Текст книги "Бастард де Молеон"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)

– А решетка с бараньими отбивными, что так вкусно пахнут?

– И котлеты, и фазан, которого я ощипываю, пойдут на ужин рыцарю, что прибыл перед вами.

– Вот в чем дело! – вскричал мессир Эспэн. – Так он все забрал, этот чертов рыцарь! Метр Барнабэ, доставьте мне удовольствие и передайте ему, что некий голодный рыцарь предлагает скрестить копья, но не ради прекрасных глаз его дамы, а за вкусный аромат ужина, и прибавьте к этому, что летописец мессир Жан Фруассар будет судьей поединка, чтобы описать потом наши бранные подвиги.

– В этом нет нужды, мессир, – произнес чей-то голос за спиной метра Барнабэ. – Я пришел от имени моего господина пригласить вас, мессир Эспэн де Лион, и вас, мессир Жан Фруассар, отужинать с ним.

Мессир Эспэн обернулся, услышав этот голос, и узнал оруженосца неизвестного рыцаря.

– О-о! – изумился он. – Это приглашение я нахожу верхом учтивости… А вы что на это скажете, мессир Жан?

– Скажу, что оно не только весьма учтиво, но и очень уместно.

– И как же зовут вашего господина, друг мой? – спросил Эспэн де Лион. – Мы хотели бы знать, кому обязаны подобной любезностью.

– Он сам вам представится, ежели вы соблаговолите пойти со мной, – ответил оруженосец.

Путешественники переглянулись – отчасти из-за голода, отчасти из-за любопытства их желания совпали – ив один голос сказали:

– Идемте! Показывайте, куда идти.

Оба поднялись по лестнице вслед за оруженосцем, который отворил дверь в комнату; в глубине ее стоял, заложив руки за спину, неизвестный рыцарь, уже снявший доспехи и облаченный в черное бархатное одеяние с широкими, длинными рукавами.

Завидя их, он пошел им навстречу и, отвесив изысканнейший поклон, сказал, протягивая левую руку:

– Добро пожаловать, господа, и примите сердечную благодарность за то, что вы ответили на мое приглашение.

Весь облик рыцаря дышал такой добротой и таким радушием, левая рука была протянута так естественно, что оба пожали ее, несмотря на почти непреложный среди рыцарей обычай приветствовать друг друга правой рукой: поступить иначе считалось почти оскорблением.

Однако оба путешественника, проявляя по отношению к неизвестному рыцарю столь необычную учтивость, не могли совладать с удивлением, которое и отразилось на их лицах; только рыцарь, похоже, не обратил на это внимания.

– Это мы, мессир, должны благодарить вас, – возразил Фруассар. – Мы находились в большом затруднении, когда ваше любезное приглашение выручило нас. Примите же нашу признательность.

– Кроме того, я уступлю вам комнату моего оруженосца, – сказал рыцарь, – раз у меня комнаты две, а у вас – ни одной.

– Право слово, вы слишком благосклонны к нам! – воскликнул Эспэн де Лион. – Ну, а где заночует ваш оруженосец?

– В моей комнате, черт побери!

– Нет, нет, – сказал Фруассар, – это значило бы злоупотребить…

– Пустяки, мы к этому привыкли! – перебил его неизвестный рыцарь. – Более двадцати пяти лет прошло с тех пор, как мы впервые заночевали с ним в одной палатке, и за эти годы случалось это так часто, что мы и считать перестали. Да садитесь же, господа.

И рыцарь указал путешественникам на два стула у стола, на котором уже стояли бокалы и кубок; подавая гостям пример, он сел первым. За ним и путешественники сели за стол.

– Вот мы обо всем и договорились, – заключил неизвестный рыцарь, по-прежнему левой рукой наполняя три бокала пряным вином.

– Право же, договорились! Мы сочли бы, что оскорбили вас, отказавшись от столь сердечного приглашения – сказал Эспэн де Лион. – Надеюсь, вы со мной согласны, мессир Жан?

– Тем более согласен, что мы побеспокоим вас совсем ненадолго, – заметил казначей аббатства Шиме.

– Почему же? – спросил неизвестный рыцарь.

– Утром мы едем в По.

– Верно говорят, всегда знаешь, когда приедешь, не знаешь, когда выедешь, – сказал рыцарь.

– Нас ожидают при дворе графа Гастона Феба.

– И ничто вас не сможет так заинтересовать, чтобы вы задержались на неделю? – спросил рыцарь.

