Текст книги "Капитан Ришар"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
– Да, – ответил Наполеон.
– Что же это такое?
– Ничего: это взлетел на воздух Кремль.
И он отвернулся к стене.
Дюрок вышел.
XIII
ПОХОДНЫМ ШАГОМ
Это было 19 ноября, спустя ровно месяц после выступления из Москвы.
Французская колонна примерно в четыре-пять тысяч человек, тащившая с собой около дюжины пушек, растянулась длинной черной линией на расстояние дневного перехода к западу от Смоленска, между Корытней и Красным.
Три сотни конников следовали с колонной на ее флангах.
Эти конники, присоединившиеся в Смоленске, принадлежали к разным родам войск, и только благодаря невероятным усилиям и храбрости им удалось объединиться и отправиться в путь. Что стало с их полками и даже корпусами, в которые они входили? Об этом никто ничего не знал. Что с ними стало? То же, что станет будущей весной с этим снегом, по которому они идут?
Действительно, в то время, когда мы видим этот несчастный осколок одного из самых великолепных корпусов армии, Наполеон, опередивший его на три дня, только что вошел в Оршу с шестью тысячами солдат Старой гвардии, оставшимися от тридцати пяти тысяч; Евгений с восемнадцатью сотнями солдат, оставшимися от сорока двух тысяч; Даву с четырьмя тысячами воинов – оставшимися от семидесяти тысяч! Это было все, что Наполеон, шедший впереди с палкой в руке, подавая пример храбрости и терпения, упрямо еще называл Великой армией…
Покидая Смоленск 14 ноября, император решил, что принц Евгений и маршалы Даву и Ней будут уходить после него последовательно: Евгений первым, Даву вторым, а Ней третьим. Кроме того, он приказал, чтобы это происходило с интервалом в один день. Следовательно, сам он ушел 14-го, Евгений – 15-го; Даву – 16-го; Ней – 17-го.
Нею предписывалось распилить оси орудийных лафетов и бросить пушки, уничтожить все боеприпасы, подогнать отстающих от армии и взорвать в четырех местах укрепления города.
Ней строго выполнил эти приказания; затем он последним ступил на эту дорогу, уже разоренную тремя предыдущими армиями. По правде говоря, эти шесть тысяч гвардейцев Наполеона, тысяча восемьсот солдат Евгения и четыре тысячи воинов Даву уже не были армиями; но еще хуже было то, что все эти голодные люди, отступающие уже тридцать один день через снежную пустыню, подчинялись дисциплине только в том случае, если это было необходимо для их личного спасения:
Ни командиров там не видно, ни знамен.
Уже ни центра нет, ни флангов, ни колонн.
Вчера лишь – армия, сегодня – стадо. В брюхо
Убитых лошадей вползали греться. Глухо
Шел снег. На брошенных биваках ледяных
Порою видели горнистов постовых,
Замерзших и немых, в чьи каменные губы
Заиндевелые навеки вмерзли трубы.
Сквозь хлопья сыпались то бомбы, то картечь,
И, с удивлением почуяв дрожь меж плеч,
Кусая длинный ус, шли гренадеры мимо.
А снег валил, валил, свистал неумолимо
Полярный ветр. По льду шагали день за днем
В местах неведомых, без хлеба, босиком.
То не были бойцы, идущие походом,
То плыли призраки под черным небосводом,
Бредущая во тьме процессия теней.
И снеговой простор тянулся перед ней
Без края, без конца, как мститель беспощадный.
А непрерывный снег, слетая с выси хладной,
Огромным саваном на армию налег,
И каждый чуял смерть и знал, что одинок… [11]11
В. Гюго, «Искупление», I.
[Закрыть]
О Виктор Гюго, великий поэт и дорогой друг! Решусь ли я хоть в наброске, хоть в эпизоде показать это роковое отступление после несравненной картины, изображенной тобою?
Итак, это было все, что осталось от четырех дивизий, которыми командовал Ней в начале похода; как мы уже сказали, он двигался между Корытней и Красным с четырьмя или пятью тысячами штыков и двумя или тремя сотнями конников.
