Текст книги "Капитан Ришар"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

IX
ШЁНБРУННСКИЙ ДВОРЕЦ

В трех километрах от Вены, за предместьем Мариахильф, чуть налево, возвышается императорский Шёнбруннский дворец, строительство которого начал Иосиф I, а закончила Мария Терезия.

Здесь размещалась штаб-квартира Наполеона после каждого взятия Вены: так было после битвы под Аустерлицем в 1805 году, так было и в 1809 году после битвы под Ваграмом; именно здесь поместят его сына в 1815 году после битвы под Ватерлоо.

За исключением кирпичных стен и остроконечных крыш, Шёнбрунн построен почти по тому же плану, что и Фонтенбло. Это большое главное здание с двумя боковыми крыльями. Двусторонняя лестница образует крыльцо, украшенное колоннадой, и ведет на второй этаж. Параллельно главному зданию тянутся низкие постройки, предназначенные для конюшен и прочих хозяйственных служб. Они соединяются с каждым из флигелей и, оставляя по оси крыльца выход шириной около десяти метров с двумя возвышающимися обелисками с каждой стороны, завершают планировку и ограждают двор.

К подъезду ведет мост, под которым течет один из тысячи ручейков, впадающих в Дунай; они настолько незначительны, что география не позаботилась дать им имена.

Позади замка амфитеатром располагается сад; там же возвышается бельведер, размещенный на возвышении посреди огромного газона; по обе стороны газона посажена великолепная роща, дающая тень и свежесть.

Именно в этом бельведере в четверг 12 октября того же 1809 года прогуливался озабоченный и нетерпеливый победитель Ваграма.

Озабоченный? Но почему?

Дело в том, что, хотя и на этот раз его гений взял верх, и на этот раз удача ему не изменила, он, тем не менее, почувствовал начало противодействия своей судьбе. Дело в том, что, ведя борьбу с людьми, он пошел против сил природы и понял, что если осмелится снова искушать Бога, то природа, пославшая ему это грозное предупреждение в виде паводка на Дунае, в конце концов помешает ему одерживать победы.

Нетерпеливый? Но почему?

Потому что, несмотря на семь своих поражений подряд, побежденная Австрия не сдается!

Какое-то время Наполеон надеялся вычеркнуть Габсбургский дом из числа царствующих династий, как он это сделал с домом Браганца в Португалии и Бурбонов в Испании, но увидел, что когти двуглавого орла крепче цеплялись за Империю, чем он это предполагал. Конечно, совсем неплохо завладеть тремя коронами: Австрии, Богемии и Венгрии – и возложить их на австрийские и немецкие головы! Но следовало признать, что его гордая мечта была неисполнима и он лишь с большим трудом получит четыре-пять миллионов душ и шесть или семь требуемых им провинций.

Действительно, первые переговоры между господами фон Меттернихом и фон Нугентом – с одной стороны, и де Шампаньи – с другой состоялись в конце августа; но вот уже 12 октября, а от этих двух австрийских дипломатов окончательного ответа до сих пор еще не получено.

И все потому, что условия, которые предъявлял французский представитель, были слишком жесткими для Австрии.

Эти условия предусматривали в качестве основы для переговоров [5]5
  См. у г-на Тьера весьма точные, четкие, ясные сведения обо всем, что касается стратегии, финансов, переговоров. (Примеч. автора.)


[Закрыть]принцип «uti possidetis» [6]6
  «Как владеете» (лат.).


[Закрыть].

Вы не знаете, дорогой читатель, что такое «uti possidetis»? Что ж, я сейчас вам это объясню.

Император Наполеон требовал у своего брата, императора Австрии, отказа в пользу Франции если не от территории, которую ее войска оккупировали (что было невозможно, так как эти войска занимали Цнайм, Вену, Брюн, Пресбург, Адельсберг, Грац), то от равноценной территории в других местах.

