Текст книги "Третья тропа"

Автор книги: Александр Власов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Можно? – спросил он, просунув в щель только нос.

– Входи, Самовариков, – разрешил подполковник Клекотов. – Садись.

В комнате было два стола: маленький – для начальника лагеря и большой, за которым работали комиссар и капитан Дробовой. Они и сейчас сидели за ним. Уловив какой-то не совсем понятный, но по крайней мере не злой огонек в глазах Клима, Вовка не пошел к столу подполковника, а сел у большого стола – поближе к комиссару.

Клекотов заметил этот маневр и одобрительно подумал, что Клим пользуется у ребят доверием.

– Показывай свою работу, – сказал подполковник и встал, подошел к стулу, на краешке которого сидел Вовка.

Мальчишка вытащил из-за рубашки фотографии. Они были немного помяты после вчерашнего путешествия, но это не мешало видеть в них главное: умение отобрать интересные моменты из лагерной жизни и передать не только их смысл, но и внутренний настрой попавших в кадр мальчишек.

Несколько минут трое мужчин молча рассматривали фотографии. Клекотов и Клим не старались скрыть своего одобрения. Капитан Дробовой был непроницаем, но он первый высказался вслух:

– Добротная работа, не спорю. Только ты не все показал.

Вовка вздохнул и уставился на свои ботинки.

Дробовой подвинул к нему фотографии, побывавшие на милицейской доске.

– Твои?

Вовка вздохнул еще горестней.

– Мои.

– Кто вывесил их на доску? Ты?

– Я, – покорно согласился Вовка.

– Это неправда! – возразил Клим. Он давно решил, что инициатором злой шутки был Богдан. – Ты не такой.

– Такой, – отозвался Вовка. – И ничего другого не скажу.

Всем почему-то стало неловко продолжать допрос. Никто не поверил Вовкиному признанию. Они могли бы втроем нажать на мальчишку и вынудить его назвать настоящего виновника, но не хотелось ломать Вовкину волю. Даже дотошный капитан Дробовой замолчал.

И все-таки надо было как-то завершить разговор. Клим высказал то, что чувствовали все:

– На твоем месте, Володя, я, может быть, ответил бы так же. Но знаешь, чего бы я не допустил на твоем месте?.. Чтобы эти карточки висели на доске преступников!

– Они бы и не висели, если бы.

Вовка замолчал – побоялся, что своей откровенностью может испортить разговор, который склонялся в мирную сторону.

– Начал – так уж договаривай! – попросил Клим.

И Вовка решился:

– Я не без спроса возился с карточками – проявлял и печатал!

– Верно, – подтвердил Клим. – Я разрешил.

– А что потом? – Вовка с укором взглянул на комиссара. – Что потом вышло?

– Что же вышло?

– А то, что я до самого вечера провозился с ними, для всех работал и за это остался без палатки!

Клим пропустил бороду сквозь пальцы.

– Я предупредил командира отделения.

– А он все равно не дал места!

Клим почувствовал за собой вину: не довел дело до конца.

– Ну что ж, Володя! Виноват!.. Вот при начальнике лагеря говорю: подвел я тебя!

Вовка не привык видеть взрослых, которые бы вот так – откровенно – признавали свою вину. У него защекотало в горле от теплой признательности к комиссару. И даже ироническое замечание капитана не охладило Вовку. Дробовой сказал:

– Мы же и виноваты, оказывается!

– Да нет, товарищ капитан! – воскликнул Вовка, чувствуя неодолимое желание ответить на чистосердечность комиссара такой же откровенностью. – Что я – дурак!.. Никто из вас не виноват!.. А я никогда больше дурить с аппаратом не буду! Разобью его, если хоть один вредный снимок получится!

Вовкино обещание прозвучало с такой трогательной убежденностью, что нельзя было не поверить ему.

– Ты его все-таки не разбивай, – улыбнулся подполковник Клекотов. – Ты его сдай пока на хранение, а комиссар выдаст тебе напрокат новую оптику. Снимай. Потом альбом про наш лагерь сделаем…

Когда они шли к мастерской, чтобы поменять старый фотоаппарат на новый, Вовка, не зная, как отблагодарить комиссара, вдруг остановился и произнес не то с угрозой, не то с каким-то предостережением:

– Скажу-у!.. Мне никто не верит – все равно вам скажу!