Внезапно несколько разведчиков, шедших впереди, останавливаются и осматривают землю. Ней подбегает к ним и понимает, что привлекло их внимание: недавние следы боя – снег покрыт кровью, усеян разбитым оружием, изуродованными трупами. Мертвые лежат длинными рядами, указывая строй, где стояли живые.
Вдруг один из конников, прячущий под медвежьей шкурой лохмотья мундира офицера гвардейских егерей, соскочил с лошади.
– О! – прошептал он. – Здесь сражался корпус принца Евгения! Вот номера его полков на разбитых бляхах киверов.
И он с беспокойством проходит вдоль длинных рядов павших, лежащих, как колосья по краям борозды, но тщетно ищет он живого: здесь тысячи мертвецов. Наступает ночь, и надо двигаться вперед.
Вне всякого сомнения, сражение произошло накануне утром, так как ни один раненый не отвечает на крики вновь пришедших, которые пытаются заставить их приоткрыть глаза, не совсем еще сомкнувшиеся. Ночь с тридцатиградусным морозом прошла над полем боя, а такая ночь без костра смертельна. Поэтому здесь, на этом пространстве в одно или два льё, усеянном трупами, царит полное безмолвие.
Мрачный след указывал дорогу, по которой надо было идти, и по ней шли еще два часа, прежде чем остановиться.
Нужно было провести ночь – разбить бивак, разжечь костры.
По вечерам такие остановки были чем-то ужасным: каждый брел в надежде на случайную удачу, искал какую-нибудь лачугу, чтобы ее разрушить и украсть что-нибудь съестное; уходили многие, а возвращались до удивления очень немногие: одних убивал холод, других – пики казаков, третьих забирали в плен.
В этот вечер идти далеко не требовалось: еловый лес предоставлял дрова, убитые лошади давали мясо, а хлеб еще был, поскольку из Смоленска вышли только накануне.
Тот офицер, которого мы уже видели, когда он, спешившись, искал кого-то среди мертвых, одним из первых вновь вернулся на поле боя; с тех пор как там побывали люди, ночью туда набежала стая волков и пришлось их разгонять.
К счастью, хищные звери предпочитают плоть человека мясу животных: лошади оставались почти нетронутыми и послужили обильной пищей для войск, за которыми мы следуем.
Развели костры, поставили часовых и, если не принимать во внимание завывания волков, ночь была довольно спокойной.
На следующий день, на рассвете, маршал Ней дал сигнал выступать: страстная душа в стальном теле, он ложился всегда последним и первым был на ногах.
Как всегда, несколько сотен человек остались лежать вокруг еще не погасших и дымящих костров: они во сне так окоченели, что казались почти мертвыми, и в момент пробуждения им было бы проще и менее болезненно умереть, чем вернуться к жизни.
Двинулись в путь. Снег шел ночью, и сейчас он все еще продолжал падать; люди наудачу брели по океану льда, пользуясь компасом и повернувшись спиной к северному ветру. Во главе колонны шагали Ней, генерал Рикар и еще два или три генерала, предшествуемые солдатами; но это был не авангард, а обращенная в бегство кучка людей, спешивших опередить других.
Вдруг какое-то необычное движение привлекает внимание Нея. Люди, идущие впереди него, внезапно останавливаются, собираются в испуганные группы, самые первые начинают пятиться, толкая тех, кто шел за ними. Ней пустил свою лошадь вскачь; на вопрос, что происходит, они показали своему генералу сквозь просветы снега, который падал на какое-то мгновение менее плотной пеленой, на горы, окружающие их. Эти горы были черными от русских войск.
То был фланг армии Кутузова – восьмидесятитысячной армии, преследующей Наполеона! Ее не было видно из-за снега потому, что отступающие шли опустив голову, но расположившиеся наверху уже в течение часа следили за маленькой колонной, неосторожно идущей прямо на них.
И громадному полукругу, составляющему русскую армию, стоило только соединить свои фланги, чтобы пять или шесть тысяч человек Нея были зажаты как в огромном амфитеатре.
Ней приказывает изготовить оружие.
В это время они увидели офицера, закутанного в тулуп и идущего по направлению к французам. Это был парламентер.
