Текст книги "Блэк. Эрминия. Корсиканские братья"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Глава XXVI,
В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛЯ ГРАВЕРИ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

Тереза продолжила свой рассказ.

Все дальнейшее в этой истории было так же просто, как и печально; и в двух словах я расскажу ее читателю.

Гратьена, который был не способен по своей воле совершить столь жестокий обман, толкнул на него Лувиль.

Полк получил приказ сменить место дислокации.

Лувиль дал понять Гратьену, что если он покинет Шартр, не став любовником Терезы, то в этом случае будет затронута его честь.

Два молодых человека подстроили ловушку, в которой бедное дитя оставило свою честь.

В течение суток Тереза была во власти своего рода безумия, в котором события, случившиеся в Париже, переплелись с теми, что произошли в Шартре.

Когда она пришла в себя, пожилая женщина, открывшая ей дверь и проводившая в эту роковую комнату, была около ее кровати.

Старуха сказала Терезе, что она может остаться в этой квартире, снятой для нее на год вместе с мебелью, которая теперь вся принадлежит ей.

Помимо этого, она должна была передать Терезе письмо от Гратьена и некоторую сумму денег.

Тереза сначала ничего не поняла из того, что ей говорили; до ее ушей доносились лишь невнятные бессвязные звуки.

Понемногу ее рассудок прояснился, и она все поняла.

Вчера вечером полк покинул город; Гратьен отбыл со своим полком. Она была покинута! И в обмен на ее украденную честь ей предлагали комнату, мебель и деньги!

Бедное дитя закричало от стыда я горя, бросилось к изножию кровати, поспешно оделось, оттолкнуло старуху, письмо и деньги и устремилось прочь из этого дома.

Но, очутившись на улице, – как быть дальше, что делать?

Она не знала этого.

Вернуться к мадемуазель Франкотт?

Невозможно! Что сказать? Как объяснить свое отсутствие и свое возвращение? Какое объяснение придумать своему горю?

Она обшарила свои карманы.

У нее было при себе тридцать или сорок франков; это было все ее состояние.

Она обратила свои мысли к смерти; но мужество, поддерживавшее ее во время первой попытки самоубийства, полностью покинуло ее во втором случае.

Она шла наугад, не разбирая дороги, держась за стены; и была так бледна, что многие прохожие обращались к ней с вопросом:

– Что с вами, дитя мое?

– Ничего! – односложно отвечала Тереза.

И продолжала свой путь.

В ее ответе чувствовалась такая боль, что ей уступали дорогу с некоторым почтением. В подлинном горе заключено свое величие.

Так она шла, спотыкаясь, не видя и не зная, куда несут ее ноги.

Она добралась до предместья Грапп.

Вскоре слезы, скопившиеся у нее в груди, так настойчиво заявили о своем желании излиться наружу, что Тереза, понимая, что сейчас разрыдается, стала искать место, где могла бы вволю поплакать.

Под рукой у нее оказалась дверь, и она толкнула ее.

Дверь открылась в темную, узкую и сырую аллею.

Тереза вошла в аллею.

Едва она это сделала, как ее страдание вырвалось Наружу и слезы градом покатились по щекам.

Это случилось вовремя: ее сердце готово было разбиться.

Сколько времени она проплакала так в этой аллее?

Этого она не могла сказать.

Почувствовав, что слабеет, и ища, куда бы присесть, она увидела какую-то лестницу и села на первую ступеньку.

Из состояния оцепенения ее вывело прикосновение чьей-то руки к ее плечу.

Это была старая женщина, живущая в этом доме, которая, возвращаясь к себе, заметила, как в полумраке вырисовывается нечто, похожее на силуэт человека.

Тереза подняла голову, она даже и не подумала вытереть слезы, катившиеся по ее прелестному лицу.

Это горе, такое искреннее, что невозможно было в нем обмануться, растрогало пожилую женщину.

Она участливо спросила у девушки, чем та занимается, чего бы хотела, и может ли она со своей стороны оказать ей какую-либо услугу.

Ответ Терезы состоял из полуправды-полулжи.

Она сказала, что является белошвейкой, что хозяйка прогнала ее и теперь она ищет жилье.

Все это было вполне правдоподобно; кроме одного, того, что столь простое несчастье послужило причиной такого безутешного горя.

– Вы хорошая мастерица? – спросила старая женщина.

