Текст книги "Капитан Ришар"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Несмотря на испытываемый страх, а может быть, из-за него, пастор быстро взглянул на своего гостя. Лизхен не было нужды смотреть на него, чтобы убедиться, что описание оказалось точным до мельчайших подробностей. Однако видя, что ни во взгляде, ни в интонации капрала не было никакой враждебности, пастор ободрился и, сделав знак молодому человеку не выдавать себя, сказал:

– Но все это, господин Шлик, не объясняет нам…

– … причину моего визита, господин пастор? Будьте спокойны, я дойду до нее. Представьте, что уже три дня мои два жандарма и я сам выслеживаем этого парня, но не можем схватить его, хотя точно знаем, что он бродит где-то в окрестностях; сегодня вечером один из моих людей увидел одного гражданина, который тихонько крался вдоль забора. Ему показалось, что он узнал его, и своим карабином преградил этому гражданину путь; тот пустился бежать, мой жандарм – за ним следом и уже собирался схватить его, когда этот парень, добежав до стены вашего сада и по всей видимости зная толк в гимнастике, прыгнул на тумбу, с нее – на стену, а оттуда перемахнул через стену на ваши клумбы! Тогда мой человек выстрелил ему вслед, предполагая даже не подстрелить его, а, скорее, предупредить нас. Мы прибежали на место действия; нашли там жандарма, перезаряжавшего свой карабин; он рассказал нам, как было дело, и мы пришли спросить вас, господин пастор, не видели ли вы француза, которого мы ищем?

– Я? – спросил пастор.

– И не прячете ли вы его у себя?

– Как вы можете это предполагать, мой дорогой Шлик, зная о моей ненависти к людям этой нации?

– Э! – произнес капрал. – Так я и сказал своим товарищам.

– Это правда? – воскликнула Лизхен, вздохнув с облегчением.

– Да, так я сказал товарищам, – продолжал жандарм, который, казалось, задался целью заставить своих слушателей пройти через всю гамму чувств от надежды до страха, – но себе, Шлику, я сказал иначе: «Господин пастор так добр, что вполне способен забыть о своей ненависти и оказать гостеприимство даже своему злейшему врагу!»

– Господин Шлик, обшарьте весь дом и, если вы найдете того, кого ищете, забирайте его, я вам разрешаю.

– О! – откликнулся Шлик, пристально глядя на гостя пастора. – Поскольку того, кого я ищу, нет здесь, его бесполезно искать.

И он проделал то, что на языке театра называется «ложным уходом»; но пастор не поддался на эту уловку.

– Господин Шлик, – сказал он, – не доставите ли вы нам удовольствие выпить с нами стаканчик рейнского вина, прежде чем уйти?

– Я, господин пастор? Охотно, – ответил Шлик. – Это предоставит мне случай поднять тост за моих бывших соратников-французов.

– Пойди, дитя мое! – обратился пастор к Лизхен. – И принеси нам самого лучшего вина.

Девушка встала, пошатываясь от волнения, пошла за свечой, чтобы зажечь ее от лампы; но тот, кто был виновником всех этих треволнений, казался самым спокойным: он взял свечу из ее рук, зажег и подал Лизхен.

Девушка вышла, бросив на остающихся взгляд, полный растерянности.

XXII
КУЗЕН НЕЙМАНН

Капрал Шлик смотрел вслед Лизхен, пока она совсем не скрылась.

– Да, – сказал он, как бы говоря сам с собой. – Я понимаю: девушке хотелось бы остаться и в то же время уйти, так как она догадывается, что я воспользуюсь ее отсутствием, чтобы позволить себе, дорогой господин Вальдек, задать вам несколько вопросов, на которые я не отважился при ней.

– Какие же у вас есть ко мне вопросы, господин Шлик? – спросил пастор, понимая, что наступил самый трудный момент.