Это составляло двенадцать или пятнадцать тысяч квадратных льё с девятью миллионами жителей, то есть немногим больше четверти провинций императора Австрии и немногим больше трети его подданных.

Однако мало-помалу Наполеон согласился на четыре или пять миллионов душ и шесть или семь тысяч квадратных льё территории.

Франц I находил, что и это было слишком много.

Поэтому, зная, как легко можно добиться уступок от этого ужасного победителя, если использовать некоторые особенности его характера, он решил не оставлять больше это дело в руках дипломатов и отправить к Наполеону генерала графа фон Бубна, своего адъютанта, человека умного, одновременно военного и светского.

В предыдущей главе мы познакомились с представителем его императорского величества Франца I. Нам нечего добавить к описанию его внешности и характера.

Именно этого представителя император Наполеон, который спешил возвратиться во Францию не менее, чем император Австрии спешил увидеть, как он уедет, ожидал с таким нетерпением и каждые пять минут прерывал свою безмолвную и беспокойную прогулку. Он подходил к стеклянной двери, обращенной в сторону замка, и прижимался к ней головой, будто скопированной с античного бюста.

Но вот генерал-дипломат появился у зеленых насаждений, ведущих от замка к бельведеру.

Наполеон настолько не владел собой от нетерпения, что, вопреки законам этикета, требовавшим, чтобы г-н фон Бубна был введен к нему определенным образом и с определенными формальностями, сам открыл ему дверь.

– Входите, входите, господин фон Бубна! – сказал он, увидев графа. – Мой брат император Австрии имеет основания быть недовольным нашими посредниками, ведущими переговоры: все эти чертовы дипломаты – настоящие болтуны и состязаются в том, кто из них наговорит больше слов. Да здравствуют военные при заключении мира! Мы проведем это дело как битву, господин фон Бубна.

– В таком случае, сир, я заранее считаю себя побежденным, – ответил граф. – Выдвигайте ваши условия, я складываю оружие.

– Эти условия надо еще обсудить. Имейте в виду, я буду говорить со всей откровенностью, что могло бы показаться неосторожным, если бы я не знал своей силы и не решил отбросить бесплодные дипломатические ухищрения. Ну так вот, вы знаете, чего я требую; с чем же вам поручено со мной согласиться?

– Ваше величество хочет расширить Саксонию, укрепить Баварию, получить наши порты на Адриатике. Не лучше ли усилить новую Польшу?

Наполеон остановил г-на фон Бубна жестом и улыбкой.

– То есть вы хотите поссорить меня с Россией? – сказал он. – Да, несомненно, это было бы лучше для Австрии, хотя Россия недавно доказала, что она не очень-то верный мне союзник, оставив меня сражаться один на один с Австрией, ее настоящим врагом.

– Сир, ваше величество мастер переводить дискуссию в то русло, которое ему подходит, но позвольте мне сказать…

– … что мы отклоняемся от действительной темы дискуссии – прервал его император. – Это возможно. Послушайте, господин фон Бубна, мы можем закончить все за один день, за один час, если вы будете со мной разговаривать так же откровенно от имени вашего государя, как я буду разговаривать от моего собственного имени. Вы правы, мне совершенно неинтересно добавить Саксонии и Баварии несколько миллионов жителей, мой интерес, истинный интерес, – это продолжение политики моих предшественников: завершить дело, начатое Генрихом Четвертым, Ришелье и Людовиком Четырнадцатым, и, наконец, разрушить австрийскую монархию, разделив три короны – Австрии, Богемии и Венгрии. Чтобы разделить эти три короны, нам придется снова сражаться, и, хотя вполне вероятно, что этим все и закончится, я даю вам честное слово, что не имею ни малейшего желания делать это.

– Тогда, сир, а почему бы вам не соединиться с Австрией более тесным союзом?

– Но каким способом этого можно достичь?

– Сир, есть два способа прийти к миру.

– Назовите их, сударь.