– Ничто, кроме очень поучительной и очень интересной истории, – ответил Эспэн де Лион.

– К тому же я вряд ли смогу не сдержать слова, данного его милости графу де Фуа, – прибавил летописец.

– Мессир Жан Фруассар, недавно в Ларрском проходе вы сказали, что охотно отдали бы аббатство в Шиме тому, кто расскажет вам о приключениях бастарда де Молеона, – продолжал неизвестный рыцарь.

– Как, разве я это сказал? Откуда вам это известно?

– Вы забыли, что я читал «Ave» на могиле Монаха и мог слышать все, что вы говорили.

– Вот что значит бросать слова на ветер, мессир Жан Фруассар, – со смехом заметил Эспэн де Лион. – За них вы поплатитесь вашим аббатством.

– Клянусь мессой, господин рыцарь, – сказал Фруассар, – сдается мне, что я попал в точку: именно вы знаете эту историю.

– Вы не ошибаетесь, – ответил рыцарь. – Никто не знает и не расскажет ее лучше меня.

– Начиная с той минуты, как де Молеон убил Монаха из Лурда, и до того дня, когда он лишился кисти? – спросил Эспэн.

– Да.

– И во что же мне это обойдется? – осведомился Фруассар, который, сгорая от любопытства услышать эту историю, все же начал сожалеть, что пообещал за нее свое аббатство.

– В неделю времени, господин аббат, – успокоил его неизвестный рыцарь. – Да и то вы вряд ли успеете за это время подробно записать на пергаменте все, о чем я вам расскажу.

– Мне помнится, бастард де Молеон поклялся, что никто никогда не узнает этой истории, – заметил Фруассар.

– До тех пор, пока не найдет летописца, достойного запечатлеть ее. Теперь, мессир Жан, у него нет больше причин ее утаивать.

– В таком случае, почему бы вам самому не записать ее? – спросил Фруассар.

– Потому что есть одна большая помеха, – улыбнулся рыцарь.

– Какая же? – поинтересовался мессир Эспэн де Лион.

– Вот такая, – ответил рыцарь, приподняв левой рукой правый рукав платья и положив на стол изувеченную руку с железным зажимом вместо ладони.

– Господи Иисусе! – задрожав от радости, воскликнул Фруассар. – Так, значит, вы…

– …бастард де Молеон собственной персоной, кого также называют Аженор с железной рукой.

– И вы расскажете мне вашу историю? – спросил Фруассар с волнением и надеждой.

– Сразу же после ужина, – пообещал рыцарь.

– Прекрасно, – потирая руки, сказал Фруассар. – Вы были правы, мессир Эспэн де Лион, монсеньер Гастон Феб подождет.

И после ужина бастард де Молеон, выполняя свое обещание, начал рассказывать мессиру Жану Фруассару историю, которую вам предстоит прочитать; мы позаимствовали ее из одной неопубликованной рукописи, лишь взяв на себя труд изменить в повествовании первое лицо на третье.

II. О том, как между Пиньелом и Коимброй Бастард де Молеон повстречался с мавром, у которого спросил дорогу, а тот проехал мимо, не дав ответа

Чудесным июньским утром 1361 года всякий, кто отважился бы блуждать по равнинам Португалии в сорокаградусную жару, мог видеть, как по дороге из Пиньела в Коимбру едет верхом фигура, за описание которой наши современники будут нам признательны.

Это был не человек, а полный набор рыцарских доспехов, состоявший из шлема, лат, наручей и набедренников, копья в руке и маленького висевшего на шее щита; над всей этой грудой железа развевался султан из красных перьев, над которым сверкал наконечник копья.

Эти доспехи прочно сидели на коне, у которого разглядеть лишь можно было его черные ноги и сверкающие глаза, ибо, подобно своему хозяину, он исчезал под боевой броней, покрытой сверху белой попоной, отороченной красным сукном. Время от времени благородное животное встряхивало головой и ржало, больше из ярости, чем от боли: значит, слепень пробрался под складки тяжелого панциря и нещадно его жалил.

Всадник же прямо и твердо держал стремена, словно прикованный к седлу; казалось, он с гордостью бросает вызов этой жгучей жаре, которая обрушивалась с багрового неба, воспламеняя воздух и иссушая траву. Многие – никто не упрекнул бы их за это в изнеженности – позволили бы себе поднять решетчатое забрало, которое превращало шлем в сушилку, но по уверенному виду, благородной невозмутимости рыцаря было ясно, что он даже в пустыне щеголяет силой своего характера и стойкостью перед тяготами воинского ремесла.

