Текст книги "Сорок пять(изд.1982)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

XXXI. О том, как господин де Луаньяк обратился к Сорока пяти с краткой речью

Все молодые гасконцы расположились у окон, чтобы не пропустить возвращения короля.

При этом каждым из них владели различные помыслы.

Сент-Малин был исполнен ненависти, стыда, честолюбия; сердце его пылало, брови хмурились.

Эрнотон уже позабыл о том, что произошло, и думал об одном – кто та дама, которой он дал возможность проникнуть в Париж под видом пажа и которую неожиданно увидел в роскошных носилках.

Здесь было о чем поразмыслить человеку, более склонному к мечтательности, чем к честолюбивым расчетам.

Поэтому Эрнотон, лишь случайно подняв голову, заметил, что Сент-Малин исчез.

Он мгновенно сообразил, в чем дело.

Сент-Малин не упустил минуты, когда вернулся король, и отправился к нему.

Эрнотон быстро прошел через галерею и явился к королю как раз тогда, когда от него выходил Сент-Малин.

– Смотрите, – радостно сказал он Эрнотону, – что мне подарил король.

И он показал ему золотую цепь.

– Поздравляю вас, сударь, – молвил Эрнотон без малейшего волнения.

И он в свою очередь прошел к королю.

Сент-Малин, ожидавший проявления зависти со стороны господина де Карменжа, был ошеломлен невозмутимостью соперника и стал поджидать его.

Эрнотон пробыл у короля минут десять, которые Сент-Малину показались вечностью.

Наконец он вышел. Сент-Малин окинул товарища быстрым взглядом, и сердце его забилось ровнее: Эрнотон вышел с пустыми руками.

– А вам, сударь, – спросил Сент-Малин, – король что-нибудь пожаловал?

– Он протянул мне руку для поцелуя, – ответил Эрнотон.

Сент-Малин так стиснул полученную им золотую цепь, что сломал одно из ее звеньев.

Оба гасконца направились к казарме.

Когда они входили в общий зал, раздался звук трубы; по этому сигналу все Сорок пять выбежали из своих помещений, словно пчелы, вылетевшие из улья.

По большей части они вырядились роскошно, но довольно безвкусно – блеск заменял изящество.

Впрочем, каждый из них обладал тем, чего требовал д'Эпернон, тонкий политик, хотя и плохой военный, – молодостью, силой или опытом.

Почти у всех оказались длинные шпаги, звенящие шпоры, воинственно закрученные усы, замшевые или кожаные перчатки и сапоги; все это блистало позолотой, благоухало помадой, украшено было бантами, «дабы являть вид», как говорилось в те времена.

Людей хорошего вкуса можно было узнать по темным тонам одежды, расчетливых – по прочности сукна, щеголей – по кружевам, розовому или белому атласу.

Пардикка де Пенкорнэ отыскал у какого-то еврея цепь из позолоченной меди, тяжелую, как цепь каторжника.

Пертинакс де Монкрабо был весь в атласе, шитье и лентах.

Эсташ де Мираду ничем не блистал: ему пришлось одеть Лардиль, Милитора и обоих ребят.

Лардиль выбрала себе самый богатый наряд, который допускался по тогдашним законам, направленным против роскоши. Милитор облачился в бархат и парчу, украсился серебряной цепью, надел шапочку с перьями и вышитые чулки. Таким образом, бедному Эсташу пришлось удовольствоваться мизерной суммой, едва достаточной, чтобы не выглядеть оборванцем.

Господин де Шалабр сохранил свою куртку стального цвета, поручив портному несколько освежить ее. Искусно нашитые там и сям полосы бархата придали новый вид этой неизносимой одежде.

Впрочем, скупец Шалабр все же потратился на пунцовые штаны, сапоги, плащ и шляпу: все это вполне соответствовало друг другу.

Что касается до оружия, то оно было превосходным: старый вояка сумел разыскать отличную испанскую шпагу, кинжал, вышедший из рук искусного мастера, и прекрасный металлический нагрудник.