– Прежде всего, с вашего позволения, как говорят по другую сторону Рейна, я хочу спросить вас, не пугая нашу милую Лизхен, которая и так уж очень сильно взволнована, что делает здесь этот господин.

– Но вы, кажется, видите: господин ужинает вместе с нами.

– Да, тут вы правы: что касается этого, я хорошо вижу; не надо понимать мои слова буквально. Я хотел спросить не о том, что делает господин, но кто он такой.

– Вы не знакомы с господином? – спросил пастор.

– Нет, – ответил Шлик, – но очень хочу с ним познакомиться.

И Шлик поклонился.

Иностранец повернул голову нетерпеливым движением, явно означавшим: «Зачем дальше ломать эту комедию, которая меня унижает и утомляет? Позвольте мне сдаться!» Но пастор, который несомненно знал лучше, как следует вести себя с капралом Шликом, сделал гостю знак потерпеть еще немного.

– Знаете ли вы, господин Шлик, – начал он, – что, прежде чем жить в Вольфахе…

– Да, господин пастор, вы проживали в Вестфалии и Баварии, вы оказали мне честь, рассказав об этом.

– Так вот, часть моей семьи осталась в Баварии.

– В Абенсберге?

– Вот именно.

– И этот господин, – сказал Шлик, – ваш родственник?

– Это сын моей сестры, мой племянник Нейманн, – ответил с некоторым колебанием пастор, так как не привык лгать, каким бы святым ни был повод, толкающий его на эту ложь.

– И он прибыл сюда?.. – спросил капрал.

– Кто знает? – ответил пастор, стараясь улыбаться.

– Да, понимаю, – сказал Шлик, – предполагается свадьба: кузен Нейманн приехал, чтобы жениться на кузине Лизхен… Господин Нейманн, я поздравляю вас от всего сердца!

Мнимый Нейманн ограничился легким поклоном.

Это явно не устраивало капрала Шлика, а потому он подошел к молодому человеку и сказал:

– Вашу руку, сударь.

Молодой человек протянул руку, но нахмурил брови с таким выражением, что понадобился почти повелительный взгляд пастора, чтобы заставить его продолжать играть роль в этой комедии. Однако рука молодого человека осталась абсолютно спокойной и твердой в руке Шлика, а глаза, встретившие взгляд капрала, не моргнули.

– Ну-ну! – прошептал капрал. – Это храбрец! И семь лет назад я ничуть не ошибался, когда окрестил его Ричардом Львиное Сердце.

Последние слова он произнес достаточно громко, чтобы офицер смог их услышать; но тот, по-видимому, не понял их – либо потому, что они показались ему лишенными смысла, либо не вызвали никаких воспоминаний.

К тому же в это время вернулась Лизхен; внимание пастора и его гостя частично обратилось на девушку.

Она держала в руке одну из тех бутылок красноватого стекла, с длинным горлышком, одна форма которой служит украшением стола; только поставив бутылку на стол перед отцом, она решилась поднять глаза на всех участников этого спектакля, стараясь понять, какой оборот приняли события за время ее отсутствия. Добродушное выражение лица Шлика несколько успокоило ее.

Естественно, речь держал капрал, а он посматривал на Лизхен с хитрым видом.

– В самом деле, – сказал он, – шестнадцать-семнадцать лет, молодая и красивая…

Затем, обернувшись к капитану, продолжал:

– Лет двадцать восемь – тридцать, глаза голубые, волосы светло-русые, лицо бледное, рот небольшой, зубы белые; о росте судить не могу, но если господин встанет, то я поклялся бы, что в нем приблизительно пять футов четыре дюйма… Да, они составили бы очаровательную пару!

«То самое описание!» – одновременно встревожились пастор и Лизхен.

«Он меня узнал», – подумал капитан.

В это время пастор наполнил стакан капрала вином, тот взял его и встал:

– Честное слово, моя прекрасная фрейлейн, – сказал он. – Поскольку я держу в руке стакан такого отличного вина, я не смогу отказаться: я пью его за ваше здоровье, за здоровье кузена Нейманна и за ваше семейное счастье!

