Текст книги "Блэк. Эрминия. Корсиканские братья"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Потом наступает канун того дня, на который назначен переезд. Нужно собирать вещи, и вы рано возвращаетесь домой, иногда с приятелем, выразившим желание вам помогать, но чаще всего один; вы открываете шкафы и разную другую мебель, переворачиваете все вверх дном, прикасаетесь ко множеству вещей, так и не укладывая их; вы не знаете, с чего начать; потом вдруг в каком-нибудь ящике, о существовании которого вы уже забыли, вы находите такое же забытое письмо, потом другое, третье, вы садитесь на край кровати и принимаетесь читать свое прошлое, прерывая чтение немыми монологами, вроде: «Бедняжка! Славная Луиза! Она, верно, любила меня! Что с ней сталось?»

Уже вечер на исходе, вы так ничего и не делаете, перед вами проходят смутные тени женщин, и эти женщины, без сомнения, в тот час, когда вы вспоминаете о них, говорят другому милые и лживые слова, которые еще недавно говорили вам.

На следующий день, когда вы встаете с постели и в вашем распоряжении имеется всего лишь два часа на переезд, вы обнаруживаете, что все пребывает в том же беспорядке, что и накануне.

Вряд ли стоит говорить, что консьерж принес Эдуару положительный ответ. Эдуар в обмен на согласие вручил ему задаток и, поскольку квартира была свободна, тотчас же занялся переездом.

Два дня спустя он уже совершенно устроился в новых апартаментах за шестьсот франков в год.

II
ЛАНДСКНЕХТ

Так минуло около месяца, когда однажды, выходя из дому, Эдуар увидел, как в соседний дом входит пожилая дама, на которую, признаться, он не обратил особого внимания, с девушкой – прекрасной, словно богиня, озаряющая своею красотою все вокруг. На мгновение она повернула головку в его сторону, и, каким бы кратким ни был этот миг, Эдуар смог разглядеть голубые глаза, черные волосы, бледное лицо и белые зубки – мечту художников и поэтов; в выражении лица девушки, в изгибах ее тела было нечто яркое и вызывающее, что изобличало в ней пылкую и эксцентричную натуру.

Девушка вошла в ворота, закрывшиеся за ней, и исчезла точно видение. Эдуар двинулся своей дорогой, и, когда пришел на бульвар в надежде встретить там кого-нибудь из приятелей, прелестный образ уже вовсе стерся в его воображении.

Погуляв какое-то время и поприветствовав некоторых особ, он наконец нашел подходящего человека и, взяв его под руку, сделал с ним два или три круга по бульвару.

– Ты ужинаешь со мной? – спросил его Эдуар. – Не хочешь ли заглянуть к Мари? Я ее уже два дня не видел, бедняжку.

Уйдя с бульвара, молодые люди направились к дому на улице Вивьен, поднялись на пятый этаж и без всяких церемоний позвонили.

Женщина, похожая на горничную, открыла им дверь.

– Мари у себя?

– Да, месье.

Они прошли в комнату, похожую на гостиную, где стояли вещи, похожие на мебель.

Две женщины и два молодых человека сидели за столом и оживленно беседовали.

– Хорошо, что вы пришли, это Анри и Эдуар! – воскликнула прелестная головка, бело-русо-розовая, точно пастель Мюллера. – Вы явились кстати! Мы играем в ландскнехт. Садитесь, если найдете стулья, и играйте, если есть деньги.

Два стула в конце концов сыскались.

– Кто выигрывает? – поинтересовался Эдуар.

– Клеманс. Она плутует.

Эдуар наклонился к уху Мари и, поцеловав ее, совсем тихо спросил:

– У тебя все хорошо?

– Прекрасно!

– Почему же тебя не было вчера?

– Плохо себя чувствовала.

– Врешь!

– Вношу тридцать су, – сказала Клеманс.

– Я – двадцать, – сказала Мари. – Эдуар, поставь за меня, я проигрываю.

Молодые люди пожали друг другу руки.

– Кто мечет банк? – спросил Анри.

– Я, – ответила Клеманс.

