Текст книги "Змеелов в СССР (СИ)"

Автор книги: Александр Дорнбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Пришлось знакомить слушателей с творчеством ВИА «Ялла».

Учкудук!

Три колодца!

Ты спаси, ты спаси,

Нас от солнца.

Наконец, приелся и «Учкудук». Право же, слушатели пошли слишком придирчивые. Ведь этой песней когда-то восторгалось все человечество, по крайней мере представители его наиболее культурной части.

Да и я устал петь и лишь мурлыкал «под Утесова»:

Жил в Константинополе ишак,

Туранбек Гасан ездил на нем,

И нередко сняв чувяк,

И нередко сняв чувяк,

ишака бил больно чувяком!

Средняя Азия, воспетая в советском балете «Красный мак», встречала меня теплом сухой финской сауны и могучим половодьем солнечного света. Еще задолго до революции русская лопата и русская спина построили железную дорогу по центральноазиатским просторам. Сверкающий под солнцем рельсовый путь пролегал через пустыни…

Глава 7

Вначале я приехал в Мары – центр древнего Мургабского оазиса – по узкоколейке – дороге нелегкого профиля. Считай, конец СССР. Почти.

Дальше еще тонкой струной сверкала издалека железная дорога Мары – Кушка. Вот там уж точно конец. Окончательный. Дальше Кушки не пошлют.

Остановился я в единственной на весь город цивильной гостинице. Со старорежимными дриадами и неядами, продуктами культуры Серебряного века. С которыми так ничего и не смог поделать Пролеткульт.

Я разместился вовремя. Вечером бог-весть с чего начался неожиданный дождь, вскоре превратившийся в тропический ливень. Над каменным двухэтажным зданием, в котором я ночевал, с треском и оглушающим грохотом выстреливал гром. Внезапный, ослепительный свет молний кидался в глаза, заливал номер. Какой уж сон во время такой пальбы!..

В перерывах между ударами грома я слышал, как шумит в водосточных трубах вода, как несется она по узким булыжным мостовым.

К утру дождь затих. Выглянуло солнце, и деревья пышно нарядились влажной сверкающей листвой. Амазонка, блин!

Задание на командировку у меня было сформулировано крайне расплывчато. В выданном мне мандате высказывалась просьба республиканским властям Туркмении оказывать научной экспедиции Киевского университета всяческую посильную помощь.

Поэтому дальше Мары я пока ехать не собирался. Что толку забиваться в глушь? В захолустье? В отдаленных сельских районах банды басмачей еще пошаливают. Люто. А Мары – сейчас самый крупный город Туркмении, местный мегаполис. Какая-никакая, а цивилизация. А я слишком избалован комфортом 21 века и еще сейчас не привык к своему нынешнему существованию. Все эти примусы, керогазы, печное отопление, я только успешно осваиваю. Так что удобней мне жить в крупном городе по разным шкурным причинам.

Во-вторых, следует помнить, что если что-то пойдет не по плану, тут меня врачи еще имеют какой-то шанс откачать. А в отдаленной кошаре пастуха, расположенной посреди пустыни, мне никто не поможет и я просто стопроцентно загнусь.

И в-третьих, и возле этого города змей должно быть в избытке. В 21 веке считается, что информация правит миром. А интернета сейчас нет. Так что на последнем отрезке своего пути я не стеснялся болтать языком. Который, как известно, " до Киева доведет". В моем случае – наоборот.

Еще в дороге я активно опрашивал пассажиров и проводников, едущих со мной, и они, как один, уверяли меня, что в окрестностях города полно разных змей и другой ползучей твари. Еще я интересовался местными туркменскими снадобьями против змеиных укусов.

Жить рядом со змеями и не иметь противоядий? И я получил много рецептов. Разумеется, все эти сведения надо было проверить. А то еще заскорузлые туземцы подшутят над «руссо туристо», рассказывая про целебные свойства овечьего помета, а я тут собственную жизнь на кон ставлю.