Лизхен посмотрела поочередно на своего отца и на молодого человека, словно спрашивая, что означает этот тост.

– Так что, – спросил жандарм, – разве я не прав? Однако я говорю из лучших побуждений, клянусь!

– За здоровье моего кузена Нейманна? За мое семейное счастье? Я не понимаю, – ответила девушка, не в состоянии догадаться о том, что произошло в ее отсутствие.

Пастор опустил голову.

Офицер не мог дольше сдерживаться; он встал и сказал по-французски, обращаясь к капралу:

– Сударь, бесполезно дальше играть комедию, я тот человек, кого вы ищете.

Но капрал положил ему руку на плечо и заставил снова сесть.

– Помолчите! – сказал он ему вполголоса. – Я помню, что был французом, а теперь я пью за здоровье кузена Нейманна, жениха милой фрейлейн Лизхен, и ничего больше.

Затем он сказал громко, обращаясь ко всем:

– Итак, за здоровье кузена Нейманна!

– Господин Шлик! – воскликнул пастор. – Вы славный человек!

– Да замолчите же, гром и молния! – проворчал капрал. – Нас могут услышать.

– Это правда, – заметила Лизхен.

– Я только хотел доказать вам, что человек, которому начальник главного штаба императора Наполеона (капрал приподнял свою шляпу) поручил добыть для него интересные новости, вовсе не является простофилей, как говорят по ту сторону Рейна.

– О господин Шлик! – не смогла удержаться Лизхен. – Как мы вам признательны!

– Тихо!.. В другой раз, поймите меня как следует, – тихо произнес капрал, – вы не всегда будете иметь дело со славным Шликом… А теперь, – добавил он громким голосом, – я могу пойти и сказать своим товарищам, что там, где я думал найти заговорщика, нашел лишь жениха; только, – он вновь понизил голос, – советую жениху идти и сыграть свадьбу в другом месте!

– О дорогой господин Шлик! – прошептала девушка, соединив руки в знак признательности.

– Итак, тихо! – продолжал капрал. – Спрячьте господина где хотите, неважно куда, но спрячьте его, и пусть он не выходит, пока все мои люди не лягут спать. А теперь доброго вечера, господин пастор! Доброго вечера, фрейлейн Лизхен! Доброго вечера, кузен Нейманн!

И капрал вышел, с заговорщицким видом еще раз попрощавшись с собравшимися.

Действующие лица этой наполовину комической, наполовину драматической сцены, которая только что разыгралась здесь, проводили капрала глазами до двери, закрывшейся за ним. Затем, по-прежнему молча, но с трудом переводя дух, пастор отправился закрывать ставни окна, в которое вошел капрал; через створки ставень, оставленные им немного приотворенными, он увидел, как тот разговаривал со своими двумя людьми.

В это время Лизхен подошла к офицеру.

– О! Какая я несчастная, – сказала она ему. – Я чуть было не погубила вас, и, будь на месте Шлика кто-то другой, вы бы пропали!

– Да, – добавил пастор, – но благодаря этому славному человеку вы спасены!

– Спасибо, сто раз спасибо вам, святой отец! – улыбаясь произнес офицер и поцеловал руку пастора.

«Капитан Ришар, целующий руку отцу Маргариты! – прошептала про себя Лизхен, – Боже мой! Это твое милосердие, а не гнев привели его сюда!»

– Теперь, сударь, слушайте меня, – сказал пастор, – последуем совету, который дал вам Шлик.

Затем он указал ему на комнату Маргариты и добавил:

– Возьмите этот ключ, поднимитесь в ту комнату, переступите порог ее с уважением, ибо это комната несчастной мученицы… Идите! И оставайтесь там, пока я вас не позову.

– Спасибо, сударь, – ответил ему молодой человек. – Но, быть может, мне придется бежать, не увидев вас и не имея времени поговорить с вами… поэтому я хотел бы сказать вам пару слов.

– И что же, сударь? – ответил пастор, который, едва опасность отступила, вновь почувствовал старую ненависть к французам.

– Этот человек, капрал, сейчас только напомнил вам, что вы проживали в Вестфалии…

– Да.

– А потом в Баварии…

– И что из этого следует, сударь?

– Он даже назвал селение Абенсберг.

– Ну, и что?

– Вы действительно жили в Абенсберге?

– Боже мой! – прошептала Лизхен. – К чему же он клонит?

И она подошла к молодому человеку, готовая остановить его, если увидит, что он продолжает идти по тому же пути, на который вступил.

– В Абенсберге, – продолжал капитан, – не было ли среди ваших благочестивых коллег одного достойного человека по имени Штиллер?

Лизхен с трудом удержалась от крика; она схватила молодого человека за локоть, но капитан, казалось, не понимал ее.

– Штиллер!.. Штиллер!.. – повторил пастор, с удивлением глядя на офицера.

– Да, Штиллер.

– Я знал его, – сказал пастор.

– Сударь, – прошептала Лизхен, – сударь, подумайте о той опасности, которой вы подвергаетесь, не следуя советам капрала!

– Еще одно слово, фрейлейн, Бога ради!

И вновь, обратившись к пастору, он продолжал:

– Сударь, я разыскиваю господина Штиллера; к этому меня обязывает одно крайне важное дело; найду я его в Абенсберге?

– Чего вы от него хотите? – спросил пастор изменившимся голосом.

– Простите, сударь, – сказал молодой человек, – но речь идет об одной тайне, которая мне не принадлежит. Поэтому я только повторяю свой вопрос.

И, несмотря на пожатие руки Лизхен, он не отступал и спросил:

– Найду ли я его еще в Абенсберге или же он умер от своей раны?

– Отец! – сказала девушка, приложив палец к губам и умоляя пастора промолчать.

Пастор кивнул и прошептал:

– Да, дитя мое, будь спокойна.

И он продолжал, обращаясь к молодому человеку:

– Пастор Штиллер умер от своей раны.

– Умер! – упавшим голосом промолвил молодой человек. – Умер!..

Затем он громко спросил:

– Но у него была дочь?

Лизхен откинулась на спинку кресла, боясь упасть в обморок.

– У него их было две, сударь, – ответил пастор, – о которой вы говорите?

– О его дочери Маргарите, сударь.

Лизхен зажала рот обеими руками, чтобы сдержать крик.

Пастор страшно побледнел.

– Вы знаете, – взволнованным голосом спросил он, – что у него была дочь по имени Маргарита?

– Да, я знаю это, сударь.

Затем, преодолевая нерешительность, чувствуя, что в вопросе, который он собирался задать, заключена вся душа его любимого брата, молодой человек спросил:

– А счастлива ли его дочь Маргарита?

– О да, очень счастлива, сударь, – воскликнул пастор. – Счастливее, чем на этом свете: она на Небесах.

– Тоже умерла! – прошептал молодой человек, опуская голову.

Затем после минутного молчания, взяв свечу из рук Лизхен, он сказал:

– Спасибо, сударь. Мне больше не о чем спрашивать.

И когда пастор, в свою очередь, сделал движение, чтобы удержать своего гостя, Лизхен встала между ними.

– Отец, – сказала она, – вы забыли, что наш гость должен спрятаться, что речь идет о его жизни? Бога ради, – продолжала она, подталкивая молодого человека к лестнице, – ни минуты не задерживайтесь здесь, поднимайтесь в комнату моей сестры!

Удивленный молодой человек остановился.

– Да, поднимайтесь туда, – проговорила она вполголоса, – а когда вы будете там, несчастный, посмотрите на портрет, висящий между двумя окнами, и бегите!

Офицер увидел, что Лизхен необычайно взволнована, поэтому он немедленно подчинился, догадываясь, что в сердце девушки и старика происходит нечто такое, что они в эту минуту не могли ему объяснить.

Он послушно пошел за девушкой, и в то время как старик, переводя взгляд с Лизхен на своего гостя, задавал себе вопрос, кто бы это мог быть и почему он пустился на поиски пастора Штиллера, молодой человек открыл дверь и скрылся в комнате.

Едва за ним закрылась дверь, как Лизхен почувствовала, как силы оставили ее, и опустилась на стул.

Пастор подошел к ней и, подняв глаза к небу, сказал:

– Боже мой, благодаря тебе он спасен! Теперь мне остается спасти ее!

И, протянув руку Лизхен, продолжал:

– Ну-ну, дитя мое, мужайся!

– Что вы хотите сказать, отец мой? – спросила девушка, живо поднимая голову.

– Я хочу сказать, мое бедное дитя, что ты любишь этого молодого человека!

– Его? – в ужасе спросила Лизхен.

– Да, его, – ответил старик.

– О нет, отец мой, – воскликнула Лизхен. – Клянусь вам, что вы ошибаетесь!

– Зачем ты пытаешься солгать, Лизхен? Ты же знаешь, что лгать мне бесполезно.

– Я вам не лгу, отец… или, по крайней мере, могу вам поклясться в одном.

– Ты клянешься!

– Да, на могиле моей сестры Маргариты!

– А в чем ты клянешься, дитя мое, такой святой клятвой?

– В том, что этот молодой человек никогда не будет для меня никем!

– Ты его не любишь?

– Я не только не люблю его, отец, но он приводит меня в ужас!

– Он пугает тебя?

– Отец, во имя Неба, не будем говорить о нем!

– Напротив, давай поговорим о нем… Он пугает тебя! Что же тебя в нем пугает?

– Да ничего… Боже мой, не слушайте того, что я говорю: я сошла с ума!

– Так в чем же дело?

Вместо ответа Лизхен попятилась, пристально, со страхом глядя на дверь.

– Отец, господин Шлик! – пробормотала она. – Зачем он опять пришел?

Пастор обернулся и действительно увидел капрала: тот стоял на пороге.

XXIII
ЦЕНА ГОЛОВЫ

У Шлика был неуверенный вид; в руке он держал карабин, и это указывало на его более враждебные намерения, чем при первом его визите, поскольку тогда он явился без оружия.

Пастор вопросительно посмотрел на него.

– О да! – сказал Шлик. – Вы полагали, что отделались от меня, господин Вальдек? И я так думал; но знаете, человек предполагает, а Бог располагает!

– Да, я знаю это, но что мне неизвестно…

– … так это то, что меня привело к вам снова… Я хорошо понимаю… Черт побери! Это так трудно сказать…

– Говорите, господин Шлик.

– Господин пастор, перед вами человек, который чувствует себя попавшим в более затруднительное положение, чем кто-либо другой во всем Рейнском союзе.

– В затруднительное положение? Как так? – спросил пастор, а Лизхен, задыхаясь, глотала слова капрала по мере того, как тот их произносил.

– Я сказал вам недавно, – продолжал Шлик, – что ожидаю новых сведений.

– Да.

– Так вот, вернувшись домой, я их нашел.

Затем, подойдя к пастору, он проговорил:

– Кажется, что тот, кого мы разыскиваем, гораздо более опасный человек, чем мы думали.

– Боже мой! – прошептала Лизхен. – Значит, еще не все кончено?

– Более опасный, чем вы думали? – повторил старик.

– Настолько опасный, что его голова, господин Вальдек, оценена…

Лизхен бросила быстрый взгляд на комнату сестры, но капрал перехватил даже этот мимолетный взгляд Лизхен.

«Очень хорошо, – сказал он про себя, – значит, наш парень еще не ушел!»

– … оценена? – спросил пастор, помнивший о слабости капрала Шлика к деньгам и понявший, что борьба снова начинается.

– В две тысячи талеров всего лишь, господин Вальдек.

– И что же? – сказал пастор, давая таким образом капралу свободно высказаться.

– А то, что тот, кто его схватит, получит неплохой куш – вот что я говорю.

Лизхен, мертвенно-бледная, обменялась взглядом, полным ужаса, со своим отцом.

– Не считая повышения в чине, – добавил капрал.

– Повышения в чине? – повторил пастор.

– Конечно! Вы отлично понимаете, господин Вальдек: если заговорщика арестует капрал – он станет вахмистром, если это будет вахмистр – он станет младшим лейтенантом; а между тем, так как того непременно поймают…

– Шлик, что вы такое говорите? – воскликнул пастор.

– Я говорю, что его непременно поймают, господин Вальдек, если не здесь, то где-нибудь недалеко… И я вернулся, чтобы сделать вам одно предложение, справедливость которого вы поймете.

– Какое предложение?

– Так вот, мне кажется, что лучше я получу эту премию и повышение, чем кто-нибудь другой.

– Несчастный! – воскликнул пастор.

Лизхен, не проронив ни слова, протянула обе руки к капралу.

– Проклятие! – продолжал Шлик. – Я жандарм, господин пастор, а две тысячи талеров – это мое жалованье за два года.

– О!.. И вы господин Шлик, столь великодушный только что, за такую жалкую сумму…

– Черт побери! Господин Вальдек, что вы говорите! Две тысячи талеров – это не жалкая сумма, а в те времена, когда я рассказывал свои истории начальнику главного штаба, я часто рисковал своей головой за пять сотен!

– Но, несчастный! – воскликнул пастор. – Этот человек, голова которого оценена, один из ваших бывших братьев по оружию!

– Я это отлично помню, – сказал, почесывая ухо, Шлик, – и это меня огорчает.

Лизхен несколько воспряла духом.

– И вы, Шлик, хладнокровно позволите его расстрелять?

Девушка почувствовала, как ее охватила дрожь.

– Черт возьми, господин Вальдек! Я в полном отчаянии! – ответил капрал. – Но что вы хотите? Сейчас деньги – вещь редкая, и, поймите меня, если надо подняться лишь на двенадцать ступенек, чтобы на тринадцатой подобрать мешок с двумя тысячами талеров… черт! это очень заманчиво!

И при этих словах жандарм, чтобы не оставить никаких сомнений у пастора, бросил взгляд на дверь комнаты второго этажа.

– О! Вы, господин Шлик, вы такой честный человек, – прошептала Лизхен.

– Вот именно, фрейлейн, – сказал Шлик, прервав ее на полуслове, – и остаюсь честным человеком, поскольку я жандарм, а мой долг арестовывать людей в случае необходимости.

– О! Даже жандарм вроде вас имеет сердце! – воскликнула девушка.

– Да, конечно, у меня есть сердце, фрейлейн Лизхен, но в то же время у меня есть жена, которую надо кормить, и дочь-невеста: не выдают же девушку замуж без приданого, вы это знаете, господин Вальдек, вы ведь во всем себе отказываете, чтобы собрать приданое для фрейлейн Лизхен; так вот, эти две тысячи талеров будут приданым для моей дочери!

– Вы забываете, господин Шлик, что часть этой суммы отойдет вашим товарищам.

– Ни в коем случае; в предписании великого герцога говорится: «Тому, кто арестует…» А между тем мои товарищи легли спать и я поостерегусь будить их! А так как я один задержу заговорщика, вся премия достанется мне одному.

– Отец мой, – прошептала Лизхен на ухо пастора, – я никогда не выйду замуж!

Пастор посмотрел на свою дочь с глубокой нежностью.

– И ты еще говоришь, что не любишь его! – прошептал он.

Затем он обернулся к жандарму:

– Послушайте, Шлик.