– Один из них – щедрый, великодушный, достойный вашего величества: вернуть Австрии все провинции, отнятые у нее, сделать ее могущественной, какой она была до войны, и положиться на ее верность и признательность. Другой способ, позвольте мне это сказать, мелочный, опасный, унижающий, жестокий, маловыгодный разоренной державе и, возможно, еще менее выгодный для державы, которая ее разорила…

– Извините, господин фон Бубна, – сказал Наполеон, – я вас прерву. Первую из этих мирных систем, установленную после Аустерлица, когда его величество мой брат пришел ко мне на бивак, я уже испробовал. В ответ на его честное слово больше не воевать со мной я ему возвратил все его провинции, кроме незначительных территорий, которые мне хотелось сохранить как воспоминание об этой кампании. Сделав это, я мог, по крайней мере так мне казалось, рассчитывать на длительный мир. Но едва я был втянут в войну против испанцев и англичан, как увидел, что все ваши обещания забыты, все клятвы нарушены! Я не могу больше полагаться на честное слово вашего императора, сударь. Послушайте, – добавил Наполеон, – хотите доказательство того, что я веду войну не с Австрией, а остерегаюсь только вашего императора? Император Франц постоянно говорит о своем отвращении к трону, о своем желании отречься. Ну что же, пусть он отречется в пользу своего брата великого герцога Вюрцбургского – я люблю его, и он меня любит, у него есть сила воли, и он не позволит англичанам провести себя; пусть император отречется – я уйду из Вены и возвращу его преемнику все провинции, занятые мной, и не буду требовать сто пятьдесят миллионов, не выплаченных мне в счет контрибуции в двести миллионов, которой я обложил Австрию. Я верну ему уже выплаченные пятьдесят миллионов и одолжу еще сто под честное слово, если он в них нуждается, и, может быть… Да, и вот еще что: я ему возвращу Тироль!

– Сир, – ответил г-н фон Бубна, основательно смущенный, – я не сомневаюсь, что император, мой повелитель, узнав о чрезвычайных условиях, которые ставит ваше величество для заключения мира, решит отречься от престола, предпочтя сохранить неделимую империю в руках своего преемника, чем расчлененную таким образом корону на своей голове.

– Поймите меня правильно, – продолжал Наполеон, – это вовсе не мои крайние, или, как вы говорите, чрезвычайные условия, это предположение, и то уважение, с которым следует государям относиться друг к другу, мешает мне настаивать на чем-либо подобном; я только говорю, что, если вашему императору захочется отречься от престола, это было бы, как вы видите, большим счастьем для Австрии. Но, наконец, так как я совсем не верю в этот положительный результат и не хочу больше полагаться на великодушие Австрии, я вынужден вернуться к моим первым предложениям.

– Смягчив их, надеюсь, сир!

