355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Дюма » Сорок пять(изд.1982) » Текст книги (страница 8)
Сорок пять(изд.1982)
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 06:07

Текст книги "Сорок пять(изд.1982)"


Автор книги: Александр Дюма



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XV. О том, как трудно королю найти хорошего посла

Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.

– Ну как, Жуаез, – спросил Генрих, – хорошо вы побродили по городу?

– Отлично, государь, благодарю вас, – рассеянно ответил герцог.

– Как быстро вы ушли сегодня с Гревской площади!

– Честно говоря, государь, я не люблю смотреть, как мучаются люди.

– Ты знаешь, что произошло?

– Положа руку на сердце, нет.

– Сальсед отрекся от своих показаний.

– Признаюсь, государь, я был уверен в этом.

– Но ведь он сперва сознался!

– Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы начали действовать, пока ваше величество пребывали в спокойствии: это было неизбежно.

– Как! Ты все предвидишь и ничего мне не сказал?

– Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.

– Оставим это, Жуаез.

– Государь…

– Мне понадобится твой брат. Я хочу дать ему небольшое поручение.

– Вне Парижа?

– Да.

– В таком случае это невозможно, государь.

– Как так?

– Дю Бушаж не может уехать.

Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.

– Что это значит? – спросил он.

Жуаез невозмутимо выдержал недоумевающий взгляд короля.

– Государь, – сказал он, – дю Бушаж влюблен, но бедный мальчик пошел по ложному пути, вот почему он начал худеть, бледнеть…

– И правда, – сказал король, – мне это бросилось в глаза.

До собеседников донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.

– Не обращай внимания, Анн, – засмеялся Генрих, – это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне… Так ты говоришь, друг мой, что бедняга дю Бушаж по грустнел?

– Да, государь, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он встретил женщину, пребывающую в угнетенном состоянии духа. Нет ничего ужаснее таких встреч.

Генрих вздохнул.

– Ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?

– Так по крайней мере утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.

– Бедняга! – сказал король.

– Вы понимаете, государь, – продолжал Жуаез, – что едва он сделал мне это признание, как я начал его лечить.

– И что же?..

– Курс лечения начат.

– Он уже не так влюблен?

– Не в том дело, государь, но у него появилась надежда внушить любовь. Итак, начиная с сегодняшнего дня, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы, постарается развеселить ее. Я послал к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые устроят под ее балконом целый концерт.

– Фи! – сказал король. – Что за пошлая затея?

– Как это – пошлая? Тридцать музыкантов, равных которым нет в мире!

– И ты рассчитываешь, что от музыки ледяное сердце красавицы растает?

– Разумеется, рассчитываю.

Король покачал головой.

– Конечно, я не говорю, – продолжал Жуаез, – что при первом же взмахе смычка дама устремится в объятия дю Бушажа. Но она будет поражена тем, что ради нее устроен весь этот шум. Мало-помалу она освоится с концертами. А если они не придутся ей по вкусу, мы пустим в ход актеров, фокусников, чародеев, прогулки верхом – словом, всевозможные забавы; пусть даже веселье не вернется к этой скорбной красавице, зато оно вернется к самому дю Бушажу.

– Желаю ему этого от всего сердца, – сказал Генрих, – но оставим дю Бушажа. Не обязательно, чтобы именно он выполнил мое поручение. Надеюсь, что ты, дающий такие превосходные советы, не стал рабом какой-нибудь благородной страсти?

– Я? – вскричал Жуаез. – Да за всю свою жизнь я не был так свободен, как сейчас! И вот что я придумал, государь! Каждый день я буду являться сюда в носилках. Пока ваше величество будет молиться, я стану просматривать книги по алхимии или, лучше, по морскому делу – ведь я моряк. Заведу себе собачек, чтобы они играли с вашими. Потом мы будем есть крем и слушать рассказы господина д'Эпернона. Но все это не двигаясь с места, государь: хорошо чувствуешь себя только в сидячем положении, а еще лучше – в лежачем… Какая здесь мягкая подушка, государь! Видно, ваши обойщики работали для короля, который изволит скучать.

– Фи, как это противно, Анн, – сказал король.

– Почему противно?

– Мужчина в твоем возрасте, с твоим положением – и вдруг хочет стать ленивым и толстым! Подожди, я найду тебе подходящее занятие.

– Если оно будет скучным, я согласен.