С неодобрением подумал Клим, что Вовка все-таки сейчас назовет того, кто вывешивал карточки.

– Придем в лабораторию – там и скажешь.

– Нет, здесь! А то передумаю! – Вовка сердито крутанул в воздухе фотоаппаратом и намотал ремешок на кулак. – Из‘ за него все! – Открыв футляр, он вытащил из-за подкладки небольшую фотографию. – С этого началось!

На карточке просматривалась перспектива вечерней улицы. На переднем плане – фонарный столб, и с ним в обнимку – плотный мужчина в шляпе. Падающий сверху свет отчетливо прорисовывал каждую черточку его запрокинутого в пьяном смехе лица.

– Кто это? – спросил Клим.

– Завуч! – коротко ответил Вовка и добавил для ясности: – Нашей школы.

Клим удивленно свистнул.

– Он у вас пьяница?

– То-то и оно, что нет! Никто его таким не видел. И я – только один разок… И как назло – с этим! – Вовка снова крутанул фотоаппаратом. – Щелкнул для смеха, а потом не смешно стало!..

На следующее утро завуч встретил Вовку у школьной раздевалки и провел его в свой кабинет. Вчерашнее помнилось туманно, и завуч задал проверочный вопрос:

– Ты зачем в темноте с фотоаппаратом разгуливаешь?

– А там и не темно! – ухмыльнулся Вовка. – Под фонарем – как днем!

– Ну и что? – выжидательно спросил завуч. – Получилось?

Вовка еще вечером проявил пленку и напечатал пару карточек. Сейчас он заколебался: сказать об этом или соврать что-нибудь? Он бы, вероятно, соврал, но завуч опередил его.

– Я с тобой как мужчина с мужчиной, – заговорил он. – Всякое, друг мой, случается… Ты уж извини меня и принеси все, что там у тебя вышло… Вырастешь – поймешь!

Получив разрешение пропустить первый урок, Вовка, подкупленный доверительным тоном завуча, сбегал домой и принес ему негатив и одну из карточек.

Была у Вовки спекулятивная мыслишка: думал он, что уж теперь по физике ему обеспечены сплошные пятерки. Физику преподавал завуч. Но не дождался Вовка пятерок. Наоборот: ответит он на крепкую уверенную тройку – такую, что при желании и четыре поставить можно, а завуч ему двойку в дневнике выводит.

С этой первой незаслуженной двойки и началась борьба, в которой Вовке никак не удавалось одержать победу, потому что были они – ученик и завуч – в разных, как говорил Вовка, весовых категориях.

Завуч всеми средствами старался выжить Вовку из школы, а обиженный и обозленный Вовка вредил ему как мог. Он долго не решался пустить в ход оставшуюся у него фотокарточку. Ограничивался тем, что портил в физическом кабинете приборы, во время опытов по электричеству пережигал пробки, приходил на урок с фотоаппаратом и демонстративно держал его на столе. Но все это обернулось против него. У завуча появились неопровержимые факты хулиганского поведения. Вовкиных родителей стали часто вызывать в школу, а потом и в роно. Завуч настаивал на том, чтобы определить Вовку в спецшколу как неисправимого и злостного хулигана.

Доведенный до отчаяния, Вовка достал припрятанную фотографию завуча, обнимающего фонарный столб, и сначала показал ее дома. Мать просто не признала в пьяном человеке школьного завуча – не смела признать. Отец хоть и узнал его, но тоже не поверил сыну. Вовка со второго класса занимался фотоделом, изучил многие хитрости и тайны этого ремесла.

– Фотомонтаж! – определил отец. – Чисто сделан – не подкопаешься! – похвалил он работу и выдрал Вовку за эту, как он считал, фальшивку.

Школьные приятели, которым Вовка показал карточку, долго смеялись над ней, но и они приняли ее за ловкую подделку. Одноклассники знали, что между Вовкой и завучем идет война, и решили, что Вовка применил новое оружие.