– Слушаю, господин пастор, но разрешите мне, пока я вас слушаю, не спускать глаз с этой двери. (И он обернулся к двери комнаты Маргариты.) – Вот так, теперь я вас внимательно слушаю.

– Вы сожалеете о том, что должны сделать, не так ли? – спросил его пастор.

– Я в отчаянии, – ответил капрал.

– И не с легкой душой обрекаете вы на смерть этого человека, вашего бывшего соратника, брата по оружию?

– Я никогда не утешусь, господин пастор, никогда!

– Так что, если вы заработаете эти две тысячи талеров, но не станете арестовывать этого несчастного изгнанника…

– За жалость не платят, господин пастор.

– Иногда, господин Шлик.

– Кто же?

– Те, для кого жалость не только добродетель, но и долг.

– Отец мой! – радостно воскликнула девушка.

– Если, например, я дал бы вам две тысячи талеров?

– Вы?

– Да, я, чтобы спасти жизнь этого человека.

– Остается продвижение по службе, господин Вальдек.

– Но это продвижение не обязательно состоится!

– Хорошо, господин Вальдек, слово чести, тогда, поскольку я тоже со своей стороны хочу чем-нибудь пожертвовать, я жертвую продвижением по службе.

– И дадите скрыться человеку, которого вы преследуете?

– Иначе говоря, – подхватил, улыбаясь, жандарм, – если бы вы мне дали две тысячи талеров, господин Вальдек, это было бы так прекрасно с вашей стороны и я был бы так глубоко восхищен этим поступком, что вам осталось бы лишь указать мне, в какую сторону повернуть голову и сказать, на сколько времени надо закрыть глаза!

– Дитя мое! – сказал пастор Лизхен. – Возьми этот ключ… Ты знаешь, где лежат деньги.

– Отец! О отец! – воскликнула девушка, целуя руку пастору.

– Одну минуту, господин Вальдек! – сказал Шлик.

– Что такое? Вы берете назад свое слово? – спросил пастор.

– Боже мой! Боже мой! – прошептала Лизхен.

– Нет, – сказал Шлик, – слово есть слово, и договор остается в силе, только я хочу, чтобы вы знали, что я не краду у вас две тысячи талеров. Вот постановление, о котором идет речь.

Шлик положил на стол рядом с собой карабин, с которым он не расставался ни на одно мгновение, вытащил из кармана бумагу с правительственной печатью и сам прочел ее:

«Будет выдана сумма в две тысячи талеров любому, кто, состоя в рядах армии, передаст в руки властей капитана Ришара…»

– О! – воскликнула в отчаянии Лизхен. – Все пропало!

– Капитан Ришар? – повторил пастор, побледнев так, что можно было подумать, будто он при смерти. – Капитан Ришар? Там действительно стоит это имя?

– Ну да, черт побери! – сказал Шлик. – Прочитайте сами…

– Капитан Ришар! – произнес пастор, бросаясь к карабину, положенному капралом на стол, и, схватив его так стремительно, что жандарм не успел этому воспрепятствовать. – Тогда не вы, а я, я сам…

И он кинулся вверх по лестнице, но на первой же ступеньке натолкнулся на Лизхен, упавшую на колени; обняв его, она закричала:

– Отец, именем сестры Маргариты, которая простила, умирая!

– О, – прошептал Шлик, – что же такое происходит?

На какое-то мгновение все замерли на месте; затем пастор медленно выпустил карабин из левой руки, а правой протянул Лизхен ключ от шкафа.

– На, возьми, дочь моя, – сказал он, – делай так, как тебе подсказывает твое сердце, и пусть на то будет Божья воля!

– О! – воскликнула Лизхен. – Отец мой, вам вся моя любовь, вам вся моя жизнь!

Тогда пастор, почти потеряв сознание, бессильно упал в кресло на глазах удивленного жандарма.

В это время дверь комнаты Маргариты на мгновение открылась, а затем медленно закрылась.