Опять послышалось ворчание. Можно было подумать, что слова, произнесенные Жуаезом, рассмешили лежащую в кресле собаку.

– Вот умный пес, – сказал Генрих. – Он догадывается, какую деятельность я для тебя придумал.

– Что же это, государь? Горю нетерпением узнать.

– Ты наденешь сапоги.

Жуаез в ужасе отшатнулся.

– Не требуйте от меня этого, государь!

– Сядешь на коня.

Жуаез подскочил.

– Верхом? Нет, нет, я теперь не признаю ничего, кроме носилок. Разве ваше величество не слыхали?

– Кроме шуток, Жуаез, ты меня понял? Ты наденешь сапоги и сядешь на коня.

– Нет, государь, – возразил герцог самым серьезным тоном, – это невозможно.

– А почему невозможно? – гневно спросил Генрих.

– Потому… потому что… я адмирал.

– Ну и что же?

– Адмиралы верхом не ездят.

– Вот оно что! – сказал Генрих.

Жуаез кивнул головой, как дети, которые упрямятся, но слишком робки, чтобы совсем не отвечать.

– Отлично, господин адмирал, верхом вы не поедете. Вы правы: моряку не пристало ездить на коне. Зато моряку весьма пристало плыть на корабле или на галере. Поэтому вы немедленно отправитесь в Руан по реке. В Руане, где стоит ваша флагманская галера, вы тотчас же взойдете на нее и отплывете в Антверпен.

– В Антверпен! – возопил Жуаез в таком отчаянии, словно получил приказ плыть в Кантон или в Вальпараисо.

– Кажется, я уже сказал, – произнес король ледяным, не допускающим возражения тоном. – Сказал и повторять не желаю.

Не пытаясь возражать, Жуаез застегнул плащ, надел шпагу и взял со стула свою бархатную шапочку.

– И трудно же добиться от людей повиновения, черт побери! – продолжал ворчать Генрих. – Если я сам иногда забываю, что я господин, все, кроме меня, должны были бы помнить об этом.

Жуаез холодно поклонился, положив, согласно уставу, руку на рукоять шпаги.

– Каковы будут ваши повеления, государь? – произнес он голосом столь покорным, что сердце короля размякло, как воск.

– Ты отправишься в Руан, – сказал он, – и отплывешь оттуда в Антверпен, если не желаешь проехать сушей в Брюссель.

Генрих ждал ответа. Но Жуаез ограничился поклоном.

– Может быть, ты предпочитаешь ехать сухим путем?

– У меня не может быть предпочтений, когда надо выполнить приказ, государь, – ответил Жуаез.

– Ну хорошо, дуйся, дуйся!.. Вот ужасный характер! – вскричал король. – Увы, у государей нет друзей…

– Кто отдает приказания, может рассчитывать только на слуг, – торжественно заявил Жуаез.

– Так вот, милостивый государь, – возразил оскорбленный король, – вы отправитесь в Руан, сядете на свою галеру, возьмете гарнизоны Кодебека, Арфлера и Дьеппа, которые я заменю другими частями, погрузите их на шесть кораблей и по прибытии на место отдадите в распоряжение моего брата, ожидающего от меня обещанной помощи.

– Пожалуйте письменные полномочия, государь, – сказал Жуаез.

– А с каких это пор, – ответил король, – вы перестали действовать согласно своей адмиральской власти?

– Я имею лишь одно право – повиноваться, государь, и стараюсь, насколько возможно, избегать ответственности.

– Хорошо, господин герцог, письменные полномочия вы получите у себя дома перед отъездом.

– Когда именно, государь?

– Через час.

Жуаез почтительно поклонился и направился к двери. Сердце короля чуть не разорвалось от огорчения.

– Как! – сказал он. – Вы не сочли даже нужным проститься! Вы не слишком вежливы, господин адмирал.

– Соблаговолите извинить меня, государь, – пробормотал Жуаез, – но я еще худший придворный, чем моряк! Насколько я понимаю, вы сожалеете, ваше величество, обо всем, что изволили для меня сделать.

И он вышел, с силой хлопнув дверью.

– Вот как относятся ко мне те, для кого я столько сделал! – вскричал король. – Ах, Жуаез, неблагодарный Жуаез!

– Может быть, ты позовешь его обратно? – спросил Шико, подходя к кровати. – В кои веки проявил силу воли и уже раскаиваешься!