Слух о какой-то фотокарточке, порочащей завуча, облетел всю школу. Вовка на это и рассчитывал. Но уже с самого начала выходило по тем же слухам, что эту карточку сфабриковал Самовариков, который может со своим аппаратом сотворить любой фокус: снимать муху, а получить фотографию слона.

Больше Вовка нигде не показывал злополучный снимок пьяного завуча: ни на педсовете, ни в роно, ни на комиссии по делам несовершеннолетних. На всех этих совещаниях и заседаниях он отмалчивался, накрепко усвоив обидную формулу: наглая ложь взрослого сильнее мальчишеской правды. Несмотря на протесты завуча, Вовку пока оставили в прежней школе, но направили на лето для исправления в лагерь для трудных подростков…

– Дай мне эту фотографию, – попросил Клим.

Разоблачение

Из пяти разных фотоаппаратов новейших марок, предоставленных в распоряжение лагеря шефами, Вовка выбрал фоторужье. Не помня себя от счастья, он укатился на Третью Тропу, забыв поблагодарить комиссара. Клим убрал старый Вовкин аппарат и, возвращаясь в штаб, раздумывал, где бы провести авторитетную экспертизу Вовкиного снимка. Лишь у самого штаба комиссар обратил внимание на черную «Волгу», стоявшую у крыльца. Это была знакомая райкомовская машина, а в штабе сидели Зина Кудрявцева и еще какой-то мужчина.

Секретарь райкома была явно чем-то расстроена и смущена. Это чувствовали все и ждали, когда после первых ничего не значивших общих фраз она скажет главное. А Зине Кудрявцевой не хотелось говорить об этом при фотокорреспонденте молодежной газеты, который приехал с ней. К нему она и обратилась в первую очередь:

– Так, пожалуйста, походите, поснимайте.

– Как? Один? – спросил корреспондент с испугом.

– Да вы не бойтесь! – засмеялся Клим. – У нас спокойно.

– Я не в том смысле! – смутился корреспондент. – Сниму, что нельзя снимать, или зайду, куда не положено. Лагерь ваш особый!

– Запретных зон у нас нет, – сказал Клекотов. – Снимайте на здоровье все, что вам приглянется.

Несмотря на эти заверения, корреспондент предпочел бы получить провожатого, но он понял, что мешает какому-то разговору, не предназначенному для прессы, и пошел к машине за аппаратурой.

Когда он вышел, налет официальности совсем исчез с расстроенного лица Зины Кудрявцевой, и она, как обиженная до слез девчонка, произнесла без всякого вступления:

– Никакой он не сектант!.. И сама я ошиблась, и вас ввела в заблуждение!

Капитан Дробовой рассмеялся от всей души. Улыбнулся и Клекотов. Это известие сняло с него большую тяжесть. А Климу стало жалко Зину Кудрявцеву, которая, казалось, готова была расплакаться.

– Радоваться надо! – воскликнул он. – Это же прекрасно, что не сектант!

– Чего же тут прекрасного! – вырвалось у нее. – Столько людей за нос водил! Проходимец маленький!.. За четыре последних месяца он три города сменил, а что было до этого – и милиции неизвестно. Возможно, он уже не первый год так гастролирует-наивных людей морочит и обкрадывает!..

Разоблачили Забудкина случайно. Вчера вечером на заседании бюро райкома партии, когда все устали и сделали перерыв, начальник районного отдела милиции рассказал необыкновенную историю про мальчишку, о котором пришло уведомление из областного управления. Этот маленький обманщик появлялся в каком-нибудь городе, заходил в первый попавшийся ему райком комсомола, говорил, что он сирота, чуть не погубленный сектантами, и требовал, чтобы ему помогли наладить новую жизнь. Он прикидывался совсем больным. На вопрос, где находится эта секта, называл какую-то Лосиную падь, затерянную в сибирской тайге. Что это за район, даже какая это область, он не знал.

Пока милиции удалось установить, что он побывал под разными фамилиями, но с одной и той же легендой уже в трех городах. В двух первых его временно направляли в детский санаторий. Он отдыхал месяца по полтора, а потом исчезал, обшарив предварительно тумбочки и карманы соседей по палате. В записке, оставленной на своей кровати, он писал, что решил вернуться в секту и взял деньги на дорогу. Это звучало укором для всех, кто опекал мальчишку. Значит, они не сумели помочь ему избавиться от сектантских пут. Поэтому в тех двух городах старались не подымать шума вокруг неприятного случая и ограничились попыткой разыскать несуществующую Лосиную падь – послали несколько запросов – и на этом успокоились.