Но думаю, с наличием змей меня не обманывают. И этому есть простое объяснения. Городу Мары – несколько тысяч лет. А как известно у нас земля вращается, с бешеной скоростью, совершая в сутки один оборот вокруг своей оси. Из-за чего реки упорно подмывают в северном полушарии свои западные берега и откладывают всякий мусор, ил и гальку на восточных. То есть, потихоньку перемещаются.

За сотни лет город Мары вслед за водой тоже переместился. С востока на запад на многие километры. Новый город стоит на реке Мургаб, а старый город оказался в стороне, позабыт и позаброшен. И превратился в пустырь, покрытый руинами. И там кишмя кишат змеи, скорпионы и каракурты. Как говорят местные: «Земля без воды все равно, что женщина без мужчины».

Как официально проверить полученные мной сведения о наличии змей и местных противоядиях я уже знал. Поэтому, первым делом, утром зашел в городской отдел здравоохранения. Ведь только медики и могли правильно указать мне надежное место для охоты. Врачи же, как никто другой, знали о большинстве случаев змеиных укусов и об их исходе – благополучном или смертельном.

Выслушав меня, заведующий отделом, пожилой русский врач, по виду очень здравомыслящий человек, поправил пенсне, прокашлялся и доверительно сказал:

– Все верно. Возле нашего города змейки водятся. Но здесь их все-таки не так много. Я посоветовал бы вам чуточку продернуть на восток, ну километров этак на двадцать, до города Байрам-Али. Вот там, среди развалин старых крепостей, их сколько душе угодно!

Такие личности как этот пожилой врач, в нарушение здравого смысла, вместо денег старались в старое время делать революцию, вместо дел – сидели в тюрьмах и на каторге, или же погибали во имя «идей».

Надо ли говорить, что сообщение старого врача окрылило меня? Потому что, по слухам, Байрам-Али был хоть не велик, но очень комфортен, так как там до революции располагалась «царская резиденция» Николая Второго. Так что Байрам-Али был снабжен и водопроводом, и электричеством.

Что же касается противоядий, то здешние медики особенно мне рекомендовали местную траву «йылан дамагы» – змеиное горло. Ее запах отпугивает змей, а сок спасает от ядовитых укусов. Такую траву активно жрут местные песчаные вараны, поэтому приобретают иммунитет против змеиных укусов. И сами в охотку едят змей. О таком снадобье я уже слышал немало хорошего, так что взял этот факт на заметку.

Но пока надо было разобраться с финансовым вопросом и поставить свою экспедицию на прочную экономическую основу. То есть реализовать золото. И я пошел на базар.

Один квартал, второй. Я шел по центральной улице города, пересекавшей реку Мургаб, и дивился всему, что видел. Здесь все было иначе, чем там, на покинутой мной Украине.

На белых с зарешеченными окнами домах не было ни двускатных, ни шатровых крыш. Крыши были плоские. Поэтому вид у домов был какой-то незаконченный, словно им чего-то недоставало. Другие были люди, деревья, выше небо, и даже воздух был другой – более сухой и резкий, отдававший пыльным запахом пустыни.

Главный рынок Туркмении был весьма экзотичен. Тем более, что город находился на старой караванной тропе, из числа тех, что некогда проходили через эти места, соединяя Хорезм с Индией.

Весь, столь прославленный многими авторами, «восточный базар» бурлил, двигался. Был наполнен многоголосым, слитным шумом. И было здесь всего два доминирующих цвета: малиново-красный, принадлежавший блестящим, словно отлакированным халатам мужчин ( каждый туркмен изображал здесь «нового русского»), и черный. Это был цвет кудрявых бараньих папах.

Надо сказать, что благодаря этим высоким шапкам, изрядно визуально прибавлявшим роста, все их местные обладатели выглядели настоящими гигантами с лицами темными от загара. Длинные кудряшки шапок трепетали при каждом повороте головы и притеняли от солнца глаза. Туркмены – кочевники, они как соколы, появляются всюду еще до того момента, как туда долетит ветер.