Тереза, ничего не отвечая, показала ей воротничок, который она вышила своими руками и носила на шее.

Это был подлинный шедевр.

– Хорошо, – сказала женщина, – если с помощью иголки руки способны делать подобные вещи, то не стоит волноваться: голодная смерть вам не грозит.

Тереза промолчала.

– Вы ищете жилье? – спросила старуха.

На этот раз Тереза кивнула головой.

– Ну, что же, в доме как раз сдается одна комната; она полностью обставлена и плата за нее не слишком высока. Черт возьми! Она не так уж и хороша, но за восемнадцать франков в месяц нельзя требовать дворец.

Но одно условие: за первые две недели придется заплатить вперед девять франков.

Тереза вынула из кармана два билета по пять франков.

– Заплатите, – сказала она.

– Но вы даже не знаете, подойдет ли она вам?

– Она мне подойдет, – ответила Тереза.

– Ладно, тогда идите за мной.

Старуха поднималась первой.

Тереза шла за ней.

Старая женщина остановилась на втором этаже, где жила хозяйка дома. Сделка состоялась очень быстро; хозяйка задавала своим жильцам только один вопрос: «Вы можете заплатить вперед?»; ничто другое ее не волновало. И если они отвечали: «Да», – то были желанными гостями.

Через десять минут Тереза уже жила в этой каморке, где ее нашел шевалье де ля Гравери.

В тот же день, отложив некоторую сумму на еду, так, чтобы ее хватило до конца недели, Тереза попросила пожилую женщину на все оставшиеся деньги купить ей шелка, иголок и полотна для вышивания.

Она имела привычку сама делать рисунки своих вышивок.

Через день старуха вышла из дома с воротничком и манжетами, вышитыми Терезой, и вернулась с десятью франками.

Тереза дала ей из них два франка за труды.

Бедное дитя подсчитало, что могло прожить на двадцать пять су в день, при этом зарабатывая по три франка.

Так что она могла не волноваться на этот счет, как ей об этом и говорила старуха.

Так продолжалось месяц.

За это время Терезе удалось отложись пятьдесят франков.

Однако вот уже несколько дней эта старуха вела с ней странные речи: она постоянно пускалась в рассуждения о том, как легко молоденькие девушки могут стать богатыми, как глупо она поступает, портя свои глаза работой на чердаке; потом она стала жаловаться, что спрос упал и ей уже не удается продавать столько, как в самом начале; доход сократился почти наполовину.

Все эти высказывания оставляли Терезу безразличной; даже если доход, приносимый работой, сократился наполовину, ей и этого хватило бы на жизнь.

Наконец однажды вечером старуха высказалась более ясно: она заговорила о молодом человеке, видевшем Терезу и влюбившемся в нее, он обещал снять для Нее квартиру, дарить подарки…

Тереза подняла побледневшее лицо и о непередаваемым выражением отвращения и решимости произнесла:

– Я поняла вас. Убирайтесь! И чтобы я вас больше не видела.

Старуха попыталась настаивать, потом стала оправдываться, извиняться, но Тереза, столь же гордая в своей каморке, как какая-нибудь королева у себя во дворце, вторично приказала ей покинуть комнату и на этот раз таким повелительным тоном, что та вышла, опустив голову и бормоча:

– Черт возьми! Кто бы мог подумать!

С этого момента Тереза лишилась своего посредника и была вынуждена сама обходить белошвеек города Шартра, предлагая им свою работу.

Те, узнав в ней первую продавщицу из магазина мадемуазель Франкотт, стали делать ей разного рода предложения, дабы она заняла у них то место, которое занимала ранее у известной модистки; но Тереза не хотела выставлять себя напоказ за прилавком.

К тому же она заметила, что беременна, и в ее состоянии ей следовало жить незаметно и в полном одиночестве.

Так она проводила свои дни до того момента, как в Шартр вошла холера. Бедняжка Тереза стала сестрой милосердия в своем бедном предместье. И однажды утром, когда она поднялась, чтобы прийти на помощь своей больной соседке, ее собственные силы изменили ей.

Черный ангел, пролетая, задел ее своим крылом.

Вы видели, в каком состоянии ее нашел шевалье.

Такова была история Терезы.

Вот уже пять месяцев она не видела Гратьена и ничего о нем не слышала.

Что касается кольца, которое она носила на пальце, то она ничего не могла сказать о нем, кроме того, что оно было ей дано с наказом тщательно хранить его как талисман, который однажды поможет ей найти свою семью.