– Опять она? Она мечет уже семнадцатый раз!

– «Мечет молнии она…» – пропел кто-то фальшивым голосом.

– Играем? – воскликнула Клеманс. – Ставлю тридцать су.

– Беру двадцать, – ответила Мари.

– Я – десять, – сказал Эдуар.

– А я – остальное, – сказал Анри.

– Туз и валет, – объявила Клеманс.

– Туз – это хорошо.

– Галюше лучше.

– Что еще за Галюше?

– Это валет.

– Разве его зовут Галюше?

– Черт возьми, а как бы ты хотел, чтоб его звали?

– Скажи, Анри, ты знаешь, как ловят крокодилов?

– Нет.

– Вот и я тоже не знаю.

– Туз выиграл.

– Разумеется… Галюше еще ни разу не проигрывал.

– Передай талию.

– Ставлю сто су, – сказал Эдуар.

– Беру четыре франка, – сказала Мари.

– Ну конечно! – отозвалась Клеманс.

– Я – двадцать су, – сказал кто-то.

– А я – остаток, – сказал Анри.

– Анри всегда берет остаток, когда уже ничего не остается. Эдак он скоро коляску купит.

– Да! Кстати, о колясках. Она теперь есть у Августины.

– Ба!

– Да.

– Смотри-ка!

– Семерка и десятка, – сказал Эдуар.

– Десятка – это хорошо.

– Семерка выиграла, – объявил банкомет.

– Ты удваиваешь?

– Беру семь франков, – сказала Мари.

– Пятьдесят су, – сказала Клеманс.

– Остается пятьдесят сантимов, ты возьмешь их Анри?

– Нет.

– Поистине разорение тебе не грозит: берешь всегда, когда ничего нет, и ничего не берешь, когда есть.

– Дама плохая, – сказал Анри, – она уже четыре раза выходила.

Опершись белыми ручками о стол, обе молодые женщины, улыбаясь, внимательно следили за падающими одна за другой картами, но, видя, что они не приносят им выигрыша, принялись ругать их.

Игра в компании с женщинами имеет ту прелесть, что в ходе нее их лица меняют множество разных выражений, от неподдельной печали до безумной радости, в зависимости от того, проигрывают они или же выигрывают. Женщины ведь в противоположность нам не дают себе труда скрывать свои чувства.

– Дама выиграла! – объявила Клеманс. – Черт бы побрал эту монаршыо особу!

– В банке двадцать франков, – сказал Эдуар.

– Беру десять, – сказала Мари.

– Я… ничего, – проговорила Клеманс, подсчитывая деньги, лежавшие перед ней. – Впрочем, не взять ли мне сто су?

– Я – остальное, – смиренно сказал Анри.

– Две восьмерки! – сообщил Эдуар.

– Я буду должна тебе десять франков, – сказала ему Мари.

– Я бы предпочел, чтобы кто-нибудь другой был мне должен только пять, и я бы тогда выиграл еще сто су.

– Я тоже больше не плачу, он уже третий раз выигрывает, – сказала Клеманс, – но я беру десять франков.

– И я десять.

– А я пять.

– Пять.

– Десять.

Талия окончилась. Эдуар раскрыл карты.

– Два валета! – смеясь, сказал он.

– Негодный Галюше! – разом проговорили обе женщины.

– Итого я должна тебе двадцать франков, – сказала Мари.

– Продаю этот долг за тридцать су, – сказал Эдуар.

Никто не ответил.

– Ничего себе доверие! – прошептал Анри.

– Послушайте, вот мои десять франков, я больше не играю, – надув розовые губки, сказала Клеманс.

– Передаю талию, – сказал Эдуар и, обращаясь к Мари, у которой не было больше денег, добавил: – Послушай, Мари, ты мне должна двадцать франков, вот сорок, и ты мне больше не должна ничего.

– Сколько было в банке? – спросила Клеманс у Эдуара.

– Восемьдесят франков.

– Предлагаю ту же сумму.

В этот момент в дверь позвонили.

– Тс-с-с, – прошептала Мари.