Много здесь встречалось и классических «моджахедов» всех мастей и оттенков кожи. Самого вульгарного пошиба.

Иногда на фоне малиновых и красных халатов вдруг появлялся черный, как сажа, белудж в своих белоснежных, с волнистым напуском шароварах, в такого же цвета чалме и в черной или серой жилетке, надетой поверх белой рубашки. Шаровары у белуджей были таких колоссальных размеров, что им наверняка позавидовал бы знаменитый герой гоголевской повести «Тарас Бульба». В общем, такой «красавец» немногим отличался от демонов, какими их описывают легенды местных пустынных племен.

Кстати, чалма – это не только головной убор. Человек, умерший во время странствия, в дороге, будет завернут в нее, как в саван. То есть предмет многофункционален. Он тебя защищает от солнечного удара, концом его ты рот вытираешь после еды и в нем же тебя и похоронят. Удобно и выгодно.

И туркмены и белуджи, свободные люди и сыновья острого клинка, были в праздничных нарядах, разодеты как на парад. Базар – это место, где можно себя показать и других посмотреть. Несмотря на жаркую погоду на многих мужчинах было по два или три новых халата. Такое обилие халатов на одном человеке – признак богатства, благополучия.

Между тем гуру моды говорят: " Для того, чтобы охарактеризовать всю вульгарность этого человека, достаточно сказать, что он носит рубашки с лишней запонкой на груди". Вот вам и раз! Не могу себе представить, чтобы они сказали о человеке, одевшем в жару сразу три халата. Франт с такими вкусами несомненно будет бить по нервам.

Меня изумили украшения женщин. Цвет их одежды – длинные шелковые платья, легкие халаты, головные, расшитые узором, накидки – курте, – был такой же как у мужчин: малиновый, розовый, пурпурно-красный.

Но сколько же было на каждой всевозможных украшений! Сбыт ювелирки тут колоссальный! Начиная от высокого головного убора – борыка, вершка на полтора прибавлявшего туркменке рост и придававшего ей величавый вид – женщины буквально были осыпаны изделиями из серебра и золота.

Их нагрудные украшения – круглое, как блюдце, «гульяка» и тонкие серебряные бляшки так горели на солнце, так вспыхивали и переливались, что глядя на них можно было ослепнуть. Эти же и многие другие украшения мелодично позванивали, словно песенку пели, когда женщина шла по базару своей гордой независимой походкой в туфлях на высоченной платформе.

«Кто же создает эти драгоценности? – подумал я. – Хорошо бы взглянуть на них. Ведь это должно быть, большие мастера, талантливые люди. Охотно приобретающие золото для своих поделок».

Я смешался с толпой и едва сделал несколько шагов, еще не зная, с какой стороны начать осмотр базара, как вдруг возле уха моего раздался оглушительный вопль какого-то туркмена. Он кричал на ходу и быстро прошел мимо, но я успел запомнить его загорелое лицо, полузакрытые глаза под кудряшками черной папахи, широко раскрытый рот и вздувшиеся крупные вены на шее.

Между пальцами правой ладони, ребром приложенной к щеке, у кричащего были заложены деньги. Не сразу я догадался, что оглушивший меня своим криком человек – это базарный глашатай, джарчи. За определенную плату он рекламировал привезенные на базар товары, ориентировал, как мог, покупателя. Типа: «Подходи честной народ – у меня свой огород. Лучшие овощи и фрукты вы можете найти в восьмом ряду, место двенадцать. Подходим, не стесняемся!»

И себя, как глашатая, этот туркмен рекламировать не забывал. Деньги-то он не зря держал на виду, между пальцами. Внимание заказчика хотел привлечь и успешно конкурировать с другими джарчи, голос которых то и дело раздавался где-то в других концах огромного базара. Такие рекламщики сумеют продать песок в пустыне умирающему от жажды.

