Текст книги "Блэк. Эрминия. Корсиканские братья"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Я вежливо распрощался с мадам де Франчи, и мы вышли в сопровождении Гриффо, который освещал нам дорогу.

Наши приготовления не заняли много времени.

Я подвязался дорожным поясом, который приготовил перед отъездом из Парижа, на нем висел охотничий нож. В поясе были уложены с одной стороны порох, а с другой – свинец.

Люсьен появился с патронташем, с двустволкой системы Мантон и в остроконечной шляпе – шедевре вышивки – дело рук какой-нибудь Пенелопы из Суллакаро.

– Мне идти с Вашей Милостью? – спросил Гриффо.

– Нет, не нужно, – ответил Люсьен, – только отпусти Диаманта, вполне возможно, что мы поднимем несколько фазанов, а при такой яркой луне их можно подстрелить как днем.

Минуту спустя крупный спаниель прыгал вокруг нас, завывая от радости.

Мы отошли шагов на десять от дома.

– Кстати, – сказал Люсьен, поворачиваясь, – предупреди в селении, если услышат несколько выстрелов в горах, то пусть знают, что это мы стреляли.

– Будьте спокойны, Ваша Милость.

– Без этого предупреждения, – пояснил Люсьен, – могут подумать, что возобновились вооруженные стычки и вполне возможно, что мы услышим, как наши выстрелы эхом отзовутся на улицах Суллакаро.

Мы сделали еще несколько шагов, затем повернули направо, в проулок, который вел прямо в горы.

VI

Хотя было самое начало марта, погода была прекрасной, можно даже сказать, что было жарко, если бы не чудесный морской ветер, который нас освежал и доносил до нас терпкий запах моря.

Из-за горы Канья взошла луна, чистая и сияющая. Я бы мог сказать, что она проливала потоки света на весь восточный склон, который делит Корсику на две части и в какой-то степени образует из одного острова две разные страны, которые все время воюют друг с другом.

По мере того, как мы взбирались все выше, а ущелья, где протекала Таваро, погружались в ночную тьму, в которой было трудно что-либо разглядеть, перед нами открывалось Средиземное море, спокойное и похожее на огромное зеркало из полированной стали, раскинувшееся до горизонта.

Некоторые звуки, свойственные ночи, которые либо тонут днем в других шумах, либо по-настоящему оживают лишь с наступлением темноты, теперь были отчетливо слышны. Они производили сильное впечатление, конечно, не на Люсьена, привычного к ним, а на меня, слышавшего их впервые, вызывая восторженное изумление и неутихающее возбуждение, порожденные безудержным любопытством ко всему, что видишь.

Добравшись до небольшой развилки, где дорога делилась на две: одна, по всей вероятности, огибала гору, а другая превращалась в едва заметную тропинку, которая почти отвесно шла вверх, Люсьен остановился:

– У вас ноги привычные к горам? – спросил он.

– Ноги да, но не глаза.

– Значит ли это, что у вас бывают головокружения?

– Да, меня неудержимо тянет в пустоту.

– Так мы можем пойти по этой тропинке, там не будет пропастей, но нужно сказать, что это весьма нелегкий путь.

– О, трудная дорога меня не пугает.

– Идем по тропе, это сэкономит нам три четверти часа.

– Ну что же, идем по тропе.

Люсьен пошел вперед, через небольшую рощу каменного дуба, туда же за ним последовал и я.

Диамант бежал в пятидесяти или шестидесяти шагах от нас, мелькая среди деревьев то справа, то слева и время от времени возвращаясь на тропинку, радостно махал хвостом, как бы объявляя нам, что мы можем без опаски, доверясь его инстинкту, спокойно продолжать наш путь.

Подобно лошадям наших «джентльменов-полуаристократов» (днем они маклеры, а вечером – светские львы), выполняющих двойную нагрузку, – они ходят под седлом и их запрягают в кабриолет, – Диамант был научен охотиться и за двуногими и четырехногими, и за разбойниками и за кабанами.

Чтобы не показаться совсем уж невежей относительно корсиканских обычаев, я поделился своими наблюдениями с Люсьеном.

– Вы ошибаетесь, – сказал он, – Диамант действительно охотится И за человеком, и за животными. Но человек, за которым он охотится, совсем не разбойник, это триединая порода – жандарм, солдат и их помощник-доброволец.

– Как, – спросил я, – значит, Диамант сам является собакой разбойника?