– Смягчив их, пусть будет так: я отказываюсь от принципа uti possidetis. Я требовал три округа в Богемии – об этом уже больше не будет речи [7]7
  См. «Историю Консульства и Империи» г-на Тьера, особенно рассказ Наполеона и самого г-на фон Бубна в архивах министерства иностранных дел. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. Я требовал Верхнюю Австрию до Энса – оставляю Энс, отказываюсь от части Каринтии и оставляю себе только Филлах; я вам возвращаю Клагенфурт – но сохраняю Крайну и правобережье Савы до Боснии; я требовал у вас два миллиона шестьсот тысяч подданных в Германии – теперь я согласен на миллион шестьсот тысяч. Остается Галиция; подумайте об этом, я должен кое-что сделать для своего союзника, который мне если и не очень помог, то хотя бы меня не предал; я должен увеличить ему великое герцогство – нам это будет легко сделать, так как мы не претендуем на эти территории. Что же касается Италии, то здесь все не так, и я вас предупреждаю: мне нужна широкая дорога к Турции, такая дорога, чтобы по ней смогли пройти триста тысяч человек и три сотни орудий! Мое влияние на Средиземном море зависит от моего влияния на Порту. Я могу осуществлять его только став соседом турецкой империи. Мне очень нужна эта земля, поскольку, каждый раз как я собираюсь отобрать у англичан океан или Средиземное море, ваш государь спасает Англию, вырывая ее у меня из рук!.. Но оставим в стороне моих союзников – вы правы, возвратимся ко мне и моей империи. Отдайте мне то, что я потребую на Адриатике и в Иллирии, а в остальном я буду уступчив. Но поймите меня, господин фон Бубна, это мой ультиматум; после вашего отъезда я отправляю приказ о возобновлении военных действий. Со времени битвы под Ваграмом моя армия выросла еще больше, моя пехота пополнилась и отдохнула, она превосходна как никогда; в Германии прошла ремонт вся моя кавалерия; пять сотен орудий стоят в упряжи, а другие три сотни готовы вести огонь под стенами занятых мною крепостей. Жюно, Массена и Лефевр имеют в своем распоряжении восемьдесят тысяч человек в Саксонии и в Богемии; силы Даву, Удино, а также моя собственная гвардия составляют войско в сто пятьдесят тысяч человек; с ним я пойду на Пресбург, дойду за две недели до центра Венгрии и нанесу последние удары по австрийской монархии.

– Сир, – прервал его г-н фон Бубна, – ваше величество подали мне пример откровенности. Мы тоже не хотим войны: она может у нас отнять все, тем не менее мы предпочитаем ее миру, почти такому же катастрофическому, как и война. Ваше величество говорит о двухстах тридцати тысячах солдат – у нас их триста тысяч, но у этих трехсот тысяч нет такого генерала, который мог бы противостоять вашему величеству. Пусть ваше величество услышит наше обращение к его великодушию и скажет нам свое последнее слово.

– Возьмите перо, сударь, и пишите, – сказал Наполеон. Граф фон Бубна сел, взял перо и под диктовку императора написал следующий ультиматум с его требованиями.

«Со стороны Италии:

округ Филлах без округа Клагенфурта, то есть доступ к Норийским Альпам, сверх того Лайбах и правобережье Савы до Боснии.

Со стороны Баварии:

территория между Пассау и Линцем, проходящая от Дуная до окрестностей Эфердинга и заканчивающаяся в Шваненштадте (не претендую здесь на территорию Гмундена), а через озеро Каммер-Зе до Зальцбурга.

Со стороны Богемии:

некоторые анклавы, которые я назначу, но с населением, не превышающим пятидесяти тысяч душ.

Со стороны Галиции:

Новая Галиция от Вислы до Пилицы – слева, от Вислы до Буга – справа; округ Замосць с незначительной территорией со стороны Кракова, но присоединив к ней соляные копи Велички».

– Таким образом, вы видите, – продолжал Наполеон, – вместо одного миллиона шестисот тысяч подданных в Италии и Австрии, я удовлетворяюсь одним миллионом четырьмястами тысяч, а вместо трех миллионов подданных в Галиции – только двумя миллионами.

– И ваше величество отказывается от других притязаний? – живо спросил г-н фон Бубна.

– О нет! – сказал Наполеон, – вы, по-видимому, не понимаете. Следует решить еще два важных пункта: первый…

Господин фон Бубна приготовился писать.

– Подождите, не пишите, – сказал император. – Эти два важных пункта, которые надо будет решить, станут предметом приватных писем между вашим государем и мной; впрочем, то, что я у вас должен потребовать, не очень сложно, и, уверен, вы сумеете это запомнить. Я хочу – вы меня хорошо понимаете? Я не говорю «желаю», а говорю «хочу», – хочу, чтобы Австрия сократила свою армию до ста пятидесяти тысяч человек, выплатила мне дополнительно сто миллионов военной контрибуции, из которых я получил еще только пятьдесят.

– Сир, это жестоко! – сказал г-н фон Бубна.

– Тем не менее это так, – ответил император.

– Однако должен же быть конец этой вассальной зависимости.

– Послушайте, – сказал Наполеон, – я могу предложить вашему императору выгодную сделку. Вассальная зависимость, как вы это изволите называть, будет связана с войной на море. Англия должна оставить нас в покое: нам нужен прочный, настоящий мир, и я вам разрешу восстановить свою армию до пятисот тысяч человек, как это было до начала кампании.

– Сир, – спросил г-н фон Бубна, вставая, – когда я должен возвратиться?

– Сударь, – сказал Наполеон, принимая вдруг решение, – нет необходимости в вашем возвращении, так как вы меня здесь не застанете.

– Ваше величество уезжает?

– Да, в Штирию.

– И когда же?

– Завтра… У вас есть мой ультиматум: господин де Шампаньи облечен мною полномочиями. Если придется сражаться, я возвращусь, но я вам сказал, господин фон Бубна, горе тем, кто меня заставит вернуться!

– Ваше величество уезжает? – повторил г-н фон Бубна, ошеломленный.

– О Боже мой, да! Пойдемте со мной, господин фон Бубна; я провожу свой прощальный парад во дворе замка.

Господин фон Бубна понял, что на сей раз это было последним словом Наполеона.

Он встал, положил в карман только что записанную им ноту и последовал за императором.

Оба они спустились по террасам газона, прошли по дворцу и появились на крыльце со стороны двора.

Двор был забит любопытными.

Император подошел к балкону, находившемуся в центре двусторонней лестницы. Справа от него стоял г-н фон Бубна, слева – князь Невшательский.

Рапп, адъютант Наполеона, держался немного ниже императора, на третьей ступеньке крыльца.

Солдаты проходили строем под балконом с приветствием «Да здравствует император!» и строились в каре во дворе.

Император сделал знак г-ну фон Бубна следовать за ним и спустился с крыльца, чтобы встать в центре каре.

Рапп шел впереди него, как будто был предупрежден, что императору что-то грозило.

Впрочем, так продолжалось уже четыре или пять месяцев, и повсюду бдительный глаз Бертье высматривал убийцу, выбранного на собрании в развалинах Абенсберга.

Внезапно, в тот миг, когда толпа раздвинулась, чтобы пропустить Наполеона, какой-то молодой человек, вместо того чтобы отодвинуться, как другие, бросился вперед.

Рапп, увидев блеск металла, успел схватить выше запястья руку, вооруженную ножом.

– Штапс! – воскликнул г-н фон Бубна. – О сир, сир…

– Что такое? – спросил, улыбаясь, император.

– Дело в том, сир, что этот молодой человек хотел вас убить. Разве вы не видели?

– Я никогда не вижу подобных вещей, сударь. Или я нужен Франции – тогда моя миссия и есть моя броня; или я ей не нужен – в таком случае мной располагает Бог.

Затем, не думая больше об убийце, которого Рапп передал в руки жандармов, он вошел в каре так же спокойно, как и в тот день, когда пуля продырявила его шляпу в Абенсберге, а в Регенсбурге его ранило пулей в ногу.

Но совсем тихо он сказал Бертье:

– Господин фон Бубна знает этого молодого человека.

– Откуда вам это известно, сир?

– Увидев его, он произнес его имя.

– И этого молодого человека зовут…

– … Штапс.

X
ЗРЯЩИЙ

Два часа спустя после окончания парада и отъезда г-на фон Бубна Наполеон вернулся в тот же павильон, где мы его уже видели утром.

На этот раз он был не один; бок о бок с ним прогуливался человек лет пятидесяти, с быстрым и умным взглядом. Этот человек был одет во все черное и непринужденно разговаривал с Наполеоном.

Это был его врач Корвизар.

