом с Сергеем и пошел прочь, устремив вдаль рассеянно-задумчивый взгляд круглых выпуклых глаз.

Вор

Часам к девяти большая братская могила была приведена в порядок. Забрав инструменты, мальчишки возвратились в лагерь. Завтракали в тот день в десять часов. Но еще до завтрака, еще когда строились, чтобы вернуться на Третью Тропу, Сергей заметил, что нет Гришки Распути. Не было его и на территории взвода. День или два назад Сергей уже поднял бы тревогу, но сегодня ему не хотелось шуметь. Да и Распутя теперь был его помощником, носил звездочку на рукаве. И все-таки Славке Мощагину Сергей сказал, что не может найти Гришку.

– К завтраку сам найдется! – успокоил его Славка.

Он вытаскивал из-под матраса брюки, отгладившиеся там за ночь. Начищенные с вечера ботинки стояли наготове под койкой, а на подушке лежала новенькая, ни разу не надетая рубашка.

– Ты как на парад собрался! – подметил Сергей.

– Почти! – смутился Славка. – А Гришка появится – не такой он, чтобы завтраки пропускать!

Сергей вернулся к своей палатке и увидел мяч на плоском бугорке. Подошел к нему, боязливо потрогал рукой – мяч был настоящий. Сергей сел рядом и начал перебинтовывать ногу.

А Гришка так и не появлялся. Отзвучал горн. Взвод построился. Дошли до столовой, заняли свои места, а его все не было.

К накрытому столу именинника подошел подполковник Клекотов. Все поняли: у кого-то, значит, сегодня день рождения.

– Кто родился в такой день – быть тому маршалом! – с шутки начал Клекотов. – Станислав Мощагин! Прошу тебя к праздничному столику!

Славка поднялся – нарядный и смущенно-торжественный.

– Недавно твои ребята преподнесли мне подарок, – продолжал Клекотов, – мой собственный портрет в маршальских погонах. Но мне до них, думаю, не дорасти, а вот тебе они могут пригодиться, если захочешь стать военным. Уступаю их тебе!.. А теперь разреши поздравить с днем твоего рождения и передать две телеграммы – от папы с мамой и от комитета комсомола школы.

Подполковник вручил имениннику обе телеграммы и взял со стола кожаную папку.

– А это – поздравительный адрес от нашего штаба. Мы отмечаем в нем твою доброту, чуткость, самоотверженность в опасную минуту, уменье жить в коллективе, никого не обижая, и дружески относиться ко всем. – Клекотов повернулся к третьему взводу. – Как, ребята, правильно мы отметили? Хороший у вас командир?

Мальчишки одобрительно загомонили. Клекотов взглянул на кухонную дверь: пора уже вносить праздничный торт, но поварихи что-то замешкались.

В раздаточном окне показалось растерянное лицо Наты. Она чуть не плакала. Пришлось подполковнику нарушить ритуал и подойти к окошку.

– Беда! – прошептала Ната. – Торт пропал!

– Как пропал?

– С подносом! – Ната еле шевелила губами. – Мы его – в холодильник, а он взял и… пропал!

– Приготовьте к обеду новый! – не растерялся Клекотов.

– А сейчас несите все остальное! – Он вернулся к Славке, заставив себя улыбаться. – Наши повара сегодня изменили распорядок – торт будет к обеду… Ты не возражаешь?

– Что вы! – бодро воскликнул Славка, тщательно упрятав огорчение, но оно быстро растаяло: сама старшая повариха плыла к нему с подносом, щедро уставленным всем, чем была богата кладовка и что могло понравиться любому мальчишке.

Третий взвод, а за ним и все в столовой громко захлопали в ладоши, а подполковник, заметив у штабной избы желтый бок милицейской машины, направился туда, озабоченно насупив брови.

В штабе никого не было, и лейтенант в милицейской форме поджидал работников лагеря. Клекотов узнал его – этот лейтенант приезжал тогда со старухой. Козырнув подполковнику, он приоткрыл дверцу машины.

– Посмотрите, пожалуйста, не ваш ли?.. На причале перехватили. Вашим ведь не разрешено отлучаться.

На заднем сиденье Клекотов увидел Гришку Распутю. На коленях у него лежал пакет из газеты. Сверху бумага была скручена в жгут, чтобы не разворачивалась. Склонив голову чуть не до самого пакета, Гришка не шевелился.

– На-аш! – вздохнул Клекотов.