Что здесь господствует своя восточная специфика и тут вам не Советская Россия, я понял практически сразу. Рискуя быть названным еретиком, скажу, что Советская власть тут выступала в качестве скромной гостьи, на многое закрывающей глаза, позволяющей хозяевам жить привычной средневековой жизнью. Достаточно того было, что местные баи получили партбилеты, от начальника почты до начальника ЦК и порядок!

Сразу на базарной окраине, промышляли те, кто обслуживал любителей курения. Большей частью наркоманов. Специальные приспособления для курения устраивались прямо на земле из глины и тростниковой трубки. Глина нужна была главным образом для того, чтобы удерживать трубку в вертикальном положении.

В небольшое углубление на земле, перед трубкой, насыпался «табак» – чилим, его разжигали и – пожалуйста – кури! До одурения.

Желающих – хоть отбавляй. Одновременно курили по 10—15 человек. Диких детей пустыни. Курильщик опускался на колени, припадал к трубке и, ни разу не выдохнув, делал несколько глубоких затяжек. После, подняв лицо, с минуту, словно из паровозной трубы, выпускал изо рта густой табачный дым. Потом поднимался с земли и, чуть пошатываясь, шел на базар, либо торговать, либо делать покупки.

Такое курение называлось «ер-чилим».

Кто был богаче, мог, подобно турецкому паше, возлечь на ковер и курить кальян. Мягкие ковры и курительные приборы из фигурного стекла, до половины наполненные водой, находились рядом с «ер-чилимом» Но курение кальяна стоило дороже.

А как заманчиво хорошо булькала вода в стеклянном сосуде!.. Так хорошо, что лицо курившего, слегка окутанное дымком, излучало неподдельное блаженство! Чувствовалось, что чувак поймал кайф.

Все было прекрасно. Базар сдержанно шумел и неустанно двигался. Мелькали лица, одежды, товары. Высоким голосом кричали джарчи.

Далее, вышло так, что я очутился в ряду, где продавались гончарные изделия: глиняные чаши, блюда и кувшины для хранения воды.

– Какой кувшин самый хороший? – спросил я мастера, сухощавого старичка с редкой седенькой бородкой.

– Аль хамуд Лиллах ( слава Аллаху), тот, – ответил он, – который хорошо потеет. В таком кувшине вода в самую сильную жару всегда остается холодная…

Надо заметить, что туркмены, дети пустынь, уже знали, что если кому дорога жизнь, то следует советского диктатора Сталина называть добрым отцом и ясным солнышком. А так же учить русский язык и уважительно общаться с русскими из Центра.

Много своих изделий привезли на продажу сельские кузнецы и оружейники: прекрасные в костяной оправе ножи, топоры, серпы, лопаты, дверные скобы, крючки, петли. Больше всего мне понравились ножи, к которым с детства я питаю особую, пламенную страсть.

Ножи были разных размеров: от вершка до метра. С лезвиями, доведенными до бритвенной остроты. Впрочем, чему удивляться – личные враги в Центральной Азии у людей были повсюду.

Вздрогнув, я словно почувствовал дикий старый Восток; этот запах был навеян мне из туманного марева, вместе с запахом крови, как бы запекшейся на гигантском кинжале. Восток, не спокойный, теплый и сверкающий яркими красками, а холодный, мрачный, дикий, где нет мира под солнцем, где над законом смеются и жизнь висит на кончике ножа.

– И кого же надо резать таким кинжалом? Слона? – разглядывая длинный, тяжелый нож, обратился я к хозяину, торговавшему холодным оружием.

– Резить? Зачем резить? Не надо никого резить! – гневно вращая глазами воскликнул продавец ножей, с виду добродушный, розовощекий толстяк.