Его ждут…
В пятидесяти шагах от первых рядов он снимает шляпу и машет ею: это не просто парламентер, это еще и француз.
Пока слово «Француз!» пробегает по рядам, офицер егерей, который накануне, увидев трупы на поле боя, определил, что это были солдаты армии принца Евгения, выезжает вперед, спрыгивает с коня и бросается к парламентеру.
Оба офицера обмениваются несколькими словами:
– Поль!..
– Луи!..
– Брат мой!..
Потом эти мужчины, искавшие друг друга среди мертвых, в братском объятии благодарят Бога за то, что оба они живы.
Все окружающие кинулись к ним.
Молодой офицер, спустившийся с горы, объясняет цель своей миссии: он, адъютант принца Евгения, был взят в плен в том самом бою, ровные ряды мертвых участников которого отступающие видели накануне. Старый русский фельдмаршал узнал Нея и предлагает ему сдаться.
– И именно вам, французу, поручена роль парламентера? – спросил Ней молодого офицера.
– Подождите, господин маршал, дайте мне закончить, – ответил тот. – Я сначала передам вам слова фельдмаршала, а потом добавлю от себя. Он не осмелился бы, – как было мне сказано, – сделать это предложение такому выдающемуся генералу, такому известному военачальнику, если бы у этого врага оставался хотя бы один шанс на спасение; но перед ним и вокруг него стоят восемьдесят тысяч русских и сто орудий, поэтому он посылает к нему пленника, рассчитывая, что слова француза найдут большее понимание, чем слова русского офицера.
– Хорошо, – начал Ней, – вы говорили от имени русских, теперь говорите от себя.
– Если говорить от себя, господин маршал, то скажу, что вчера утром такое же предложение было сделано принцу Евгению, и принц Евгений ответил на это стремительной атакой в штыки своих шести тысяч человек против восьмидесятитысячной армии противника.
– В добрый час! – сказал Ней. – Вы начинаете говорить как француз, сударь.
– Если бы мы имели дело с Милорадовичем, я бы вам сказал: «Мы погибли! Умрем вместе!» Сейчас мы имеем дело с Кутузовым; мы потеряем четверть, половину наших людей, но прорвемся.
– Ну что же, возвращайтесь к Кутузову и скажите ему то, что должны были бы сказать ему сразу: маршал Франции погибает, но не сдается.
– О! Я ему это и заявил, – просто ответил молодой офицер, а потом, повернувшись к брату, сказал: – Теперь, Поль, дай мне какое-нибудь оружие, чтобы я мог отделаться от моих охранников, когда произойдет схватка, и присоединиться к вам.
Офицер егерей вытащил из-под медвежьей шкуры длинный тульский кинжал с персидским клинком и золотой насечкой на рукоятке и протянул брату.
– Держи, – сказал он, – я тебя жду!
Молодой адъютант поклонился маршалу и поднялся к русским.
Тогда Ней воспользовался этими мгновениями передышки, чтобы собрать всех своих людей.
С одной стороны, восемьдесят тысяч русских, полностью укомплектованные части, сытые солдаты, построенные в две линии, великолепная кавалерия, грозная артиллерия и, наконец, что удваивает шансы, превосходство в позиции; с другой стороны – пять тысяч солдат разных родов войск, колонна погибающих в снежной пустыне, – искалеченные, изнемогающие, умирающие от холода и голода люди.
Не имеет значения! Эти пять тысяч сумеют атаковать восемьдесят тысяч!
Ней подает сигнал.
Тысяча пятьсот солдат, осколки дивизии Рикара, пойдут во главе. Генерал Рикар и его тысяча пятьсот человек сначала прорвут вражеский строй, Ней и остальная часть армии бросятся вслед за ними.
С первых же атак, предпринятых Рикаром против русских, все эти холмы, еще недавно холодные и молчаливые, вдруг загрохотали и вспыхнули подобно множеству вулканов. Рикар и его тысяча пятьсот человек под этим огнем взбираются на холм напротив них, попадают в какой-то овраг, где погружаются в снег по самую шею, пересекают его и сталкиваются с развернутым строем русских. Те сбрасывают их обратно в овраг.
