Текст книги "Бастард де Молеон"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

XIX. Аисса

Как и Аженор, дон Педро тоже пылал нетерпением обладать сокровищем, которое после короны было ему дороже всего на свете.

Каждый раз, когда, завершив свои дела, король мог ночью, по дороге, охраняемой рядами преданных ему солдат, примчаться в замок и хоть четверть часа видеть прекрасную Аиссу, бледную и печальную, он был счастлив.

Но Мотриль редко баловал короля подобным счастьем. Замысел сарацина удался, и добыча уже трепыхалась в его крепко натянутой сети; теперь следовало удержать ее, ибо оказавшийся в ловушке король был подобен льву в западне: когда лев пойман, никогда нельзя быть уверенным, что он не вырвется.

Дон Педро настойчиво требовал от Мотриля отдать ему Аиссу; он обещал взять ее в жены и посадить на трон.

– Нет, – отвечал Мотриль, – не следует королю во время битвы справлять свадьбу, он не должен предаваться любви, когда храбрые воины гибнут за него. Нет. Дождитесь победы, и тогда все вам будет дозволено.

Так он сдерживал трепещущего от нетерпения короля, и мысль его была ясна; дон Педро разгадал бы ее, если бы не был ослеплен страстью.

Мотриль хотел сделать Аиссу королевой Кастилии, ибо знал, что этот брак христианина с магометанкой возмутит весь христианский мир и все отвернутся от дона Педро, а сарацины, множество раз побежденные, вновь завоюют Испанию и воцарятся в ней навсегда.

В этом случае Мотриль стал бы королем Испании. Ведь это Мотриль, известный всем маврам, уже десять лет вел их шаг за шагом на эту землю обетованную, делая успехи, которые видели все, кроме опьяненного страстью полубезумного короля.

Но поскольку, отдавая Аиссу, готовясь обрушить на голову дона Педро множество несчастий, все-таки надо было действовать неторопливо, наверняка, Мотриль ждал решающей победы, что уничтожила бы самых яростных врагов, с которыми мавры могли столкнуться в Испании. Маврам нужно было под знаменем дона Педро выиграть крупное сражение, чтобы убить Энрике де Трастамаре, Бертрана Дюгеклена и всех бретонцев, чтобы наконец дать понять христианскому миру, что Испания – земля податливая, когда в ней роют могилы для завоевателей.

Следовало также убрать самого главного противника планов мавра – Аженора де Молеона, чтобы его юную возлюбленную (сперва ее убаюкивали обещаниями, уверяя в скорой встрече с любимым, а потом сразили бы вестью о не вызывающей сомнений гибели Аженора на поле брани) горе вынудило служить Мотрилю, который перестал бы вызывать у нее недоверие.

Мавр стал относиться к Аиссе еще нежнее и заботливее; он уже обвинял Хафиза, будто тот вступил в сговор с доньей Марией, чтобы обмануть или погубить Аженора. Хафиз был мертв и не мог оправдаться.

Он доставлял Аиссе истинные или ложные известия от Аженора.

– Он думает о вас, – говорил Мотриль, – он любит вас, он состоит сейчас при господине коннетабле и не упускает ни одной возможности сноситься с гонцами, которых & досылаю, чтобы получать от него известия.

Аисса, успокоенная этими словами, терпеливо ждала. Она даже находила некую прелесть в этой разлуке, которая служила порукой в том, что Молеон думает о встрече с ней.

Дни ее проходили в самом отдаленном покое замка. Там, в окружении служанок, она в праздной мечтательности смотрела на равнину из окна, расположенного высоко на отвесной скале, прямо над глубокой пропастью. Когда ее посещал дон Педро, она встречала его с той холодной и чопорной снисходительностью, которая у женщин, не способных к двуличию, служит как бы высшим проявлением лицемерия. Эта холодность тем более непонятна потому, что самонадеянные люди иногда принимают ее за робкое выражение зарождающейся любви.