Он протянул руку и расправил бумажный жгут. Газета развернулась – в пакете был торт вместе с подносом.

– Ну – ка, подвинься!

Клекотов ладонью нажал на Гришкино плечо, чтобы сесть рядом.

– Он дерется! – предупредил лейтенант, но Клекотов уже втиснулся в машину.

Они сидели плечом к плечу и молчали. Клекотов пытался представить, что же произошло, почему это случилось, зачем Гришка украл торт и убежал с ним из лагеря? Чтобы съесть одному? Но торт был не тронут, да и незачем убегать далеко, чтобы съесть его.

– Я ничего не понимаю! – скорее устало, чем раздраженно или сердито сказал Клекотов. – Объясни.

Гришка не отвечал.

– Ты, наверно, хотел отомстить за что-нибудь имениннику? Хотел обидеть его? – подсказал Клекотов. – Ты знал, для кого этот торт?

– А его каждый год обижают! – открыл Гришка рот и после этого забросал подполковника короткими невнятными фразами, глядя на злополучный торт. – Ему нет праздника!.. Хоть бы кто!.. Конфетку хоть бы!.. Сосульку на палочке!..

Гришка сжал кулак, поднял его над спинкой переднего сиденья. Водитель заметил это через зеркало и быстро наклонился к баранке. Но Гришка не собирался ударить шофера. Он и по спинке не ударил, а вдавил в нее кулак, поднял на подполковника выпученные глаза и снова спросил так, словно обвинял в чем-то начальника лагеря:

– За что?.. Он не хуже других!..

Клекотов оторвал Гришкин кулак от спинки, заставил разжать пальцы.

– Ты о ком?

– О Котьке моем.

– Что за Котька?

– Брат мой… Четыре ему сегодня.

Клекотов глубоко и искренне огорчился.

– Сказки рассказываешь! – Он придвинулся к дверце, собираясь выйти из машины. – Я же знаю: ты один у тетки живешь!

Распутя схватил начальника лагеря за рукав.

– Она его не взяла… Котька в интернате – в Сафоновке!

Не вышел подполковник из машины. Он вдруг поверил в существование Гришкиного брата и с досадой подумал, как все-таки мало знает он о мальчишках. Ему было известно, что Гришка воспитывается у тетки, но почему, где его родители, есть ли братья или сестры? Все это следовало бы знать. Тогда, вероятно, удалось бы предотвратить и глупое воровство, и неожиданный побег.

Укорять себя легко, но что-то надо было делать, на что-то решиться. Созвать Совет и сбрить волосы с этой головы с длинным унылым лицом и выпуклыми, чего-то ждущими, о чем-то просящими глазами?

Клекотов уже видел это выражение в Гришкиных глазах, когда таскал с ним утром носилки. Тогда подполковник неправильно истолковал взгляды Распути. Зато теперь он правильно понял, чего ждет от него мальчишка.

– Торт – для Котьки?

– Ну! – с надеждой ответил Гришка, вложив в свое «ну!» и подтверждение, что торт для брата, и невысказанную мольбу – понять, простить и помочь.

– Сиди! – приказал Клекотов и вышел из машины.

Лейтенант, не вмешиваясь, терпеливо ждал окончания разговора начальника лагеря с беглецом.

– Сафоновка далеко? – спросил у него Клекотов.

– Километров семь.

– Есть там детский интернат?

– Есть.

– Не могли бы вы.

– Можно съездить! – не дослушав, согласился лейтенант.

Его догадливость обрадовала Клекотова. Значит, и лейтенант поступил бы так же.

– Вы считаете – стоит?

– Видите ли, товарищ подполковник. Иной раз не оштрафовать лучше, чем оштрафовать. Сильнее действует!

– Поехали тогда!

Когда лагерь остался позади, Гришка, повинуясь приливу благодарности, с неумелой лаской притиснулся в милицейской машине к подполковнику.

– Спасибочки!

Это словечко осталось у него от матери – от того времени, когда все было по-другому. И сам Гришка был другой – веселый, подвижный, ласковый.

Отец и мать много работали. Семья жила в достатке. Копили деньги на машину.

Не по возрасту высокий и выносливый, Гришка успевал все: и хорошо учиться, и по заданию матери ходить в магазины за продуктами, и нянчить брата. Он водил его в ясли, к вечеру забирал домой. Играл с ним, кормил, забавлял и накрепко привязался к Котьке – так малыш произносил свое имя.