Глаза торговца сверкнули черным пламенем, ноздри его затрепетали. С ястребиным носом и рыжеватой, окрашенной хной бородой, этот толстяк казался мне похожим на самого дьявола. Такой и вправду зарежет, да еще тупым ножом. Зверь!

Пошарив в кармане халата, продавец оружия вынул узорчатую, величиной со средний огурец оранжевую табакерку «наскяди», раскупорил ее, запрокинул слегка голову и, постучав тыквочкой о зубы, отправил под язык добрую порцию остро пахнущего порошка – зеленого насвая. После этого от воздействия наркотика лицо толстяка как будто немного подобрело. Зажмуривая узкие глаза и не открывая рта, чтобы не выронить насвай, он с усилием, но ласково промурлыкал:

– Резить не надо. Зачем резить? Надо бурблюд привязить. Понымаешь? Бурблюд…

«Ах, вот оно что! Этот огромный нож для того, чтобы к нему привязывать верблюда. А я-то!.. Кого резать… Вот так и впросак недолго попасть».

А любитель насвая тем временем мне жаловался на свои языковые проблемы:

– Руски язык, очене, очене сложный, – говорил торговец, – каждое слово имеет много-много значений, много синонимов и все надо держать вот здесь, – он постучал себя по лбу, – в зопе.

В одном ряду с оружейниками и кузнецами расположились туркменские ювелиры – зергары – хранители самобытного искусства, его тайн и вековых традиций. Ювелиров было немного – человек пять или шесть на весь базар. Все они были уже в солидном возрасте – бородатые, убеленные сединой. Сидя на ишачьих или лошадиных седлах, зергары молча, с гордым достоинством взирали на все, что происходило вокруг. Они знали цену себе, своему призванию. И даже между собой они редко вступали в разговор.

На коврах и переметных сумах – хурджунах была разложена их работа – большей частью украшения из серебра, излучавшие свет, слепившие глаза.

Зергары никого не приглашали и никому не предлагали свой товар. Тот, кто захочет порадовать дорогим подарком жену или украсить серебром дочь к свадьбе, тот и так, без приглашения подойдет и купит все, что нужно.

Я ничего покупать не собирался, и, присев на корточки перед зергаром, углубился в разглядывание ювелирных изделий, тех самых, в которых так гордо щеголяли по базару богатые женщины.

Особенно много тут было нагрудных украшений.

Вот широкая узорчатая пластинка со множеством подвесок, на конце которых негромко позванивали колокольца. Это свадебная «букава». Другие букавы – в виде тонкой серебряной вязи. Внизу и по бокам этой вязи – два пучка таких же певучих колокольцев.

Из квадратных пластинок и круглых штампованных бляшек состояли длинные нагрудные чапразы. Здесь колокольцев еще больше – четыре пучка.

Запомнились серьги, похожие на маленький развернутый веер; соединенные тонкой цепочкой кольца – сразу на все пальцы женской руки; массивные браслеты – билезик; круглые броши – гульяка; девичье головное украшение шельпе, которое навешивается на тюбетейку.

Шельпе означает «сосулька». Эти острые блестящие «сосульки» обычно венчает серебряная трубочка-гуппа, куда для красоты вставляется перламутровый султан осеннего камыша.

Каждое изделие – будь то чапразы, гульяка, кольца, браслеты, букавы или же серьги – обильно и со вкусом инкрустировано любимым камнем зергара – сердоликом: светло-красным, оранжевым, ярко-желтым и почти лиловым, как цветок бессмертника.

Любят зергары этот камень за то, что он легко поддается обработке, и еще за то, что сердолик, по древнему преданию, обладает магической силой оберегать все живое от смерти и болезней, даровать людям счастье и покой.

Заприметив, наиболее хорошего из мастеров, активно работающего с золотом, и поставив в уме галочку, я двинулся дальше.