Но Ней уже там, среди них, он собирает вокруг себя солдат, перестраивает и возглавляет их, отдав приказ четыремстам иллирийцам, среди которых находится и офицер егерей, ударить во фланг вражеской армии.
Это кажется почти безрассудным, не правда ли? Четыреста против восьмидесяти тысяч человек! Один человек атакует двести!
Однако именно так было во времена эпических войн древности.
Ней со своими тремя тысячами поднимается на штурм этой живой цитадели, а Поль Ришар со своими четырьмястами иллирийцев атакует армию с фланга.
Ней не обращался к солдатам с проникновенной речью, он не сказал ни слова, а только встал во главе их и пошел – и все последовали за ним.
Первую линию развернутого строя противника они атакуют в штыки и опрокидывают.
Вторая – в двухстах шагах дальше.
– Вперед! – кричит Ней.
Но в тот миг, когда он собирался атаковать вторую линию, тридцать пушек, выдвинутых на огневую позицию, открывают огонь по обоим его флангам; колонна, разрезанная, как змея, на три куска, кружится вихрем и откатывается назад, увлекая за собой своего маршала.
Они пытались сделать невозможное!
– Назад! Походным шагом! – командует маршал.
– Вы слышите, солдаты? – кричит в свою очередь генерал Рикар. – Маршал сказал «походным шагом»!
И эти люди отступают походным шагом, тем же шагом пересекают овраг и оказываются в том же месте, с которого начали, – только в начале атаки их было пять тысяч, а возвратилось не более двух.
Но зато иллирийцы спускаются со склона горы в большем количестве, чем вначале: они встретили русскую колонну в пять тысяч человек, сопровождавших триста пленных французов, немцев и поляков, атаковали ее с яростью отчаяния, и после непродолжительного боя она отступила, пленные были освобождены, а братья Поль и Луи Ришары обнялись.
Вот тогда-то иллирийцы и увидели Нея, отступающего с двумя тысячами человек и перестраивающегося под артиллерийским огнем Кутузова. Поскольку движение к центру было неудачным, капитан Поль Ришар отдал приказ соединиться с корпусом маршала.
Что же они сделают? Построятся в каре и умрут?
Но подходят пленные, а они знают Кутузова: он дал пройти Наполеону и Евгению, он даст пройти и Нею, надо только двигаться в обход. Кутузов не будет их преследовать, он полагается на зиму своей страны: зима, по его мнению, враг более быстрый и более надежный, чем пушечное ядро. «Зима, – говорит он, – мой главнокомандующий, я же только ее помощник».
В это время снова пошел снег, как будто желая помочь отступлению.
Ней, подумав немного, отдает приказ отступать к Смоленску.
Все онемели, озадаченные. Итак, они возвращаются на север, снова в стужу, в обратную сторону от Наполеона.
– К Смоленску, и походным шагом! – повторяет Ней.
Понимая, что за этим решением кроется, возможно, спасение колонны, все становятся в строй и продвигаются под обстрелом пятидесяти пушек, но без других препятствий со стороны противника.
В самом деле, предсказание пленных сбылось: Кутузов, этот скандинавский Фабий, остался на своих холмах. Если бы хоть один русский корпус спустился в долину и атаковал эти две тысячи человек, все было бы кончено. Но никто из них не осмелился двинуться с места без приказа главнокомандующего.
Однако артиллерия грохотала; картечь падала на этот несчастный осколок армии дождем таким же плотным, как и снег, вынуждавший артиллеристов стрелять наугад. Убитые падали и оставались на земле одеревенелыми трупами; раненые падали, подымались, шли вперед и снова падали, пытались приподняться и опять падали; затем мало-помалу снег совершал для них то же, что и для мертвых: он покрывал всех огромным саваном, сотканным русской зимой, чтобы похоронить гордость Франции.
Местами вся дорога была усеяна небольшими холмиками; вначале красные от крови, они постепенно белели, – это были трупы солдат французской армии.
Посреди этого движения, ослепленные картечью и снегом, французы натолкнулись на черную плотную массу – новую русскую колонну.
– Стойте! Кто вы? – крикнул генерал, командовавший этой колонной.
– Огонь! – отдал приказ маршал.
– Тихо! – остановил его польский пленный, которого только что освободили.
Затем он выступил вперед:
– Вы что, не узнаете нас? – сказал он по-русски. – Мы из корпуса Уварова и обходим французов, застрявших в овраге.
Русский генерал удовольствовался этим ответом и пропустил (так непроницаемы были темнота и завеса снега, так велика была сумятица, произведенная картечью) французскую колонну, которая остановилась, лишь пройдя два льё до места боя принца Евгения.
Она была вне досягаемости русских пушек и вне поля зрения фельдмаршала.
XIV
ПРИЗНАНИЕ
В числе раненых, оставшихся позади войск, был капитан Поль Ришар: ему картечью пробило бедро, от нее же погибла его лошадь. Он упал на землю посреди всей суматохи, сопровождавшей бой, и Луи не увидел этого; но, поскольку оба они непрестанно искали взглядом друг друга, он тотчас заметил, что Поля больше не видно. Он справился у солдат о нем. Какой-то немец видел, как Поль упал с лошади.
Луи был пешим; он вернулся назад и стал изо всех сил звать Поля.
Ему ответил голос.
И посреди массы падавшего снега он пошел на этот голос. Тем временем начал образовываться холмик, покрывавший всадника вместе с лошадью. Поль упал, и нога его была придавлена животным; не имея возможности выбраться из-за ранения ноги, он безучастно ждал смерти, когда до него донесся голос брата. Сверхчеловеческим усилием Луи приподнял лошадь, которая уже была трупом, и высвободил ногу брата; потом подтащил его к себе, поднял на руки как ребенка и попытался унести.
Но Поль объяснил, что таким образом им невозможно следовать за колонной; тогда Луи прислонил брата к трупу его лошади и бросился к своим спутникам.
Поль уже вытащил пистолеты из седельных кобур и приготовился стрелять в первых двух казаков, если они приблизятся к нему.
Луи догнал колонну, которую расстреливала русская артиллерия, и, пеший, смешался с рядами всадников (их оставалось около ста пятидесяти). Первый же убитый уронил поводья прямо в руки Луи, только этого и ждавшего; он высвободил ноги мертвого, вскочил в пустое седло и, повернув лошадь головой к русской армии, поскакал обратно.
Время от времени он останавливался и громко кричал; чтобы не сбиться с направления, он принял за ориентир огромную ель, но хлопья снега образовывали перед его глазами такую плотную завесу, что невозможно было что-нибудь различить в десяти шагах. Он продолжал звать. Ему ответили, и Луи направился в сторону, откуда послышался голос.
Артиллерия била по-прежнему. Однако муки и холод были так велики, что никто больше не обращал внимания на пули и картечь. Счастлив оказывался тот, кого убили сразу! Что было страшным, так это снег, холод и пожиравшие полумертвых раненых волки.
Так, перекрикиваясь, братья нашли друг друга.
Луи опять поднял Поля на руки и посадил на лошадь. То ли сделав над собой огромное усилие, то ли не чувствуя свою раненую ногу, капитан не проронил ни одного стона. Луи ухватил лошадь за поводья, Поль уцепился за седло, и они отправились вслед за французской колонной.
Около полульё – словно в той сказке, в которой бедным детям указывали дорогу разбросанные камешки, – путь прошедшей колонны указывали трупы, а вернее сказать, холмики и кровавые следы.
Когда они одолели пол-льё, оставалась только кровь раненых, которые смогли продолжить свой путь; затем, покрытая снегом, в свою очередь исчезла и кровь.
Братья были вне досягаемости русских снарядов; дальше нужно было идти наугад.
Через два часа лошадь, не получавшая корма от самого Смоленска, начала спотыкаться на каждом шагу и наконец упала. Два или три раза Луи удавалось поднимать ее.
Тогда Поль стал умолять Луи оставить его: тот, здоровый и тепло одетый, мог, взяв с собой медвежью шкуру, которой был накрыт его брат, догнать колонну и спастись (конечно, если ей это удастся); но Луи только пожал плечами.
– Брат, – сказал он, – ты видишь, что маршал сделал обманный маневр, который даст время армии Кутузова пройти, потом вернется назад, доберется до Днепра, перейдет его и присоединится к французской армии где-нибудь около Ляд или Орши.
Поль только покачал головой:
– Когда же, ты думаешь, колонна вернется обратно?
– Этой ночью или завтра утром, самое позднее, – уверенно ответил Луи.
– Тогда давай договоримся.
– Как?
– Ты обещаешь, что сдержишь слово?
– Говори.
– До завтрашнего утра я согласен на твою помощь; завтра на заре, если колонна не подберет нас, ты меня бросишь.
– Посмотрим.
– Завтра на заре ты меня оставишь?
– Хорошо, согласен, – ответил Луи, чтобы сломить сопротивление брата, – договорились.
– Дай твою руку.
– Вот она.
– До завтрашнего утра делай со мной что хочешь.
Луи оглянулся вокруг: какая-то армия – по-видимому, армия принца Евгения – стояла тут биваком; лишь одна-единственная изба осталась посреди белой пустыни: она несомненно служила укрытием для вице-короля. Луи поднял брата на руки, донес его к избе, прислонил к самой дальней ее стене, потом огляделся в поисках дров.
Несколько хилых елочек, грустных, белых, как привидения, виднелись то тут, то там; многие из них были срезаны пушечными ядрами. Луи собрал большую охапку ветвей и занес в избу, затем подобрал несколько стеблей соломы, лежавшей в углу.
Поль понял, что намеревается сделать брат, и протянул ему один из своих пистолетов; но Луи предложил не трогать их: это была защита от волков, которые, быть может, придут навестить их ночью, а также от казаков, которые безусловно навестят их на следующий день.
Он пошел к упавшей лошади, пошарил в кобурах и нашел там не только пару пистолетов, но еще и мешочек с порохом и пулями.
Довольный своей находкой, он вернулся обратно.
Раненый с глубокой нежностью следил за ним глазами. Чтобы успокоить брата, Луи старался казаться беспечным, почти веселым. Он стряхнул снег со смолистых веток, сложил их в кучу посреди избы, другую груду соорудил в углу, засунул под ветви всю найденную солому, достал из кармана клочок бумаги, завернул в него заряд пороха, оставил в пистолете часть порохового заряда, поднес дуло к бумаге и отпустил собачку. Пламя из пистолета зажгло бумагу, и порох тотчас же вспыхнул.
Тогда Луи быстро встал на колени и стал раздувать пламя: бумага и солома тут же разгорелись, а затем, не сразу, запылали и еловые ветви.
Пять минут спустя костер пылал, и надо было только поддерживать его.
– Ну, а теперь, – спросил Поль, – что мы будем есть?
– Подожди, – ответил ему Луи.
Он вернулся к лошади, чтобы отрезать от нее кусок тульским кинжалом, который ему дал его брат и который ему хорошо послужил, когда требовалось избавиться от русских; но бедное животное еще не сдохло и, словно предчувствуя, что его ждет, с трудом поднялось, вошло в хижину, приблизилось к огню и принялось щипать зеленые еловые ветки.
– Ах ты лакомка! – воскликнул Луи.
Убить лошадь у него не хватило мужества, да и Поль воспротивился этому: если бы удалось прибавить лошади немного сил, то на следующий день можно было бы ее использовать.
Луи отправился на разведку, оставив брату фляжку с сохранившимися в ней несколькими каплями водки. Он нашел лиственницу (ее ветки были менее горькими, чем у ели), срезал деревце целиком и вернулся, волоча его за собой. Самые нежные ростки послужили пищей лошади; ветки и ствол он отложил в сторону, чтобы поддерживать ими огонь.
Наступила ночь.
– Все это хорошо, – сказал Поль, – но что мы будем есть?
– Будь спокоен, – ответил Луи. – У меня есть план.
Вдруг с четырех или даже с пяти сторон послышался вой.
– О! – вскричал Луи. – Вот идет к нам ужин!