– Ты очень мило рассуждаешь! – ответил король. – Неужели, по-твоему, приятно выйти в море осенью, в ветер и дождь? Интересно, что бы ты сделал на его месте, черствый человек?

– Это зависит от тебя одного, великий король!

– Значит, если бы я послал тебя куда-нибудь, как Жуаеза, ты бы согласился?

– Не только согласился бы, но я прошу тебя, умоляю тебя послать меня куда-нибудь.

– Ты бы поехал в Наварру?

– Да хоть к черту на рога, великий король!

– Ты что, потешаешься надо мной, шут?

– Государь, если при жизни я был не слишком весел, то, клянусь вам, после смерти стал еще грустнее.

– Но ведь только что ты отказался уехать из Парижа.

– Милостивый мой повелитель, я был неправ, решительно неправ и раскаиваюсь в этом.

– Ничего не понимаю, – сказал король.

– Я, Генрих, человек осторожный, у которого с господином Майеном игра не кончена и счеты не сведены. Если он меня разыщет в Париже, то пожелает начать все сызнова. Славный господин де Майен – игрок преотчаянный!

– Так что же?

– Он сделает ловкий ход, и меня пырнут ножом.

– Ну, я Шико знаю: он в долгу не останется.

– Ты прав, я его так пырну, что он подохнет.

– Тем лучше: игра окончится.

– Тем хуже, черт побери, тем хуже! Семейка его поднимет ужасающий шум, на тебя напустится вся лига, и в одно прекрасное утро ты мне скажешь: «Шико, друг мой, извини, но я вынужден тебя колесовать».

– Я так скажу?

– Не только скажешь, но, хуже того, сделаешь, великий король. Я же предпочитаю, чтобы дело обернулось иначе, понимаешь? Поэтому я поеду в Наварру, если тебе благоугодно меня послать.

– Разумеется, мне благоугодно.

– Жду приказаний, всемилостивейший повелитель.

И Шико, приняв ту же позу, что Жуаез, застыл в ожидании.

– Но ты даже не знаешь, придется ли поручение тебе по вкусу, – сказал король.

– Раз я прошу, чтобы ты мне его дал…

– Видишь ли, Шико, – сказал Генрих, – я намерен поссорить Марго с ее мужем.

– Разделять, чтобы властвовать? – переспросил Шико. – Делай как знаешь, великий государь. Я посол, только и всего. Лишь бы личность моя была неприкосновенна… Вот на этом, сам понимаешь, я настаиваю.

– Но в конце-то концов, – сказал Генрих, – надо же тебе знать, что говорить моему зятю?

– Я? Говорить? Нет, нет и нет!

– Как так нет, нет и нет?

– Я поеду, куда ты пожелаешь, но говорить ничего не стану.

– Значит, ты отказываешься?

– Говорить я отказываюсь, но письмо возьму. Кто передает поручение на словах, всегда несет большую ответственность. С того, кто вручает письмо, меньше спрашивают.

– Хорошо, я дам тебе письмо. Это вполне соответствует моему замыслу.

– Как все замечательно получается! Давай же мне письмо.

И Шико протянул руку.

– Не воображай, пожалуйста, что такое письмо можно написать в один миг. Его надо сочинить, обдумать, взвесить!

– Отлично: взвешивай, обдумывай, сочиняй. Завтра рано утром я заеду за ним или пришлю кого-нибудь.

– А почему бы тебе не провести здесь ночь?

– Здесь?

– Да, в своем кресле.

– Ну нет! С этим покончено. В Лувре я больше не ночую. Привидение – и вдруг спит в кресле. Это же чистейшая нелепость!

– Но ведь должен же ты знать мои намерения в отношении Марго и ее мужа! – вскричал король. – Ты гасконец. При Наваррском дворе мое письмо наделает шуму. Тебя станут расспрашивать – надо, чтобы ты мог отвечать. Черт побери! Ты же будешь моим послом. Я не хочу, чтоб у тебя был глупый вид.

– Боже мой, – произнес Шико, пожимая плечами, – до чего ты несообразителен, великий король! Как! Ты воображаешь, что я повезу какое-то письмо за двести пятьдесят лье, не зная, что в нем написано? Будь спокоен, черт возьми! За первым углом, под первым же деревом я вскрою твое письмо. Лет десять ты шлешь послов во все концы света и совсем их не знаешь. Отдохни душой и телом, а я возвращаюсь в свое убежище.

– А где твое убежище?

– На кладбище невинных мучеников, великий государь.