– Совершенно верно. Диамант принадлежал одному из Орланди, которому я иногда посылал хлеб, порох, пули и многое другое, в чем нуждаются скрывающиеся от властей разбойники. Он был убит одним из Колона, а я на следующий день получил его собаку, которая и раньше прибегала от Колона, поэтому мы так легко сдружились.

– Но мне кажется, – сказал я, – что из окна своей комнаты, или скорее, конечно, из комнаты вашего брата, я заметил другую собаку, не Диаманта?

– Да, это Брюско. Он такой же замечательный, как и Диамант. Только он мне достался от одного из Колона, который был убит кем-то из Орланди. Поэтому, когда я иду навестить семейство Колона, я беру Брюско, а когда, напротив, у меня есть дело к Орланди, я выбираю Диаманта. Если же их выпустить, не дай Бог, одновременно, то они загрызут друг друга. Дело в том, что, – продолжал Люсьен, горько улыбаясь, – люди вполне могут мириться, прекращать вражду, даже причащаться из одной чаши, но собаки никогда не будут есть из одной миски.

– Отлично, – ответил я, в свою очередь, улыбаясь, – вот две истинно корсиканские собаки. Но мне кажется, что Диамант, как и подобает скромным натурам, скрылся от нашей похвалы, на протяжений всего нашего разговора о нем мы его не видели.

– О, это не должно вас беспокоить, – сказал Люсьен, – я знаю, где он.

– И где он, если не секрет?

– Он около «Мучио».

Я уже отважился на следующий вопрос, рискуя утомить своего собеседника, когда услышал какие-то завывания, такие печальные, жалобные и такие долгие, что я вздрогнул и остановился, схватив молодого человека за руку.

– Что это? – спросил я его.

– Ничего. Это плачет Диамант.

– А кого он оплакивает?

– Своего хозяина… Разве вы не понимаете, что собаки – не люди, и они не могут забыть тех, кто их любил?

– А, понятно, – сказал я.

Послышалось очередное завывание Диаманта, еще более тяжкое, более печальное и жалобное, чем первое.

– Да, – продолжил я, – его хозяина убили, вы мне говорили об этом, и мы приближаемся к месту, где он был убит.

– Совершенно верно, Диамант нас покинул, чтобы пойти туда, к «Мучио».

– «Мучио» – это что, могила?

– Да, так называется своеобразный памятник, который каждый прохожий, бросая камень или ветку дерева, воздвигает на могиле убитого. И в результате вместе того, чтобы опускаться, как другие могилы, под грузом такого великого нивелировщика, как ВРЕМЯ, могила жертвы все время растет, символизируя месть, которая должна жить и непрерывно расти в сердцах его ближайших родственников.

Вой раздался в третий раз, но на этот раз так близко к нам, что я невольно содрогнулся, хотя мне теперь было ясно, что это означает.

И действительно, там, где поворачивала тропинка, в двадцати шагах от нас, белела куча камней, образующих пирамиду высотой четыре-пять футов. Это и был «Мучио».

У подножия этого странного памятника сидел Диамант, вытянув шею и разинув пасть. Люсьен подобрал камень и, сняв шапку, приблизился к Мучио.

Я проделал то же самое.

Подойдя к пирамиде, он сломал ветку дуба, бросил сначала камень, а потом ветку и большим пальцем быстро перекрестился, как это обычно делают корсиканцы.

Я повторил за ним все до мелочей.

Затем мы возобновили путь, молчаливые и задумчивые.

Диамант остался сидеть у памятника.

Примерно минуты через две мы услышали последнее завывание и почти сразу же Диамант с опущенной головой и хвостом решительно пробежал вперед, чтобы вновь приступить к своим обязанностям разведчика.

VII

Мы продвигались вперед и, как предупредил Люсьен, тропа становилась все более и более крутой. Я повесил ружье через плечо, так как видел, что скоро мне понадобятся обе руки. Что касается моего проводника, то Он продолжал идти с той же легкостью и, казалось, не замечал трудностей пути.

Мы несколько минут карабкались по скалам, цепляясь за лианы и корневища, и добрались до своего рода площадки, на которой возвышались разрушенные стены. Эти руины Замка Вичентелло д'Истриа и были целью нашего путешествия.

Через пять минут – новый подъем, более трудный и более отвесный, чем первый. Люсьен, добравшись до последней площадки, протянул руку и вытянул меня за собой.

– Неплохо, неплохо, – сказал он мне, – вы неплохо справляетесь для парижанина.

– Это из-за того, что парижанин, которому вы помогли сделать последний шаг, уже совершал несколько путешествий подобного рода.