Все эти господа любовались друг другом, когда, сурово хмуря брови, вошел господин де Луаньяк.

Он велел им образовать круг и стал посередине с видом, не сулившим ничего доброго. Все взгляды устремились на начальника.

– Все в сборе, господа? – спросил он.

– Все! – ответили сорок пять голосов с весьма похвальным единодушием.

– Господа, – продолжал Луаньяк, – вы были вызваны сюда, чтобы стать личными телохранителями короля – звание весьма почетное, но и ко многому обязывающее.

Луаньяк сделал паузу. Послышался одобрительный шепот.

– Не следует воображать, однако, что король принял вас на службу и платит вам жалованье за то, чтобы вы вели себя, как вертопрахи. Необходима дисциплина – ведь вы являетесь собранием дворян, иначе говоря, самыми послушными и преданными людьми в королевстве.

– Собравшиеся затаили дыхание: по этому торжественному началу легко было понять, что речь пойдет о вещах очень важных.

– С нынешнего дня вы живете в Лувре – средоточии государственной власти. Вам нередко будут поручать осуществление важных решений. Таким образом, вы находитесь в положении должностных лиц, которые не только владеют государственной тайной, но и облечены исполнительной властью.

По рядам гасконцев вторично пробежал одобрительный шепот.

Многие высоко подняли голову – казалось, от гордости они выросли на несколько дюймов.

– Предположим теперь, – продолжал Луаиьяк, – что одно из таких должностных лиц, скажем офицер, выдало тайное решение совета. Вы понимаете, что он заслуживает смерти?

– Разумеется, – ответили несколько голосов.

– Так вот, господа, – продолжал Луаньяк, и в голосе его зазвучала угроза, – сегодня была выболтана некая государственная тайна.

Гордость Сорока пяти сменилась страхом: они беспокойно и подозрительно переглядывались.

– Двое из вас, господа, судачили на улице, как старые бабы, бросая на ветер слова столь важные, что каждое из них может погубить человека.

Сент-Малин тотчас же подошел к Луаньяку и сказал ему:

– Милостивый государь, полагаю, что я имею честь говорить с вами от имени своих товарищей. Необходимо очистить от подозрения тех слуг короля, которые ни в чем не повинны. Мы просим вас поскорее высказаться.

– Нет ничего легче, – ответил Луаньяк.

Все еще более насторожились.

– Сегодня король получил известие, что его недруг, а именно один из тех людей, с которыми вы призваны вести борьбу, явился в Париж. Имя этого недруга было произнесено тайно, но его услышал часовой, то есть человек, на которого следует рассчитывать, как на каменную стену, ибо, подобно ей, он должен быть непоколебим, глух и нем. Однако он принялся повторять на улице имя королевского врага, да еще с такой громкой похвальбой, что привлек внимание прохожих и вызвал смятение в умах. Я был свидетелем этого, ибо шел той же дорогой и слышал все собственными ушами. Я положил руку на плечо болтуну, и он умолк. Произнеси он еще несколько слов, и были бы поставлены под угрозу интересы столь священные, что я вынужден был бы его заколоть.

При этих словах Луаньяка все увидели, как Пертинакс де Монкрабо и Пардикка де Пенкорнэ побледнели и в полуобморочном состоянии прислонились друг к другу. Монкрабо что-то пробормотал в свое оправдание.

Как только смущение выдало виновных, все взгляды устремились на них.

– Ничто не может служить вам извинением, сударь, – сказал Луаньяк Пертинаксу. – Если бы вы были пьяны, то должны понести наказание за то, что напились; если поступили просто как гордец и хвастунишка, то опять-таки заслуживаете кары.

Воцарилось зловещее молчание.

– Следовательно, – продолжал Луаньяк, – вы, господин де Монкрабо, и вы, господин де Пенкорнэ, будете наказаны.

