Текст книги "Сорок пять(изд.1982)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XXVIII. Разоблачение

Проходя через свою приемную, д'Эпернон обратился к одному из дежуривших там дворян.

– Как ваше имя, сударь? – спросил он, увидев незнакомое лицо.

– Пертинакс де Монкрабо, монсеньер, – ответил дворянин.

– Так вот, господин де Монкрабо, станьте к моей двери и никого не впускайте.

– Слушаюсь, ваша светлость.

– Никого, понимаете?

– Так точно.

И господин Пертинакс в роскошном одеянии – оранжевых чулках при синем атласном мундире – скрестил руки и прислонился к стене возле портьеры.

Никола Пулен прошел за герцогом в кабинет. Он видел, как открылась дверь, как она затворилась, как опустилась портьера, и задрожал с головы до ног.

– Послушаем, что у вас там за заговор, – сухо произнес герцог. – Но, клянусь богом, если это окажется шуткой – берегитесь!

– Речь идет об ужасающем злодеянии, ваша светлость, – сказал Никола Пулен.

– Какое еще злодеяние?

– Ваша светлость…

– Меня хотят убить, не так ли? – прервал его д'Эпернон, выпрямившись, словно спартанец.

– Речь идет о короле, монсеньер. Его собираются похитить.

– Опять старые разговоры о похищении! – пренебрежительно сказал д'Эпернон. Когда же намереваются похитить его величество?

– В первый раз, когда его величество отправится в Венсен.

– А как его похитят?

– Умертвив обоих слуг.

– Кто это сделает?

– Госпожа де Монпансье.

Д'Эпернон рассмеялся.

– Бедная герцогиня, – сказал он, – чего только ей не приписывают!

– Меньше, чем она намеревается сделать.

– И она занимается этим в Суассоне?

– Госпожа герцогиня в Париже.

– Вы ее видели?

– Я имел честь с нею беседовать.

– Честь?

– Я хотел сказать, несчастье, ваша светлость!

– Но, дорогой мой, не герцогиня же похитит короля?

– С помощью своих клевретов, конечно.

– А откуда она будет руководить похищением?

– Из окна монастыря Святого Иакова, который, как вы знаете, находится у дороги в Венсен.

– Что за околесицу вы несете?

– Я «говорю правду, монсеньер. Все меры приняты к тому, чтобы носилки остановились, поравнявшись с монастырем.

– А кто принял эти меры?

– Увы!

– Да говорите же, черт побери!

– Я, монсеньер.

Д'Эпернон отскочил назад.

– Вы? – сказал он.

Пулен вздохнул.

– Вы участвуете в заговоре, и вы же доносите? – продолжал д'Эпернон.

– Монсеньер, – сказал Пулен, – честный слуга короля должен на все идти ради него.

– Что верно, то верно; но вы рискуете попасть на виселицу.

– Я предпочитаю смерть унижению или гибели короля – вот почему я пришел к вам.

– Чувства эти весьма благородные, но возымели вы их, видимо, неспроста.

– Я подумал, монсеньер, что вы друг короля, что вы меня не выдадите и обратите ко всеобщему благу сделанные мною разоблачения.

Герцог долго всматривался в Пулена, внимательно изучая его бледное лицо.

– За этим что-то кроется… – сказал он. – Как ни решительна герцогиня, она не осмелилась бы одна пойти на такое дело.

– Она ожидает брата, – ответил Никола Пулен.

– Генриха! – вскричал д'Эпернон в ужасе, словно он узнал о приближении льва.

– Нет, не Генриха, монсеньер, – только герцога Майенского.

– А!.. – с облегчением вздохнул д'Эпернон. – Но не важно: надо расстроить эти прекрасные замыслы.

– Разумеется, монсеньер, – согласился Пулен, – поэтому я и поторопился.

– Если вы сказали правду, сударь, то будете вознаграждены.

– Зачем мне лгать, монсеньер? Какой в этом толк? Ведь я ем хлеб его величества. Разве я не обязан ему верной службой?.. Предупреждаю: если вы мне не поверите, я дойду до самого короля, я готов умереть, чтобы доказать свою правоту.

– Нет, тысяча чертей, к королю вы не пойдете, слышите, метр Никола? Вы будете иметь дело только со мной.

– Хорошо, монсеньер. Я так сказал только потому, что вы как будто колеблетесь.

– Нет, я не колеблюсь. Для начала я должен вам тысячу экю.

– У меня семья, монсеньер.

– Ну так что ж, я и предлагаю вам тысячу экю!

– Если бы в Лотарингии узнали о том, что я сделал, каждое мое слово стоило бы мне пинты крови.

– К черту ваши объяснения! Итак, тысяча экю ваша.

– Благодарю вас, монсеньер.

Видя, что герцог подошел к сундуку и запустил в него руку, Пулен встал позади него.

Но герцог удовольствовался тем, что вынул из сундука книжечку, в которую записал крупными корявыми буквами: «Три тысячи ливров господину Никола Пулену», так что нельзя было понять, отдал он эти три тысячи ливров или остался должен.

– Считайте, что они у вас в кармане, – сказал он.

Пулен, который протянул было руку и выставил ногу, убрал и то и другое, что было похоже на поклон.

– Значит, договорились? – спросил герцог.

– О чем, монсеньер?

– Вы будете и впредь осведомлять меня.

Пулен колебался: ему навязывали ремесло шпиона.

– Неужели от вашей благородной преданности ничего не осталось?

– Напротив, монсеньер.

– Значит, я могу на вас рассчитывать?

Пулен сделал над собой усилие.

– Да, можете рассчитывать, – сказал он.

– И все будет известно мне одному?

– Так точно, вам одному, монсеньер.

– Ступайте, друг мой, ступайте… Ну, держись теперь, Майен!

С этими словами он поднял портьеру и выпустил Пуле-на. Затем поспешил к королю.

Король, устав от игры с собачками, играл теперь в бильбоке.

Д'Эпернон напустил на себя озабоченный вид, но король, поглощенный своим важным занятием, не обратил на это ни малейшего внимания.

В конце концов, удивленный упорным молчанием герцога, он поднял голову и окинул его быстрым взглядом.

– Что с тобой опять приключилось, ла Валет? – спросил он. – Умер ты, что ли?

– Дал бы бог мне умереть, государь, – ответил д'Эпернон, – я бы не видел того, что приходится видеть.

– Что? Мое бильбоке?

– Ваше величество, когда королю грозят величайшие опасности, подданный вправе тревожиться.

– Опять опасности! Черт бы тебя побрал, герцог!

И при этих словах король удивительно ловко подхватил шар из слоновой кости острием своего бильбоке.

– Вас окружают злейшие ваши враги, государь.

– Кто же, например?

– Герцогиня де Монпансье.

– Да, правда. Вчера она присутствовала на казни Сальседа.

– Вы знаете об этом?

– Как видишь.

– А о приезде господина Майена тоже знаете?

– Со вчерашнего вечера.

– Значит, это уже не секрет… – протянул неприятно пораженный герцог.

– Разве от короля можно что-нибудь утаить, дорогой мой? – небрежно проронил Генрих.

– Но кто мог вам сообщить?

– Разве тебе не известно, что у нас, помазанников божиих, бывают откровения свыше?

– Или полиция.

– Это одно и то же.

– У вашего величества имеется своя полиция, и вы ничего мне об этом не сказали! – продолжал уязвленный д'Эпернон.

– Кто же, черт побери, обо мне позаботится, кроме меня самого?

– Вы меня обижаете, государь.

– У тебя есть рвение, дорогой мой ла Валет, – это большое достоинство, но ты медлителен, а это крупный недостаток. Вчера твоя новость была бы вполне уместной, но сегодня…

– Что же сегодня, государь?

– Она малость запоздала, признайся.

– Напротив, для нее, видимо, еще слишком рано, раз вам не угодно меня выслушать, – сказал д'Эпернон.

– Мне? Да я уже битый час тебя слушаю.

– Как? Вам угрожают, вам готовят западню, а вы не беспокоитесь?

– А зачем? Ведь ты организовал мне охрану и еще вчера уверял, что обеспечил мое бессмертие. Ты хмуришься? Почему? Разве твои Сорок пять возвратились в Гасконь или же они больше ничего не стоят? Может быть, эти господа что мулы: испытываешь мула – у него жар пышет из ноздрей, купишь – он еле-еле плетется?

– Повремените, ваше величество, сами увидите.

– Буду очень рад. И скоро я увижу?

– Может быть, раньше, чем сами думаете, государь.

– Смотри, еще напугаешь меня!

– Увидите, увидите, государь. Кстати, когда вы едете за город?

– В субботу.

– Мне это и надо было знать, государь.

Д'Эпернон поклонился королю и вышел.

В приемной он вспомнил, что позабыл снять с поста господина Пертинакса. Но господин Пертинакс сам себя снял.

XXIX. Два друга

Теперь, если угодно читателю, мы последуем за двумя молодыми людьми, которых король, радуясь, что и у него есть маленькие тайны, отправил вслед своему посланцу Шико.

Вскочив на коней, Эрнотон и Сент-Малин чуть было не раздавили друг друга в воротах, ибо каждый старался не дать другому опередить себя.

Лицо Сент-Малина побагровело, щеки Эрнотона побледнели.

– Вы, сударь, причинили мне боль! – закричал первый, как только они оказались за воротами.

– Вы тоже сделали мне больно, – ответил Эрнотон. – Только я не жалуюсь.

– Вы, кажется, вознамерились преподать мне урок?

– Вы хотите затеять ссору? – флегматично произнес Эрнотон. – Напрасное старание!

– А почему бы я стал искать с вами ссоры? – презрительно спросил Сент-Малин.

– Во-первых, потому, что у нас на родине мой дом находится в двух лье от вашего, а меня, как человека древнего рода, все вокруг хорошо знают. Во-вторых, потому что вы взбешены, видя меня в Париже, – ведь вы воображали, будто вызвали вас одного. И, наконец, потому что король вручил письмо именно мне.

– Пусть так! – вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. – Согласен. Но из этого следует…

– Что именно?

– Что ваше общество мне неприятно.

– Уезжайте, если вам угодно. Черт побери, не я стану вас удерживать.

– Вы делаете вид, будто не понимаете.

– Напротив, милостивый государь, я отлично понимаю. Вам хотелось бы отнять у меня письмо и самому отвезти его. К сожалению, для этого пришлось бы меня убить.

– А может быть, этого-то мне и хочется!

– От слова до дела далеко.

– Спустимся вместе к реке, и вы увидите, что у меня слово не расходится с делом.

– Милостивый государь, когда король поручает мне доставить письмо…

– Что тогда?

– Я его доставляю.

– Я силой отниму у вас письмо, хвастунишка!

– Не вынуждайте меня размозжить вам череп, словно бешеной собаке!

– Что такое?

– У меня при себе пистолет, а у вас его нет.

– Ну, ты мне заплатишь за это! – пробормотал Сент-Малин, осаживая лошадь.

– Надеюсь, после того, как поручение будет выполнено.

– Каналья!

– Пока же, умоляю вас, сдержитесь, господин де Сент-Малин. Мы имеем честь служить королю, а у народа, если он сбежится, создастся худое мнение о королевских слугах. И кроме того, подумайте, как станут ликовать враги его величества, видя, что среди защитников престола царит вражда.

Сент-Малин в бешенстве рвал зубами свои перчатки.

– Легче, легче, сударь, – сказал Эрнотон. – Поберегите руки – вам же придется держать шпагу на поединке.

Трудно сказать, до чего довела бы Сент-Малина его все возрастающая ярость, но на Сент-Антуанской улице Эрнотон увидел чьи-то носилки, вскрикнул от изумления и остановился, разглядывая сидящую в них женщину, лицо которой было полускрыто вуалью.

– Мой вчерашний паж… – прошептал он.

Дама, по-видимому, не узнала его и проследовала мимо, откинувшись в глубь носилок.

– Помилуй бог, вы, кажется, заставляете меня ждать, – сказал Сент-Малин, – и притом лишь для того, чтобы любоваться дамами!

– Прошу извинить меня, сударь, – сказал Эрнотон, снова трогаясь в путь.

Теперь молодые люди ехали быстрой рысью по предместью Сен-Марсо и не заговаривали даже для перебранки.

Внешне Сент-Малин казался спокойным, но на самом деле дрожал от гнева. В довершение всего Сент-Малин заметил, что лошадь его в мыле и он не может угнаться за Эрнотоном. Это весьма озаботило Сент-Малина, и он принялся понукать ее и хлыстом и шпорами.

Дело происходило на берегу Бьевры.

Лошадь вступила в поединок с всадником, в котором он был побежден.

Сперва она осадила назад, потом встала на дыбы, сделала прыжок в сторону и, наконец, устремилась к Бьевре. Там она бросилась в воду, благодаря чему и освободилась от седока.

Проклятия, которыми осыпал ее Сент-Малин, были слышны за целое лье в окружности, хотя их наполовину заглушала вода.

Когда ему удалось встать на ноги, глаза его вылезали из орбит, а лицо было в крови, стекавшей из расцарапанного лба.

Он огляделся по сторонам; лошадь уже скакала вверх по откосу. Сент-Малин понимал, что, разбитый усталостью, покрытый грязью, промокший, окровавленный, он не сможет догнать ее: даже попытка сделать это была бы смехотворной.

Тогда он припомнил слова, сказанные им Эрнотону. Если он не пожелал ни минуты ждать своего спутника на Сент-Антуанской улице, можно ли рассчитывать, что тот станет ожидать его два часа на дороге?

При этой мысли Сент-Малин перешел от гнева к беспросветному отчаянию, особенно когда увидел, что Эрнотон молча пришпорил коня и помчался наискось по какой-то дороге, видимо кратчайшей.

У людей, по-настоящему вспыльчивых, кульминация гнева похожа на безумие.

Одни принимаются бредить.

Другие доходят до полного физического и умственного изнеможения.

Сент-Малин машинально вытащил кинжал: у него мелькнула мысль вонзить его себе в грудь по самую рукоятку.

Никто, даже он сам, не мог бы сказать, как невыносимо страдал он в эту минуту.

Он поднялся по береговому откосу, руками и коленями упираясь в землю, и в полной растерянности устремил взгляд на дорогу: на ней никого не было.

В возбужденном мозгу Сент-Малина мысли одна другой мрачнее сменяли друг друга, но тут до его слуха донесся конский топот, и он увидел всадника.

Всадник – это был Карменж – вел под уздцы вторую лошадь. Оказывается, он поскакал наперерез коню Сент-Малина и перехватил его на узкой дороге.

Когда Сент-Малин увидел это, сердце его наполнилось радостью: он ощутил прилив добрых чувств, взор смягчился, но на лицо тотчас же набежала тень – он понял все превосходство Эрнотона, ибо признал в глубине души, что, будь он на месте своего спутника, ему и в голову не пришло бы поступить таким образом.

Благородство этого поступка сразило Сент-Малина; он взвешивал его, оценивал и невыразимо страдал.

Он пробормотал слова благодарности, на которые Эрнотон не обратил внимания, яростно схватил поводья и, несмотря на боль во всем теле, вскочил в седло.

Эрнотон не произнес ни одного слова и шагом поехал вперед, трепля по гриве коня.

Сент-Малин был искусным наездником. Приключившаяся с ним беда объяснялась чистой случайностью. После короткой борьбы он заставил коня подчиниться и перейти в рысь.

Дорога показалась Сент-Малину бесконечной.

Около половины третьего всадники заметили человека, за которым бежал пес. Путник отличался высоким ростом, на боку у него висела шпага. Но это не был Шико, несмотря на длинные руки и ноги.

Сент-Малин увидел, что Эрнотон проехал мимо, не обратив на встречного ни малейшего внимания.

В уме гасконца злобной молнией сверкнула мысль, что он может уличить Эрнотона в нерадении, и он подъехал к незнакомцу:

– Путник, – обратился он к нему, – вы никого не ждете?

Тот окинул взглядом Сент-Малина: надо признаться, вид у всадника был не очень-то располагающий.

Лицо, искаженное недавним приступом ярости, непросохшая одежда, следы крови на щеках, густые нахмуренные брови, дрожащая рука, протянутая скорее угрожающе, чем вопросительно, – все это показалось пешеходу довольно зловещим.

– Если я и жду кого-нибудь, то уж наверное не вас, – ответил он.

– Вы не очень-то вежливы, милейший! – сказал Сент-Малин, злясь при мысли, что ошибся и тем самым усугубил торжество соперника.

При этом он поднял хлыст, чтобы стегнуть путника. Но тот опередил Сент-Малина и ударил его палкой по плечу, потом свистнул своему псу, который вцепился в ногу коню и в бедро всаднику. Лошадь, разъярясь от боли, снова понесла, но на этот раз всадник удержался в седле. Так проскочил он мимо Эрнотона, который, взглянув на потерпевшего, даже не улыбнулся.

Наконец Сент-Малину удалось успокоить лошадь, и, когда с ним поравнялся господин де Карменж, он сказал, превозмогая свою уязвленную гордость:

– Похоже, что у меня сегодня несчастный день. А ведь незнакомец очень походил по описанию на того, с кем мы должны встретиться.

Эрнотон хранил молчание.

– Я с вами говорю, сударь! – сказал Септ-Малин, выведенный из себя этим молчанием, которое он с полным основанием считал знаком презрения. – Вы что, не слышите?

– У человека, которого описал нам его величество, нет ни палки, ни собаки.

– Это верно, – ответил Сент-Малин. – Поразмысли я лучше, у меня было бы одной ссадиной меньше на плече и двумя укусами – на бедре. Как видно, хорошо быть благоразумным и спокойным.

Эрнотон не ответил. Он поднялся на стременах и приставил руку к глазам, чтобы лучше видеть.

– Вон там стоит и поджидает нас тот, кого мы ищем, – сказал он.

– Черт возьми, сударь, – глухо вымолвил Сент-Малин, завидуя новому успеху своего спутника, – и зоркие же у вас глаза! Я едва различаю какую-то черную точку.

Эрнотон продолжал молча ехать вперед. Вскоре и Сент-Малин увидел человека и узнал его, описанного королем. Опять им овладело дурное чувство, и он пришпорил коня, чтобы подъехать первым.

Эрнотон этого ждал. Он взглянул на него безо всякой угрозы и даже как бы непреднамеренно. Этот взгляд заставил Сент-Малина сдержаться, и он перевел коня на шаг.

XXX. Сент-Малин

Эрнотон не ошибся: указанный им человек был действительно Шико.

Он тоже обладал отличным зрением и слухом и потому издалека увидел и услышал приближение всадников.

Он предполагал, что они ищут именно его, и потому остановился.

Когда у него не осталось на этот счет никаких сомнений, он без всякой аффектации положил руку на рукоять своей длинной шпаги, словно желая придать себе благородную осанку.

Эрнотон и Сент-Малин переглянулись, не произнеся ни слова.

– Говорите, сударь, если вам угодно, – сказал с поклоном Эрнотон своему противнику.

В самом деле, при данных обстоятельствах слово «противник» было гораздо уместнее, чем «спутник».

У Сент-Малина перехватило дыхание: любезность эта была столь неожиданной, что вместо ответа он только опустил голову.

Тогда заговорил Эрнотон.

– Милостивый государь, – обратился он к Шико, – мы с этим господином – ваши покорные слуги.

Шико поклонился с любезной улыбкой.

– Не будет ли нескромным с нашей стороны, – продолжал молодой человек, – спросить ваше имя?

– Меня зовут Тень, сударь, – ответил Шико.

– Вы что-нибудь ждете?

– Да, сударь.

– Не будете ли вы так добры сказать, что именно?

– Я жду письма.

– Вы понимаете, чем вызвано наше любопытство, отнюдь для вас не оскорбительное?

Шико снова поклонился, причем улыбка его стала еще любезнее.

– Откуда вы ждете письма? – продолжал Эрнотон.

– Из Лувра.

– Какая на нем печать?

– Королевская.

Эрнотон сунул руку за пазуху.

– Вы, наверное, узнали бы это письмо? – спросил он.

– Да, если бы мне его показали.

Эрыотон вынул письмо.

– Да, это оно, – сказал Шико. – Вы знаете, конечно, что для пущей верности я должен вам кое-что дать взамен?

– Расписку?

– Вот именно.

– Сударь, – продолжал Эрнотон, – король велел мне отвезти письмо. Но вручить его надлежит моему спутнику.

И с этими словами он передал письмо Сент-Малину, который и вручил его Шико.

– Благодарю вас, господа, – сказал он.

– Как видите, мы точно выполнили поручение. На дороге никого нет, никто не видел, как мы с вами заговорили и передали вам письмо.

– Совершенно верно, сударь, охотно признаю это и, если понадобится, подтвержу. Теперь моя очередь.

– Расписку! – в один голос произнесли молодые люди.

– Кому из вас я должен ее передать?

– Король не сказал на этот счет ничего! – вскричал Сент-Малин, угрожающе глядя на своего спутника.

– Напишите две расписки, сударь, – сказал Эрнотон, – и дайте каждому из нас. Отсюда до Лувра далеко, а по дороге со мной или с господином может приключиться какая-нибудь беда.

При этих словах в глазах Эрнотона тоже загорелся недобрый огонек.

– Вы, сударь, человек рассудительный, – сказал Шико Эрнотону.

– Он вынул из кармана записную книжку, вырвал две странички и на каждой написал:

Получено от господина Рене де Сент-Малина письмо, привезенное господином Эрнотоном де Карменжем.

Тень.

– Прощайте, сударь, – сказал Сент-Малин, беря свою расписку.

– Прощайте, сударь, доброго пути! – добавил Эрнотон. – Может быть, вам нужно еще что-нибудь передать в Лувр?

– Нет, господа. Большое вам спасибо, – ответил Шико.

Эрнотон и Сент-Малин повернули коней к Парижу, а Шико пошел своей дорогой таким быстрым шагом, что ему позавидовал бы любой скороход.

Не проехав и ста шагов, Эрнотон резко осадил коня и сказал Сент-Малину:

– Теперь, сударь, можете спешиться, если вам угодно.

– А зачем, милостивый государь? – удивленно спросил Сент-Малин.

– Поручение нами выполнено, а у нас есть о чем поговорить. Место для такого разговора здесь, по-моему, вполне подходящее.

– Извольте, сударь, – сказал Сент-Малин, по примеру своего спутника спрыгнув с лошади.

Эрнотон подошел к нему и сказал:

– Вы сами знаете, сударь, что, пока мы были в пути, вы без всякого повода с моей стороны тяжко оскорбляли меня. Более того: желали, чтобы я скрестил с вами шпагу в самый неподходящий момент, и я вынужден был отказаться. Зато теперь я к вашим услугам.

Сент-Малин выслушал эту речь, насупившись. Но странное дело! Порыв ярости, захлестнувший было Сент-Малина, прошел. Ему уже не хотелось драться. Он поразмыслил, и здравое рассуждение возобладало: он понимал, в каком невыгодном положении находится.

– Сударь, – ответил он после краткой паузы, – когда я оскорблял вас, вы в ответ оказывали мне услуги. Поэтому я уже не могу разговаривать с вами, как тогда.

Эрнотон нахмурился:

– Да, сударь, но вы продолжаете думать то, что еще недавно говорили.

– Откуда вы знаете?

– Ваши слова были подсказаны завистью и злобой. С тех пор прошло два часа, за это время зависть и злоба не могли иссякнуть в вашем сердце.

Сент-Малин покраснел, но не возразил ни слова. Эрнотон выждал немного и продолжал:

– Если король отдал мне предпочтение, значит, мое лицо ему понравилось; если я не упал в Бьевру, значит, лучше вас езжу верхом; если я не принял тогда вашего вызова, значит, я рассудительнее вас; если пес того человека укусил не меня, значит, я оказался предусмотрительнее. Наконец, если я настаиваю сейчас на поединке, значит, у меня больше подлинного чувства чести, чем у вас, а если вы откажетесь – берегитесь: я скажу, что я храбрее вас.

Сент-Малин вздрагивал, глаза его метали молнии. При последних словах, произнесенных его юным спутником, он как бешеный выхватил из ножен шпагу.

Эрнотон уже стоял перед ним со шпагой в руке.

– Послушайте, милостивый государь, – сказал Сент-Малин, – возьмите обратно последнее свое замечание. Достаточно с вас моего унижения. Зачем же бесчестить меня?

– Сударь, – ответил Эрнотон, – я никогда не поддаюсь гневу и говорю лишь то, что хочу сказать. Поэтому я не стану брать своих слов обратно. Я тоже весьма щекотлив. При дворе я человек новый и не хочу краснеть, встречаясь с вами. Давайте скрестим шпаги не только ради моего, но и ради вашего спокойствия.

– Милостивый государь, я дрался одиннадцать раз, – произнес Сент-Малин с мрачной улыбкой, – двое моих противников были убиты. Полагаю, вам это известно?

– А я, сударь, еще никогда не дрался, – ответил Эрнотон, – не было подходящего случая. Теперь он представился, хотя я и не искал его. Итак, я жду вашего соизволения, милостивый государь.

– Послушайте, – сказал Сент-Малин, тряхнув головой, – мы с вами земляки, оба состоим на королевской службе – не будем же ссориться. Я считаю вас достойным человеком, я протянул бы вам руку, если бы мог себя пересилить. Что поделаешь, я завистлив. Природа создала меня в недобрый час. Ваши достоинства вызвали во мне горькое чувство. Но не беспокойтесь – зависть моя бессильна, к моему величайшему сожалению. Итак, покончим на этом, сударь. По правде говоря, я буду невыносимо страдать, когда вы станете рассказывать о нашей ссоре.

– Никто о ней не узнает, сударь.

– Никто?

– Нет, милостивый государь. Если мы будем драться, я вас убью или погибну сам. Я не из тех, кому не дорога жизнь. Мне двадцать три года; я человек хорошего рода, довольно богат; я надеюсь на свои силы, на будущее и, не сомневайтесь, стану защищаться как лев.

– Ну, а мне, сударь, тридцать лет, и в противоположность вам жизнь мне постыла, ибо я не верю ни в будущее, ни в себя самого. Но, как ни велико мое отвращение к жизни, как ни изверился я в счастье, я предпочел бы с вами не драться.

– Значит, вы готовы извиниться передо мной? – спросил Эрнотон.

– Нет, я и так слишком долго извинялся. Если вам этого мало, тем лучше: вы перестаете быть выше меня.

– Ну, а если, милостивый государь, терпение мое иссякнет и я наброшусь на вас со шпагой?

Сент-Малин судорожно сжал кулаки.

– Что ж, – сказал он, – я брошу оружие.

– Берегитесь, сударь, тогда я ударю вас, но не шпагой!

– Хорошо, ибо в таком случае у меня явится причина для ненависти, и я вас смертельно возненавижу. Затем в один прекрасный день, когда вами овладеет душевная слабость, я поймаю вас, как вы поймали меня сейчас, и убью.

Эрнотон вложил шпагу в ножны.

– Странный вы человек, – сказал он, – и я жалею вас от души.

– Жалеете?

– Да. Вы, должно быть, ужасно страдаете?

– Ужасно.

– И наверное, никогда никого не любили?

– Никогда.

– Но ведь у вас есть же какие-нибудь страсти?

– Только одна.

– Вы уже говорили – зависть.

– Да, а это значит, что я наделен всеми страстями, и притом, к стыду своему, доведенными до крайности: я начинаю обожать женщину, как только она полюбит другого; жаждать золота, когда его трогают чужие руки; стремиться к славе, если она достается не на мою долю. Да, вы верно сказали, господин де Карменж, – я глубоко несчастен.

– И вы не пытались стать лучше? – спросил Эрнотон.

– Мне это никогда не удавалось.

– На что же вы надеетесь? Что намерены делать?

– Что делают медведь, хищная птица? Они кусаются. Но некоторым дрессировщикам удается обучить их себе на пользу. Вот что я такое и чем я, вероятно, стану в руках господина д'Эпернона и господина де Луаньяка. Затем в один прекрасный день они скажут: «Этот зверь взбесился – надо его прикончить».

Эрнотон немного успокоился.

Теперь Сент-Малин уже не вызывал в нем гнева, но стал для него предметом изучения.

– Большая жизненная удача – а вы легко можете ее достичь – исцелит вас, – сказал он. – Развивайте свои дарования, господин де Сент-Малин, и вы преуспеете на войне и в политической интриге. Достигнув власти, вы станете меньше ненавидеть.

– Как бы высоко я ни поднялся, надо мной всегда будет кто-то выше меня, а снизу станет долетать, раздирая мне слух, чей-нибудь насмешливый хохот.

– Мне жаль вас, – повторил Эрнотон.

Оба всадника поскакали обратно в Париж. Один был молчалив, мрачен от того, что услышал, другой – от того, что поведал.

Внезапно Эрнотон протянул Сент-Малину руку.

– Хотите, я постараюсь излечить вас? – предложил он.

– Нет, не пытайтесь, это вам не удастся, – ответил Сент-Малин. – Наоборот, возненавидьте меня – это лучший способ вызвать мое восхищение.

– Я еще раз скажу вам: мне вас жаль, сударь, – сказал Эрнотон.

Через час оба всадника прибыли в Лувр и направились к казарме Сорока пяти.

Король отсутствовал и должен был возвратиться только вечером.