Было слышно, как дверь открылась и начался разговор пришедшего с открывшим; потом дверь затворилась с шумом, обычно свидетельствующим о том, что пришелец остался снаружи.

Вошла женщина, похожая на горничную, и вручила Мари визитную карточку. Прочитав имя, Мари с улыбкой передала ее Эдуару, который передал ее Клеманс, а та – соседу, так что карточка обошла весь стол, вызвав всеобщий смех.

– Что вы ответили? – спросила Мари у Жозефины.

– Что мадам поехала к сестре в Отёй.

– Голосую за то, чтобы дать Жозефине луидор, – сказал один из игроков.

– Парламент за.

Луидор был передан Жозефине.

– Теперь, когда месье отчалил, – полный вперед! – сказала Клеманс. – Восемьдесят франков!

– Двадцать, – сказал Эдуар.

– Десять, – сказала Мари.

– Пятнадцать.

– Пять.

– Остаток.

Клеманс минуту колебалась: ее мучила мысль, что она может потерять восемьдесят франков. Прикинув, нет ли возможности сплутовать, и увидев, что глаза всех уставились на карты, она все же решилась и выбросила даму и валета.

– Плачу половину и выхожу из игры.

Дама уже выпадала пять раз.

– Отказываемся.

– И снова да-ма, – принялась напевать Клеманс – Я продолжаю, ставлю восемьдесят франков, шансы недурственные.

– Извини, но ты должна передать талию, ты мечешь только один раз.

– Верно. В таком случае, мои ангелочки, я более не играю.

– Ну вот! Теперь еще и Клеманс не дает отыграться.

– Да посмотри! Я выиграла всего лишь пятьдесят франков.

– Я их у тебя беру, – сказала Мари.

Клеманс соединила мизинец одной руки с большим пальцем другой и, приставив свободный большой палец к носу, пошевелила руками – получился знакомый всем жест.

– Если Клеманс выходит, то мы больше не играем, – сказала Мари.

– Ну ладно, ставлю двадцать франков, – передумав, сказала Клеманс.

– Держу.

Вновь замелькали карты.

– Ты хорошо знаешь Ламбера? – спросил у Эдуара Анри.

– Да, он изучал право.

– Он недавно поступил на медицинский.

– А, вот кому я доверю лечить моего дядюшку!

– Я выиграла, – сказала Мари, беря двадцать франков Клеманс.

– Ставлю тридцать франков, – сказала та, – с условием, что ты мне передашь талию… Решай скорее, мне нужно уходить.

– Согласна.

Клеманс выложила семерку и девятку – девятка выиграла.

Более огорченную физиономию редко можно увидеть, лицо Клеманс могло заставить плакать турка.

– Ставлю мой остаток, – сказала она.

– Держу, – ответила Мари.

На третьей карте Мари выиграла.

Теперь лицо Клеманс могло выжать слезу у ростовщика.

– Голосуем двадцать два су в пользу Клеманс, чтобы она могла заплатить за кабриолет, – предложил Анри.

– Подите вы к черту! – бросила Клеманс, надевая шляпку.

– Послушай, Клеманс, – сказал Эдуар, – ставлю за тебя двадцать франков, играй, и даю тебе честное слово, что в любом случае деньги будут твои.

– Ладно.

Выиграв двадцать франков и забрав деньги, она накинула шаль и исчезла, только ее и видели.

– Бедная Клеманс! – сказал Анри.

– Брось! Вчера вечером она выиграла восемнадцать луидоров у Жюльетты.

Завязался разговор, потом стали понемногу расходиться. Эдуар и Анри уходили последними, и Мари согласилась отпустить их с условием, что они вернутся после ужина.

– Славная девушка эта Мари! – сказал Эдуар, спускаясь по лестнице.

– А где ты с ней познакомился?

– У бедняги Альфреда, который теперь в Африке.

– Она лучше Клеманс.

– Несравненно.

Молодые люди удалялись, расточая похвалы женщине, которая в эту минуту приникла к окну и, адресуя улыбку Анри, а взгляд Эдуару, провожала их до тех пор, пока оба не скрылись за углом.