– Простите, сударь, – взмолился Пертинакс, – но мы прибыли из провинции, при дворе мы новички и не знаем, как надо вести себя в делах, касающихся политики.

– Нельзя было поступать на службу к его величеству, не взвесив тягот этой великой чести.

– Клянемся, что в дальнейшем будем немы как могила.

– Все это хорошо, господа, но загладите ли вы завтра зло, причиненное вами сегодня?

– Постараемся.

– Вы все пользуетесь относительной свободой, – продолжал Луаньяк, не отвечая прямо на просьбу виновных, – но эту свободу я намерен ограничить строжайшей дисциплиной. Слышите, господа? Те, кто найдут свою службу слишком тягостной, могут уйти: на их место найдется немало желающих.

Никто не ответил, но многие нахмурились.

– Итак, – продолжал Луаньяк, – предупреждаю вас: правосудие у нас будет совершаться тайно, быстро, без судебного разбирательства. Предателей постигнет немедленная смерть. Предположим, например, что господин де Монкрабо и господин де Иенкорнэ, вместо того чтобы дружески беседовать на улице о вещах, которые им следовало забыть, повздорили из-за того, о чем они имели право помнить. Разве эта ссора не могла привести к поединку между ними? Во время дуэли нередко случается, что противники одновременно пронзают друг друга шпагой. На другой день после ссоры обоих этих господ находят мертвыми в Прэ-о-Клере… Итак, все, кто выдаст государственную тайну, – вы хорошо поняли меня, господа? – будут по моему приказу умерщвлены на дуэли или иным способом.

Монкрабо своей тяжестью повалился на товарища, у которого бледность приняла зеленоватый оттенок.

– За менее тяжелые проступки, – продолжал Луаньяк, – я буду налагать и менее суровую кару – например, тюремное заключение. На этот раз я пощажу жизнь господина де Монкрабо, который болтал, и господина де Пенкорнэ, который слушал. Я прощаю их, потому что они могли провиниться по незнанию. Заключением я их наказывать не стану, ибо они мне, вероятно, понадобятся сегодня вечером или завтра. Поэтому я подвергну их третьей каре, которая будет применяться к провинившимся, – штрафу. Вы получили тысячу ливров, госиода, из них вы вернете сто. Эти деньги я употреблю как вознаграждение за безупречную службу.

– Сто ливров! – пробормотал Пенкорнэ. – Но, черт побери, у меня их больше нет: они пошли на экипировку.

– Вы продадите свою цепь, – сказал Луаньяк.

– Я готов сдать ее в королевскую казну, – ответил Пенкорнэ.

– Нет, сударь, король не принимает вещей своих подданных в уплату штрафа. Продайте ее сами и уплатите штраф… Еще несколько слов, господа, – продолжал Луаньяк. – Я заметил, что в вашем отряде начались раздоры; обо всякой ссоре должно быть доложено мне – я один буду судить, насколько она серьезна, и разрешать поединок, если найду необходимым. В наши дни что-то слишком часто убивают людей на дуэли, и я не желаю, чтобы мой отряд терял бойцов. За первый же поединок, который последует без моего разрешения, я подвергну виновных строгому аресту, весьма крупному штрафу, а может быть, и более суровой каре… Господа, можете расходиться. Кстати, сегодня вечером пятнадцать человек будут дежурить у лестницы, ведущей в покои его величества, пятнадцать других во дворе – они смешаются со свитой тех, кто прибудет в Лувр, – и, наконец, последние пятнадцать останутся в казарме.

– Милостивый государь, – сказал, подходя к Луаньяку, Сент-Малин, – разрешите мне не то чтобы дать вам совет – упаси меня бог! – но попросить разрешения. Всякий порядочный отряд должен иметь своего начальника.

– Ну, а я-то кто, по-вашему? – спросил Луаньяк.

– Вы, сударь, наш генерал.

– Не я, сударь, вы ошибаетесь, а герцог д'Эпернон.