И перешел туда, где продавались ковры. Тут было особенно оживленно. Народу – не пробьешься: все спорят, горячатся, бьют по рукам. Каждому покупателю хотелось бы иметь такое чудо у себя в доме, как эти ковры! Оно лежало, это чудо, прямо на земле длинной, изогнутой, красной дорогой. Любой цветник, любая весна померкли бы перед ним.

Рядом с ковроделами, разложив многочисленные мешочки с красками, сидели бухарские евреи. В какой-то степени, можно сказать – мои сородичи. Свояк свояка – видит издалека. Так что я, со своим житейским опытом, поспешил завязать разговор о мелочах. Один из них, Ицхак, – приветливый и добрый человек, – сказал мне, что я могу спросить здесь у любого мальчика, и тот ответит, что уважаемый Исхак таки что-нибудь понимает в красках. Так краска, полученная из марены красильной, может давать до 400 оттенков красного цвета. Марена растет в горах, и краски из нее не блекнут и не тускнеют на коврах века.

По ходу дела от него же я узнал, что заинтересовавший меня ювелир – иранский мастер, так называемый каджар. По имени Надир-усто. Все верно, на Кавказе, в Средней Азии, в Афганистане, в Пакистане и в Северной Индии, Иран считается главной цитаделью цивилизации. Сияющей вершиной.

А иранские мастера – самыми лучшими. Даже столь знаменитые в Дагестане Кубачинские мастера на самом деле – потомки выходцев из Ирана. А так же я узнал, где живет этот Надир-усто. Мало ли, что захочу прикупить, а сейчас денег нет. А я здесь проездом.

Там же, в центре базара, продавались и сладости. На столах, составленных в ряд, лежали груды колотой кунжутной халвы, прозрачного, как горный хрусталь, сахара нобат, пестрели горки самодельных конфет и леденцов.

В больших кастрюлях аппетитно белела густая медовая пена, и было много желающих отведать ее. Продавец деревянной лопаточкой черпал из кастрюли белопенное лакомство и накладывал его покупателю прямо на подставленную лепешку. Ням-нам! Ешь – не хочу!

Все продавцы сладостей были людьми веселыми, громогласными, отличного здоровья. На каждом – поверх одежды – длинный белоснежный фартук. Народ к ним так и валил. Наверно, каждый сельский житель покупал сладости обязательно и вез их в подарок семье. И все же продавцы громко расхваливали свой товар и зазывали к себе покупателей смешными шутками-прибаутками.

То тут, то там слышались их голоса:

Подходи, народ,

В свой огород.

Половина – сахар,

Половина – мед!

Однако, большое разнообразие! Здесь, на базаре, можно было встретить хлам, который давно уже вышел из употребления, и рядом с ним дорогие ковры, над которыми трудились туркменские дети, пока не состарились. За такой ковер можно купить дом, или стадо овец, или целое селение.

Нигде еще я не видел такого изобилия серебра, выставленного рядом с битой посудой и глиняными черепками. Золотые монеты разных времен и разных стран лежали грудами на простых тарелках, в глубоких нишах. Трудно было поверить, что в этих гниющих трущобах, с острым запахом разложения, лежат неисчислимые земные богатства.

Овощные ряды были выше всяких похвал. Щедрая южная природа одарила людей обильно в глазах пестрело от раннего овощного многоцветья и изобилия, свежие, аппетитные запахи заставляли сглатывать слюнки. По ходу дела я прикупил пучок нужной мне травки «йылан дамагы». Буду из нее варить себе настои и отвары. Очень актуально.

Ладно, какое-то общее представление о рынке я получил, особенно, что из пятидесяти бюстгальтеров можно соорудить целых сто приличных тюбетеек, пора и делами заняться.

Глава 8

Благопристойно вернувшись в свой номер, я занялся делом. Мое грузило кое-где уже обтерлось и золото сквозь краску местами просвечивало. Немного растворителя я привез с собой в аптечном пузырьке. Обтер грузило. Потом зажег свечку подкоптил краску, а потом снова снял налет растворителем. Пойдет.