В третьем городе мальчишка появился под фамилией Касаткин. Здесь с ним поступили по-другому. Исполком нашел пожилых супругов, желавших усыновить сироту. Мальчишку приняли в семью как родного. Но он прожил тут только три недели и опять исчез, оставив стандартную записку и прихватив с собой сорок рублей.

Пропажа денег огорчила супругов, но больше всего они беспокоились о дальнейшей судьбе мальчишки, к которому успели привязаться. Они обратились в милицию, чтобы им помогли отыскать и вернуть беглеца.

Так начал разматываться клубок похождений Забудкина. По некоторым косвенным данным в милиции возникло предположение, что он и не сирота, а один из тех мальчишек, которые по разным причинам уходят из родного дома.

В четвертом городе обнаглевший Забудкин заявился прямо в райком партии – в тот самый райком, в котором начальник районного отделения милиции и поведал членам бюро эту историю.

Секретарь райкома партии тут же позвонил в райком комсомола, и рано утром на следующий день Зина Кудрявцева уже мчалась в лагерь. Забудкина надо было сдать в милицию.

До обеда было еще далеко, а горн уже заиграл на штабной поляне. Но он и не звал на обед. По лагерю разнесся сигнал «Слушайте все!». Затем чей-то голос, усиленный и искаженный мегафоном, дважды прокричал:

– Иннокентия Забудкина вызывают в штаб!

Сержант Кульбеда и Забудкин все еще рыли канавку вокруг палатки. У Забудкина нога соскользнула с лопаты, голова, как на шарнире, повернулась к штабу, глаза распахнулись и снова сузились до щелок.

– Не пойду!

– Как же не идти, если вызывают? – мягко возразил Кульбеда.

– Не пойду! – упрямо повторил Забудкин.

От металлического мегафонного голоса прежний страх проснулся в нем.

Сержант Кульбеда взял его за руку.

– Ну, хочешь, я с тобой пойду?

Забудкин выдернул руку. Он думал: не лучше ли броситься в лес? Ведь где-то он кончается! Деньги есть-с ними можно далеко удрать от этого лагеря, в котором постоянно что-то тревожит и настораживает.

Кульбеда чувствовал смятение Забудкина, видел, что он мечется с самого утра, но настоящую причину отгадать не мог. Врача Забудкин испугался, потому что был совершенно здоров. Милицию – оттого, что знал за собой какие-то грешки. Это еще понятно. А что с ним сейчас, когда и медицинская, и милицейская опасности миновали? Или он тоже приметил черную «Волгу»? Но это, похоже, вчерашняя райкомовская машина. Она бы его не напугала. Санаторий мог открыться раньше срока, и машину прислали за Забудкиным.

На этом и сыграл Кульбеда, чтобы заставить мальчишку явиться в штаб.

– Ты вот раздумываешь, а тебя ждут. Машина там пришла. И вроде – на которой ты вчера ехал.

Услышав про райкомовскую машину, Забудкин забыл все свои страхи. Комсомольцев он обожал. Никто с таким сочувствием и такой доверчивостью не прислушивался к его россказням о секте, никто с такой необдуманной стремительностью не бросался на помощь бедному пареньку, героически порвавшему сектантские сети.

– Честно? – спросил Забудкин.

– Спрашиваешь! – по-мальчишески ответил Кульбеда. – Такая же черная «Волга». А номера отсюда не разглядел.

– Другая сюда не приедет! – убеждая себя, проговорил Забудкин и уже сам схватил сержанта за руку. – Только вместе!

Когда они вышли на поляну, последние сомнения рассеялись. Забудкин пошел быстрее. Огибая «Волгу», он по-свойски кивнул вчерашнему водителю и не приметил, что тот ответил каким-то саркастическим взглядом. Но сержант не пропустил этот взгляд и подумал, что едва ли Забудкина ждут радостные вести.

Без стука и без спроса влетел Забудкин в штаб.

– Уже? – засиял он, увидев Зину Кудрявцеву, и, скрестив на груди руки, поклонился ей, как иконе. – Не забуду добродетели вашей!.. Трудно мне здесь, тяжко…

– Хватит кликушествовать! – загремел, багровея, капитан Дробовой.

– Вот видите! – Забудкин сделал скорбное лицо и повернулся к нему. – Черствый вы человек! Душу мечущуюся не понимаете!

Чувствуя, что произошла какая-то перемена, Кульбеда потянул мальчишку за куртку.

– Остановись!

– А вы почему здесь? – досталось от Дробового и сержанту. – Вас не вызывали!

– Виноват, товарищ капитан! Решил сопровождать Забудкина!.. Мало ли что. Разрешите остаться?

– Можно подумать, что во взводе вам делать нечего!

– Никак нет! Дел много! – отчеканил сержант. – Просто думаю, что в настоящий момент я здесь нужнее!

Зная, что сейчас последует команда «Кругом!», подполковник Клекотов опередил Дробового:

– Хорошо, останьтесь. Поможете отправить, – он взглянул на мальчишку, – Забудкина или Касаткина, или как тебя на самом деле?

Видно, забыл мальчишка, что совсем недавно называл себя Касаткиным. Эта фамилия не произвела на него никакого впечатления. Скорбно взглянул он на Зину Кудрявцеву.

– Увезите меня поскорей отсюда, а то я в секту вернусь!

– Кончилась твоя секта! – секретарь райкома комсомола уже говорила твердо, тоном руководителя, которого обманули. – Лгун! Воришка! И не стыдно?

Забудкин икнул, вылупил глаза и с воем ринулся к двери, но оттолкнуть сержанта ему не удалось. Тогда он завертелся волчком и с неожиданной для него прытью подскочил к открытому окну. Клим перехватил его и усадил рядом с собой, крепко притиснув за плечи к стулу.

– Не старайся напрасно! Отбегался! – продолжала Зина Кудрявцева. – Никого больше не обманешь – по всем городам про тебя сообщили! – От этих слов ей опять стало обидно. – Персона какая!.. Сколько занятых людей от дела из-за него отрывают!.. Но я вожусь с тобой последний день!.. Говори сейчас и говори правду: где твои родители, как их фамилия?

Вьюном выскользнул Забудкин из-под руки Клима, съехал со стула и, очутившись под столом, запрокинулся на спину, забарабанил кулаками и ногами по полу.

– Нету! Нету! – сквозь фальшивые рыдания выкрикивал он. – Один!.. Сирота!.. Хоть убейте!.. Нету никого!.. Хоть зарежьте!.. И не было!

Все понимали, что эта истерика искусственная, но каждому стало не по себе при виде мальчишки, который, как в настоящем приступе, бился и хрипел под столом. Дробовой заткнул уши пальцами и брезгливо процедил:

– С-симулянт!

Клим нагнулся и хотел вытащить Забудкина из-под стола, но тот визжал, царапался и раза два сильно дернул его за бороду, не забывая выкрикивать:

– Сирота!.. Сирота!.. Кру-углая!

Обидчивая, но и отзывчивая Зина Кудрявцева подошла к столу и опустилась на корточки.

– Ну, успокойся!.. Ну, не надо!.. Ты хоть об пол так не стукайся, а то и в самом деле голова разболится!.. Ну, давай поговорим спокойно. Ты сейчас нам скажешь, где твои родители, а мы.

Забудкин взвыл еще громче и так забился на полу, что затрясся весь стол.

– Разрешите мне? – спросил Кульбеда у Клекотова.

Не дожидаясь ответа, он подсунул руки под голову и колени мальчишки, поднял, прижал к себе и качнул, как младенца. Всем показалось, что сержант затянет сейчас какую-нибудь колыбельную. Но вместо песни он нараспев в такт покачиванию стал повторять одно и то же слово:

– Все, все, все, все, все, все.

И Забудкин притих, уткнувшись лицом в его гимнастерку.

В штабе стало тихо, точно все боялись помешать сержанту усыпить мальчишку. Капитан Дробовой – и тот приглушил свой голос:

– Это ни на что не похоже!.. Это не лагерь, а. – он задохнулся от возмущения, – а родильный дом! И не сержант вы, а баба-повитуха! Дядька пушкинский, а не инструктор!

– Дядька и есть! – улыбнулся Кульбеда.

Капитан затряс бритой головой:

– Нет! Я так больше не могу!.. Не знаю!.. Не умею!..

– И я не умею, – признался Клекотов, хотя и не разделял возмущения Дробового. – Если бы мы все знали и умели, не было бы, наверно, надобности в нашем лагере.

– Вы правы. Мы еще плохо работаем с подростками, – согласилась Зина Кудрявцева и, указав на дверь, сказала Кульбеде: – Несите его в машину.

– А мне кажется, – подал голос Клим, задрав кверху бороду, – у райкома комсомола сегодня больше, чем вчера, оснований оставить его у нас.

– Что вы! Что вы! – Зина Кудрявцева замахала обеими руками. – Не имею права!

Голова Забудкина чуть повернулась в ее сторону. Он глянул одним глазом на секретаря райкома.

– Имеете!

– Ну, очухался! – обрадовался Кульбеда и поставил мальчишку на пол.

Зина Кудрявцева решительно подошла к Забудкину и протянула руку.

– Поехали! Я тебя впереди посажу, рядом с водителем!

Забудкин спрятался за Кульбеду.

– Товарищ сержант! Постойте с ним в коридоре! – попросил подполковник. – А мы посовещаемся.

– Разрешите мне остаться? – настойчиво произнес Кульбеда. – А Иннокентий и один там побудет-не убежит. Я за него в ответе! – Он присел перед Забудкиным, одернул его курточку, заглянул в глаза-щелки. – Ведь правда, не подведешь?

– Только не отдавайте! – прошептал мальчишка и сам вышел из комнаты.

Разговор был трудный. Кульбеда и Клим настаивали на том, чтобы оставить Забудкина в лагере. Капитан Дробовой молчал. Подполковник Клекотов не сразу высказал свое мнение. Он внимательно прислушивался к возражениям Зины Кудрявцевой, которые были очень вескими. На мальчишку объявлен розыск, и она обязана доставить его в милицию.

– Когда найдут родителей, тогда пусть и забирают! – сказал Клим.

– А как искать, если он у нас останется? – спросил Клекотов. – Этим мы затрудним работу милиции.

– Найдут родителей или не найдут, а ему самое место в таком лагере! – высказался наконец капитан Дробовой и добавил: – Только без этих… без поблажек!

– Это пустой разговор! Вы меня поймите! – Зина Кудрявцева для убедительности прижала руку к груди и произнесла чуть ли не по слогам: – Я не имею пра-ва!

– Можно мне? – спросил Кульбеда. – Жалко его. И врунишка несусветный, и кривляка – дальше ехать некуда, а жалко!.. Набедокурит – и в меня носом тычется, защиты ищет. Телок несмышленый, да и только!.. И уж если он признается в чем, так мне первому… Раньше любого инспектора… Я это нутром чую.

На всех подействовали эти слова. Клекотов с удивлением почувствовал, что теперь готов поддержать сержанта. Зина Кудрявцева хоть продолжала еще возражать, но уже не так решительно.

Может быть, все-таки оставить? Только что она скажет секретарю райкома партии, если вернется одна? Как объяснит в милиции свой поступок? Для многих эти опасения стали бы решающими, а она пересилила себя и, дав согласие оставить мальчишку в лагере, сказала, как провинившаяся и заранее приготовившаяся к наказанию девчонка:

– Ну и будет мне сегодня!..

Кульбеда первый вышел из штаба. Забудкин стоял в полутемном коридоре, привалившись к стене.

– Пошли, Иннокентий, докапывать канаву.

Ночной дозор

За этот день во всех четырех взводах ребята завершили внутреннее оборудование палаток, соорудили умывальники, туалеты и приступили к установке столбов для электро– и радиопроводки. В вечерних рапортичках, представленных в штаб, командиры докладывали и о неприятных происшествиях. Их было много. Кто-то прорезал в палатке дыру. Юные дзержинцы нашли виновника, заставили наложить на прорезь заплату и перевели его в эту палатку. Теперь его кровать стояла как раз под залатанной дырой. Если в дождь будет капать – винить некого.