– Значит, вы наш полковник? Но и в таком случае каждые пятнадцать человек должны иметь своего командира.

– Правильно, – ответил Луаньяк, – ведь я не могу являться в трех лицах. Кроме того, я не желаю, чтобы среди вас одни были ниже, другие выше, разве что по своей доблести.

– О, что касается этого различия, вы скорее ощутите разницу между нами.

– Поэтому я намерен назначать каждый день сменных командиров, – сказал Луаньяк. – Вместе с паролем я буду называть также имя дежурного командира. Таким образом все будут по очереди подчиняться и командовать. Ведь я еще не знаю способностей каждого из вас: надо, чтобы они проявились, – тогда я сделаю выбор.

Сент-Малин отвесил поклон и присоединился к товарищам.

– Надеюсь, вы меня поняли, господа? – продолжал Луаньяк. – Я разделил вас на три отряда по пятнадцать человек. Свои номера вы знаете: первый отряд дежурит на лестнице, второй во дворе, третий остается в казарме. Бойцы последнего отряда находятся в боевой готовности и выступают по первому же сигналу. Теперь, господа, вы свободны… Господин де Монкрабо, господин де Пенкорнэ, завтра вы уплатите штраф. Казначеем являюсь я. Ступайте.

Все вышли. Остался один Эрнотон де Карменж.

– Вам что-нибудь надобно, сударь? – спросил Луаньяк.

– Да, сударь, – с поклоном ответил Эрнотон. – Состоять на королевской службе весьма почетно, но мне очень хотелось бы знать, как далеко может зайти повиновение приказу.

– Сударь, – ответил Луаньяк, – вопрос ваш весьма щекотливый, и дать на него определенный ответ я не могу.

– Осмелюсь спросить, сударь, почему?

Все эти вопросы задавались Луаньяку с такой утонченной вежливостью, что, вопреки своему обыкновению, он тщетно искал повода для отповеди.

– Потому что я сам зачастую не знаю утром, что мне придется делать вечером.

– Я новый человек при дворе, сударь, – сказал Эрнотон, – у меня нет ни друзей, ни врагов, страсти не ослепляют меня, и потому хоть я и стою не больше других, но могу быть вам полезен.

– Но, полагаю, короля-то вы любите?

– Я обязан его любить, господин де Луаньяк, как слуга, как верноподданный и как дворянин.

– Это основное, и если вы человек сообразительный, то сами распознаете, кто стоит на противоположной точке зрения.

– Отлично, сударь, – ответил с поклоном Эрнотон, – все ясно. Но остается еще одно обстоятельство, сильно меня смущающее.

– Какое, сударь?

– Пассивное повиновение.

– Это первейшее условие.

– Прекрасно понимаю, сударь. Но пассивное повиновение бывает делом нелегким для людей, щекотливых в делах чести.

– Это уж меня не касается, господин де Карменж, – сказал Луаньяк.

– Однако, сударь, если вам какое-нибудь распоряжение не по вкусу?

– Я вижу подпись господина д'Эпернона, и это воз вращает мне душевное спокойствие.

– А господин д'Эпернон?

– Господин д'Эпернон видит подпись его величества и тоже, подобно мне, успокаивается.

– Вы правы, сударь, – сказал Эрнотон, – я ваш покорный слуга.

Эрнотон направился к выходу, но Луаньяк окликнул его.

– Вы навели меня на одну мысль, – молвил он, – и вам я скажу то, чего не сказал бы вашим товарищам, ибо никто из них не говорил со мною так мужественно и достойно, как вы.

Эрнотон поклонился.

– Сударь, – сказал Луаньяк, подходя к молодому человеку, – сегодня вечером сюда, вероятно, явится одно высокое лицо: не упускайте его из виду и следуйте за ним повсюду, куда бы он ни направился по выходе из Лувра.

– Милостивый государь, позвольте сказать вам, что, по-моему, это называется шпионством.