Беда пришла в дом вместе с новенькими «Жигулями». В одну из первых пробных поездок в воскресенье отец не справился с машиной. Пробив парапет, она упала в реку. Гришка и Котька остались одни. Старшего согласилась взять к себе тетка – сестра отца. От младшего – двухлетнего Котьки – она категорически отказалась, и его отправили в интернат.

Придавило Гришку это несчастье. Стал он вялым, молчаливым, всегда рассеянно-задумчивым, часами мог валяться на кровати, бессмысленно выкатив глаза. И в школе пошли нелады: уроки готовить не хотелось.

Все больше и больше тянуло к Котьке, но тетка не разрешала ездить к брату.

Пока отец с матерью были живы, Котьке успели справить только два дня рождения. Третий пришел, когда их уже не стало. Гришка не мог забыть эту дату. О ней напоминали и газеты, и радио: Котька родился 22 июня, в годовщину начала войны. Гришка снова попросил тетю отпустить его в интернат или съездить вместе с ним в Сафоновку. Получив отказ, он без спроса взял на дорогу рубль из теткиного кармана и сел в пригородный автобус.

Рядом с ним ехала молодая женщина. Большую, набитую чем-то сумку она поставила в ногах у сиденья между собой и Гришкой. Броские – такие, что нельзя не заметить, – крохотные ботиночки лежали в сумке на самом верху. Взглянув на них, Гришка с тоской подумал, что едет к брату с пустыми руками и что на оставшуюся от рубля мелочь ничего интересного в Сафоновке он не купит. Всю дорогу поглядывал Гришка на детские ботинки и мысленно примерял их на Котькины ноги. И так ему захотелось подарить их брату, что он согласился бы на все, лишь бы заполучить эти ботинки.

Он первый раз ехал в интернат и не знал, когда будет нужная ему остановка. Женщина либо тоже не знала, где ей выходить, либо задумалась и очнулась, когда водитель объявил, что приехали в Сафоновку. Гришка вскочил. Засуетилась и женщина, подхватила сумку за одну ручку и, выронив ботинки, поспешила к передней двери остановившегося автобуса.

Гришку точно толкнули в спину. Он быстро наклонился, схватил ботинки и выскочил через заднюю дверь. А женщина уже заметила пропажу и, крикнув что-то водителю, вернулась в автобус. Что было дальше, Гришка не видел, потому что поскорей отошел от остановки, спрятав ботинки под куртку.

День был не приемный, и ему пришлось подождать в холле интерната. Братья не виделись около года, но Котька, переступив порог, сразу же узнал Гришку и повис у него на шее. Говорят, маленькие не плачут от радости, а Котька заплакал. Не зная, как успокоить его, Гришка выложил перед ним свой краденый подарок.

А дальше все было как в дурном сне. В холл вошла расстроенная женщина. Она тоже приехала в интернат навестить кого-то. Узнав ботинки и мальчишку, рядом с которым сидела в автобусе, она подняла такой шум, что сбежались воспитатели. Гришку хотели увести куда-то. Он отчаянно сопротивлялся. С ним нелегко было справиться. Опрокинулся столик с вазой. Разбилось стекло у двери. Откуда-то появился милиционер. И долго в Гришкиных ушах звенел надрывный голос Котьки:

– Не тлогайте моего блата! Поколотю!..

Так Гришка попал в милицию и в список «трудных» подростков. С плохими школьными отметками, с окончательно испортившимся характером он надолго застрял в этом списке и на следующее лето не без помощи тетки попал на исправление в лагерь.

О Котьке он не забывал. Уезжая в лагерь, высчитал, сколько дней осталось до дня его рождения. И намерения у Гришки были самые хорошие. Он думал сделать так: когда его пошлют в наряд на кухню, он на коленях упросит девчонок приготовить торт, а 22 июня с утра придет в штаб лагеря и не уйдет оттуда, пока его не отпустят в интернат.

Время пролетело быстро. А тут еще Гришку назначили помощником командира отделения. Он только внешне оставался невозмутимым – в себе держал и волнение, и радость от доверия, и чувство ответственности за мальчишек. Потому и потерял он счет дням и узнал, что наступило 22 июня, только после боевой тревоги.

Рухнул Гришкин план. Новый составлять было некогда. Не думая о последствиях, он взял из холодильника торт и двинулся в Сафоновку.

Это только начало

Милицейская машина вернулась через час. Первым выскочил из нее маленький Котька – такой же нескладный, длиннорукий, с вытянутым лицом и глазами навыкате, как и старший брат.

Взяв на себя полную ответственность, подполковник Клекотов на три дня привез малыша в лагерь, чтобы братья могли побыть вместе.

Нарушив всякие правила и нормы, Клекотов надеялся, что этот день будет для Гришки переломным.

Распутя вылез из машины смущенный и какой-то просветленный. Глаза ожили. Не было в них прежней бессмысленной тугодумности. Исчезла тяжесть в движениях.

– Мне ее снять? – спросил он у подполковника, дотронувшись рукой до звездочки.

– Не я назначал тебя, – ответил подполковник. – Будет Совет – он и решит. А брата отведи к девочкам на кухню – скажи, что я просил взять над ним шефство.

– Есть! – гаркнул Гришка так, что Котька вздрогнул.

– И сам там останься, – добавил Клекотов. – Объявляю тебе три наряда по кухне вне очереди, начиная с сегодняшнего дня!

– Есть! – повторил Гришка и, подхватив Котьку на руки, зашагал к столовой.

А по лагерю снова разносился сухой и скрипучий голос капитана Дробового:

– Внимание! Внимание!.. Учитывая ранний подъем и ударную работу утром, штаб разрешает всем, кто не выспался или устал, отдыхать в расположении лагеря. Остальным – построиться и собраться у штаба. Сегодня мы начнем новую, рассчитанную на несколько недель работу по расчистке леса.

Дробовой твердо верил, что после утренней тревоги, после сильной эмоциональной встряски ребята не могут, не должны расслабиться. Он верил, что мальчишки соберутся так же быстро, как и утром по сигналу боевой тревоги. Дробовой разрешил отдыхать уставшим лишь после долгого спора с комиссаром.

У Клима такой веры в успех не было. Была только надежда. Разговаривая с мальчишками по отдельности, он видел, что каждый из них в одиночку признает его, понимает и верит ему. Должно же когда-то появиться общее коллективное сознание!

Клекотов рассуждал конкретнее: он просто ждал, как отреагируют ребята на новый вид работы. Когда он сам был мальчишкой, лес всегда привлекал его. Неужели нынешние ребята равнодушны к нему?

Через пять минут после выступления капитана Дробового второй взвод плотной колонной вышагал на штабную поляну. Клим прикинул на глаз, сколько в колонне мальчишек, и понял, что его маленькая хитрость удалась. Он настаивал на разрешении не идти на работу всем уставшим и невыспавшимся не только потому, что такие ребята действительно могли найтись. Был у него и тайный расчет на то, что это разрешение подзадорит ленивых. Так оно и получилось.

– Второй взвод прибыл! – доложил командир. – Отсутствующих нет!

Сразу за вторым взводом появились и первый, и четвертый. В них тоже уставших и невыспавшихся не оказалось. Третий взвод примаршировал на девятой минуте. Славка Мощагин нарочно не торопился – видел, что Сергею Лагутину быстро идти трудно. И рапорт Славки отличался от рапортов других командиров.

– Третий взвод прибыл! – доложил он. – Отсутствуют двое: Распутин – в наряде на кухне, Забудкин пишет с сержантом письмо домой.

Еще минут десять ушло на то, чтобы разобрать пилы и топоры. И под командованием подполковника Клекотова, который решил сегодня сам сопровождать ребят, лагерь – колонна за колонной – тронулся в путь к ближайшему леспромхозу.

– Песню! – крикнул с крыльца Дробовой, и кто-то из третьего взвода запел про полевую почту.

– Ну как? – не без самодовольства спросил капитан у комиссара и поспешно добавил: – Все мы, конечно, поработали немало!

– Это только начало! – отозвался Клим. – Всего лишь начало.

Громкий пронзительный свист долетел из столовой и испортил Дробовому настроение.

– Было бы еще лучше, – помрачнев, сказал он, – если бы вы с подполковником не стремились превратить наш лагерь в детские ясли!

– Вы малыша видели? – с улыбкой спросил Клим. – Я не видел. Идемте – посмотрим!

В столовой Ната кормила Котьку манной кашей. Увидев незнакомых мужчин, он высунул длинный, белый от каши язык. Дробовой строго погрозил ему пальцем. Котька проглотил кашу и, сердито выкатив глаза, пролепетал:

– Тли наляда тебе вне отеледи!

Капитан Дробовой погрозил ему еще строже. Тогда Котька сунул два пальца в рот и протестующе засвистел.

Оглавление

Пополнение

На просеке

Первые стычки

От обеда до ужина

Вечерний звон

Дождь