Снова обнаружились картежники. Они играли на «велосипед». Проигравшего заставили разуться, уложили его на спину. Между пальцами ног засунули по тонкой полоске бумаги и зажгли. Мальчишка отчаянно задергал ногами, чтобы потушить огонь. Это и называлось «велосипедом».

В первом взводе произошел взрыв, после которого палатку наполнил тошнотворный запах. Оказалось, что у одного из запасливых мальчишек в тумбочке лопнула банка с кильками. Она и дома лежала, наверно, не одну неделю, а здесь, в нагретой солнцем палатке, ее прорвало.

Рапортичка третьего взвода, подписанная Славкой Мощагиным, выглядела благополучно. О разоблачении Забудкина он не писал, считая, что в штабе знают об этом лучше, чем он. Об истории с фотографиями Славке вообще не было ничего известно. А больше никаких происшествий в его взводе не случилось, если не считать мелочей, о которых Славка решил не упоминать. Во втором отделении была небольшая потасовка. В четвертом в палатке на столе устроили кучу малу. Алюминиевые ножки не выдержали тяжести и согнулись. Славке казалось, что описание всего этого в рапортичке прозвучит как кляуза.

Зато он не поскупился на слова, подробно докладывая о том, что Богдан сдержал слово и вместе с другими мальчишками еще до обеда в ударном порядке поставил палатку. В этот знаменательный для него день Богдан вел себя образцово, особенно после того, как сияющий Вовка Самоварик вернулся из штаба с фоторужьем. Без всяких расспросов Богдан понял, что все обошлось благополучно. Он позвал Вовку к себе.

– Запомни: Богдан долги отдает по первому требованию.

– Да ладно! – отозвался Вовка и покатился куда-то отыскивать первый кадр, достойный нового, никогда еще им не опробованного фоторужья.

После ужина в лагере не работали. В тот вечер на всех просеках загорелись костры. Мальчишки уже знали, что начальник лагеря не запрещает разводить огонь, и почти у каждой палатки взметнулось вверх веселое пламя.

На Третьей Тропе горели два костра. Один – большой и жаркий – пылал на самом берегу речки. Там собрались мальчишки из трех отделений. Многие уже бродили по воде с горящими головешками – искали раков. Второй костер – поменьше – трещал и стрелял искрами около палатки Богдана. Большая груда сухого валежника была заготовлена впрок. Это постарались Шуруп и шурупчики. Они воспользовались добрым настроением Богдана и сами вызвались натаскать дров. Получив милостивое разрешение, мальчишки приволокли из леса столько сучьев и хвороста, что на всю ночь хватит.

У костра собралось почти все отделение. Не было только троих. Вовка Самоварик еще не вернулся, а Гришку Распутю и Забудкина огонек не выманил из палатки. Они лежали на своих койках. Забудкин старался держаться подальше от мальчишек. Он еще не освоился со своим новым положением. Привычную маску бывшего сектанта пришлось снять. Без нее он чувствовал себя неуверенно.

Гришка не вышел из палатки только потому, что предпочитал полежать спокойно. Не поворачиваясь к Забудкину, он спросил:

– Сафоновка далеко?

Распутя нечасто сам начинал разговор, а когда все-таки начинал, то обычно говорил или спрашивал что-нибудь совершенно неожиданное, никак не связанное с тем, что происходило вокруг.

– Чего? – не понял Забудкин.

– Не знаешь, – констатировал Гришка и недовольно добавил: – А еще болтают – весь свет обошел.

Забудкин повернулся к нему спиной, и оба опять замолчали.

Мальчишки у костра наблюдали за Фимкой и Димкой, которые заканчивали начатую вчера работу – выжигали последние штрихи на портрете подполковника Клекотова. Сходство было поразительное. Получилась забавная карикатура, совсем не обидная, а дружеская – такая, что даже строгий Сергей Лагутин не нашел ничего оскорбительного для начальника лагеря.

Фимка вынул дудку изо рта – сделал перерыв – и, всматриваясь в карикатуру, задумался.

– Какие ему погоны нацепить?

– Как какие? – К воинским званиям Сергей Лагутин относился особенно щепетильно. – Подполковничьи.