Король никогда не встречал сопротивления со стороны женщин. Мария Падилья, самая гордая из них, любила его, презрев всех других мужчин. И разве он мог не поверить в любовь Аиссы, особенно после смерти Марии и советов Мотриля, убедивших короля в том, что в чистом сердце девушки еще не возникала мысль полюбить кого-то.

Мотриль неотступно следил за королем, когда тот приезжал в замок. Каждое слово короля имело для Мотриля значение, и мавр не допустил бы, чтобы Аисса ответила дону Педро хоть одним словом. Болезнь Аиссы повелительно требует молчания, утверждал мавр. К тому же он постоянно боялся, что дон Педро сговорится с людьми в замке, и они выдадут Аиссу королю, как раньше выдавали ему многих других женщин.

Поэтому Мотриль, полновластный хозяин в замке Монтель, принимал собственные меры предосторожности. Лучшая из них состояла в том, чтобы убедить Аиссу, будто он одобряет ее любовь к Аженору. И девушка этому поверила.

И следствием всего этого было то, что в день, когда Мотриль покидал замок Монтель, чтобы отправиться командовать подоспевшими к началу битвы африканскими войсками, ему оставалось лишь сделать два распоряжения: одно своему помощнику, а другое лично Аиссе.

Этим помощником был тот самый мавр, который перед началом битвы при Наваррете не сумел защитить носилки Аиссы, но теперь горел желанием исправить свою ошибку.

Он был не столько слугой, сколько солдатом. Неспособный унизиться до рабской услужливости Хафиза, он понимал лишь одно: он обязан повиноваться своему господину и исполнять предписания веры.

У Аиссы на уме тоже было лишь одно – сочетаться вечными узами с Аженором.

– Я ухожу на битву, – сказал ей Мотриль. – Я заключил с господином де Молеоном договор о том, что в бою мы будем щадить друг друга. Если он будет победителем, то приедет за вами в этот замок, ворота которого я сам открою перед ним, и вы убежите отсюда с ним… и со мной, если вы еще любите своего отца. Если рыцарь будет побежден, то придет ко мне, а я приведу его к вам, и мне он будет обязан и своей жизнью, и вашей любовью… Будете ли вы, Аисса, любить меня за верность вам?

Вы понимаете, что если король дон Педро узнает хоть одно слово, заподозрит хоть одну мысль из этого плана, то через час моя срубленная голова скатится к его ногам, а человек, которого вы любите, потеряет вас навеки.

Аисса рассыпалась в изъявлениях благодарности, приветствуя этот день кровавой скорби как зарю своей свободы и счастья.

Поговорив с девушкой, Мотриль отдал распоряжения своему помощнику.

– Хассан, скоро Пророк соблаговолит решить, будет ли жить дон Педро и какова будет его участь. Мы идем на битву. Разобьют нас или мы одержим победу, но, если я вечером в день сражения не вернусь в замок, это будет означать, что я ранен, погиб или в плену. Тогда ты откроешь дверь в покои доньи Аиссы – на, возьми ключ – и прикончишь ее кинжалом вместе с двумя служанками, сбросишь их тела со скалы в пропасть, ибо нельзя, чтобы правоверных мусульман осквернял христианин, как бы его ни называли – дон Педро или Энрике де Трастамаре! Сторожи не так, как при Наваррете, тогда твою бдительность обманули, но я простил тебя и оставил тебе жизнь. На сей раз тебя накажет Пророк. Поэтому поклянись, что исполнишь мои повеления.

– Клянусь! – хладнокровно ответил Хассан. – Клянусь, что, заколов трех женщин, я убью себя, чтобы дух мой не спускал глаз с их душ!

– Благодарю тебя, – сказал Мотриль, надевая ему на шею свое золотое ожерелье. – Ты верный слуга, и, если мы победим, ты станешь управителем этого замка. Пусть донья Аисса до последнего мгновения не знает, какая участь ей уготована; она слабая женщина и должна умереть сразу, без страданий! Но я не верю, что победа может ускользнуть от нас, – поспешил прибавить он. – Вот почему мой приказ – простая мера предосторожности, исполнять которую нам не придется.

Отдав эти распоряжения, Мотриль взял свое оружие и лучшего коня, отобрал десяток преданных ему людей и, оставив Хассана распоряжаться в замке Монтель, отправился ночью к дону Педро, который с нетерпением ожидал его.

Мотриль рассчитывал на победу, и он не ошибался. Шансы победить сводились к следующему: войска дона Педро превосходили силы противника вчетверо; беспрестанно прибывали свежие подкрепления; с тайной и непоколебимой волей к победе все золото Африки было переброшено в Испанию. Надежд на победу, хотя они часто рушатся, никто не оставляет никогда. В то же время рыцари Европы сражались в Испании из корысти или религиозного долга, но без воодушевления, и при неудаче война сразу становилась им противна.

И если когда-нибудь происходило событие, столь хорошо продуманное, то им была битва, которую история поэтично и возвышенно нарекла сражением при Монтеле.

XX. Сражение при Монтеле

Дон Педро, горя желанием ринуться в бой, сосредоточил все свои войска между Монтелем и Толедо. Они растянулись по равнине на два льё, до самых гор; кавалерия и пехота были выстроены в безупречном порядке.

Дону Энрике больше колебаться уже нельзя было. Принимать битву по принуждению было постыдно для претендента, который избрал себе в Кастилии девиз: «Быть здесь королем или погибнуть!»

Поэтому он пришел к коннетаблю и сказал:

– И на сей раз, сир Бертран, я вверяю в ваши руки судьбу моего королевства. Ведь вам предстоит командовать армией. Вы можете быть более удачливы, чем при Наваррете, но отважнее и искуснее быть невозможно. Но, как христианин, вы знаете, что то, чему Бог не дал осуществиться в первый раз, он может пожелать дать осуществиться во второй.

– Значит, сир, всем командую я? – живо вскричал коннетабль.

– Да, по-королевски. Я ваш первый или ваш последний помощник, сир коннетабль, – ответил король.

– И вы скажете мне то же, что король Карл Пятый, мой мудрый и славный господин, сказал мне в Париже, вручая меч коннетабля?

– И что же он вам сказал, отважный Бертран?

– Он сказал мне, сир, что в его армиях плохо соблюдается дисциплина и они терпят поражения из-за отсутствия подчинения и строгости. Есть вельможи, которые стыдятся исполнять приказы простого рыцаря, хотя никогда победа в сражении не доставалась без общего согласия и воли одного человека. А посему, сказал он, вы, Бертран, будете командовать, и любая непокорная голова, будь то даже голова моего брата, склонится перед вами или падет, если склониться не пожелает.

В этих словах, сказанных в присутствии всего военного совета, коннетабль тактично изложил причину неудачи при Наваррете, когда необдуманные действия дона Теньо и дона Санче, братьев короля, погубили большую часть армии.

Присутствовавшие на совете принцы услышали эти слова Дюгеклена и устыдились.

– Сир коннетабль, – ответствовал король, – я сказал, что командуете вы, значит, здесь господин вы. Всякого, будь он моим союзником, моим родственником, моим братом, кто будет действовать здесь против вашего желания или вашего приказа, я сам зарублю вот этим топором. Воистину тот, кто любит меня, должен желать моей победы, а победить я могу благодаря подчинению всех мудрейшему полководцу христианского мира.

– Да свершится ваша воля! – сказал Дюгеклен. – Я принимаю командование, завтра мы даем сражение.

Всю ночь коннетабль выслушивал донесения своих лазутчиков и гонцов.

Одни сообщали, что в Кадисе высаживаются новые сарацинские отряды. Другие жаловались на бедствия деревни, которую целый месяц восемьдесят тысяч солдат опустошали словно тучи саранчи.

– Пора с этим покончить, – объявил коннетабль королю, – ибо эта солдатня сожрет ваше королевство, и после победы вам не достанется ни крошки.

Аженор радовался, хотя сердце у него сжималось от страха, как бывает накануне страстно ожидаемого события, которое должно разрешить какую-то важную проблему, и обманывал свои душевные скорби и свою тревогу, развив невиданную деятельность.

Не слезая с коня, он развозил приказы, разведывал местность, собирал и формировал отряды, определял каждому из них позицию на завтрашний день.

Дюгеклен разделил свою армию на пять частей. Четыре с половиной тысячи конников, которыми командовали Оливье Дюгеклен и Виллан Заика, образовывали авангард. Шесть тысяч лучших французских и испанских рыцарей, которых вел дон Энрике де Трастамаре, составляли главную ударную силу. Арагонцы и другие союзники стояли в арьергарде. Резерв в четыреста всадников под командованием Оливье де Мони должен был обеспечивать отход.

Коннетабль оставил при себе три тысячи бретонцев, командирами которых были младший де Мони, Карлонне, Лауэссе и Аженор. Этот отряд, который состоял из непобедимых рыцарей на прекрасных конях, должен был, словно мощная длань, наносить удары всюду, где главнокомандующий сочтет нужным для победного исхода битвы.

Бертран поднял своих солдат до восхода солнца, и каждый не спеша занял свое место, так что уже перед рассветом армия без лишней усталости и ненужного шума расположилась на позициях.

Дюгеклен не счел нужным произносить долгие торжественные речи.

– Думайте лишь о том, что каждому из вас придется сразить четырех врагов, хотя каждый из вас стоит десятерых, – сказал он. – Этот сброд мавров, евреев и португальцев не устоит против воинов Франции и Испании. Разите беспощадно, убивайте каждого, кто не христианин. Я никогда не проливал кровь без надобности, но сегодня необходимость повелевает нам пролить ее.

Ничто не связывает мавров с испанцами. Они ненавидят друг друга. Их объединяет только выгода; но едва мавры убедятся, что их приносят в жертву ради испанцев, как только они увидят, что в схватке вы щадите христианина, но убиваете магометанина, подозрительность проникнет в ряды мавров, а когда минует первый порыв отчаяния, они быстро бросятся спасать свои шкуры. Поэтому бейте их, и бейте без пощады!

Это обращение оказало привычное действие: необыкновенный восторг охватил ряды воинов.

Тем временем и дон Педро принялся за дело; можно было наблюдать, что он с трудом управляет огромными недисциплинированными войсками африканцев, оружие и роскошные одеяния которых сверкали под лучами восходящего солнца.

Когда Дюгеклен с высоты холма, который он избрал наблюдательным пунктом, увидел это бесчисленное множество солдат, у него возникло опасение, как бы малое число его воинов не придало противникам слишком большой уверенности. Поэтому он увеличил вдвое задние ряды, подкрепив стоящих в первом ряду таким образом, чтобы силы их казались равны.

Кроме того, он приказал поднять за холмами множество стягов, чтобы сарацины подумали, что под этими знаменами стоят воины.

Дон Педро видел все это; опасность пробуждала в нем боевой дух.

К своим верным испанцам он обратился с пылкой речью, а к сарацинам – с заманчивыми обещаниями. Но сколь бы ни были заманчивы эти обязательства, они не стоили тех надежд, которые его союзники-мавры возлагали на трофеи, что намеревались добыть сами.

Со стороны дона Педро зазвенели фанфары, им тут же ответили фанфары Дюгеклена, и от громкого гула, подобного грохоту двух столкнувшихся миров, содрогнулась земля и даже затрепетали деревья на холмах.

Результат советов Дюгеклена стал очевиден после первых же схваток. Бретонцы, которые отказывались брать в плен магометан, убивая всех подряд, но щадили христиан, посеяли глубокое недоверие в душах неверных, и оно, словно дрожь, пробежало по рядам сарацин, охлаждая их боевой пыл.

Они сочли, что христиане двух враждующих сторон сговорились и что, победит Энрике или будет побежден, единственными жертвами окажутся сарацины.

Именно по этим сарацинам ударили брат Дюгеклена и Виллан Заика; бесстрашные бретонцы устроили кровавое побоище, и, когда были перебиты все командиры мавров, включая самого султана Беннемарина, мавры испугались и обратились в бегство; первый отряд сарацин был разбит наголову.

Колебался и второй сарацинский отряд, хотя еще довольно смело продвигался вперед; Дюгеклен бросил в бой три тысячи своих бретонцев и так яростно атаковал мавров, что половина из них повернула назад.

Это было второе побоище; перебиты были все: командиры, знать, солдаты, не спасся ни один.

Взбудораженный Дюгеклен, утирая пот с лица, вернулся на наблюдательный пункт и увидел короля Энрике, который, тоже прекратив преследование противника, возвращался, исполняя приказ занять свое место в рядах воинов.

– Слава Богу, господа, что все складывается хорошо и почти без нашего участия, – сказал Бертран. – Мы потеряли лишь около тысячи солдат, а землю усеивают двадцать пять тысяч сарацин, видите, какая прекрасная жатва. Все идет хорошо.

– Лишь бы так шло и дальше! – прошептал Энрике.

– Во всяком случае мы приложим к этому все усилия, – ответил коннетабль. – Вон, смотрите, Молеон пошел в атаку на третий отряд сарацин, которым командует Мотриль. Мавр это заметил и приказал окружить Молеона, бросил вперед кавалерию. Молеон может погибнуть. Играйте отбой, трубачи.

Десять трубачей сыграли сигнал к отступлению; Аженор прислушался и, словно выполнив упражнение в манеже, послушно вернулся назад на позицию, осыпаемый стрелами, которые градом стучали по его крепким латам.

– Теперь мой авангард атакует испанцев, – сказал коннетабль. – Это добрые войска, господа, и легко мы не отделаемся. Надо сейчас разбиться на три части и атаковать их с трех сторон. Король займет левый фланг, – продолжал он, – Оливье правый, я встану в центре.

Было ясно, что Дюгеклен не пускал в бой ни свой резерв, ни свою легкую кавалерию.

Испанцы приняли удар, решив либо погибнуть, либо победить.

Атакуя войска дона Педро, Энрике встретил ожесточенное и умело организованное сопротивление.

Оба короля издали внимательно наблюдали друг за другом, но не могли сойтись в поединке. Вокруг них возвышались горы трупов и звенело оружие, и земля впитывала потоки крови.

Неожиданно отряд дона Энрике дрогнул: дон Педро, сражаясь, как лев, одерживал верх. Был убит один из его оруженосцев, и он дважды менял коня, но не получил ни одной царапины и так умело, расчетливо размахивал боевым топором, что каждым ударом разил соперников.

Энрике окружили мавры Мотриля; если дон Педро в бою был львом, то Мотриль – тигром. Много французских рыцарей было скошено ятаганами и кривыми саблями мавров; ряды французов поредели, и отдельные стрелы уже долетали до короля; какой-то смельчак-мавр даже смог коснуться его своим копьем.

– Пора! – вскричал коннетабль. – Вперед, друзья мои, победа будет за нашей Богоматерью Гекленской!

Три тысячи бретонцев с невероятным грохотом тронулись с места и, перестроившись клином, вонзились, словно стальное острие, в корпус дона Педро, насчитывающий двадцать тысяч солдат.

Аженор, наконец, получил столь желанный приказ пойти в бой и взять в плен Мотриля.

Через четверть часа испанцы были смяты и раздавлены. Мавританская кавалерия не выдержала удара тяжело вооруженных рыцарей, не устояв перед натиском страшного стального клина.

Мотриль хотел бежать, но натолкнулся на арагонцев и людей Виллана Заики, ведомых Молеоном. Мавру, оказавшемуся под угрозой окружения непробиваемой железной стеной, надо было прорваться любой ценой. Аженор уже мог считать, что жизнь и свобода Мотриля в его руках, но мавр со своими тремя сотнями воинов атаковал бретонцев, и, оставив на поле брани двести пятьдесят из них, пробился; на ходу он одним ударом снес голову коню Аженора, который уже настигал его.

Аженор покатился по пыльной земле, Мюзарон вдогонку мавру пустил стрелу, но та пролетела мимо, и Мотриль, словно убегающий волк, скрылся за горами трупов и поскакал в сторону Монтеля.

В эти минуты дон Педро видел, как падают один за другим его воины. Он, как говорится, ощущал на лице дыхание своих самых ожесточенных преследователей. Один их них срубил ему гребень на шлеме и убил его знаменосца; но то, что опозорило государя, спасло ему жизнь.

Дона Педро невозможно было узнать. Вокруг него бушевала бессмысленная бойня. И тут какой-то английский рыцарь в черных доспехах, с плотно закрытым забралом, схватил под уздцы его коня и вырвал его с поля боя. Лишь четыреста всадников, поставленных его осторожным другом за небольшим холмиком, сопровождали короля-беглеца. Это все, что осталось у дона Педро от восьмидесяти тысяч солдат, которые еще в начале утра были живы.

По равнине во все стороны разбегались люди, и Бертран не сумел отличить короля от других воинов; никто даже точно не знал, жив ли дон Педро. Поэтому коннетабль наудачу послал преследовать беглецов свой резерв и полторы тысячи всадников Оливье де Мони; и все же дону Педро удалось уйти благодаря своим превосходным коням. Никто и не подумал гнаться за ним; впрочем, никто его не опознал. Он ничем не выделялся среди прочих беглецов.

Но Аженор, знающий дорогу на Монтель и причину того, почему дон Педро стремится укрыться в замке, зорко следил за всем. Он видел, как в ту же сторону умчался Мотриль, разгадал, кто англичанин, столь кстати пришедший на помощь дону Педро; видел отряд всадников, сопровождавший человека, который намного его опережал на своем резвом великолепном коне. Аженор узнал короля по его разбитому шлему и окровавленным золотым шпорам, по той страстности, с какой король издалека вглядывался в башни замка Монтель. Аженор озирался по сторонам и искал поблизости глазами какой-нибудь отряд, который мог бы помочь ему преследовать короля и отрезать путь к отступлению его четыремстам всадникам.

Он заметил только Виллана Заику с его тысячью ста конниками, которые спешились, чтобы перевести дух, дать отдохнуть лошадям, а затем вновь продолжать погоню.

Бертран Дюгеклен вовсе не намеревался преследовать беглецов и добивать их повсюду.

– Мессир, – крикнул Аженор Заике, – скорее помогите мне, если хотите захватить короля дона Педро, который убегает в замок.

– Вы в этом уверены? – вскричал Виллан Заика.

– Как в себе самом, мессир! – ответил Молеон. – Я знаю командира этих всадников, это Каверлэ. Вероятно, он так тщательно охраняет короля лишь с одной целью: хочет взять его голыми руками и продать за выкуп, ведь Каверлэ – наемник…

– Понятно! – сказал Виллан Заика. – Но нельзя допустить, чтобы такая удача выпала англичанину, когда здесь мы, славные французские копейщики. – И, повернувшись к своим всадникам, крикнул: – Все – по коням! А десять всадников пусть известят сеньора коннетабля, что мы поехали в Монтель брать побежденного короля.

Бретонцы с такой яростью бросились в погоню, что почти нагнали королевскую свиту.

Командир англичан сразу же разбил свой отряд на две группы; одна последовала за тем, кого считали королем; другая решительно преградила бретонцам путь.

– Вперед! Вперед! – кричал Аженор. – Они лишь хотят выиграть время и позволить королю укрыться в замке.

К несчастью для бретонцев, перед ними открывалось ущелье; чтобы нагнать убегавших англичан, необходимо было перестроиться по шесть всадников в ряд.

– Мы упустим их! Они уходят! – кричал Молеон. – Смелей, бретонцы! Смелей!

– Нет, это мы тебя упустим, чертов беарнец! – кричал англичанин – командир эскорта. – Кстати, если хочешь взять нас, иди сюда!

Он говорил с такой уверенностью потому, что Аженор, увлеченный атакой и подгоняемый ревностью, обогнал своих товарищей и появился перед двумя сотнями английских всадников почти в одиночестве. Грозная опасность не останавливала отважного молодого человека: он все глубже вонзал шпоры в бока своего коня, побелевшего от пены.

Каверлэ был не из робкого десятка, и его природная жестокость, кстати, отлично гармонировала с надеждой на верную победу. Окруженный своими солдатами, он ждал Аженора, крепко сидя в седле.

Тогда все увидели необычную картину: одинокий рыцарь, пригнув голову, несся на двести вытянутых копий.

– Эй, трусливый англичанин! – кричал издалека Виллан Заика… – О, трус, трус! Стойте, Молеон, хватит рыцарства! Трусливый, подлый англичанин!

Каверлэ охватил стыд: он все-таки был рыцарем и обязан был обменяться ударами копья один на один, чтобы не опозорить свои золотые шпоры и Англию.

Он выехал вперед и занял боевую позицию.

– Твой меч уже у меня, – крикнул он Молеону, который надвигался на него как ураган. – Здесь тебе не монтельская пещера, и сейчас у меня будет все твое оружие.

– Поэтому сперва возьми-ка копье, – ответил молодой человек и с такой нечеловеческой силой выбросил вперед копье, что вышиб англичанина из седла, сбив его вместе с лошадью на землю.

– Ура! – заорали бретонцы, опьянев от радости и кидаясь вперед.

Видя это, англичане развернули коней и пустились догонять своих, что разбежались по равнине; бросив короля, которого конь уносил к замку Монтель, Каверлэ приподнялся с трудом: у него был перебит позвоночник; конь, пытаясь скинуть всадника, ударил его копытом в грудь и снова припечатал к земле, где расползалась лужа черной крови.

– Ах, черт! – прошептал он. – Это конец, больше я никого не возьму… я умираю…

И замолк…

В это мгновенье надвинулась бретонская кавалерия, и тысяча сто коней, отягощенных всадниками в доспехах, вихрем пронеслись над растоптанным трупом этого знаменитого торговца королями.

Но эта задержка спасла дона Педро. Напрасно Виллан Заика, предпринимая героические усилия, пытался придать третье дыхание людям и коням, бретонцы бешено мчались вперед, рискуя загнать коней, но в тот момент, когда они почти настигли дона Педро, тот успел въехать в первый пояс укреплений замка и оказался в безопасности; ворота за ним захлопнулись.

Он благодарил Бога, что и на сей раз избежал плена.

Мотриль же приехал в замок на четверть часа раньше.

Виллан Заика с досады рвал на себе волосы.

– Терпенье, мессир, – успокаивал его Аженор, – не будем терять времени и окружим замок. То, что нам не удалось сегодня, удастся завтра.

Виллан Заика последовал этому совету; он расставил своих всадников вокруг замка, и сумерки опустились в тот миг, когда последний выход был закрыт для всякого, кто попытался бы вырваться из Монтеля.

Тем временем подошел и Дюгеклен со своими тремя тысячами солдат; он узнал от Аженора важную новость о короле доне Педро.

– Какая досада, – сказал он, – ведь крепость неприступна.

– Сеньор, это мы еще посмотрим, – ответил Молеон. – Бели в замок нельзя войти, то следует признать, что из него нельзя и выйти.