Генрих взглянул на Шико с удивлением, не покидавшим его в течение двух часов, что они беседовали.

– Ты этого не ожидал, правда? – сказал Шико, беря свой плащ и шляпу. – Вот что значит вступить в сношения с существом из загробного мира! Договорились: завтра жди меня самого или моего посланца.

– Но надо, чтобы у твоего посланца был какой-нибудь пароль.

– Отлично: если я сам приду, все будет в порядке, если придет мой посланец, то от имени Тени.

И с этими словами он исчез так незаметно, что суеверный Генрих остался в недоумении: а может быть, и вправду не живой человек, а бесплотная тень выскользнула за дверь опочивальни?

XVI. Как и по каким причинам умер Шико

Да не посетуют на нас те из читателей, которые по своей склонности к чудесному поверили бы, что мы возымели дерзость ввести в это повествование призрак, – Шико был поистине существом из плоти и крови. Высказав под видом насмешек и шуток всю ту правду, которую ему хотелось довести до сведения короля, он покинул дворец.

Вот как сложилась его судьба.

Храбрый и беспечный, он тем не менее весьма дорожил жизнью, которая забавляла его, как забавляет она все избранные натуры. В этом мире одни дураки скучают и ждут развлечений на том свете.

Однако после забавы, о которой нами было упомянуто, он решил, что покровительство короля вряд ли спасет от мщения со стороны господина де Майена. Со свойственным ему философическим практицизмом он полагал, что, если уж в этой мире что-то свершилось, возврата к прежнему быть не может, а потому никакие трибуналы короля Франции не зачинят ничтожнейшей прорехи, сделанной в его куртке кинжалом господина де Майена.

Итак, Шико принял решение, как человек, которому к тому же надоела роль шута, ибо он стремится играть вполне серьезную роль, надоело то фамильярное обращение короля, грозившее по тем временам верной гибелью.

Он начал с того, что постарался, насколько возможно, увеличить расстояние между своей шкурой и шпагой господина де Майена и отправился в Бон с тройной целью: покинуть Париж, обнять своего друга Горанфло и попробовать прославленного вина разлива 1550 года.

Осушив несколько сот бутылок этого вина и поглотив двадцать два тома, составлявших монастырскую библиотеку, откуда приор и почерпнул латинское изречение: «Bonum vinum laetificat cor homini», [27]27
  Доброе вино веселит сердце человека (лат.).


[Закрыть]
Шико почувствовал великую тяжесть на желудке и великую пустоту в голове.

«Можно, конечно, постричься в монахи, – подумал он. – Ряса навсегда скроет меня от глаз господина де Майена, но, клянусь всеми чертями, есть же, кроме этого способа, и другие. Поразмыслим. В некоей латинской книжке – правда, не из библиотеки Горанфло – я прочитал: «Quaere et invenies». [28]28
  Ищите и обрящете (лат.).


[Закрыть]

Шико стал размышлять, и вот что пришло ему на ум.

Для того времени мысль эта была довольно новая.

Он доверился Горанфло и попросил его написать королю; письмо продиктовал он сам.

Горанфло, хоть это и далось ему нелегко, написал, что Шико нашел приют у него в монастыре, что, вынужденный расстаться со своим повелителем, когда тот помирился с господином де Майеном, он с горя захворал, попытался бороться с болезнью, но горе оказалось сильнее и в конце концов несчастный скончался.

Со своей стороны и Шико послал королю письмо.

Письмо это, датированное 1580 годом, было разделено на пять абзацев.

Предполагалось, что между первым и последним абзацем протекло по меньшей мере пять дней и что каждый из них свидетельствовал о дальнейшем развитии болезни.

Первый был начертан и подписан рукою довольно твердой.

Во втором почерк был неуверенный и подпись неразборчива.

Под третьим стояло «Шик»…

Под четвертым – «Ши»…

И, наконец, под пятым – «III» и клякса.

Эта клякса, поставленная умирающим, произвела на короля самое тягостное впечатление.

В ответ на послание Горанфло и на прощальные строки Шико король собственноручно написал:

Господин настоятель, поручаю вам совершить в каком-нибудь святом и поэтическом месте погребение бедного Шико, о котором я скорблю всей душой, ибо он был не только преданным моим другом, но и дворянином довольно хорошего происхождения, хотя и не ведал своей родословной дальше прапрадеда.