– Действительно, – сказал Люсьен, смеясь, – нет ли у вас недалеко от Парижа горы, которую называют Монмартр?

– Да, я это не отрицаю, но, кроме Монмартра, я поднимался также и на другие горы, которые называются Риги Фолхорн, Гемми, Везувий, Стромболи, Этна.

– Ну, теперь, напротив, вы будете меня презирать за то, что я никогда не поднимался ни на какие другие горы, кроме Ротондо. Как бы то ни было, мы добрались. Четыре столетия назад мои предки могли бы открыть ворота и сказать вам: «Добро пожаловать в наш замок». Сегодня их потомок указывает вам на этот пролом и говорит: «Добро пожаловать на наши руины».

– А этот замок, он тоже принадлежал вашей семье после смерти Вичентелло д'Истриа? – спросил я, возобновляя прерванный разговор.

– Нет, но еще до его рождения это было жилище одной из женщин нашего рода – известной Савилья, вдовы Люсьена де Франчи.

– А не с этой ли женщиной произошла ужасная история?

– Да… Если бы сейчас был день, вы могли бы отсюда еще увидеть руины замка де Валль, там жил сеньор де Джудиче, столь же ненавидимый всеми, насколько она была любима. Он влюбился, и поскольку она не торопилась ответить на эту любовь, он сделал ей предупреждение, что, если она не решится дать согласие стать его женой в назначенное время, он захватит ее силой. Савилья сделала вид, что уступила, и пригласила Джудиче на обед. Он был на седьмом небе от радости, совершенно забыв, что достиг этого лестного результата с помощью угрозы, и откликнулся на приглашение, придя в сопровождении всего лишь нескольких слуг. Позади них закрылась дверь и через пять минут Джудиче, арестованный, был заперт в темнице.

Я прошел по дорожке, которую указал мне Люсьен, и очутился в каком-то квадратном дворике.

Через образовавшиеся в стенах щели луна освещала землю, усыпанную обломками, неровными световыми пятнами.

Остальная часть площади оставалась в тени, которую отбрасывали еще уцелевшие крепостные стены.

Люсьен достал часы.

– О, – сказал он, – мы пришли на двадцать минут раньше. Давайте сядем, вы, должно быть, устали.

Мы уселись, или, точнее говоря, улеглись на каком-то пологом спуске, поросшем травой, лицом к большой щели.

– Но мне кажется, – сказал я своему спутнику, – что вы мне не рассказали историю до конца.

– Да, ну так вот, – продолжил Люсьен, – каждое утро и вечер Савилья спускалась в темницу, где был заключен Джудиче, и там, отделенная от него лишь решеткой, раздевалась и представала перед пленником обнаженной.

«Джудиче, – говорила она ему, – как мужчина, столь безобразный, как ты, мог вообразить себе, что будет владеть всем этим?»

Такая пытка продолжалась три месяца, возобновляясь дважды в день. Но на исходе третьего месяца, благодаря горничной, которую он соблазнил, Джудиче удалось бежать. Он вернулся со всеми своими вассалами, по численности намного превосходившими вассалов де Савилья. Они штурмом захватили замок. После того, как он сам овладел де Савилья, он запер ее голой в большую железную клетку и поставил ее на перекрестке в лесу Бокка ди Чилаччиа, он сам предлагал ключ от этой Клетки любому прохожему, кого привлечет ее красота. Через три дня после подобного публичного глумления Савилья умерла.

– Да, по мне кажется, – заметил я, – ваши предки понимали толк в мести, а их потомки, кого-то попросту убивая из ружья, кого-то ударом ножа, понемногу вырождаются.

– Не говоря уже о том, что они в конце концов вообще прекратят убивать друг друга. Ну, по крайней мере, – заметил молодой человек, – этого не произошло в нашей семье. Двое сыновей де Савилья, которые находились в Айяччо под присмотром их дяди, были воспитаны как настоящие корсиканцы и начали борьбу с потомками Джудиче. Эта война продолжалась четыре столетия, а кончилась лишь 21 сентября 1819 года в одиннадцать часов утра, о чем вы могли прочитать на карабинах моего отца и матери.

– Действительно, я заметил эту надпись, о которой у меня не было времени расспросить, потому что сразу после того, как я ее прочитал, мы спустились ужинать.