– Шпионством? Вы так полагаете? – холодно произнес Луаньяк. – Возможно, однако же…

И он протянул какую-то бумагу Карменжу. Тот, развернув ее, прочел:

«Если сегодня вечером господин де Майен осмелится появиться в Лувре, прикажите кому-нибудь проследить за ним».

– Чья подпись? – спросил Луаньяк.

– Подписано: «Д'Эпернон», – прочел Карменж.

– Итак, сударь?

– Вы правы, – ответил Эрнотон, низко кланяясь, – я прослежу за господином де Майеном.

И он удалился.

XXXII. Парижские буржуа

Господин де Майен, вызвавший столько толков в Лувре, о чем он даже не подозревал, вышел из дворца Гизов черным ходом и верхом, в сапогах, не переодевшись с дороги, отправился со свитой из трех дворян в Лувр.

Предупрежденный о его прибытии, господин д'Эпернон велел доложить о нем королю.

В свою очередь господин де Луаньяк вторично отдал тот же приказ Сорока пяти: итак, пятнадцать человек находилось в передней, пятнадцать – во дворе и четырнадцать в казарме.

Мы говорим – четырнадцать, так как Эрнотона, получившего особое поручение, не было среди товарищей.

Но, ввиду того что свита господина Майена не вызывала опасений, второй группе разрешено было возвратиться в казарму.

Господина де Майена ввели к королю; он явился с почтительнейшим визитом и был принят королем с преувеличенной любезностью.

– Итак, кузен, – спросил король, – вы решили посетить Париж?

– Да, государь, – ответил Майен, – от имени братьев и моего собственного, я счел долгом напомнить вашему величеству, что у вас нет слуг более преданных, чем мы.

– Ей-богу же, – сказал Генрих, – никто в этом не сомневается, и, если бы не удовольствие, которое доставляет мне ваш приезд, вы могли бы не затруднять себя этим небольшим путешествием. Верно, имеется какая-нибудь иная причина!

– Государь, я опасался, как бы странные слухи, которые с некоторых пор распускают наши враги, не повлияли на вашу благосклонность к дому Гизов.

– Какие слухи? – спросил король с добродушием, столь опасным даже для близких ему людей.

– Неужели ваше величество не слышали о нас ничего неблагоприятного? – спросил озадаченный Майен.

– Милый кузен, – ответил король, – да будет вам известно, я не потерпел бы, чтобы здесь плохо отзывались о Гизах. А так как окружающие, видимо, знают это лучше, чем вы, никто не говорит о вас ничего дурного.

– В таком случае, государь, – сказал Майен, – я не жалею, что приехал, – ведь я имел счастье видеть своего короля и убедиться в его расположении. Охотно признаю, однако, что излишне поторопился.

– Париж – славный город, герцог, где всегда полезно побывать, – заметил король.

– Конечно, государь, но и у нас в Суассоне есть дела.

– А какие, герцог?

– Дела вашего величества.

– Что правда, то правда, Майен. Продолжайте же заниматься ими. Я умею ценить услуги.

Герцог, улыбаясь, откланялся.

Король возвратился в опочивальню, потирая руки.

Луаньяк сделал знак Эрнотону, тот что-то сказал своему слуге, который побежал в конюшню. Эрнотон, не теряя времени, последовал пешком за четырьмя всадниками.

Можно было не опасаться, что он упустит из виду господина де Майена: благодаря болтливости Пертинакса де Монкрабо и Пардикки де Пенкорнэ парижане уже знали о прибытии принца из дома Гизов. Услышав эту новость, добрые лигисты выходили на улицу: ведь Майена нетрудно было узнать по его широким плечам, полной фигуре и бороде «ковшом».

Тщетно старался Майен избавиться от наиболее ревностных сторонников, говоря им:

– Умерьте свой пыл, друзья. Клянусь богом, вы навлечете на нас подозрение.

В самом деле, когда герцог прибыл во дворец Сен-Дени, где остановился, у него оказалось не менее двухсот – трехсот провожатых.

Таким образом, Эрнотону легко было следовать за герцогом, не будучи никем замеченным.

Когда у входа во дворец Майен обернулся и ответил на приветствие толпы, Эрнотону показалось, что один дворянин из свиты герцога и есть тот самый всадник, который сопровождал пажа или при котором состоял паж, пробравшийся с его, Эрнотона, помощью в Париж.

После того как Майен скрылся в воротах, на улице показались конные носилки. К ним подошел Мейнвиль. Занавески раздвинулись, и при лунном свете Эрнотону почудилось, что он узнаёт и своего пажа и даму, которую видел у Сент-Антуанских ворот.

Мейнвиль и дама обменялись несколькими словами, экипаж въехал в ворота дворца; Мейнвиль вошел вслед за ним, и ворота тотчас же закрылись.

Спустя минуту Мейнвиль показался на балконе, поблагодарил парижан от имени герцога и предложил им разойтись по домам, дабы злонамеренные люди не истолковали их скопление по-своему.

После этого удалились все, за исключением десяти человек, допущенных во дворец вслед за герцогом.

Эрнотон ушел, как и все прочие, или, вернее, сделал вид, что последовал их примеру.

Десять указанных избранников были представителями лиги, посланными, чтобы поблагодарить господина де Майена за приезд и одновременно упросить его вызвать в Париж брата.

Дело в том, что достойные буржуа, с которыми мы свели беглое знакомство в вечер, когда Пулен скупал кирасы, отнюдь не были лишены воображения: они лелеяли много замыслов, требовавших одобрения и поддержки вождя.

Бюсси-Леклер сообщил, что им обучены военному делу три монастыря и составлены воинские отряды из пятисот буржуа, то есть у него имеется наготове около тысячи человек.

Лашапель-Марто занялся судьями, писцами и стражниками из дворца Правосудия. Он мог предложить и хороших советчиков, и людей действия: для совета у него было двести чиновников в мантиях, для действия – двести полицейских стражей. В распоряжении Бригара имелись купцы с Ломбардской улицы и рыночные торговцы.

Крюсе, подобно Лашапелю-Марто, располагал судейскими чиновниками и Парижским университетом.

Дельбар предлагал пятьсот моряков и портовых рабочих – все народ весьма решительный.

У Лушара было пятьсот барышников и торговцев лошадьми – все они ярые католики.

Владелец мастерской оловянной посуды, по имени Полар, и колбасник Жильбер представляли полторы тысячи мясников и колбасников города и предместий.

Метр Никола Пулен, приятель Шико, готов был предложить всех и вся.

Выслушав эти новости, герцог Майенский сказал:

– Меня радует, что силы лиги столь внушительны, но я не вижу цели, которую она перед собою ставит.

– Я полагаю, – сказал Бюсси-Леклер с откровенностью, которая в человеке столь низкого происхождения могла показаться дерзостной, – я полагаю, что, поскольку мысль о союзе исходила от наших вождей, это им, а не нам указывать цель.

– Господа, – ответил Майен, – вы глубоко правы: цель должна быть указана теми, кто имеет честь быть вашими вождями. Пользуюсь случаем, чтобы напомнить вам: Лишь полководец вправе решать, когда следует дать бой. Пусть даже войска построены, хорошо вооружены и проникнуты воинским духом – сигнал к нападению дается только им.

– Но, монсеньер, – вмешался Крюсе, – лига не хочет больше ждать, мы уже имели честь заявить вам об этом.

– Не хочет ждать чего, господин Крюсе? – спросил Майен.

– Достижения цели.

– Какой цели?

– Нашей. У нас тоже есть план.

– В таком случае я не стану возражать, – сказал Майен.

– Но можем ли мы рассчитывать на вашу поддержку, монсеньер?

– Без сомнения, если план этот подойдет моему брату и мне.