На могиле его вы посадите цветы и выберете для нее солнечный уголок: будучи южанином, он очень любил солнце. Что касается вас, чью скорбь я разделяю всей душой, то вы покинете Бонскую обитель. Мне слишком нужны здесь, в Париже, преданные люди и добрые клирики, чтобы я держал вас в отдалении. Поэтому я назначаю вас приором аббатства Святого Иакова, расположенного в Париже у Сент-Антуанских ворот: наш, бедный друг очень любил этот квартал.

Благосклонно расположенный к
вам Генрих – с просьбой не забывать его
в ваших святых молитвах.

Легко представить себе, как расширились от изумления глаза приора при получении этого послания, целиком написанного королевской рукой, как восхитился он изобретательностью Шико и как стремительно бросился навстречу ожидающим его почестям.

Все свершилось согласно желанию короля, как и Шико.

Вязанка терновника, аллегорически представлявшая тело умершего, была погребена в некоем солнечном уголке, среди цветов, под пышной виноградной лозой. Затем символически погребенный Шико помог Горанфло перебраться в Париж.

Дон Модест Горанфло с великой пышностью водворился в монастыре Святого Иакова.

Шико под покровом ночи пробрался в Париж.

У ворот Бюсси он за триста экю приобрел домик. Когда ему хотелось проведать Горанфло, он пользовался одной из трех дорог: самой короткой – через город, самой поэтической – по берегу реки и, наконец, той, что шла вдоль крепостных стен Парижа и была наиболее безопасной.

Но мечтатель Шико почти всегда выбирал прибрежную дорогу. В то время Сена еще не была закована в камень, волны, как говорит поэт, лобзали ее пологие берега, и жители Ситэ не раз могли видеть при лунном свете высокий силуэт Шико.

Устроившись на новом месте и переменив имя, Шико позаботился также об изменении внешности. Звался он, как мы уже знаем, Робером Брике и при ходьбе стал горбиться. Вдобавок прошло лет пять-шесть, для него довольно тревожных, и он почти облысел, так что его прежняя черная курчавая шевелюра отступила, словно море во время отлива, от лба к затылку.

Ко всему этому, как мы уже говорили, он изощрился в свойственном древним мимам искусстве изменять выражение лица.

Вот почему Шико даже при ярком свете становился, если ему не лень было потрудиться, настоящим Робером Брике, то есть человеком, у которого рот растянут до ушей, нос доходит до подбородка, а глаза ужасающим образом косят.

Кроме того, он прибегал еще к одной предосторожности – ни с кем не завязывал близкого знакомства.

Итак, Робер Брике зажил отшельником, и такая жизнь пришлась ему по вкусу. Единственным его развлечением было ходить в гости к Горанфло и попивать с ним вдвоем знаменитое вино 1550 года, которое достойный приор позаботился вывезти из бонских погребов.

Однако переменам подвержены не только выдающиеся личности, но и существа заурядные: изменился также Горанфло, хотя и не физически.

Он понял, что человек, раньше управлявший его судьбами, зависит теперь от того, насколько ему, Горанфло, заблагорассудится держать язык за зубами.

Шико, приходивший обедать в аббатство, показался ему пешкой, и с этой минуты Горанфло возымел чрезмерно высокое мнение о себе и недостаточно высокое о Шико.

Шико не оскорбился этой переменой в приятеле. Король Генрих приучил его ко всему, и Шико приобрел философический взгляд на вещи.

Он стал внимательно следить за своим поведением – вот и все.

Вместо того чтобы появляться в аббатстве каждые два дня, он стал приходить сперва раз в неделю, потом раз в две недели и, наконец, раз в месяц.

Горанфло был так полон собой, что этого даже не заметил.

Шико потихоньку смеялся над неблагодарностью Горанфло и, по своему обыкновению, чесал себе нос и подбородок.

«Вода и время, – думал он, – две могущественнейшие силы: одна точит камень, другая подтачивает самолюбие. Подождем».

И он стал ждать.

Пока длилось это ожидание, произошли рассказанные нами события, в которых он усмотрел предвестие великих политических бурь.

Генриху III, которого он продолжал любить, даже будучи покойником, грозили, по его мнению, новые опасности. Он решил явиться к королю в виде призрака и предостеречь его от грядущих бед…

Теперь, когда все, что в нашем повествовании могло показаться непонятным, разъяснилось, мы, если читатель не возражает, присоединимся к Шико, выходящему из Лувра, и последуем за ним до его домика у перекрестка Бюсси.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю