Текст книги "Сорок пять(изд.1982)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XX. Два друга

Дон Модест продолжал сидеть в той же блаженно расслабленной позе.

Шико прошел через всю комнату и приблизился к нему.

Дон Модест лишь соблаговолил слегка наклонить голову.

Шико, очевидно, ни в малейшей степени не удивило безразличие аббата.

– Здравствуйте, господин настоятель, – сказал он.

– Ах, это вы! – произнес Горанфло. – Видимо, воскресли?

– А вы считали меня умершим, господин аббат?

– Да ведь вас совсем не было видно.

– Я был занят.

– А!

Шико знал, что Горанфло скуп на слова, пока его не разогреют две-три бутылки старого бургундского. Так как час был ранний и Горанфло, по всей вероятности, еще не закусывал, Шико подвинул к очагу глубокое кресло и молча устроился в нем, положив ноги на каминную решетку и откинувшись на мягкую спинку.

– Вы позавтракаете со мной, господин Брике? – спросил дон Модест.

– Может быть, сеньор аббат.

– Не взыщите, господин Брике, если я не смогу уделить вам столько времени, сколько хотел бы.

– Человек, стоящий, подобно вам, выше многих, может поступать, как ему заблагорассудится, господин аббат, – ответил Шико, улыбнувшись, как умел улыбаться он один.

Дон Модест, прищурившись, взглянул на Шико.

Насмехался ли Шико или говорил серьезно, разобрать было невозможно. Шико встал.

– Куда вы, господин Брике? – спросил Горанфло.

– Собираюсь уходить.

– Вы же сказали, что позавтракаете со мной?

– Я этого не говорил.

– Простите, но я вас пригласил.

– А я ответил: может быть. «Может быть» не значит «да».

– Вы сердитесь?

Шико рассмеялся.

– Сержусь? – переспросил он. – А на что мне сердиться? На то, что вы наглец и невежда? О, дорогой сеньор настоятель, я вас слишком давно знаю, чтобы сердиться на ваши мелкие недостатки.

Как громом пораженный этим выпадом, Горанфло застыл с открытым ртом.

– Прощайте, господин настоятель.

– О, не уходите!

– Я не могу откладывать поездки.

– Вы уезжаете?

– Мне дано поручение.

– Кем?

– Королем.

У Горанфло голова пошла кругом.

– Поручение, – вымолвил он, – поручение от короля… Вы, значит, снова с ним виделись?

– Конечно.

– Как же он вас встретил?

– Восторженно. Он-то помнит друзей, хоть и король.

– Поручение от короля, – пролепетал Горанфло, – а я-то наглец, невежда, грубиян…

– Прощайте, – повторил Шико.

Горанфло даже привстал с кресла и своей широкой дланью задержал уходящего, который, надо признаться, довольно охотно подчинился насилию.

– Послушайте, признаюсь – я неправ. Заботы…

– Вот как!

– Будьте же снисходительны к человеку, занятому столь трудными делами! Ведь это аббатство – целое государство! Подумайте, под моим началом двести душ; я эконом, архитектор, управитель, и ко всему у меня имеются еще духовные обязанности.

– Да, правда, это слишком тяжкое бремя для недостойного служителя божия!

– Ну вот, теперь вы иронизируете, – сказал Горанфло. – Господин Брике, неужто вы утратили христианское милосердие?

– А разве оно у меня было?

– Сдается мне, что тут и не без зависти с вашей стороны; остерегайтесь: зависть – великий грех.

– Зависть с моей стороны? А кому мне завидовать, скажите на милость?

– Гм, вы думаете: «Настоятель дон Модест Горанфло все время идет вверх, движется по восходящей лестнице…»

– А я движусь по нисходящей, не так ли? – насмешливо спросил Шико.

– Это из-за вашего ложного положения, господин Брике.

– Господин настоятель, а вы помните евангельское изречение?

– Какое?

– «Низведу гордых и вознесу смиренных».

– Подумаешь! – сказал Горанфло.

– Вот тебе на! Он берет под сомнение слово божие, еретик! – воскликнул Шико, всплескивая руками.

– Еретик?! – повторил Горанфло. – Это гугеноты – еретики.

– Ну, значит, схизматик! [31]31
  Схизматик– раскольник, инаковерующий.


[Закрыть]

– Что вы хотите сказать, господин Брике? Право, не понимаю.