Шевалье де ля Гравери с благоговейным вниманием выслушал рассказ Терезы. Когда она заговорила о потере Блэка, он почувствовал, как краска бросилась ему в лицо; затем, когда он оценил, какие ужасные последствия имела для девушки эта пропажа – ведь, воспользовавшись отсутствием Блэка и под предлогом того, что хотят вернуть ей ее собаку, Терезу заманили в ловушку, где она потеряла свою честь и, вероятнее всего, свое счастье, шевалье охватило подлинное раскаяние и, дожимая и целуя руки молодой девушки, он опустился на колени.

– Тереза! Тереза! – говорил он. – Добрый Бог милостив; он порой дарует нам испытания, дитя мое, но, поверь мне, неслучайно его добрая воля послала меня на твоем пути и я клянусь, что с сегодняшнего дня посвящу всю мою жизнь твоему счастью.

– Увы! – ответила Тереза, ничего не понимая в этом порыве шевалье. – Мое счастье! Вы забываете, сударь, что для меня больше нет счастья… Моим счастьем была бы жизнь с Анри, а я навечно разлучена с ним.

– Хорошо, хорошо! – сказал шевалье с тем доверчивым выражением веселого человека, убежденного, что удача, благодаря которой он столь неожиданно нашел дочь Матильды, не может отвернуться от него на полдороге. – Хорошо! Мы уладим все это. Черт возьми! На свете есть не только господин Анри, есть также его брат, господин Гратьен.

– Это не будет счастье, – сказала Тереза. – Это будет искупление; только и всего.

– Ну и что же, – заметил шевалье, – но мне кажется, что это было бы уже кое-что.

Тереза покачала головой.

– Неужели вы думаете, что молодой человек, такой знатный и такой богатый, как он, когда-нибудь согласится жениться на такой бедной мастерице, как я? Я послужила ему лишь игрушкой, только и всего. Верите ли вы, что он когда-нибудь осмелился бы нанести дочери графа или маркиза, у которой есть отец или братья, способные за нее отомстить, такое оскорбление, которое он нанес, ни на минуту не задумавшись, бедной сироте?

Шевалье почувствовал, как стрела пронзила ему сердце; его глаза вспыхнули; впервые желание мести проснулось в нем.

Никогда по отношению к господину де Понфарси он не испытывал ничего подобного тому, что вдруг почувствовал по отношению к Гратьену.

Он с некоторой радостью вспомнил, что во время путешествия в Мексику научился довольно ловко стрелять, попадая два раза из трех в этих пресловутых зеленых попугайчиков, в которых Думесниль, однако, бил без промаха.

Затем машинально он сделал этот знаменитый обманный выпад, этот секретный удар, которому его научил капитан, сам перенявший его у учителя фехтования в Неаполе.

Почему вдруг все это пришло ему на память? Почему, стиснув зубы, он подумал об этом? Шевалье не отдавал себе в этом отчета; но все же он думал об этом.

Тереза лежала молча в полном изнеможении; она не заметила ни того, как лицо шевалье нахмурилось на мгновение, ни движения руки, которым он сделал в воздухе свой секретный выпад.

Этот разговор совершенно истощил все ее силы и после того, как она произнесла свои последние слова, которые вы уже знаете, ею вновь овладел приступ этого сухого и глубокого кашля, который уже однажды так взволновал де ля Гравери.

Шевалье решил, что он в другой раз попросит рассказать ему все оставшиеся подробности, если ей еще было что рассказывать.

Он обратил внимание, что, говоря и об Анри, и о Гратьене, Тереза ни разу не произнесла их фамилии, называя их только именами, данными им при крещении.

Но, чтобы найти Гратьена в тот момент, когда он почувствует необходимость объясниться с ним, шевалье необязательно было знать его фамилию: ему было известно, в каком полку служил юноша, в каком городе этот полк расквартирован; а облик Гратьена и облик его собеседника Лувиля достаточно глубоко запечатлелись в его памяти; так, что он без сомнения узнал бы их с первого же взгляда.

Но шевалье считал, что прежде всего он сейчас должен убедиться в подлинности надежд, основанных им на той тайне, которая окружала рождение Терезы; он нашел в этом не ведомом ранее чувстве, которое внушила ему молодая девушка, столь невинное наслаждение, столь глубокое очарование и такую притягательную силу, что спешил узаконить эти радости, чтобы полностью насладиться тем счастьем, которое могло подарить ему это чувство.

Но, однако, прежде всего здоровье Терезы должно было поправиться настолько, чтобы шевалье, покидая ее и отправляясь на свои поиски, не испытывал никакого беспокойства по поводу если не ее здоровья, то по крайней мере ее жизни.

Глава XXVII,
В КОТОРОЙ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛЯ ГРАВЕРИ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ВЗВОЛНОВАН ТЕМ СКАНДАЛОМ, КОТОРЫЙ ОН ВЫЗВАЛ В ДОБРОДЕТЕЛЬНОМ ГОРОДЕ ШАРТРЕ

Однако в таком городе, как Шартр, столь знаменательное событие, как водворение молодой девушки в жилище старого холостяка – лица достаточно значительного, как по своему происхождению, так и благодаря своему состоянию, – не могло пройти незамеченным. Каждый высказался по этому поводу, и в скором времени пошедшие толки и пересуды придали случившемуся поистине гигантские размеры и полностью исказили его значение.

Шевалье де ля Гравери, чье поведение уже вызывало подозрение из-за тех эксцентричных выходок, которые его заставил наделать Блэк, за несколько дней превратился, благодаря естественной манере обывательских пересудов, в ужасного безнравственного человека, который, не довольствуясь тем, что соблазнил молодую девушку, не постыдился вызвать публичный скандал своим незаконным с ней сожительством под одной крышей; и, наконец, в такого человека, с которым ни один мало-мальски уважающий себя горожанин не мог водить ни почтенное знакомство, ни раскланиваться при встречах.

Как только состояние ее здоровья стало улучшаться, Тереза начала заботиться о том, что могло бы доставить удовольствие тому, кого она считала своим благодетелем и готова была полюбить, как отца.

Поэтому она потребовала, чтобы он возобновил свои ежедневные прогулки, которые, как она полагала, необходимы для его здоровья. Шевалье, в свою очередь, радуясь этой нежной, такой приятной и желанной зависимости, аккуратно выполнял все пожелания молодой девушки и, подобно хорошо отлаженному механизму, чья работа некоторое время была нарушена и который сразу, как только восстановилось его равновесие, возобновляет свой обычный ритм, стал, как и раньше, посвящать два часа между обедом и ужином прогулке по валам.

Но только отныне он совершал эту прогулку в компании Блэка, который, разделяя все чувства своего хозяина, казалось, был если не самой счастливой, то по крайней мере одной из самых счастливых собак на всем свете.

Я уже сказал, что шевалье остановился на самом важном и неотложном деле, то есть он решил прежде всего проникнуть в тайну рождения Терезы.

Принять решение было не таким уж легким делом для шевалье, жизнь которого до сих пор протекала в беззаботной и равнодушной дреме, но, в сущности, приняв решение, оставалось придумать, каким образом оно будет выполнено.

И именно этим мыслям шевалье предавался во время своих прогулок.

Что он мог сделать, что он должен был сделать, чтобы достигнуть поставленной цели?

Он пребывал в состоянии крайней озабоченности, и только лишь проделки и ласки Блэка, одни они были способны отвлечь его от этих дум.

Поэтому шевалье был далек от того, чтобы заметить, с какой грубой нарочитостью все, даже те, кто чаще других был когда-то его гостем, делали вид, что не замечают его, когда он проходил рядом с ними, стремясь тем самым избежать необходимости приветствовать его.

Однажды, будучи менее рассеянным, чем обычно, шевалье, церемонно раскланявшись с богатой пожилой вдовой, которая пользовалась почетом и уважением среди прихожан монастыря Нотр-Дам, обратил внимание, что та всего лишь сухо кивнула в ответ на его приветствие, а ее лицо вытянулось в многозначительной презрительной гримасе; в этот день де ля Гравери вернулся к себе сильно встревоженный.

Как все, чья жизнь проходит в замкнутом мирке, он был весьма озабочен тем, «что об этом скажут», и при мысли, что может потерять уважение общества, он почувствовал, как у него кровь стынет в жилах.

У него не достало ни сил, ни умения владеть собой, чтобы скрыть свое беспокойство от Терезы, и та весьма ловко сумела с помощью разного рода вопросов раскрыть причину его расстройства.

Шевалье рассказал ей, не вдаваясь в подробности и какие-либо объяснения о невежливом поведении вдовы.