Через мгновение на снегу промелькнули черные тени. Иногда одна из них оборачивалась, глядя на огонь, и пламя, отражаясь в ее глазах, словно метало молнии.
– Понимаю, – сказал Поль, – первого, который подойдет поближе к избе, ты убьешь?
– Вот именно, брат.
– Возьми мои два пистолета: это версальские – они лучше твоих.
– Нет! Может быть, вокруг бродят казаки: они услышат выстрел и примчатся.
– Что же ты сделаешь?
Луи обмотал свою левую руку чепраком с лошади (поев побеги с лиственницы, она улеглась в углу избы), взял в правую руку кинжал, перевязав запястье платком, и спрятался за ствол дерева в десяти шагах от хижины.
Он не пробыл там и пяти минут, как огромный волк, чутьем уловивший его присутствие, приблизился и встал в шести шагах от него, глядя сверкающими глазами и клацая зубами.
Луи пошел прямо на волка; зверь отступил, но медленно: он не убегал, но не спускал глаз с молодого офицера и был готов кинуться на него, если тот сделает неверное движение.
Вдруг Луи показалось, что земля его больше не держит, и он упал в снежную пропасть.
На самом деле это был овраг: снег, не подавшийся под легкими шагами волка, провалился под ногами человека.
В ту же минуту он почувствовал, что ему на голову свалилось что-то тяжелое, а в плечо впились острые зубы. Он инстинктивно поднял руку с кинжалом и тотчас ощутил, как по его лицу потекла горячая жидкость и зубы волка разжались: кинжал по рукоятку вошел прямо в грудь зверя.
Дальнейшая борьба была недолгой.
Волк хотел убежать, но через десять шагов, весь окровавленный, он упал на снег; что же касается Луи, то, выкарабкиваясь из оврага, он пробил слой льда и по колено погрузился в воду.
Надо было быстро выбираться наверх по склону оврага, что он и сделал, помогая себе кинжалом. Потом он быстро подполз к волку, который при его приближении безуспешно попытался убежать, схватил его за задние ноги и потащил к избе.
– Как дела? – спросил Поль.
– А вот как, – ответил Луи. – Не считая шкуры, у нас будет жаркое, какого ни один король, ни один принц и ни один французский маршал не попробуют сегодня на ужин!
– Но что за кровь на тебе?
– Пустяки, это кровь волка.
Там, правда, было немного и его крови, смешанной с волчьей, но Луи об этом не сказал.
Он выпотрошил волка, снял с него шкуру, потом вырезал филе. К счастью, волки сильно растолстели со времени отступления французской армии.
Наконец Луи вытащил из костра слой раскаленных углей и положил на них кровавый кусок мяса, потом обернулся к брату:
– Ну, что скажешь о моем жарком?
– Я скажу, – прошептал раненый, – что предпочел бы стакан воды.
– Ты его сейчас получишь, брат!
Он отстегнул от седла лошади одну кобуру, бросил туда семь или восемь свинцовых пуль, потом, привязав ее к размотанному шнуру от своих аксельбантов, направился к оврагу. Там он, ногами пробив в ручье лед, погрузил в него кобуру и вытащил ее, полную воды.
Целая стая волков следовала за ним; оступись он, они его тут же сожрали бы. Запах жареного мяса, шедший из избы, привлек этих зверей за четверть льё вокруг.
Луи вернулся целый и невредимый, отдал полную воды кобуру брату, и тот сразу опорожнил ее, будто это был обычный стакан воды. Луи вернулся к оврагу, но на этот раз он держал в левой руке пылающую головню, сочтя необходимой эту предосторожность, так как некоторые из рычащих мародеров в первый раз подошли к нему слишком близко; головня держала их на расстоянии, и, как и в прошлый раз, он благополучно вернулся к брату.
Опасаться нападения на избу не приходилось: пока огонь будет гореть, волки не приблизятся, а Луи собрал достаточно дров, чтобы поддерживать огонь до утра.
Тогда, убедившись, что запасы дров и воды достаточны, Луи лег возле брата, отрезал острием кинжала кусок волчьего мяса, показавшийся ему достаточно прожаренным, и стал есть его с таким же аппетитом, как если бы это был бифштекс, поджаренный на очаге в самой комфортабельной таверне Лондона.