– Ничего не хочу сказать. Я уезжаю и пришел с вами проститься. Посему прощайте, сеньор дон Модест.

– Вы не покинете меня таким образом?

– Покину, черт побери!

– Вы?

– Да, я.

– Мой друг?

– В величии друзей забывают.

– Шико!

– Я теперь не Шико, вы же сами меня этим попрекнули.

– Я? Когда же?

– Когда упомянули о моем ложном положении.

– «Попрекнул»! Как вы сегодня выражаетесь! – И настоятель опустил свою большую голову, так что все три его подбородка слились воедино.

Шико искоса наблюдал за ним: Горанфло даже слегка побледнел.

– Прощайте и не взыщите за сказанную вам в лицо правду.

И он направился к выходу.

– Говорите все, что пожелаете, господин Шико, но не смотрите на меня таким взглядом!.. И, во всяком случае, нельзя уйти не позавтракав, черт побери! Это вредно!

Шико решил сразу завоевать все позиции.

– Нет, не хочу! – сказал он. – Здесь очень плохо кормят.

Все прочие нападки Горанфло сносил мужественно. Эти слова его доконали.

– У меня плохо кормят? – пробормотал он в полной растерянности.

– На мой вкус, во всяком случае, – сказал Шико.

– Последний раз, когда вы завтракали, еда была плохая?

– Да, – решительно сказал Шико.

– Но чем, скажите на милость!

– Свиные котлеты гнуснейшим образом подгорели.

– О!

– Фаршированные свиные ушки не хрустели на зубах.

– О!

– Каплун с рисом не имел никакого вкуса.

– Боже праведный!

– Раковый суп был чересчур жирен!

– Шико! Шико! – промолвил дон Модест тоном, каким умирающий Цезарь воззвал к своему убийце: «Брут! Брут!..»

– Да к тому же у вас нет для меня времени.

– У меня?

– Вы мне сказали, что заняты. Говорили вы это, да или нет? Не хватает еще, чтобы вы стали лгуном.

– Дело можно отложить. Ко мне должна прийти одна просительница.

– Ну так и принимайте ее.

– Я не приму ее, хотя это, видимо, очень важная дама. Я буду принимать только вас, дорогой господин Шико. Эта знатная особа хочет у меня исповедаться и прислала мне сто бутылок сицилийского вина. Так вот, если вы потребуете, я откажу ей, велю передать, чтобы она искала другого духовника.

– Вы это сделаете?

– Ради того, чтобы вы со мной позавтракали, господин Шико, и я мог загладить свою вину перед вами.

– Вина эта проистекает от вашей чудовищной гордости, дон Модест.

– Я смирюсь духом, друг мой.

– От вашей беспечности и лени.

– Шико, Шико, с завтрашнего же дня я начну умерщвлять плоть, командуя упражнениями монахов.

– Какими упражнениями? – спросил Шико, вытаращив глаза.

– Боевыми.

– Вы будете обучать монахов военному делу?

– Да.

– А кому пришла в голову эта мысль?

– Кажется, мне самому, – сказал Горанфло.

– Вам? Быть этого не может!

– Но это так, и я уже отдал распоряжение брату Борроме.

– Кто это брат Борроме?

– Казначей.

– У тебя появился казначей, которого я не знаю, ничтожество ты этакое?

– Он попал сюда после вашего последнего посещения.

– А откуда он взялся?

– Мне рекомендовал его монсеньер кардинал де Гиз.

– Лично?

– Письмом, дорогой господин Шико, письмом.

– Не тот ли это, похожий на коршуна монах, который доложил о моем приходе?

– Он самый.

– Ого! – вырвалось у Шико. – Какими же качествами обладает этот казначей, получивший столь горячую рекомендацию кардинала де Гиза?

– Он считает, как сам Пифагор.

– С ним-то вы и порешили заняться военным обучением монахов?

– Да, друг мой.

– А для чего?

– Чтобы вооружить их.

– Долой гордыню, нераскаявшийся грешник! Гордыня – смертный грех: не вам пришла в голову эта мысль.

– Мне или ему, я уж, право, не помню. Нет, нет, определенно мне; кажется, я даже произнес весьма подходящее латинское изречение.

Шико подошел поближе к настоятелю.

– Латинское изречение!.. Вам, дорогой аббат, – сказал он, – не припомните ли вы его?

– «Militat spiritu…»

– «Militat spiritu, militat gladio».

– Точно, точно! – восторженно вскричал дон Модест.

– Ну, ну, – сказал Шико, – невозможно извиняться более чистосердечно, чем вы, дон Модест. Я вас прощаю.

– О! – умиленно произнес Горанфло.

– Вы по-прежнему мой друг, мой истинный друг.

Горанфло смахнул слезу.

– Давайте же позавтракаем; я буду снисходителен к вашим яствам.

– Послушайте! – воскликнул Горанфло вне себя от радости. – Я велю брату повару, чтобы он накормил нас по-царски, иначе будет посажен в карцер.

– Отлично, отлично, – сказал Шико, – вы же здесь хозяин, дорогой мой настоятель.

– И мы разопьем несколько бутылочек, полученных от моей новой духовной дочери.

– Я помогу вам добрым советом.

– Дайте я обниму вас, Шико.

– Не задушите меня… Лучше побеседуем.

XXI. Собутыльники

Горанфло не замедлил отдать нужные распоряжения.

Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей линии, то это относилось главным образом к развитию в аббатстве кулинарного искусства.

Дон Модест вызвал повара, брата Эузеба, каковой и предстал не столько перед своим духовным начальником, сколько перед строгим судьей.

– Брат Эузеб, – суровым тоном произнес Горанфло, – прислушайтесь к тому, что вам скажет мой друг, господин Робер Брике. Вы, говорят, пренебрегаете своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях в вашем последнем раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей… Берегитесь, брат Эузеб, берегитесь: коготок увяз – всей птичке пропасть.

Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.

– Довольно! – сказал Горанфло.

Брат Эузеб умолк.

– Что у вас сегодня на завтрак? – спросил достопочтенный настоятель.

– Яичница с петушиными гребешками.

– Еще что?

– Фаршированные шампиньоны.

– Еще?

– Раки под соусом мадера.

– Мелочь все это, мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.

– Можно подать окорок, начиненный фисташками.

Шико презрительно фыркнул.

– Простите, – робко вмешался Эузеб, – он сварен в хересе и нашпигован говядиной.

Горанфло бросил на Шико робкий взгляд.

– Недурно, правда, господин Брике? – спросил он.

Шико жестом показал, что доволен, хотя и не совсем.

– А что у вас еще есть? – спросил Горанфло.

– Можно приготовить отличного угря.

– К черту угря! – сказал Шико.

– Полагаю, господин Брике, – продолжал брат Эузеб, понемногу смелея, – что вы не раскаетесь, если отведаете моего угря.

– А как вы его приготовили?

– Да, как вы его приготовили? – повторил настоятель.

– Снял с него кожу, опустил в анчоусовое масло, обвалял в мелко истолченных сухарях, затем десять секунд подержал на огне. После чего я буду иметь честь подать его к столу.

– А соус?

– Да, а соус?

– Соус из оливкового масла, лимонного сока и горчицы.

– Отлично, – сказал Шико.

Брат Эузеб облегченно вздохнул.

– Теперь не хватает сладкого, – справедливо заметил Горанфло.

– Я изобрету десерт, который сеньору настоятелю придется по вкусу.

– Хорошо, полагаюсь на вас, – сказал Горанфло. – Покажите, что вы достойны моего доверия.

Эузеб поклонился.

– Я могу идти? – спросил он.

Настоятель взглянул на Шико.

– Пусть уходит, – сказал Шико.

– Идите и пришлите мне брата ключаря.

Брат ключарь сменил брата Эузеба и получил указания столь же обстоятельные и точные.

Через десять минут сотрапезники уже сидели друг против друга за столом, накрытым тонкой льняной скатертью.

Стол, рассчитанный человек на шесть, был сплошь заставлен – столько всевозможных бутылок с разнообразными наклейками принес брат ключарь.

Эузеб, строго придерживаясь установленного меню, прислал из кухни яичницу, раков и грибы, наполнившие комнату ароматом лучшего сливочного масла, тимьяна и мадеры.

Изголодавшийся Шико набросился на еду.

Настоятель начал есть с видом человека, сомневающегося в самом себе, в своем поваре и сотрапезнике.

Но через несколько минут уже сам Горанфло жадно поглощал пищу, а Шико наблюдал за ним.

Начали с рейнского, перешли к бургундскому 1550 года, пригубили «сен-перре» и, наконец, занялись вином, присланным новой духовной дочерью настоятеля.

– Ну, что вы скажете? – спросил Горанфло, который сделал три глотка, но не решался выразить свое мнение.

– Бархатистое, легкое, – ответил Шико. – А как зовут вашу новую духовную дочь?

– Не знаю.

– Как, не знаете даже ее имени?

– Ей-богу же, нет: мы сносились через посланцев.

Шико опустил веки, словно смакуя вино. На самом деле он размышлял.

– Итак, – сказал он через минут десять, – я имею честь трапезовать в обществе полководца?

– Бог мой, да!

– Как, вы вздыхаете?

– Это будет очень утомительно.

– Разумеется, зато прекрасно, почетно.

– У меня и так много забот. Позавчера, например, пришлось отменить одно блюдо за ужином.

– Отменить блюдо? Почему?

– Потому что монахи нашли недостаточным то блюдо, которое подают в пятницу на третье, – варенье из бургундского винограда.

– Подумайте-ка – «недостаточным»!.. А по какой причине?

– Они заявили, что все еще голодны, и потребовали дополнительно что-нибудь постное – чирка, омара или хорошую рыбу. Как вам нравится такое обжорство?

– Ну, а если монахи были голодны?

– В чем же их тогда заслуга? – спросил брат Модест. – Всякий может хорошо работать, если при этом ест досыта. Черт возьми! Надо умерщвлять плоть во славу божию, – продолжал достойный аббат, кладя себе на тарелку огромные ломти окорока.

– Пейте, Модест, пейте, – сказал Шико, – не то вы подавитесь, любезный друг, вы же побагровели.

– От возмущения, – ответил настоятель, осушая стакан, в который входило не менее полупинты.

И тут, несмотря на протесты Шико, Горанфло затянул свою любимую песенку:

 
Осла ты с привязи спустил,
Бутылку новую открыл —
Осел копытом звонко бьет,
Вино веселое течет.
Но самый жар и самый пыл,
Когда монах на воле пьет.
Вовек никто б не ощутил
В своей душе подобных сил!
 

– Да замолчи ты, несчастный! – сказал Шико. – Если невзначай зайдет брат Борроме, он бог знает что подумает.

– Если бы зашел брат Борроме, он стал бы петь вместе с нами.

– Вряд ли.

– А я тебе говорю.

– Молчи и отвечай на мои вопросы.

– Ну говори.

– Да ты меня все время перебиваешь, пьяница!

– Я пьяница?..

– Послушай, от этих воинских учений твой монастырь превратится в настоящую казарму.

– Да, друг мой, правильно сказано – в настоящую казарму, в казарму настоящую. Еще в прошлый четверг… Кажется, в четверг?.. Да, в четверг… Подожди, я уж не помню – четверг или нет?..

– Четверг или пятница – неважно.

– Правильно говоришь. Важен самый факт, верно? Так вот, в четверг или пятницу я обнаружил в коридоре двух послушников, которые бились на саблях, а с ними были два секунданта, тоже желавших сразиться друг с другом.

– Что же ты сделал?

– Я велел принести плетку, чтобы отстегать послушников, которые тотчас же удрали. Но Борроме…

– Так что же Борроме?..

– Борроме догнал их и так обработал плеткой, что бедняги до сих пор лежат.

– Хотел бы я обследовать их лопатки, чтобы оценить силу руки брата Борроме, – заметил Шико.

– Единственные лопатки, которые стоит обследовать, – бараньи. Съешьте лучше абрикосового варенья.

– Да нет же, ей-богу! Я и так задыхаюсь.

– Тогда выпей.

– Нет, нет, мне придется идти пешком.

– Ну и мне придется командовать, однако я пью!

– О, это дело другое… Чтобы давать команду, требуется лишь сила легких.

– Ну, еще стаканчик, всего один стаканчик пищеварительного ликера, секрет которого знает только брат Эузеб.

– Согласен.

– Он чудесно действует: как ни наешься за обедом, Через два часа снова хочется есть.

– Какой замечательный рецепт для бедняков! Знаете, будь я королем, я велел бы обезглавить вашего Эузеба: от его ликера во всем королевстве может возникнуть голод… Ого! А это что такое?

– Начинается учение, – сказал Горанфло.

Действительно, со двора донесся гул голосов и лязг оружия.

– Без начальника? – заметил Шико. – Солдаты у вас не очень-то дисциплинированные.

– Без меня? Нет! – сказал Горанфло. – Да и к тому же это невозможно, понимаешь? Ведь командую-то я, учу-то я! А вот и доказательство: ко мне за приказанием идет брат Борроме.

И правда, в тот же миг показался Борроме, устремивший на Шико быстрый взгляд, подобный предательской парфянской стреле.

«Ого! – подумал Шико. – Напрасно ты на меня так посмотрел: это тебя выдает».

– Сеньор настоятель, – сказал Борроме, – пора начинать осмотр оружия и доспехов; мы ждем только вас.

– Доспехов! Ого! – прошептал Шико. – Одну минутку, я пойду с вами.

И он вскочил с места.

– Вы будете присутствовать на учении, – произнес Горанфло, поднимаясь, словно мраморная глыба, у которой выросли ноги. – Дайте мне руку, друг мой, вы увидите замечательные упражнения.

– Должен подтвердить, что сеньор настоятель – прекрасный тактик, – вставил Борроме, вглядываясь в невозмутимое лицо Шико.

– Дон Модест человек во всех отношениях выдающийся, – ответил с поклоном Шико.

Про себя он подумал:

«Ну, мой дорогой орленок, не дремли, не то этот коршун выщиплет тебе перья!»

XXII. Брат Борроме

Когда Шико, поддерживая достопочтенного настоятеля, спустился по парадной лестнице во двор, он увидел, что аббатство весьма напоминает огромную, полную кипучей деятельности казарму.

Монахи, разделенные на два отряда по сто человек в каждом, стояли с алебардами, пиками и мушкетами и ждали, словно солдаты, появления своего командира.

Человек пятьдесят, из числа наиболее сильных и ревностных, были в касках или шлемах, на поясах у них висели длинные шпаги. Иные, горделиво красуясь в выпуклых кирасах, с явным удовольствием постукивали по ним железными перчатками.

Брат Борроме взял из рук послушника каску и надел ее быстрым и точным движением какого-нибудь рейтара или ландскнехта. Пока он прилаживал каску, Шико, казалось, глаз не мог от нее оторвать. Более того, он даже подошел к казначею и провел рукой по металлической поверхности.

– Замечательный у вас шлемик, брат Борроме, – сказал он. – Где вы приобрели такую каску, дорогой настоятель?

Горанфло не мог говорить, ибо в это время его облачали в сверкающую кирасу: по размерам она вполне подошла бы Фарнезскому Геркулесу, [32]32
  Фарнезский Геркулес– античная статуя, изображающая Геркулеса отдыхающим после совершенного подвига.


[Закрыть]но жирным телесам достойного настоятеля в ней было порядком тесно.

– Не затягивайте! – кричал Горанфло. – Черт побери, я задохнусь, я совсем лишусь голоса! Довольно! Довольно!

– Вы, кажется, спрашивали у преподобного отца настоятеля, – сказал Борроме, – где он приобрел мою каску?

– Я спросил это у достопочтенного аббата, а не у вас, – продолжал Шико, – ибо полагаю, что у вас в монастыре, как и в других обителях, все делается лишь по приказу настоятеля.

– Разумеется, – сказал Горанфло, – все здесь зависит от моей воли. Что вы спрашиваете, милейший господин Брике?

– Я спрашиваю у брата Борроме, не знает ли он, откуда взялась эта каска?

– Она была в партии оружия, закупленной преподобным отцом настоятелем для монастыря.

– Мною? – переспросил Горанфло.

– Ваша милость, конечно, изволите помнить, что велели доставить сюда каски и кирасы. Ваше приказание и было выполнено.

– Правда, правда, – подтвердил Горанфло.

«Черти полосатые! – заметил про себя Шико. – Моя каска, видно, очень привязана к своему хозяину: я сам снес ее во дворец Гизов, а она, словно заблудившаяся собачонка, разыскала меня и в монастыре Святого Иакова!»

Тут по жесту брата Борроме монахи выстроились, и наступила тишина.

Шико уселся на скамейку, чтобы с удобством наблюдать за учением.

Горанфло продолжал стоять, крепко упершись ногами в землю.

– Смирно! – шепнул брат Борроме.

Дон Модест выхватил из ножен огромную шпагу и, взмахнув ею, крикнул мощным басом:

– Смирно!

– Ваше преподобие, пожалуй, устанете, подавая команду, – заметил тогда с кроткой предупредительностью брат Борроме. – Нынче утром ваше преподобие себя неважно чувствовали. Если вам угодно позаботиться о драгоценном своем здоровье, я мог бы провести учение.

– Хорошо, согласен, – ответил дон Модест. – И правда, мне что-то не по себе – задыхаюсь. Командуйте вы.

Борроме поклонился и встал перед строем.

– Какой усердный слуга! – сказал Шико. – Этот малый – просто жемчужина. Уверен, что он постоянно выручает тебя.

– О да. Он покорен мне, как раб. Я все время корю его за излишнюю предупредительность… Но смирение – совсем не раболепство, – наставительно добавил Горанфло.

– Так что тебе, по правде говоря, нечего делать, и ты можешь почивать сном праведника: за тебя бодрствует брат Борроме.

– Ну да, бог ты мой!..

– Это мне и нужно было выяснить, – заметил Шико и перенес все свое внимание на брата Борроме.

Зрелище было замечательное. Монастырский казначей выпрямился в своих доспехах, словно вставший на дыбы боевой конь. Глаза его метали молнии, сильная рука делала такие искусные выпады шпагой, что казалось, мастер своего дела фехтует перед взводом солдат.

Каждый раз, когда Борроме показывал какое-нибудь упражнение, Горанфло повторял его жесты, добавляя при этом:

– Борроме прав. Переложите оружие в другую руку, крепче держите пику, чтобы ее острие приходилось на уровне глаз… Да подтянитесь же, ради святого Георгия! Тверже ногу! Равнение налево – то же, что и равнение направо, с той только разницей, что все делается наоборот.

– Клянусь честью, – сказал Шико, – ты ловко умеешь обучать!

– Да, да, – ответил Горанфло, поглаживая свой тройной подбородок, – я довольно хорошо разбираюсь в упражнениях.

– В лице Борроме у тебя очень способный ученик.

– Он отлично схватывает мои указания. Исключительно умный малый.

Монахи упражнялись в военном беге – маневре, весьма распространенном в то время, – бились на шпагах, кололи пиками и перешли, наконец, к огневому бою.

Тут настоятель сказал Шико:

– Сейчас ты увидишь моего маленького Жака.

– А кто это?

– Славный паренек, которого я хотел взять для личных услуг, – у него спокойная повадка, но рука сильная, и живой он, как ртуть.

– Вот как! Где же этот прелестный мальчик?

– Подожди, подожди, я тебе его покажу. Да вон там, видишь: тот, что собирается стрелять из мушкета.

– И хорошо он стреляет?

– Так, что в ста шагах не промахнется по ноблю с розой. [33]33
  Старинная монета.


[Закрыть]

– Этот малый будет лихо служить мессу! Но, кажется, теперь моя очередь сказать: подожди, подожди!..

– Что такое? Ты знаешь юного Жака?

– Я? Да ни в малейшей степени.

– Но сперва тебе показалось, что ты его узнаешь?

– Да, мне показалось, но я ошибся – это не он.

Мы вынуждены признаться, что на этот раз слова Шико не вполне соответствовали истине. У него была изумительная память на лица: увидев однажды человека, он уже не забывал его.

Маленький Жак действительно заряжал тяжелый мушкет длиной с него самого; затем он гордо занял позицию в ста шагах от мишени и, отставив правую ногу, прицелился с чисто военной тщательностью.

Раздался выстрел, и пуля попала в середину мишени под восторженные рукоплескания монахов.

– Ей-богу же, отлично! – сказал Шико. – Да и мальчик красив собой.

– Спасибо, сударь, – отозвался Жак, и на бледных щеках его вспыхнул радостный румянец.

– Ты ловко владеешь ружьем, мальчуган, – продолжал Шико.

– Стараюсь научиться, сударь, – сказал Жак.

С этими словами, отложив ружье, монашек взял пику и сделал мулине, [34]34
  Один из фехтовальных приемов.


[Закрыть]по мнению Шико безукоризненно. Шико снова принялся расточать похвалы.

– Особенно хорошо владеет он шпагой, – сказал дон Модест. – Знатоки ставят его очень высоко. И правда, у этого парня ноги железные, кисти рук – точно сталь, и упражняется он с утра до вечера.

– Любопытно бы поглядеть, – заметил Шико.

– Дело в том, – сказал казначей, – что здесь никто, кроме меня, не может с ним состязаться. У вас-то есть навык?

– Я всего-навсего жалкий горожанин, – ответил Шико, качая головой. – В свое время я орудовал рапирой не хуже всякого другого. Но теперь ноги у меня дрожат, в руке нет уверенности, да и голова уже не та.

– Но вы все же практикуетесь? – спросил Борроме.

– Немножко, – ответил Шико.

Борроме усмехнулся и велел принести рапиры и фехтовальные маски.

Жак, который горел нетерпением под своим холодным и сумрачным обличием, подвернул рясу и крепко уперся сандалиями в песок.

– Право, – сказал Шико, – я не монах и не солдат, к тому же давно не обнажал шпаги… Прошу вас, брат Борроме, дайте урок фехтования брату Жаку… Вы разрешаете, дорогой настоятель?

– Я даже приказываю! – возгласил дон Модест, Ра дуясь, что может вставить свое слово.

Монахи, волнуясь за честь своей корпорации, тесным кольцом окружили ученика и учителя.

– Это так же забавно, как служить вечерню, правда? – шепнул Жак простодушно.

– С тобой согласится любой вояка, – ответил Шико с тем же простодушием.

Противники стали в позицию. Сухой и жилистый Борроме имел преимущество в росте. К тому же он обладал уверенностью и опытом.

Глаза Жака порою загорались огнем, лихорадочный румянец играл на его щеках.

Монашеская личина постепенно спадала с Борроме: с рапирой в руке, увлекшись состязанием в силе и ловкости, он преображался в воина. Каждый удар он сопровождал увещанием, советом, упреком, но зачастую сила, стремительность и пыл Жака торжествовали над качествами учителя, и брат Борроме получал добрый удар прямо в грудь.

Шико пожирал глазами это зрелище и считал удары, наносимые рапирами.

Когда состязание окончилось или, вернее, когда противники сделали передышку, он сказал:

– Жак попал шесть раз, брат Борроме – девять. Для ученика это весьма неплохо, но для учителя – недостаточно.

Из всех присутствующих один Шико заметил молнию, сверкнувшую в глазах Борроме.

«Да он гордец!» – подумал Шико.

– Сударь, – возразил Борроме голосом, которому он с трудом придал слащавые нотки, – бой на рапирах для всех дело нелегкое, а для нас, бедных монахов, и подавно.

– Не в том дело, – сказал Шико, решив оттеснись любезного Борроме на последнюю линию обороны. – Учитель должен быть по меньшей мере вдвое сильнее ученика.

– Ах, господин Брике, – произнес Борроме, бледнея и кусая губы, – вы чересчур требовательны.

«Он еще и гневлив, – подумал Шико. – Это второй смертный грех, а говорят, достаточно одного, чтобы погубить душу. Мне повезло».

Вслух же он сказал:

– Если бы Жак действовал более хладнокровно, полагаю, он сравнялся бы с вами.

– Не думаю, – возразил Борроме.

– А я так уверен в этом.

– Господину Брике следовало бы помериться силами с Жаком, – сказал не без горечи казначей, – тогда ему легче было бы вынести правильное суждение.

– О, я слишком стар! – заметил Шико.

– Зато у вас есть опыт, – сказал Борроме.

«Ты еще и насмехаешься! – подумал Шико. – Погоди, погоди!»

– Не бойтесь, сударь, – продолжал Борроме, – мы будем к вам снисходительны, как предписывает сама церковь.

– Нехристь ты этакий! – прошептал Шико.

– Да ну же, господин Брике, одну только схватку!

– Попробуй, – сказал Горанфло, – что тебе стоит, попробуй!

– Я вам не сделаю больно, сударь, – вмешался Жак, становясь на сторону учителя и желая уязвить его обидчика. – Рука у меня легкая.

– Славный мальчик! – прошептал Шико, устремляя на монашка невыразимый взгляд и безмолвно улыбаясь.

– Что ж, – сказал он, – раз всем этого хочется…

– Браво! – вскричали монахи, предвкушая легкую победу Жака.

– Но предупреждаю вас: не более трех схваток, – отозвался Шико.

– Как вам будет угодно, сударь, – сказал Жак.

Медленно поднявшись со скамейки, на которую он уселся во время разговора, Шико приладил куртку, надел кожаную перчатку и маску – все это с ловкостью черепахи, ловящей мух.

– Если ты дашь парировать ему свои удары, – шепнул Борроме Жаку, – я с тобой больше не фехтую, так и знай.

Жак кивнул и улыбнулся, словно желая сказать: «Не беспокойтесь, учитель».

Шико все так же медленно стал в позицию, ловко скрыв свою силу и искусство.