– Вы видите, дорогой мой и добрый господин, – вскричала девушка, – моя печальная участь отражается на всех, кто проявляет ко мне интерес, но я больше не потерплю, чтобы вы и дальше были ее жертвой!

– Как так? – тревожно спросил шевалье.

– Да, – продолжала Тёреза, – благодаря вашим заботам я выздоровела и могу вновь взяться за работу. Я покину вас, но прошу разрешения время от времени навещать вас, чтобы отблагодарить за все, что вы сделали для меня, и доказать вам, что я никогда не забуду, что обязана вам жизнью.

Шевалье побледнел.

– Покинуть! Оставить меня одного! Вы не подумали об этом, Тереза! Боже мой, как я буду жить один?!

– Но разве до знакомства со мной, – спросила Тереза, – вы не жили один?

– Да, до встречи с вами, думаю, я жил именно так, – ответил шевалье. – Но с тех пор, как я вас узнал, я почувствовал к вам нежную привязанность, я не могу жим без вашего присутствия. О! – произнес шевалье, болезненно возвращаясь в прошлое, – я тоже любил: сначала вашу…

Он замолчал.

Тереза смотрела на него с удивлением.

– Сначала женщину, – продолжил шевалье. – Я так ее любил, что думал, умру, когда она…

– Когда она умерла? – спросила Тереза.

– Да, – подхватил шевалье, – когда она умерла… Ведь измена, предательство, забвение – это та же смерть, дитя мое.

– О! мне это хорошо известно, – воскликнула, заплакав, Тереза.

– Ну вот, – сказал шевалье, стукнув себя кулаком по лбу. – Вот я и заставил ее плакать, и это теперь! Но, черт возьми, разве я грубое животное?

– Нет, нет, нет! Вы самый лучший из людей, и если уж вас заставляли страдать, вас, то тогда никто не имеет права требовать, чтобы его избавили от страданий, уготованных человеку.

– Да, – меланхолично произнес шевалье. – Я перенес много страданий, бедное дитя! К счастью, у меня был друг… А! я так его любил и все еще продолжаю любить, не правда ли, Блэк?

Блэк, который как раз в это время смотрел на шевалье, как будто догадавшись, что речь идет о нем, подошел на зов своего хозяина, который взял его двумя руками за голову и нежно поцеловал.

Тереза пыталась угадать, какая связь может быть между Блэком и тем другом, о котором говорил шевалье, и она спрашивала себя, каким образом Блэк может быть призван в свидетели этой дружбы.

Но это была такая задача, которую ей не по силам было решить и которую сам шевалье вряд ли смог бы ей вразумительно объяснить.

Де ля Гравери на некоторое время погрузился в созерцание Блэка.

Затем, с удвоенной энергией принявшись расточать ласки животному и одаривать нежными взглядами Терезу, он неожиданно произнес:

– Нет, мой бедный Думесниль, нет, будь спокоен! я никогда не оставлю ее… Даже если весь Шартр решил бы отвернуться от меня, а все вдовы мира захотели бы состроить мне гримасу.

Тереза смотрела на шевалье с некоторым испугом.

Неужели этот человек, такой добрый, был подвержен склонности к безумию? Во всяком случае, безумие шевалье должно было носить очень мягкий и добрый характер, и Тереза сказала самой себе, что она никогда не будет его бояться.

Она заговорила первой.

– Но, однако, это необходимо сделать, господин шевалье.

– Что? Что необходимо сделать, дитя мое? – спросил он с великой нежностью.

– Я должна уйти от вас.

– Ах! да, правда, вы мне говорили об этом. А я вам отвечал: «Тереза, мое горячо любимое дитя, неужели вы думаете, что я отныне смог бы жить без вас, совсем один? Но подумайте, дорогая моя, о том одиночестве, в котором оставит меня ваш уход!»

– Я подумала об всем этом, господин шевалье, и как ужасная эгоистка, я прежде всего думаю о том, как больно мне самой будет расстаться с вами; но эта разлука необходима. Когда меня здесь не будет, вы опять сблизитесь с друзьями, которые отвернулись от вас сейчас; когда мое присутствие перестанет тревожить вашу жизнь, вы вновь вернетесь к вашим мирным привычкам.

– Тревожить! Тревожить мою жизнь, неблагодарный ребенок! Но тогда выслушай одно признание: это с той поры, как…

Шевалье тяжело вздохнул, потом вновь заговорил.

– Я узнал счастье лишь с той минуты, как ты вошла в этот дом.

– Грустное счастье! – возразила ему Тереза, улыбаясь сквозь слезы. – Потрясения, постоянные волнения, мучения, бесконечные переживания; ведь и во время моей болезни, находясь в полной прострации и даже бреду, я все же видела, что вы заботитесь о моей жизни, как будто бы вы действительно были моим отцом!

– Вашим отцом! – закричал шевалье. – Как будто бы я действительно был вашим отцом! А кто вам сказал, что я им не был?

– О! сударь, – сказала, вздохнув, Тереза, – это ваша доброта ко мне толкает вас на этот великодушный обман; но он не сможет ввести меня в заблуждение. Если бы вы были моим отцом, если бы были связаны со Иной узами какого-нибудь родства, разве вы, вы, такой богатый и счастливый, смогли бы позволить, чтобы мое детство прошло в лишениях и нищете? А в юности я осталась бы без поддержки, без советов, без любви того, кому обязана своим появлением на свет? Нет, сударь, нет… Увы! я для вас всего лишь посторонняя, которую вы подобрали из сострадания, а ваше чувство милосердия к тем, кому приходится страдать, внушило вам мысль удочерить меня; но, несомненно… но, к несчастью… – прибавила она, покачивая головой, – я не ваша дочь.

Шевалье опустил глаза, его лицо приняло покорное выражение; все сказанное молодой девушкой он воспринимал как упрек себе; в глубине души он проклинал ту беспечность, с которой доверил своему брату позаботиться о том, что касалось будущего мадам де ля Гравери. Он презирал себя за то, что бежал из-за мелочного инстинкта самосохранения от повседневных забот, наполняющих жизнь каждого человека; и наконец, он спрашивал себя, как он мог прожить столько долгих лет, не заботясь о том, что стало с той, которая была его женой, и с ребенком, который, несмотря ни на что, имел право носить его фамилию.

Этот разговор и особенно последовавшие за ним размышления сильно подстегнули шевалье, чьи колебания были продиктованы ленью: он трепетал от страха, как бы Тереза, поддавшись нашептываниям своей утонченной чувствительности, не выполнила бы того решения, о котором она ему говорила; и его доброе сердце, помолодевшее благодаря такому долгому безмятежному существованию, так пылко отозвалось на эту новую привязанность, что он воображал себе разлуку с молодой девушкой с таким же ужасом, как будто речь шла о его близкой смерти.

В конце концов он решил, чего бы это ему ни стоило, совершить эту поездку в Париж.

Целью этого путешествия было найти старшего брата шевалье, чтобы узнать от него, что сталось с мадам де ля Гравери и с ребенком, которого она носила в своем чреве, когда он покинул ее.

Но оставить свой дом, свои милые привычки, свой сад, в эту пору такой свежий и благоухающий, для этого надо было совершить усилие, на которое вот уже несколько месяцев шевалье был совершенно неспособен. Теперь, когда ему пришлось бы оставить здесь две привязанности, поселившиеся в его столь долго пустовавшем сердце: Терезу и Блэка, – наш добряк все же решился на это, но, решившись, он сам ощущал себя великим героем, и только надежда навсегда обеспечить себе казавшееся ему столь сладостным счастье заставила его принять такое суровое и трудное решение.

Итак, решение было принято, оставалось приступить к его исполнению.

Но именно здесь и начались трудности.

Каждый день шевалье говорил себе:

– Это будет завтра.

Приходило завтра, и шевалье так и не заказавший себе места в мальпосте, говорил:

– Или мне вообще не достанется места, или я буду вынужден ехать, сидя спиной к дороге.

А ехать в экипаже, сидя задом наперед, было непереносимо для шевалье.

Его задерживал не багаж; он купил себе совершенно новый чемодан, размеры которого соответствовали требованиям закона о провозе багажа в мальпосте, он сложил туда и белье, и одежду; с подобным чемоданом он мог бы вернуться на Папеэти.

Но чемодан, полностью собранный, продолжал оставаться в углу комнаты.

Оставалось всего лишь опустить крышку и повернуть ключ в замке. Но шевалье не делал ни того, ни другого; шевалье в конце концов никуда не ехал.

Впрочем, это ему не мешало каждый день повторять, целуя Терезу и лаская Блэка:

– Мои бедные друзья, вы знаете, что завтра я уеду.