– Теперь, когда мы одни, сударь, – слегка недовольным тоном сказала Мари, – вы мне поведаете, что вы делали в последние два дня и отчего забыли бывать здесь.

Эдуар улегся у ног своего красивого и строгого судьи и принялся разворачивать перед ним систему защиты, которая сделала бы честь опытнейшему адвокату.

Разбирательство длилось долго. Суд, поразмыслив и приняв во внимание любовь, которую он испытывал к обвиняемому, учел смягчающие обстоятельства и объявил подсудимого невиновным.

Вот чем в общих чертах были заполнены дни Эдуара, когда милое утреннее видение ненадолго погрузило его в сладостные мечты.

III
В МАСКЕ

Близился бальный сезон в Опере. Надобно заметить, что балы в Опере – это то место в Париже, где публика более всего скучает и куда вновь и вновь устремляется, уж и не знаю почему, с наибольшим удовольствием. Мари тоже с радостью ожидала наступления сезона, намереваясь не пропустить ни одного бала.

Впрочем, Мари была из тех умных женщин, которые берут своего кавалера под руку лишь при входе, а очутившись в зале, предоставляют ему свободу до того момента, когда нужно ехать домой или идти ужинать.

На сей раз все происходило так, как обыкновенно происходит в первую субботу. Однако едва Мари оставила Эдуара, как тот почувствовал, что кто-то взял его за руку.

Он обернулся.

– Ты кого-нибудь ждешь? – спросило его домино, которого совершенно невозможно было узнать, так оно было спрятано, укутано, укрыто в своем развевающемся наряде с капюшоном.

– Нет.

– Не хочешь ли дать мне руку?

– С удовольствием, – ответил Эдуар, сжимая тонкую аристократическую ручку и пытаясь по глазам распознать ту, которая запросто к нему подошла.

– Напрасно стараешься, – сказало домино, – ты меня не узнаешь.

– А ты-то меня знаешь?

– Прекрасно.

– Докажи.

– Нет ничего проще. Но поскольку то, что я хочу сказать, интересно только тебе, не нужно, чтобы другие это слышали. Иди за мной.

Незнакомка стремительно пошла сквозь толпу и, дойдя до ложи, постучала. Другое домино открыло дверь и вышло, оставив ее с Эдуаром наедине.

– А теперь ответь, – сказала незнакомка, – любишь ли ты Мари.

– Смотря как.

– Не понимаю.

– Если как подругу, то очень люблю, если как любовницу, то люблю в меру, головы не теряю.

– А Луизу ты любишь?

– Меньше, чем я думал, но, быть может, больше, чем думаю теперь, – с улыбкой ответил Эдуар.

– А когда тебе бывает грустно?

– На следующий день после маскарада. Завтра, например, будет грустно.

– Отчего же?

– Оттого, что я видел тебя слишком, слишком мало.

– Сегодня ты не можешь видеть меня больше. Смирись. В утешение тебе скажу, что я молода и красива.

– От этого мне будет еще грустней.

– А что нужно, чтобы развеселить тебя?

– Нужно, чтобы я увидел тебя вновь пли, вернее, просто увидел.

– Ты меня увидишь.

– Когда?

– Завтра.

– Где?

– Не все ли тебе равно, лишь бы увидеть?

– А послезавтра я снова тебя увижу?

– Возможно.

– И я тебя узнаю?

– Нет.

– Но кто же ты?

– Кто я? Женщина, которая никогда не говорила с тобой и которая хочет тебя узнать.

– А!

– Теперь прощай!

– Ты уходишь?

– Да.

– Почему?

– Так нужно.

– У тебя есть муж? – спросил Эдуар, зная, что такое предположение всегда лестно для женщины в маскараде.

– Нет.

– Мы уйдем вместе?

– Дитя!

– Почему же дитя?

– Потому что это невозможно.

– Но почему невозможно?

– Потому, что я еще недостаточно люблю тебя, и потому, что я, быть может, уже слишком тебя люблю.

– Ты говоришь как сфинкс.

– Постарайся отвечать как Эдип.

– Да ты умна!

– Иногда.