– Так вот. Из семьи Джудиче в 1819 году осталось только два брата, а из семьи де Франчи – только мой Отец, который женился на своей кузине. Через три месяца после женитьбы Джудиче решили покончить с нами одним ударом. Один из братьев устроился в засаде на дороге из Олмедо, чтобы дождаться моего отца, который должен был вернуться из Сартена; а в это время другой, воспользовавшись отсутствием хозяина, должен был захватить наш дом. Все было сделано по плану, но обернулось совсем по-другому, не так, как рассчитывали нападавшие. Мой отец, предупрежденный, был настороже. Моя мать, также предупрежденная, собрала наших пастухов, таким образом, в момент этой двойной атаки каждый приготовился к обороне. Через пять минут после начала сражения оба брата Джудиче пали, один – сраженный моим отцом, другой – моей матерью. Увидев, как упал его враг, мой отец достал часы: БЫЛО ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ! Увидев побежденным своего противника, моя мать повернулась и посмотрела на часы: БЫЛО ОДИННАДЦАТЬ ЧАСОВ! Все закончилось в одну и ту же минуту, больше не существовало Джудиче, их род был истреблен. Победившая семья де Франчи отныне могла спокойно жить, и поскольку она достойно завершила свое участие в этой четырехсотлетней войне, она более ни во что не вмешивалась. Мой отец лишь выгравировал дату и час этого знаменательного события на рукоятке каждого из карабинов, которые сделали решающие выстрелы, и повесил их по обе стороны от часов, на том самом месте, где вы их видели. Спустя семь месяцев моя мать родила двух близнецов, один из которых – к вашим услугам, корсиканец – Люсьен, а другой – филантроп Луи, его брат.

В этот момент я увидел, как на одной из освещенной луной части площадки легли тень человека и тень собаки.

Это была тень разбойника Орланди и нашего друга Диаманта.

Одновременно мы услышали бой часов в Суллакаро, которые медленно отбивали девять часов.

Глава семейства Орланди придерживался, по всей вероятности, мнения Людовика XV, который, как известно, считал, что точность – это вежливость королей.

Невозможно было быть более точным, чем этот король гор, которому Люсьен назначил встречу ровно в девять.

Мы оба поднялись, заметив его.

VIII

– Вы не один, месье Люсьен? – спросил разбойник.

– Пусть это вас не волнует, Орланди, месье – мой друг, он слышал о вас и захотел навестить вас. Я не стал отказывать ему в этом удовольствии.

– Добро пожаловать к нам в провинцию, месье, – проговорил разбойник, поклонившись и сделав затем несколько шагов в нашу сторону.

Я поприветствовал его как можно вежливее.

– Вы, наверное, уже давно пришли сюда? – спросил Орланди.

– Да, двадцать минут назад.

– Точно, я слышал голос Диаманта, когда он выл на Мучио, и уже прошло четверть часа, как он ко мне присоединился. Это доброе и верное животное, не так ли, месье Люсьен?

– Да, именно так, Орланди, доброе и верное, – ответил Люсьен, гладя Диаманта.

– Но если вы знали, что месье Люсьен здесь, – спросил я, – почему вы не пришли раньше?

– Потому что у нас встреча в девять, – ответил разбойник, – и как неправильно приходить на четверть часа раньше, так и на четверть часа позже.

– Это упрек мне, Орланди? – спросил, улыбаясь, Люсьен.

– Нет, месье, у вас, возможно, для этого были причины, вы ведь не один, и, возможно, из-за месье вы нарушили свои привычки, потому что вы, месье Люсьен, Пунктуальный человек и я это знаю лучше, чем кто-либо, Слава Богу! Вы, месье, достаточно часто из-за меня беспокоитесь.

– Не стоит благодарить меня за это, Орланди, потому что этот раз, возможно, будет последним.

– Мы не могли бы перекинуться парой слов по этому поводу, месье Люсьен? – спросил разбойник.

– Да, если хотите, идите за мной…

– Как прикажете…

Люсьен повернулся ко мне.

– Надеюсь, вы меня извините? – спросил он меня.

– О чем вы говорите, конечно!

Оба отошли и поднялись в пролом, через который нас увидел Орланди. Они остановились там, выделяясь на фоне крепости в свете луны, которая как бы омывала контуры их темных силуэтов жидким серебром.

Теперь я мог рассмотреть Орланди более внимательно.

Это был высокий мужчина с длинной бородой и одетый практически так же, как и молодой де Франчи, за исключением того, что его одежда носила следы постоянного проживания в лесу, где жил ее хозяин: колючего кустарника, через который ему неоднократно приходилось спасаться бегством, и земли, на которой он спал каждую ночь.