Лигисты переглянулись, двое или трое из них дали Лашапелю-Марто знак говорить. Он выступил вперед, словно испрашивал у герцога разрешения взять слово.

– Говорите, – сказал герцог.

– Так вот, монсеньер, – сказал Марто. – Придумали его мы – Леклер, Крюсе и я. Он тщательно обдуман и, вероятно, обеспечит нам успех.

– Ближе к делу, господин Марто, ближе к делу!

– В Париже имеется ряд пунктов, связывающих воедино вооруженные силы города: это Большой и Малый Шатле, дворец Тампля, Ратуша, Арсенал и Лувр.

– Правильно, – согласился герцог.

– Во всех пунктах имеются гарнизоны, с которыми нетрудно будет управиться, так как они не ожидают нападения.

– Допускаю, – сказал герцог.

– Кроме того, город обороняет начальник ночной стражи со своими стрелками. И вот что мы решили: захватить начальника на дому – он живет в Кутюр-Сент-Катрин. Это можно сделать без шума, так как место уединенное и малолюдное.

Майен с сомнением покачал головой.

– Нельзя без шума взломать прочную дверь и сделать выстрелов двадцать из аркебузов, – заметил он.

– Мы предвидели это возражение, монсеньер, – сказал Марто. – Один из стрелков ночной стражи – наш человек. Ночью мы постучим в дверь – нас будет человека два-три, – стрелок откроет нам и пойдет доложить начальнику, что ему приказано явиться в Лувр. В этом нет ничего необычного: раз в месяц король вызывает к себе этого офицера. Когда дверь будет открыта, мы впустим десять человек моряков, живущих в квартале Сен-Поль, они покончат с начальником стражи.

– То есть прирежут его?

– Да, монсеньер. Таким образом оборона противника будет расстроена в самом начале. Правда, имеются и другие должностные лица – господин председатель суда, господин прокурор Лагель и прочие. Что ж, мы схватим их в тот же час: Варфоломеевская ночь научила нас этому, и с ними поступят так же, как и с начальником ночной стражи.

– Ого! – произнес герцог, находивший, что дело это нешуточное.

– Тем самым мы получим возможность сразу покончить со всеми ересиархами – и религиозными и политическими.

– Все это чудесно, господа, – сказал Майен, – но вы мне не объяснили, как вы возьмете с одного удара Лувр – это же настоящая крепость, которую непрестанно охраняют гвардейцы и вооруженные дворяне. Король хоть иробок, но его вам не црирезать, как начальника ночной охраны. Он станет защищаться, а ведь он – подумайте хорошенько – король, его присутствие произведет сильнейшее впечатление на горожан, и вас разобьют.

– Для нападения на Лувр мы отобрали четыре тысячи человек, монсеньер. Эти люди не так уж любят Генриха Валуа, и вид короля не произведет на них впечатления, о котором вы говорите.

– Вы полагаете, что четырех тысяч достаточно?

– Разумеется; нас будет десять против одного, – сказал Бюсси-Леклер.

– А швейцарцы? Их тоже четыре тысячи, господа.

– Да, но они в Ланьи, а Ланьи – в восьми лье от Парижа. Даже если король сможет их предупредить, гонцам потребуется два часа, чтобы туда добраться, да швейцарцам – восемь часов, чтобы пешим строем прийти в Париж, итого – десять часов. Они явятся как раз к тому времени, когда их задержат у застав: за десять часов мы станем хозяевами города.

– Что ж, допускаю: начальник ночной стражи убит, должностные лица погибли, городская власть пала – словом, все преграды уничтожены; вы, наверно, уже решили, что тогда предпримете?

– Мы установим правительство честных людей, какими сами являемся, – сказал Бригар, – а дальше нам нужно только одно: преуспеть в своих торговых делах и обеспечить хлебом насущным жен и детей. Кое у кого может явиться честолюбивое желание стать квартальным надзирателем или командиром роты в городском ополчении. Что ж, господин герцог, мы займем эти должности, но тем дело и ограничится. Как видите, мы нетребовательны.

– Господин Бригар, ваши слова – чистое золото. Да, вы честные люди и, уверен, не потерпите в своих делах недостойных.

– О нет, нет! – раздались голоса. – Только доброе вино, без всякого осадка!

– Прекрасно сказано! – молвил герцог. – Но знаете ли вы, заместитель парижского прево, сколько в Иль-де-Франсе бездельников и проходимцев?

Никола Пулен как бы нехотя приблизился к герцогу.

– К сожалению, их очень много, монсеньер.

– Но сколько именно?

Пулен принялся считать по пальцам.

– Воров тысячи три-четыре; бездельников и нищих две – две с половиной; случайных преступников полторы – две; убийц четыреста – пятьсот человек.

– Итак, по меньшей мере шесть – шесть с половиной тысяч мерзавцев и висельников. Какую религию они исповедуют?

– Как вы сказали, монсеньер? – переспросил Пулен.

– Я спрашиваю: они католики или гугеноты?

Пулен рассмеялся.

– Они исповедуют одну религию, монсеньер, – сказал он, – их бог – золото.

– А что вы скажете об их политических убеждениях? Кто они – сторонники дома Валуа, лигисты, политики или друзья короля Иаваррского?

– Они разбойники и грабители.

– Не думайте, монсеньер, – сказал Крюсе, – что мы возьмем в союзники подобных людей.

– Конечно, не думаю. Вот это меня и смущает.

– Но почему, монсеньер? – с удивлением спросили члены делегации.

– Поймите же, господа: когда эти люди увидят, что в Париже нет больше начальства, блюстителей порядка, королевской власти – словом, ничего такого, что их обуздывало, они примутся обчищать ваши лавки и ваши дома.

– Черт побери! – сказали, переглядываясь, депутаты.

– Я полагаю, что над этим вопросом стоит поразмыслить, не так ли, господа? – спросил герцог. – Что до меня, то я постараюсь устранить беду, ибо девиз моего брата и мой – «ваши интересы превыше наших интересов».

Послышался одобрительный шепот.

– Теперь, господа, позвольте человеку, проделавшему двадцать четыре лье верхом, поспать несколько часов. В том, чтобы выждать время, опасности нет. Может быть, вы другого мнения?

– Вы правы, господин герцог, – сказал Бригар.

– Отлично.

– Разрешите же нам, монсеньер, откланяться, – продолжал Бригар, – а когда вам угодно будет назначить новую встречу…

– Постараюсь сделать это как можно скорее, господа, будьте покойны, – сказал Майен. – Может быть, завтра, самое позднее – послезавтра.

И, распрощавшись наконец с лигистами, он оставил их изумленными его предусмотрительностью.

Но не успел он скрыться, как потайная дверь в стене отворилась и в зал вошла какая-то женщина.

– Герцогиня! – вскричали депутаты.

– Да, господа, – воскликнула она, – я пришла, чтобы вывести вас из затруднения!

Депутаты, знавшие решительность герцогини, но в то же время несколько опасавшиеся ее пыла, окружили вновь прибывшую.

– Господа, – продолжала она с улыбкой, – Юдифь [37]37
  Юдифь– героиня библейского мифа; когда на ее родину напали враги, она хитростью пробралась в их лагерь и убила полководца Олоферна, что заставило вражеское войско отступить.


[Закрыть]совершила то, чего не сделали остальные иудеи. Не теряйте надежды – у меня есть свой план.

И, протянув лигистам свои белые ручки, она удалилась в ту же дверь, за которой скрылся Майен.

– Ей-богу, – вскричал Бюсси-Леклер, выходя вслед за герцогиней, – кажется, в их семье она одна настоящий мужчина!

– Уф! – прошептал Никола Пулен, отирая пот, проступивший у него на лбу, когда он увидел госпожу де Монпансье. – Хотел бы я быть в стороне от всего этого…