– А сердце у тебя есть?

– Всегда.

– Ты знаешь, что я последую за тобой?

– А ты знаешь, что я запрещаю тебе делать это?

– Но по какому праву?

– По праву, которое всякая женщина имеет над благородным мужчиной.

– Тогда прощай!

– До свидания, забывчивый!

Эдуар поцеловал руку незнакомки, и та, открыв дверь ложи, скрылась в толпе.

Оставшись один, Эдуар принялся искать Мари и вскоре нашел ее. До конца вечера он был если не печален, то, по меньшей мере, крайне заинтригован.

Назавтра он шагу не мог ступить без того, чтобы не посмотреть по сторонам, не заглянуть вопросительно в каждое лицо, в каждые глаза. Однако не обнаружил ни малейшей черточки, которая позволила бы ему распознать домино. К вечеру он впал в совершенное отчаяние.

Когда он вернулся к себе, консьерж вручил ему письмо, написанное мелким красивым почерком. Вот что в нем говорилось:

«Ты словно евангельский человек: имеешь глаза, да не видишь. Если бы ты, прогуливаясь, смотрел не вперед и назад, а вверх, ты бы увидел.

Счастье падает с неба – туда и нужно устремлять свой взор… Еще один день потерян. Тем хуже для тебя! До субботы.

Ни слова обо всем этом, иначе ты меня больше не увидишь. Спокойной ночи!»

Эдуар бил себя по голове, чесал кончик носа, допытывался у консьержа, час целый стоял и смотрел на горящую свечу, потом перечитывал письмо, но, так ничего и не разгадав, решился лечь спать.

Между тем, как бы ни был Эдуар склонен к неверности и болтливости, он не смел рассказать о своем приключении друзьям; он опасался мистификации, и всякий раз, когда ему говорили хоть слово, имеющее отношение к балу в Опере, он непременно думал, что его хотят изобличить и насмеяться над ним. Ближайшей субботы он ждал с некоторым нетерпением, которое его самолюбие именовало любопытством.

Впрочем, до сей поры он не очень-то верил маскарадным интригам, считая, что они бывают только в романах, а не в жизни. Собственные его похождения, всегда заканчивавшиеся в тот же день ужином, убедили его в том, что это единственно вероятная развязка. И все же в тоне, манерах, складе ума его домино было что-то настолько исключительное, и в приказе следовать за ней – столько гордости, а в позавчерашнем письме – столько таинственности, что Эдуар терялся в догадках, словно Тезей в лабиринте, и ему стоило большого труда дожидаться субботы, не показывая письма никому из своих приятелей с целью услышать от них если не разъяснение ситуации, то хотя бы мнение относительно ее правдоподобия.

Вожделенная суббота наступила. Эдуар день целый провел с Мари, все раздумывавшей, ехать ли ей на бал, и в конце концов решившей остаться дома. В этом отказе он усмотрел подтверждение того, что против него существует заговор; со всей осторожностью, на какую он только был способен, он наблюдал за молодой женщиной, но, как ни приглядывался, ничего не прочел на ее лице, разве только то, что она была утомлена и, поскольку мало развлекалась на предыдущем балу, опасалась, что вовсе загрустит на нынешнем.

Под тем предлогом, что у него назначена встреча с двумя приятелями, Эдуар в полночь покинул Мари.

Первое, что он сделал, явившись на бал, – заглянул в ложу, куда его приводили неделю назад.

Там никого не было.

Он отправился в залу, но все же время от времени наведывался в благословенную ложу. Наконец около часу ночи он почувствовал, что чья-то рука похлопала его по плечу, и услышал, как кто-то тихо сказал:

– Вас ждут.

– Где?

– Ложа номер двадцать.

– Благодарю.

Действительно, придя в двадцатую ложу, он нашел там свою прежнюю домино.

У Эдуара заколотилось сердце.

– Точна ли я? – послышался голос, всю неделю звучавший у него в голове.

– О да, вы словно кредитор.

– У вас всегда такие милые сравнения?

– А разве я не должен заплатить вам долг? Долг признательности за прелестное письмо, которое заставляет меня предаваться мечтам днем и не дает заснуть ночью!