Я не мог слышать, о чем они говорили, во-первых, потому что они были шагах в двадцати от меня, а во-вторых, потому что они говорили на корсиканском диалекте.

Но я по их жестам сразу понял, что разбойник очень горячо опровергал доводы молодого человека, которые тот приводил со спокойствием, делающим честь той беспристрастности, с которой он вмешался в это дело.

В конце Концов жестикуляция Орланди стала не такой быстрой и энергичной и речь, кажется, не была уже такой напористой; он опустил голову и, наконец, через какое-то время протянул руку молодому человеку.

Совещание, по всей вероятности, закончилось, так как оба вернулись ко мне.

– Мой дорогой гость, – сказал мне молодой человек, – вот Орланди, который хочет пожать вам руку, чтобы поблагодарить вас.

– За что? – спросил я.

– За желание быть одним из его поручителей. Я уже согласился от вашего имени.

– Если уж вы дали согласие за меня, то вы, наверное, понимаете, что я соглашусь, даже не зная, о чем идет речь.

Я протянул руку разбойнику, который оказал мне честь, коснувшись кончиков пальцев.

– Таким образом, – продолжил Люсьен, – вы можете сказать моему брату, что все улажено, как они хотели, и даже, что вы подписали контракт.

– Речь идет о свадьбе?

– Нет, пока нет, но, возможно, это произойдет.

Разбойник высокомерно улыбнулся.

– Мир, потому что вы этого очень хотели, месье Люсьен, – сказал он, – но не союз: до предательства еще не дошло.

– Нет, – сказал Люсьен, – это будет решено, по всей вероятности, в будущем. Но давайте поговорим о других вещах. Вы ничего не слышали, пока я разговаривал с Орланди?

– Вы имеете в виду то, о чем вы говорили?

– Нет, я имею в виду то, о чем говорил фазан недалеко отсюда.

– Действительно, мне показалось, что я слышал кудахтанье, но я подумал, что ошибся.

– Вы не ошиблись; есть один петух, который сидит на большом каштане, месье Люсьен, в ста шагах отсюда. Я его слышал, когда проходил мимо.

– Ну и хорошо, – радостно сказал Люсьен – его нужно завтра съесть.

– Я бы его уже снял, – сказал Орланди, – если бы не опасался, что в селении подумают, что я стреляю совсем не по фазану.

– Я это предусмотрел, – сказал Люсьен. – Кстати, – добавил он, поворачиваясь ко мне и вскидывая на плечо свое ружье, которое он только что зарядил, – окажите честь.

– Минуту! Я не настолько уверен в своем выстреле, как вы, а мне очень хочется съесть свою часть этого фазана, поэтому стреляйте вы.

– Конечно, – сказал Люсьен, – у вас нет привычки, как у нас, охотиться ночью, и вы, конечно, выстрелите слишком низко. Однако, если вам нечем заняться завтра днем, вы сможете взять реванш.

IX

Мы вышли из развалин со стороны, противоположной той, через которую входили.

В момент, когда мы оказались в кустарнике, фазан обнаружил себя, вновь начав кудахтать.

Он был примерно в восьмидесяти шагах от нас или чуть ближе, скрытый в ветвях каштана, подходы к которому были затруднены растущим всюду густым кустарником.

– Как же вы к нему подойдете, чтобы он вас не услышал? – спросил я Люсьена. – Мне кажется, это не легко сделать.

– Да нет, – ответил он мне, – если бы я смог его только увидеть, я застрелил бы его отсюда.

– Как это отсюда? Ваше ружье может убить фазана с восьмидесяти шагов?

– Дробью нет, а пулей да.

– А! Пулей, можете не продолжать, это совсем другое дело. И вы правильно сделали, что взяли на себя выстрел.

– Вы хотите его увидеть? – спросил Орланди.

– Да, – ответил Люсьен, – признаюсь, это доставило бы мне удовольствие.

– Тогда подождите.

И Орланди принялся имитировать кудахтанье курочки фазана.

Почти сразу же, не видя фазана, мы заметили движение в листве каштана. Фазан поднимался с ветки на ветку, отвечая своим кудахтаньем на призывы, которые посылал ему Орланди.

Наконец он появился на верхушке дерева и был хорошо виден, выделяясь в неясной белизне неба.

Орланди замолк, и фазан замер.

Люсьен сразу же снял ружье и, прицелюсь, выстрелил.

Фазан мешком упал вниз.

– Иди, ищи! – приказал Люсьен Диаманту.

Собака бросилась в кусты и через пять минут вернулась, держа фазана в зубах.