– Не интересно, – возразил Фимка.

– Ты ему маршала присвой, – сказал Богдан.

Тихо переговариваясь, подошли к своей палатке Славка Мощагин и Кульбеда. Они были у большого костра – присматривали за мальчишками, бродившими по воде. До отбоя оставалось минут сорок. Надо было назначить дежурных на ночь и произвести небольшое переселение. Все это Славка обговорил с Куль-бедой. Сержант зашел в палатку Богдана, а Славка отозвал в сторону Сергея Лагутина.

– Тут, понимаешь, не додумал я. Ты уж не обижайся! – Командир взвода взял командира отделения под руку и отвел еще подальше от костра. – Хочу, чтобы ты переехал. Твоя палатка и так не очень опасная. Обойдутся без тебя. А у Богдана – ты же знаешь. Поселись, пожалуйста, с Богданом! Очень тебя прошу!

Сергей сокрушенно покачал головой и, пользуясь тем, что никто не мог их слышать, высмеял Славку:

– Что ты лепечешь?.. Курица ты мокрая!.. Да разве так командиры разговаривают!.. Показать тебе, как надо говорить с подчиненными?

Славка огорчился, но не обиделся, потому что понимал: нет у него ничего командирского и неизвестно, появится ли когда-нибудь.

– Покажи, если хочешь, – согласился он.

– Не буду авторитет твой портить! – шепнул Сергей. – А как бы я говорил на твоем месте, ты узнаешь по моему ответу.

Сергей отступил от Славки, вытянулся, как ефрейтор перед генералом, и с почтительной дрожью в голосе, будто только что услышал грозный приказ, громко, чтобы все слышали, прокричал:

– Есть повторить приказание!.. Приказано переселиться в другую палатку!.. Разрешите выполнять?

Пока оглушенный Славка соображал, что надо сказать, Сергей повернулся на каблуках и затопал в свою палатку за вещами.

А из палатки Богдана в это время уже вылезал Гришка Распутя с рюкзаком. Ему было безразлично, где и с кем жить, и он не спорил, когда Кульбеда попросил его переселиться.

Собрав свои вещи, Сергей пошел к палатке Богдана, ловко подгоняя перед собой футбольный мяч. Метров за десять Сергей остановился и прицелился, чтобы завершающим ударом загнать мяч в палатку. Но не ударил, а отыскал небольшой бугорок с плоской вершиной, установил на ней мяч и крикнул сидевшим у костра ребятам:

– Захотите – можете играть, но чтоб всегда возвращали на место!

Исполнительность Сергея сняла горький осадок, оставшийся у Славки после грубых слов. Все бы, как Сергей, выполняли приказания! «С другими так легко не договоришься!» – думал Славка, направляясь к костру, у которого уже сидел и сержант Кульбеда. «Добровольцев, что ли, попросить?» – размышлял Славка, не решаясь прямо назвать фамилии трех ночных дежурных. Назовешь, а они откажутся. Как их заставишь? Вариант с добровольцами казался Славке самым подходящим.

– Скоро отбой, – с нарочитой бодростью произнес он. – Кто хочет охранять взвод ночью?.. Нужны трое. Зато завтра они освобождаются от всех работ. Будут ходить только в столовую.

Пока Славка говорил, перед его глазами возникла не раз виденная в кино картина: командир предлагает добровольцам выйти из строя – и вся шеренга в едином порыве вышагивает вперед. Сидевших у костра мальчишек порыв не подхватил и не заставил вскочить. Фимка продолжал выжигать маршальскую звезду на погоне. Богдан беззвучно пришлепывал губами в такт лившейся из магнитофона музыке. Остальные с излишним усердием, не мигая, уставились в огонь.

«Славный ты парень, но трудно тебе будет!» – подумал о Славке сержант Кульбеда и уже собирался прийти ему на помощь, но этого не потребовалось. Не увидев добровольцев, Славка постарался подключить мальчишек к своим размышлениям, чтобы они сами определили, кому дежурить ночью. Начал он с перечисления тех, кого, по его мнению, не стоило в тот вечер назначать в наряд.

– Богдана, например, я бы сегодня и не просил.

Богдан перестал шлепать губами. Дух противоречия заставил его возмутиться.