Мы сказали «пустыня», и, действительно, местность, по которой проезжал наш рыцарь, вполне заслуживала этого названия. Это была своего рода долина, глубокая ровно настолько, чтобы собирать на дороге, по которой следовал рыцарь, самые испепеляющие лучи солнца. Уже более двух часов стояла такая жара, что долину покинули даже ее самые выносливые обитатели: пастухи и стада, которые по утрам и вечерам появлялись на ее склонах в надежде отыскать хоть какие-нибудь высохшие, ломкие травинки, теперь спали в тени, укрывшись за изгородями и под кустами. Вокруг, насколько хватало глаз, напрасно было бы искать путника, столь отважного или, вернее, столь нечувствительного к зною, чтобы он был в силах передвигаться по этой земле, которая, казалось, состояла из пепла сожженных солнцем скал. Только тысячи цикад служили доказательством того, что живые существа способны обитать в таком пекле; забившись между камнями, облепив каждую травинку или рассевшись на ветках белых от пыли олив, они пронзительно и монотонно стрекотали; то была их победная песнь, и возвещала она о завоевании пустыни, где они воцарились всесильными повелительницами.

Мы ошибочно сообщили вам, что тщетно было бы искать глазами на горизонте другого путника, кроме того, кого мы попытались изобразить, так как в ста шагах позади за ним следовала еще одна фигура, не менее занятная, чем первая, хотя и совсем иного рода: это был худощавый, сутулый, загорелый мужчина лет тридцати, который словно прилег, а отнюдь не сел верхом на лошадь, такую же тощую, как и он, и спал себе в седле, обеими руками вцепившись в луку; он и не помышлял ни об одной из тех мер предосторожности, что заставляли бодрствовать его спутника: его даже не заботило, по нужной ли дороге они едут, и, по-видимому, эту заботу он возлагал на другого всадника, более сведущего или более заинтересованного в том, чтобы не сбиться с пути.

Между тем рыцарь, которому, вероятно, надоело так высоко держать копье и так прямо держаться в седле, остановился, чтобы поднять забрало и тем самым выпустить горячий пар, который стал подниматься к голове из недр его железной оболочки, но, прежде чем сделать это, осмотрелся с видом человека, абсолютно уверенного, что храбрость становится менее достойной уважения, если сочетается с долей осторожности.

Повернувшись всем корпусом, он увидел своего беззаботного спутника и, вглядевшись в него повнимательнее, убедился, что тот спит.

– Мюзарон! – вскричал закованный в латы рыцарь, когда поднял забрало шлема. – Мюзарон! Да проснись ты, соня, а не то, клянусь бесценной кровью святого Иакова,[27]27
  Святой апостол Иаков (по-испански Сант-Яго) является покровителем Испании.


[Закрыть] как говорят испанцы, ты приедешь в Коимбру без моего багажа, который либо сам потеряешь в дороге, либо украдут у тебя разбойники. Мюзарон! Так ты все спишь, болван?

Но оруженосец – именно эту службу нес тот, к кому обращался рыцарь, – спал таким глубоким сном, что звук человеческого голоса не способен был его разбудить. Поэтому рыцарь понял, что следует прибегнуть к другому, более верному способу, ибо лошадь спящего, увидев, что ее вожатый остановился, заодно тоже решила последовать этому примеру, и Мюзарону, перешедшему от движения к неподвижности, представилась возможность насладиться еще более спокойным сном. Рыцарь отцепил подвешенный к поясу небольшой рог из слоновой кости, инкрустированный серебром, и, приложив его к губам, несколько раз протрубил так громко, что поднял на дыбы своего коня и заставил заржать лошадь своего спутника.

На сей раз Мюзарон, вздрогнув, проснулся.

– Ну-ка! Сюда! – вскричал он, выхватив из-за пояса что-то вроде длинного кинжала. – Ко мне, бандиты, сюда, цыгане, дьявольские отродья, я покажу вам! Убирайтесь, или я изрублю вас, раскрою до седла!

И бравый оруженосец принялся размахивать ножом направо и налево, но, заметив, что рубит воздух, угомонился, удивленно уставившись на хозяина.

– А, это вы, мессир Аженор? Что стряслось? – спросил он, с изумлением глядя на него. – Где же разбойники, что напали на нас? Они, что, испарились или я изрубил их перед тем, как проснулся?

– Ты все спишь, бесстыжий, и во сне выронил мой щит, который болтается на ремне, что не пристало оружию благородного рыцаря. Ну же, проснись в конце концов, или я обломаю об тебя свое копье.

Мюзарон с нагловатой ухмылкой покачал головой.

– Клянусь честью, мессир Аженор, и правильно сделаете! – воскликнул он. – Так хоть одно копье будет сломано за весь наш путь. Вместо того чтобы воспротивиться этому намерению, от всего сердца предлагаю вам приступить к его исполнению.

– Ты на что намекаешь, наглец? – вскричал рыцарь.

– На то, что минуло уже шестнадцать дней, – продолжал оруженосец, с насмешливой беззаботностью подъезжая все ближе, – как мы плетемся по Испании, где, говорили вы перед отъездом, нас ждет множество приключений, а нашими врагами были лишь солнце и мухи, трофеями – лишь пыль и волдыри. Черт возьми, сеньор Аженор, я голоден, и меня терзает жажда, а кошелек мой, сеньор Аженор, пуст! Сие значит, что меня постигли три величайших несчастья этого мира, и я не вижу, чтобы мы начали обирать нехристей-мавров, как вы обещали мне на радость, что должно было обогатить нас и спасти наши души, и все это виделось мне в сладких снах, там, в нашем прекрасном Бигоре, еще до того, как я стал вашим оруженосцем, а особенно с тех пор, как я им стал.

– Неужели ты смеешь жаловаться, когда я все это терплю?

– Я чуть было не впал в уныние, мессир Аженор, но вовсе не потому, что мне не хватает храбрости. Почти все наши последние франки[28]28
  Имеется в виду золотая монета, называвшаяся франком и чеканившаяся во Франции в XIV в. при королях Иоанне II и Карле V.


[Закрыть] ушли на оружейников из Пиньела, которые заточили ваш топор, заострили ваш меч, начистили до блеска ваши доспехи, и, по правде сказать, теперь нам не достает лишь встречи с разбойниками.

– Трус!

– Простите, мы должны объясниться, мессир Аженор, ведь я не сказал, что боюсь этой встречи.

– А что ты сказал?

– Сказал, что я жажду ее!

– Почему?

– Потому что мы обчистим воров, – ответил Мюзарон с лукавой улыбкой, которая вообще не сходила с его физиономии.

Рыцарь поднял копье с явным намерением обрушить его на плечи оруженосца, который приблизился к нему настолько, чтобы можно было успешно применить этот вид наказания, но Мюзарон ловко увернулся от удара – видимо, он к ним привык – и придержал копье рукой.

– Будьте осторожны, мессир Аженор, – сказал он, – не следует шутить, ведь кости у меня крепкие, а мяса на них почти нет. Может случиться беда: сделав неловкий удар, вы сломаете копье, и тогда нам самим придется смастерить древко и предстать перед доном Фадрике с испорченным вооружением, что будет унизительно для чести беарнского рыцарства.

– Да замолчи же, чертов болтун! Уж коли не можешь помолчать, лучше поднимись вон на тот холм и скажи, что оттуда видно.

– О, попадись мне на этом холме сам сатана, то я приложусь к его когтистой лапе, если он подарит мне все царства мира![29]29
  Намек на евангельскую легенду об искушении Иисуса. Сатана возвел его на высокую гору и, показав землю, обещал все царства мира, если Христос склонится перед ним. На что Христос отвечал: «Отойди от Меня, Сатана; ибо написано: „Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи“».


[Закрыть]

– И ты пойдешь на это, отступник?

– С превеликим удовольствием, рыцарь.

– Мюзарон, вы в праве шутить над чем вам угодно, но пе касайтесь святых понятий, – серьезно сказал рыцарь.

Мюзарон склонил голову.

– Ваша милость все еще желает знать, что видно с холма?

– Даже больше прежнего, ступайте.

Мюзарон отъехал в сторону, подальше от господского копья, и стал подниматься вверх по склону.

– О! – воскликнул он, когда оказался на вершине. – О, Иисус праведный, что же я вижу! – и перекрестился.

– Так что ты видишь? – спросил рыцарь.

– Рай или почти рай! – в полном восхищении воскликнул Мюзарон.

– Расскажи мне о твоем рае, – велел рыцарь, который по-прежнему опасался шутливого розыгрыша своего оруженосца.

– О, ваша милость, этого не передать словами! – воскликнул Мюзарон. – Рощи апельсинных деревьев с золотыми плодами, широкая река с серебристыми волнами, а вдали – море, сверкающее, как стальное зеркало.

– Если ты видишь море, – заметил рыцарь, который отнюдь не спешил своими глазами увидеть эту картину, боясь, что, когда он поднимется на вершину, все эти прекрасные дали исчезнут, подобно миражам, о которых рассказывали ему паломники с Востока, – если ты видишь море, Мюзарон, то еще лучше ты должен видеть Коимбру, потому что она непременно должна быть между нами и морем, а если ты видишь Коимбру – значит, мы у цели нашего путешествия, ведь в Коимбре мне назначил встречу мой друг, великий магистр дон Фадрике.

– О да! – вскричал Мюзарон. – Я вижу большой красивый город, высокую колокольню.

– Хорошо, хорошо, – ответил рыцарь, начиная верить оруженосцу и давая себе слово на этот раз серьезно его наказать, если эта затянувшаяся шутка действительно окажется розыгрышем. – Прекрасно, это город Коимбра,[30]30
  Коимбра – город в средней части Португалии. Ниже у Дюма, когда он говорит о завоевании Коимбры Фадрике, неточность: Коимбра была отвоевана у мавров в середине XI в., а в XII–XIII вв. служила резиденцией королей Португалии.


[Закрыть] это колокольня собора.

– Да что я все твержу город, колокольня! Передо мной два города и две колокольни.

– В самом деле два города, две колокольни, – удивился рыцарь, тоже поднявшись на холм. – Вот видишь, только что у нас совсем ничего не было, а теперь стало слишком много.

– И вправду, слишком, – согласился Мюзарон. – Посмотрите, мессир Аженор, один город – справа, другой – слева, а за рощей лимонных деревьев дорога расходится. Какой из них Коимбра, по какой дороге нам ехать?

– Вот и новая помеха, о которой я даже не думал, – пробормотал рыцарь.

– И помеха вдвойне, – подхватил Мюзарон, – потому что, если мы ошибемся и на наше горе приедем не в ту Коимбру, нам не удастся наскрести в кошельке на ночлег.

Рыцарь снова осмотрелся вокруг себя в надежде разглядеть какого-нибудь путника, у которого он мог бы спросить дорогу.

– Проклятая страна! – воскликнул он. – Вернее, проклятая пустыня! Ведь когда говорят «страна», имеют в виду место, где, кроме ящериц и цикад, живут и другие существа. О, где ты, моя Франция? – спросил рыцарь со вздохом, который порой вырывается у людей, не склонных к грусти, когда они думают о родине. – О Франция, там всегда найдется ободряющий голос, что подскажет тебе дорогу.

– И сыр из овечьего молока, что так освежает горло! Ах, как тяжела разлука с родиной! Да, мессир Аженор, вы правы, вспомнив о Франции. О, моя Франция!

– Да замолчи, болван! – вскричал рыцарь; про себя он думал то же, что Мюзарон высказывал вслух, но не хотел, чтобы оруженосец вслух говорил о том, о чем он сам думает. – Замолчи!

Мюзарон не обратил на окрик внимания – читатель, который уже довольно близко знаком с почтенным оруженосцем, знает, что тот не привык слепо повиноваться господину, а посему продолжал, как бы рассуждая вслух:

– А впрочем, кто поможет нам, кто приветит, ведь мы одни в этой Богом забытой Португалии. О, как прекрасно, как приятно, как солидно служить в наемных отрядах, а главное, как во Франции удобно жить. Ах, мессир Аженор, почему мы с вами не едем сейчас верхом с каким-нибудь отрядом наемников по дорогам Лангедока[31]31
  Лангедок, Гиень (Гюйенн) – исторические провинции на юге Франции. В описываемое в романе время Гиень с ее главным городом Бордо находилась во владении англичан.


[Закрыть] или Гиени?

– Да будет вам известно, метр Мюзарон, что вы рассуждаете, как Жак-простак,[32]32
  Жак-простак – прозвище французского крестьянина.


[Закрыть] – ответил рыцарь.

– Я и есть Жак-простак, мессир, или, по меньшей мере, был им до того, как поступил на службу к вашей милости.

– Нашел чем хвастаться, несчастный!

– Не говорите о Жаках дурного, мессир Аженор, ведь они нашли способ кормиться, ведя войну, и в этом их преимущество перед нами, а мы с вами, хоть и не воюем, правда, но зато и не кормимся.

– Вся эта болтовня не поможет нам узнать, какой из двух городов Коимбра, – заметил рыцарь.

– Да, – согласился Мюзарон, – но, может быть, они помогут.

И он пальцем показал на облако пыли, которое поднимал небольшой караван, двигавшийся по той же дороге в полульё от них; изредка посреди каравана под лучами солнца что-то поблескивало.

– Ага, вот, наконец, и те, кого мы ищем, – сказал рыцарь.

– Ну да, или те, кто ищет нас, – подхватил Мюзарон.

– Ну что ж! Ты сам просил о встрече с разбойниками.

– Но я не просил их так много, – возразил Мюзарон. – Поистине Небо осыпает нас щедротами: я просил трех-четырех разбойников, а оно посылает нам целый отряд; нам нужен был один город, а оно послало нам два. Придется, господин рыцарь, – подъехав к Аженору, продолжал Мюзарон, – собрать совет и высказаться на сей предмет; ум хорошо, а два – лучше, как говорится. Что вы думаете?

– Я думаю, нам надо добраться до рощи лимонных деревьев, через которую идет дорога: там мы будем и в тени, и в безопасности. Там и переждем, готовые к атаке и обороне.

– О, какая разумная мысль! – вскричал оруженосец то ли насмешливым, то ли одобрительным тоном. – Я бесспорно с ней согласен. Тень и безопасность, большего я и не прошу. Тень – это наполовину вода; безопасность – это на три четверти отвага. Поэтому поедем в лимонную рощу, мессир Аженор, и побыстрее!

Но оба путника не учли в своих расчетах лошадей. Бедные животные так устали, что в обмен на бесчисленные удары шпорами едва плелись шагом. К несчастью, подобная медлительность имела для путников то неудобство, что им дольше пришлось оставаться на солнце. Небольшой отряд, заметив который они и приняли эти меры предосторожности, был еще слишком далеко, чтобы их видеть; поэтому въехав в рощу, они поспешили наверстать потерянное время. Мюзарон тут же соскочил с лошади, такой измученной, что она сразу легла на землю; рыцарь спешился, бросив поводья оруженосцу, и уселся под пальмой, которая высилась словно королева над этой благоуханной рощей.

Мюзарон привязал коня к дереву и принялся искать, чем бы поживиться в лесу. Через несколько минут он вернулся с дюжиной сладких желудей и тремя лимонами, которые сначала предложил рыцарю, поблагодарившего его кивком головы.

– О да, я прекрасно понимаю, что все это вряд ли восстановит силы людей, проехавших за шестнадцать дней четыреста льё – сказал Мюзарон, – но ничего не поделаешь, ваша милость, надо набраться терпения. Мы едем к славному дону Фадрике, великому магистру ордена Святого Иакова, брату или почти брату его милости дона Педро,[33]33
  Педро I Жестокий (1334–1369) – король Кастилии и Леона с 1350 г. По словам испанского летописца Лопеса де Алла, «многих убил он за свое царствование и ущерб причинил великий». Некоторые историки считают описание его жестокостей преувеличением, так как хроники, содержащие эти сведения, составлялись в царствование Энрике Трастамаре и его наследников.


[Закрыть] короля Кастилии,[34]34
  Новая Кастилия (и Старая) – части Кастилии, исторической области в центре Испании, в XI–XV вв. отдельного королевства, вокруг которого постепенно объединились все испанские земли.


[Закрыть] и если он исполнит хотя бы половину того, что обещает в своем письме, то для ближайшей поездки у нас будут свежие лошади, мулы с колокольчиками, что привлекает внимание встречных, пажи в нарядных, радующих глаз одеждах, и сами увидите, как будут виться вокруг нас красотки на постоялых дворах, погонщики мулов и нищие; нас будут угощать вином, фруктами, а самые щедрые люди будут приглашать нас к себе в дома ради чести оказать нам гостеприимство. Уж тогда мы ни в чем не будем нуждаться, ведь всего у нас будет вдоволь, ну а пока придется грызть желуди и сосать лимоны.

– Верно, верно, господин Мюзарон, – усмехнулся рыцарь, – через два дня вы получите все, о чем сказали, и поститесь вы в последний раз.

– Да услышит вас Бог, сударь, – сказал Мюзарон, поднимая к небу полный недоверия взгляд и одновременно снимая с головы шляпу, украшенную длинным пером пиренейского орла. – Постараюсь быть на высоте моей удачи, но для этого мне надо лишь воспарить над пережитыми нами невзгодами.

– Полно! Пережитые невзгоды всегда входят в будущее счастье, – изрек рыцарь.

– Amen! – заключил Мюзарон.

Разумеется, несмотря на завершение беседы в совсем религиозном духе, Мюзарон уже намеревался завести разговор на любую другую тему, как вдруг издалека донесся звон колокольчиков, топот копыт дюжины лошадей или мулов, бряцание железа.

– Тревога! Берегись! – крикнул рыцарь. – Вот этот самый отряд. Черт возьми! Они торопятся, и, кажется, их лошади не так устали, как наши.

Мюзарон, спрятав в траве остаток желудей и последний лимон, бросился к стременам хозяина, который мгновенно вскочил в седло и сжал в руке копье.

Тогда из-за деревьев рощи, где они устроили себе краткий привал, они увидели, что на вершине холма показалось несколько всадников на добрых мулах; всадники были в богатых испанских и мавританских одеждах. Вслед за этой группой ехал мужчина, который, судя по всему, был у них командиром; с головы до ног закутанный в плащ из тонкой белой шерсти (украшением его служили шелковые кисти), он смотрел на мир сверкающими сквозь прорезь в капюшоне глазами.

Всего вместе с командиром в группе было двенадцать человек, крепких и хорошо вооруженных; четверо слуг вели в поводу шесть вьючных мулов. Как мы уже сказали, дюжина вооруженных мужчин ехала во главе каравана, потом следовал командир, а за ним, образуя арьергард,[35]35
  Арьергард – часть походного охранения, с тыла прикрывающая отряд на марше или при отступлении.


[Закрыть] шли шесть мулов и четверо слуг, посреди которых двигались расписанные и украшенные позолотой деревянные носилки, наглухо закрытые с обеих сторон шелковыми шторами; воздух проникал в них через отверстия, проделанные в украшающем их резном фризе.[36]36
  Фриз – кайма сплошного орнамента, украшающего стену, потолок или ковер.


[Закрыть] Носилки везли еще два мула, ступавшие шагом.

Именно движение этого отряда и сопровождалось громким звоном колокольчиков и бубенцов.

– Ага! Вот они какие, настоящие мавры![37]37
  Мавры – в античности и средние века так называли в Европе коренное население Северной Африки (исключая Египет).


[Закрыть] – не без удивления произнес Мюзарон. – По-моему, мессир, я зря горячился, вы только посмотрите, какие они черные! Бог мой! Ну прямо стража сатаны! А как они богато разодеты, эти нехристи! Ну, скажите, мессир Аженор, разве не горе, что их так много, а нас всего двое? Я думаю, на небесах очень порадовались бы, если бы все эти богатства попали в руки двух добрых христиан, вроде нас с вами. Я говорю «богатства» и не ошибаюсь, потому что сокровища этого неверного наверняка спрятаны в том расписном и позолоченном деревянном коробе, который везут за ним и на который он беспрестанно оглядывается.

– Молчи! – приказал рыцарь. – Не видишь, что ли, они о чем-то договариваются, два вооруженных пажа вышли вперед. Они, видимо, хотят напасть на нас! Ладно! Пусть попробуют! Будь готов помочь мне, если понадобится, и подай щит, чтобы, если будет такая возможность, они тут узнали, что такое рыцарь из Франции!

– Мессир, по-моему, вы совершаете ошибку, – ответил Мюзарон, который, в отличие от своего господина, явно не торопился принимать воинственную позу. – Эти знатные мавры и не думают нападать на двух безобидных людей. Видите, один паж что-то сказал своему господину, а закутанный в плащ приказа не отдал, он дал знак идти вперед… О, смотрите, мессир, они снова двинулись в путь, не вынув стрел и не наведя на нас арбалеты,[38]38
  Арбалет – средневековое метательное оружие в европейских странах: лук со специальным механизмом для натягивания тетивы, укрепленный на деревянном ложе.


[Закрыть] они лишь держатся за рукоятки мечей… Наоборот, это друзья, которых нам посылает Небо.

– Друзья среди мавров! А куда девалась ваша христианская вера, язычник проклятый?

Мюзарон почувствовал, что в самом деле дал повод для этой грубой отповеди, и учтиво поклонился.

– Прошу прощения, мессир, я ошибся, назвав их друзьями, – пробормотал он. – Христианин, мне это доподлинно известно, не может быть другом мавра, я хотел назвать их советчиками, ведь у каждого можно спросить совета, когда эти советы добрые. Я пойду поговорю с этими достойными господами, и они покажут нам дорогу.

– Ну что ж, будь по-твоему, я согласен, – сказал рыцарь, – я даже хочу этого, потому что они, по-моему, слишком вызывающе проехали мимо, и, как мне показалось, их господин не ответил на мое учтивое приветствие копьем. Поэтому ступай к нему и от моего имени вежливо спроси, какой из этих городов Коимбра, а также передай, что тебя послал мессир Аженор де Молеон, и пусть этот мавританский всадник назовет тебе свое имя. Ступай!

Мюзарон, которому хотелось предстать перед главой каравана во всей красе, попытался поднять свою лошадь, но она так давно не видела тени и травы, ей было так удобно и приятно лежа пощипывать травку, что оруженосец не только не смог поставить ее на ноги, но даже сдвинуть с места. Смирившись со своей участью, он пустился бегом догонять отряд, который продолжал идти вперед, пока он препирался с лошадью, и, обогнув рощицу оливковых деревьев, уже вступил на извилистую тропу, идущую вниз по склону.

Пока Мюзарон мчался, чтобы исполнить свое поручение, Аженор де Молеон, привстав на стременах, твердо сидел в седле, неподвижный, словно статуя, и не терял из виду мавра с его спутниками. Вскоре он увидел, что всадник остановился, услышав крики оруженосца, а вслед за ним встал и его эскорт; все люди, входившие в него, казалось, были неотделимы от своего командира, они каким-то внутренним чутьем словно угадывали заранее все его желания, и им не требовалось никакого внешнего знака, чтобы подчиняться его воле.

Погода стояла такая ясная, в природе, дремотно отдыхавшей под жарким небом, царила такая глубокая тишина, что легкий ветерок с моря беспрепятственно доносил до рыцаря слова Мюзарона, который исполнял вверенную ему миссию не только как преданный слуга, но и как тонкий дипломат.

– Кланяюсь вашей милости, – говорил он. – Прежде всего поклон вам от имени моего сеньора, достойного и доблестного рыцаря Аженора де Молеона, который вон там, сидя в седле, ожидает ответа вашей милости. И засим поклон вам от имени его недостойного оруженосца, который искренне благодарит случай, что дал ему возможность обратить эти слова к вам.

Мавр ответил лишь степенным, осторожным кивком, молча ожидая окончания этой речи.

– Не соблаговолит ли ваша милость подсказать нам, какая из двух колоколен, что видны вдали, принадлежит собору Коимбры, – продолжал Мюзарон, – а также, если это известно вашей милости, среди всех прекрасных дворцов обоих городов, чьи сады возвышаются над морем, указать мне дворец прославленного великого магистра ордена Святого Иакова, друга отважного рыцаря, которого он с нетерпением ждет в гости, ибо рыцарь этот имеет честь просить у вас моими устами ответа на эти вопросы.

Мюзарон, чтобы придать больше значительности своему господину и собственной особе, многозначительно выделил те слова, что относились к дону Фадрике: Мавр, действительно, словно оправдывая старания Мюзарона, с большим вниманием выслушал вторую часть его обращения, и при упоминании имени дона Фадрике в глазах его сверкнул тот особенный хитроватый огонек, который люди этого племени, похоже, похищают у солнечных лучей.

Однако он не ответил ни на один вопрос и, немного подумав, снова слегка кивнул головой; потом властным, гортанным голосом сказал своим людям всего одну фразу, и авангард тут же двинулся дальше, сам мавр пришпорил мула, а за ним тронулся в путь и арьергард, в середине которого покачивались закрытые носилки.

Мюзарон, изумленный и оскорбленный, какое-то мгновение стоял как вкопанный. Рыцарь же терялся в догадках, была ли это арабская фраза, которую не понял ни он, ни Мюзарон, ответом на вопросы оруженосца или обращением мавра к своей свите.

– Вот в чем дело! – воскликнул вдруг Мюзарон, который не желал примириться с тем, что ему было нанесено оскорбление. – Он же не понимает по-французски, поэтому и молчал. Черт возьми, мне следовало бы обратиться к нему на кастильском наречии…

Но поскольку мавр отъехал уже слишком далеко, чтобы пеший Мюзарон смог его догнать, то рассудительный оруженосец, предпочтя, должно быть, утешительное сомнение оскорбительной уверенности, вернулся к своему господину.