– Знаете, сир, я сильно испугался, когда за мной прислали от вашего имени, – говорил знаменитый доктор. – Распространился слух о попытке вас убить, и я боялся, что вы ранены.

– Спасибо, что вы не замедлили так быстро прийти, мой дорогой доктор. Как видите, со мной ничего не случилось, и я послал за вами не для себя.

– Для кого же тогда?

– Для моего убийцы.

– Значит, он был ранен в этой сумятице или попытался покончить с собой?

– Что касается ранения, то мне кажется, наоборот, было проявлено максимум внимания, чтобы он не получил ни одной царапины, и я не слышал, чтобы он пытался покончить с собой.

– Так что же случилось, сир, почему вы послали за мной?

– Господин фон Бубна, который вчера случайно ехал вместе с этим молодым человеком и даже одолжил ему лошадь на последнем этапе пути, рассказал мне о нем кое-что, и он меня заинтересовал.

– Вы заинтересовались вашим убийцей?

– Почему бы и нет? Я ценю настойчивость, мой дорогой Корвизар, а у меня есть основание думать, что господин Фридрих Штапс обладает этим достоинством. Я хотел бы знать, является эта настойчивость у него добродетелью или навязчивой идеей, патриот он или сумасшедший. Вы возьметесь это распознать?

– Попытаюсь, сир.

– Там замешана довольно интересная история с женщиной, насколько я мог понять, но нас это не касается.

– Короче говоря, – начал снова Корвизар, – ваше величество ищет предлог, чтобы его спасти?

– Возможно, – ответил Наполеон.

– Ну что ж, посмотрим, сир, – сказал Корвизар, – велите его ввести, мы его обследуем.

Наполеон позвал Раппа и спросил у него, выполнены ли его приказания.

– Да, сир, – ответил генерал.

– В таком случае введите арестованного.

Рапп вышел, и минуту спустя появился молодой человек между двумя жандармами; большие пальцы его были скованы наручниками.

Рапп вошел следом.

– Снимите наручники с молодого человека, – сказал Наполеон.

Приказание было выполнено.

Император обратился к Раппу:

– Оставьте его со мной и Корвизаром.

Генерал был в нерешительности, и Наполеон нахмурился, как Юпитер Олимпиец.

Рапп пропустил впереди себя обоих жандармов, бросил последний взгляд на тех трех человек, которых он оставлял, и вышел с твердым решением не снимать руку с сабли и не отрывать уха от двери.

Император сидел у конца овального стола. Корвизар стоял рядом с ним.

– Вы говорите по-французски? – спросил император Штапса.

– Немного, – ответил тот.

– Вы хотите отвечать через переводчика или попытаетесь отвечать сами?

– Я предпочитаю отвечать сам.

– Ваше имя – Фридрих Штапс?

– Да.

– Откуда вы?

– Из Эрфурта.

– Как давно вы в Вене?

– Со вчерашнего дня.

– С какой целью вы сюда приехали?

– С целью попросить у вас мира и доказать, что он необходим.

– Вы полагаете, что я стал бы слушать человека, не облеченного миссией?

– Моя миссия не менее священна, чем миссия господина фон Бубна.

– Господин фон Бубна явился ко мне от имени императора.

– Я пришел сюда от имени Бога!

Наполеон посмотрел на Корвизара, спрашивая его взглядом продолжать ли допрос; тот сделал ему утвердительный знак.

– А если бы я не стал вас слушать, то какие у вас были бы намерения? – спросил император, поворачиваясь к Штапсу.

– Убить вас.

– Что плохого я вам сделал?

– Вы угнетаете мою страну.

– Ваша страна восстала против меня, я ее победил, и это военная удача! Александр победил – и стал угнетать персов, Цезарь победил – и стал угнетать галлов, Карл Великий победил – и стал угнетать саксов.

– Будь я персом – я убил бы Александра! Будь я галлом – я убил бы Цезаря! Будь я саксом – я убил бы Карла Великого!

– Вами движет религиозный фанатизм?

– Нет, это национальный патриотизм.

– У вас есть сообщники?

– Даже мой отец не знает о моем замысле.

– Вы меня уже видели?

– Три раза прежде, этот уже четвертый: первый раз в Абенсберге, второй – в Регенсбурге, третий – во дворе Шёнбрунского дворца.

– Вы франкмасон?

– Нет.

– Иллюминат?

– Нет.

– Вы принадлежите к какому-нибудь тайному немецкому обществу?

– Я вам сказал, что у меня нет сообщников.

– Вы знаете майора Шилля?

– Нет.

– Вы знаете Брута?

– Которого? Их два.

– Да, – сказал Наполеон с выразительной улыбкой, – один убил своего отца, а другой – своих сыновей… Вы знали о заговорах Моро и Пишегрю?

– Я знаю только то, о чем писали газеты.

– Что вы думаете об этих людях?

– Они действовали только для себя и боялись смерти.

– У вас нашли портрет женщины.

– Я попросил, чтобы мне его оставили, и мою просьбу удовлетворили.

– Кто эта женщина?

– Какое это имеет значение?

– Я хочу знать, кто она.

– Это девушка, на которой я должен был жениться.

– Вы любите! У вас есть отец, невеста, а вы стали убийцей?

– Я уступил голосу, говорившему: «Покарай!»

– Но, покарав, вы надеялись избежать наказания.

– У меня не было даже такого желания.

– Откуда это отвращение к жизни?

– Судьба сделала мою жизнь невыносимой.

– Если бы я вас простил, как бы вы распорядились вашей свободой?

– Так как я убежден, что вы хотите гибели Германии, я подождал бы, когда представится другой случай, выбрал бы лучшее время и, возможно, в тот раз мне повезло бы больше!

Император пожал плечами.

– Ну что же, Корвизар, – сказал он, – остальное касается вас, обследуйте его, скажите, что вы о нем думаете.

Корвизар пощупал у молодого человека пульс, приложил ухо к его груди, погрузил свой взгляд в его глаза.

– Это фанатик из рода кассиев и жаков клеманов, – сказал он.

– Но не сумасшедший? – спросил Наполеон.

– Никакого сумасшествия.

– Он не возбужден?

– На четыре пульсации больше, чем в обычном состоянии.

– И что, он спокоен?

– Абсолютно спокоен…

Император подошел к молодому человеку и, устремив на него пронзительный взгляд, спросил:

– Послушай, ты хочешь жить?

– Зачем?

– Чтобы быть счастливым.

– Я уже не могу им быть.

– Обещай мне вернуться к своему отцу, к невесте, жить спокойно, не причинять никому вреда, и я тебя помилую.

Молодой человек посмотрел на Наполеона удивленным взглядом и потом, после некоторой паузы, сказал:

– Это было бы напрасное обещание.

– Как это?

– Я его не сдержу.

– Ты знаешь, что тебя будет судить военный суд и, следовательно, через три для все будет кончено?

– Я готов умереть.

– Послушай, я завтра уезжаю: ты будешь осужден и расстрелян в мое отсутствие…

– Я буду расстрелян? – спросил Штапс с какой-то радостью.

– Да… если, конечно, как я тебе сказал, ты мне не дашь слово.

– То было обещанием, данным Богу, – сказал молодой человек, покачав головой.

– Но, возможно, в минуту расставания с жизнью ты пожалеешь о нем?

– Не думаю.

– Однако это возможно.

– Несомненно, человек слаб!

– Ну что ж, а если бы ты был не слабым, а раскаивающимся…

– Что я должен был бы сделать?

– Ты бы дал обещание, о котором я тебя прошу.

– Кому?

– Богу.

– А потом?

– А потом ты показал бы эту записку председателю суда.

И Наполеон, написав несколько слов на листке бумаги, сложил его и отдал Штапсу, тот его взял и, не читая, положил в карман жилета.

– В последний раз, Корвизар, – спросил Наполеон, – вы абсолютно уверены, что этот человек не сумасшедший?

– Нет, сир, он не сумасшедший.

– Рапп!

Рапп вошел.

– Отведите обвиняемого в тюрьму, – сказал император. – Пусть созовут военный суд, и он займется его преступлением.

И, повернувшись к Корвизару, словно он забыл о том, что сейчас произошло, обратился к нему:

– Доктор, скажите мне вот что…

– Что, сир?

– Сорокалетний мужчина может иметь детей?

– Почему бы и нет? – ответил Корвизар.

– А пятидесятилетний?

– Еще может.

– А шестидесятилетний?

– Иногда да.

– А семидесятилетний?

– Тоже.

Император улыбнулся.

– Мне нужен ребенок! Мне нужен сын! – сказал Наполеон. – Если бы этот сумасшедший убил меня, кому был отошел трон Франции?

Потом, уронив голову на грудь, он прошептал:

– Есть одно обстоятельство, ужасающее меня. Дело в том, что теперь вызывает ненависть уже не французская революция, а я сам, и эта ненависть преследует меня как виновника мирового зла, как возбудителя этой ужасной и бесконечной смуты, потрясающей мир; однако, Бог мне свидетель, я не хочу войны! Что же у них есть такое, чего нет у меня, у всех этих королей, которые находят фанатиков, обожающих их, и убийц, защищающих их? Что же они имеют сверх того, что имею я? – добавил он. – Они родились на троне… Ах, если бы только я был своим внуком!

И, упав в кресло, он какое-то время оставался в задумчивости, подперев лоб рукой.

Что происходило за эти несколько минут в этом всеобъемлющем мозгу и какой поток мыслей обуревал этот несокрушимый, как утес, ум?

Тут таился один из тех секретов, который был известен только ему и Богу.

Наконец он медленно притянул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул его в чернила, повертел его несколько раз между пальцев и написал:

«Министру полиции.

Шёнбрунн, 12 октября 1809 года.

Молодой человек семнадцати лет [8]8
  Подлинник данного письма сохранился. Умышленно ли Наполеон уменьшил возраст убийцы на три года, чтобы создать впечатление, будто это была акция мальчишки, а не взрослого мужчины? (Примеч. автора.)


[Закрыть], сын лютеранского пастора из Эрфурта, попытался во время парада приблизиться ко мне; он был арестован офицерами, так как был встревожен и это вызвало подозрение. Его обыскали, и у него нашли кинжал.

Я велел привести ко мне этого несчастного. Он заявил, что хотел меня убить, чтобы освободить Австрию от присутствия французов. Он мне показался достаточно образованным, и я не обнаружил в нем ни религиозного, ни политического фанатизма. Мне показалось также, что он не знает, кто такой Брут. Сильное возбуждение арестованного помешало узнать о нем что-либо еще. Его допросят натощак, когда он поостынет. Возможно, что все это дело ровным счетом ничего не стоит.

Я хотел вас известить об этом событии, чтобы ему не придавали большего значения, чем оно заслуживает. Я надеюсь, что оно не получит большой огласки, но если это будет так, то нужно будет представить этого субъекта как сумасшедшего. Сохраните все в тайне; на параде это не вызвало никакого шума, я даже сам ничего не заметил.

Наполеон.

P.S. Я снова повторяю, и вы должны хорошо понять, что этот факт ни в коем случае не должен получить огласки».

Потом Наполеон позвонил.

– Позовите Раппа, – сказал он слуге.

– Генерал здесь, сир.

– Пусть войдет!

Рапп вошел.

– Рапп, – сказал Наполеон, – отправьте надежного курьера, и пусть он вручит это письмо господину Фуше.

Рапп с проворством военного и беспрекословным послушанием взял письмо и вышел.

– Только ему! Ему самому! – крикнул император.