– Господин Шлик, – сказал через минуту пастор, вытирая со лба пот, свидетельствующий о той борьбе, которую он выдержал с самим собой, – господин Шлик, вы получите деньги, за вычетом трех талеров, так как сегодня утром я отдал их как милостыню, и они принесли мне счастье, поскольку сегодня вечером я смог спасти жизнь одному из себе подобных.

– Три талера? – сказал Шлик. – Э! Право, господин Вальдек, я не стану придираться к такой мелочи, совершая доброе дело. Однако, как объясню я жене отсутствие этих трех талеров? Если бы я был французом, то сказал бы, что проел их, но я немец и скажу ей, что пропил их!

Капрал завершал свою речь, указывающую на глубокое знание темперамента обоих народов, к которым он поочередно принадлежал, когда вернулась Лизхен с мешком в руке.

– Вот деньги, – сказала она, запыхавшись, поскольку бежала за ними туда и обратно.

– Спасибо, моя прекрасная фрейлейн, – сказал капрал, беря мешок с деньгами из рук Лизхен, – если бы вы были менее красивы, меня мучили бы угрызения совести; но с вашей внешностью, спасибо Господу Богу, нет необходимости иметь приданое!

– Господин Шлик, – серьезно сказал пастор, – на этот раз вы мне дали честное слово!

– О господин Вальдек, будьте спокойны! Только попросите кузена Нейманна поскорее вернуться в Абенсберг, даже если вам придется поехать туда к нему вместе с вашей прелестной дочкой и отпраздновать помолвку там!

В то же самое время, когда за капралом закрылась дверь во двор, дверь из комнаты открылась и капитан спустился по лестнице, но ни Лизхен, ни старик не заметили его. Тем более что, как только исчез Шлик, Лизхен бросилась в объятия пастора.

– О дорогой мой отец, – проговорила она, – как вы добры, какое у вас великое сердце!

Старик прижал на минуту дочь к своему сердцу с печальной улыбкой; затем, отстранив ее от себя, сказал:

– Подожди, теперь я позову этого человека…

– Но ни одного слова, не так ли, отец мой, ни одного упрека? – сказала Лизхен.

– О, будь спокойна, дитя мое, – сказал ей пастор. – Без этого в чем же будет заслуга моего поступка?

Но, подняв голову, чтобы позвать капитана Ришара, он заметил молодого человека, прислонившегося к перилам лестницы. Вся кровь прилила к его сердцу.

– Вы были тут, сударь? – спросил он.

– Да, – ответил молодой человек. – Я все слышал и должен повторить то, что сейчас сказала ваша дочь. О господин Штиллер, как вы добры, какое у вас великое сердце!

– А! Так вы знаете, кто я такой?

– Этот портрет в простенке меж двух окон…

– Вы узнали ее, сударь?

Молодой человек вытащил из кармана медальон.

– Благодаря этой миниатюре, которую мой брат взял на память, – проговорил он, – и которую он оставил мне, умирая, поручив найти пастора Штиллера и его дочь Маргариту; он завещал ей все свое состояние, и не для того, чтобы исправить причиненное ей зло, а чтобы искупить его.

– Но тогда, сударь, – задыхаясь, воскликнула Лизхен, – капитан Ришар?..

– Нас было два брата, дорогая Лизхен, два брата-близнеца, мы оба были военными, оба капитанами, и так походили друг на друга, что нас различали лишь по разным мундирам. Шлик был знаком с моим братом, как вы только что видели, но спутал меня с ним… Это мой брат был виновником вашей трагедии, Лизхен, а умирая, он поручил мне просить у вас прощения.

– О отец, отец! – прошептала Лизхен, опускаясь к ногам старика.

* * *

Неделю спустя пастор Штиллер получил из Амстердама письмо, в котором были только эти слова:

«Приезжайте ко мне как можно скорее вместе с Лизхен, отец мой! Я в безопасности.

Луи Ришар».