Поль печально смотрел на него.
– Ты не ешь? – спросил его Луи.
– Нет. Я хочу только пить, – ответил Поль.
– Пей! – произнес Луи, передавая кобуру брату.
Тот взял ее и жадно выпил несколько глотков.
– Пей все, – сказал Луи, – источник недалеко.
– Нет, спасибо, – отказался Поль, – к тому же мне надо с тобой поговорить.
Луи посмотрел на брата.
– Да, брат, и серьезно! – добавил раненый.
– Говори, – сказал Луи.
– Возможно, ты ошибся, брат, надеясь, что колонна вернется обратно.
– Невозможно, чтобы она сделала иначе, – сказал Луи.
– Это не имеет значения; допустим, она не вернется.
– Я этого не допускаю, – уверенно произнес Луи.
– Но я допускаю, – сказал Поль, – или, чтобы не перечить тебе, предполагаю это.
– Ну, и что же? – с беспокойством глядя на брата, спросил Луи.
– Так вот, если завтра на заре она не вернется, ты отправишься на поиски ее.
– Гм! – откликнулся Луи, всем своим видом говоря: «Это еще как знать».
– Дело решенное, брат! Впрочем, мы обсудим это завтра утром.
– Хорошо.
– А пока, поскольку в конечном счете у тебя все же больше шансов, чем у меня, вновь увидеть Францию, позволь мне сделать тебе одно признание.
– Признание?
– Да… Послушай, брат, я в своей жизни совершил одно дурное дело.
– Ты? Невозможно!
– Однако это так, и, чтобы я мог умереть без угрызений совести…
– Чтобы ты мог умереть? – прервал его Луи.
– В конце концов, если я должен умереть, то, чтобы я умер без угрызений совести, ты пообещаешь мне исправить это дурное дело.
– Говори! И я сделаю все, что один мужчина может сделать для другого мужчины.
– Брат, в Германии живет одна молодая девушка… дочь одного пастора… пастора в Абенсберге, – знаешь, это в том селении, где стреляли в императора?
– Ну, и что?
– Эту молодую девушку, ее зовут Маргарита Штиллер, я обесчестил!
– Ты?
– Я предупредил тебя… Это больше чем дурное дело, брат: это преступление! Послушай, не знаю почему – я часто об этом думаю, право, – но, когда меня ударило картечью, я подумал об этой девушке. «Это наказание Неба!» – сказал я себе и упал.
– Брат…
– У меня было большое желание позвать тебя, когда я падал, и сказать в двух словах то, что сейчас так долго рассказываю, но подумал, что, позвав тебя, я погубил бы тебя вместе с собой, и промолчал.
– Да, да! Но я заметил твое отсутствие…
– И вернулся, как преданный брат! Я не благодарю тебя, Луи: то, что ты сделал для меня, и я сделал бы для тебя, но в твоем возвращении я увидел благословение Неба, которое позволит мне, может быть, исправить мой грех… Эта молодая девушка, которую я обесчестил, взял силой, надругался над ней, – считай как хочешь! Я был пьян от пороха, от гнева! Так вот, у этой девушки был жених; его звали Фридрих Штапс – это он хотел убить императора в Шёнбрунне.
– Штапс?
– Увы, да!.. Это похоже на роман. Этот Фридрих Штапс, увидевший меня на одном из собраний иллюминатов, – мне некогда рассказывать тебе, как я там очутился, – позвал меня к себе в тюрьму. Я пришел туда. Он попросил меня проводить его до места казни и там, когда он будет мертв, снять с его груди медальон и прочитать бумагу, которая будет у него в правой руке; прочитав эту бумагу, я должен был передать ее полковнику, председателю военного суда, приговорившего его к смерти. Я все ему обещал и проводил его до места казни; он упал, простреленный пятью или шестью пулями.
– А ты взял портрет?
– А я взял портрет и прочел бумагу… Это был портрет Маргариты Штиллер!
– О!
– Погоди… На бумаге было написано три слова и подпись: «Я дарую помилование. Наполеон».