– Вы всегда будете таким пошлым?

– А вы всегда будете такой злюкой?

– В чем же я злюка?

– Вы обращаетесь ко мне на «вы»!

– Быть может, это шаг вперед.

– В таком случае вы слишком неторопливы.

– Оставим шутки, мне грустно.

– Что с вами? – спросил Эдуар тоном человека, обеспокоенного всерьез.

– Что со мной? – повторила незнакомка, уставив на него взгляд, точно хотела проникнуть в самую глубину его сердца и прочитать самые потаенные мысли. – Со мной то, что я боюсь вас полюбить.

– Такие слова с ума меня сведут. В чем же несчастье, если вы меня полюбите?

– Несчастье в том, что я не принадлежу к тем женщинам, которые много обещают, но ничего не дают, и еще в том, я думаю, что, любя вас, я могу потерять себя.

«Ну вот! – думал Эдуар. – Дело принимает обычный ход. Три франка на экипаж туда, шестьдесят франков ужин, три франка на обратную дорогу. Это мне обойдется в шестьдесят шесть франков».

– О чем вы думаете?

– Я думаю, – отвечал Эдуар, не умея скрыть улыбку, – что, с того времени как Ева в земной жизни сказала эту фразу Адаму, ее уже столько раз повторяли, что пора придумать что-нибудь поновей.

– Прощайте!

– Вы уходите?

– Я вас ненавижу!

– Тогда сядьте.

– Послушайте, – сказало домино, – вы меня не знаете. Я из тех женщин, что способны отдать жизнь, душу мужчине, которого они любят; они страстны В любви, но страшны в ненависти. Вас это пугает, не так ли?

– Только ненависть.

– Вы верите во что-нибудь?

– Во все… Неужели вы считаете, что в моем возрасте мужчина уже утрачивает всякую веру?

– Я полагаю, что в ваши годы ее еще имеют.

– Отчего же?

– Оттого, что еще слишком мало страдали и уже слишком много любили.

– Вы заблуждаетесь, мадам. Едва ли мы задумываемся над легковесными и доступными любовными утехами, на которые, казалось бы, растрачиваем душу; но однажды является женщина и с удивлением обнаруживает под пеплом сгоревших любовных страстей нетронутое сердце – точно Помпеи под пеплом Везувия.

– Да, нетронутое, но мертвое, – прошептала молодая женщина.

– В таком случае испытайте меня.

– Что если бы я вам сказала: нужно всем пожертвовать ради меня, оставить любовниц и легкие увлечения, всякий день рисковать жизнью за минуту свидания со мной, никогда не говорить ни лучшему другу, ни матери, ни самому Господу Богу о том, что я стану делать для вас, и в обмен на эту ежедневную опасность, на это всегдашнее молчание – любовь, какой у вас никогда не было?

– Я бы согласился.

– А если бы я вам еще сказала: быть может, однажды я разлюблю вас, и тогда вам не останется места в моей жизни; вы не сможете бросить мне упрек, вы вообще не сможете высказать мне ни единого слова; если же вы нарушите клятву или просто проболтаетесь… я убью вас!

– Я бы все равно согласился, – сказал Эдуар тоном Горация, клянущегося спасти Рим, а сам думал при этом: «Ей-богу, занятно было бы найти эдакую женщину, уж я бы быстро сумел ее обработать!»

– А теперь порвите мое письмо… Вот так, хорошо… Завтра вы узнаете мое имя.

– Кто мне его сообщит?

– Вы сами догадаетесь.

– Но как?

– Если я скажу как, вам не останется никакой работы для ума. Вы увидите меня, когда узнаете мое имя, а в четыре часа вы вернетесь домой и узнаете о моих приказаниях. У вас есть время до завтра, чтобы распрощаться с Мари. До скорого свидания!

– Вы мне это обещаете?

– Я вам клянусь.

Она подошла к неизменно сопровождающей ее женщине, и обе стали спускаться по большой лестнице, не обращая внимания на веселые словечки и фривольности, которые летели им вслед.