Пуля пробила птицу насквозь.

– Прекрасный выстрел, – сказал я, – не могу не высказать моего восхищения вами и вашим замечательным ружьем.

– О! – сказал Люсьен. – В том, что я сделал, моей заслуги меньше, чем вы думаете: один из стволов имеет резьбу и стреляет как карабин.

– Неважно! Даже если это был выстрел из карабина, он заслуживает всяческих похвал.

– Ого! – воскликнул Орланди. – Из карабина месье Люсьен попадает с трехсот шагов в пятифранковую монету.

– А из пистолета вы стреляете так же хорошо, как из ружья?

– Ну, – сказал Люсьен, – почти, с двадцати пяти шагов я всегда выбиваю шесть из двенадцати по лезвию ножа.

Я снял шляпу и поприветствовал Люсьена.

– А ваш брат, – спросил я его, – он так же силен?

– Мой брат? – переспросил он. – Бедный Луи! Он никогда не прикасался ни к пистолету, ни к ружью. И я все время опасаюсь, как бы в Париже не случилось с ним беды, потому что, будучи смелым человеком и желая поддержать честь нашей Корсики, он позволит себя убить.

И Люсьен опустил фазана в большой карман велюровых брюк.

– А теперь, – сказал он, – мой дорогой Орланди, до завтра.

– До завтра, месье Люсьен.

– Я знаю вашу точность; в десять часов вы, ваши друзья и родственники, будете в конце улицы, не так ли? Со стороны горы, в этот же час, на другом конце улицы будет находиться Колона также со своими родственниками и друзьями. Мы будем на ступенях церкви.

– Договорились, господин Люсьен, спасибо за заботу. И вас, месье, – продолжал Орланди, поворачиваясь в мою сторону и приветствуя меня, – вас я благодарю за честь.

И мы расстались, обменявшись приветствиями. Орланди скрылся в кустах, а мы вернулись на дорогу, ведущую в селение.

Диамант же оставался какое-то время между Орланди и нами, оглядываясь то направо, то налево. После пятиминутного колебания он оказал честь, отдав нам предпочтение.

Признаюсь, что перебираясь через двойную гряду отвесных скал, о которых упоминал выше, я испытывал некоторое беспокойство относительно того, как я буду спускаться. Спуск, как известно, вообще намного труднее, чем подъем.

Я с нескрываемым удовольствием заметил, что Люсьен, без сомнения, догадываясь о моих мыслях, выбрал другую дорогу, не ту, по которой мы пришли.

Эта дорога имела преимущество – она давала возможность продолжить разговор, который, естественно, прерывался на трудных участках.

Итак, поскольку склон был пологим, дорога легкой, я не сделал и пятидесяти шагов, как тут же приступил к привычным расспросам.

– Итак, мир заключен? – спросил я.

– Да, и, как вы могли видеть, не без труда. В конце концов я ему объяснил, что Колона первыми заговорили о мире. А у них пять человек убитых, в то время как у Орланди всего четыре. Колона согласились вчера на примирение, а Орланди пошли на это лишь сегодня. К тому же Колона согласились принародно отдать живую курицу Орланди. Уступка, которая подтверждает, что они признают себя неправыми. Она и решила дело и заставила согласиться Орланди.

– И именно завтра должно произойти это трогательное примирение?

– Завтра, в десять часов. Вы, я полагаю, не слишком огорчены? Вы ведь надеялись увидеть вендетту!

Молодой человек совсем не весело рассмеялся:

– Ай-ай-ай, какая чудесная вещь – вендетта. На протяжении четырехсот лет на Корсике только о ней и говорят. А вы увидите примирение. Да это вещь гораздо более редкая, чем вендетта.

Я расхохотался.

– Вот видите, – сказал он мне, – вы смеетесь над нами и вы правы: по правде говоря, мы странные люди.

– Нет, я смеюсь по другому поводу: у вас так хорошо получается сердиться на самого себя за то, что вам удалось сделать доброе дело.

– Неужели? Да если бы вы могли понимать корсиканскую речь, вы бы восхитились моим красноречием. Вот приезжайте через десять лет и будьте спокойны, все здесь будут говорить по-французски.

– Вы прекрасный адвокат.

– Да нет, вы же знаете, я судья. Какого дьявола! Обязанность судьи – это примирение. Меня назначили судьей между Богом и Сатаной, чтобы я попытался их примирить, хотя в глубине сердца я убежден, что, послушав меня, Бог сделает глупость.