Далее я положил золото в металлическую ложку и нагрел золото над пламенем свечи. Как только металл начал плавиться, я вытащил проволочную петельку. Чтобы не потерять и пылинки драгоценного металла, я тщательно вытер концы проволочки клочком газеты. Бумажку сжег в ложке и получившуюся золотую пылинку присоединил к основной массе и снова сплавил при помощи ложки. Готово.

Пора теперь вечерком нанести визит вежливости многоуважаемому Надиру.

В старом городе, помнившем еще персидское владычество, я так долго крутился в поисках указанного адреса по узким лабиринтам улиц и переулков, что чуть было окончательно не потерял направление. Однако нужный мне дом нашелся. А в доме, не таком древнем, как город, но достаточно старом, нашелся необходимый кажар, иначе говоря, человек иранского происхождения.

Приняли меня без проблем. По местным поверьям – вместе с гостем, особенно приехавшим издалека, в дом входит бог, как гласил завет предков. Короче, гость – дар Аллаха. Я же внешне вполне мог сойти за аборигена в любой восточной стране.

Ювелир, мужчина средних лет, ближе к старости, чем к молодости, этот кажар носил летний национальный костюм, ни по покрою, ни по качеству ткани ничем не уступающий лучшим модным картинкам.

Надир беседовал со мной весьма непринужденно, чему способствовали могучие, чуть ли не крепостные стены старого, но не ветхого жилища. Я же сослался на рекомендацию почтенного Ицхака, который якобы мне приходился каким-то дальним родственником. Это сработало.

Тем более, что на куплю-продажу золота здесь смотрели намного проще чем в России или на Украине. НКВД хватало забот с басмаческим подпольем, поэтому местных туземцев всячески баловали, стремясь сделать из них союзников.

Кажар уносил куда-то золото, тут же в доме, для проверки и взвешивания. И я получил по сорок два рубля за грамм золотого песка! Итого 20 на 42 равно 840. Минус вложенные 500 рублей. И минус еще 21 рубль, ушедший в нагар, составивший половину грамма. Итого доход 319 рублей. Зарплата среднего рабочего на заводе за пару месяцев. А если считать чистыми, за минусом налогов, даже получается немного больше. Так что теперь можно не считать каждую копейку. Можно, как говориться, с одеколончиком бриться и при случае и в театр заглянуть.

Подсчитывать свои доходы – дело увлекательное, даже в высшей степени захватывающее. В отличии от расходов.

Что же касается премиальной цены на золото, то напомню, что местное республиканское начальство очень богато. Чудовищно. За первые два десятка лет Советской власти Средняя Азия в СССР прочно стала ассоциироваться с оглушительными финансовыми аферами и надувательствами.

Местные партийные бонзы косяками толклись в Москве, лоббируя различные проекты «всесоюзных строек». Гигантских каналов, железных и автодорог, электростанций, монструозных заводов и фабрик и прочего добра. Полученные из бюджета деньги незатейливо разворовывались под ноль.

Тут можно вспомнить подпольного миллионера Корейко из «Золотого теленка», организовавшего на паях с местными партийными баями строительство огромного гидроузла «в одной из южных республик». Несколько лет открытки с картинками «великой стройки» продавались по всему СССР на каждом углу, а затем выяснилось, что ничего даже не начиналось, а деньги банально расхищены.

Откланявшись, я поспешил вернуться в гостиницу. Там на трусы пришил карманы-заплаты и спрятал полученные деньги.

А на следующий день местное начальство мне, как научному сотруднику из центра, организовало попутную машину до Байрам-Али и я снова пустился в путь.

Байрам-Али в эту пору был не велик, но озеленен прекрасно, особенно его центр, был уютен, чист, хорошо обеспечен водой. Приятное местечко. Можно сказать – курортное.

Я с удовольствием полюбовался на висящий на улице признак цивилизации, то есть объявление следующего содержания: " Коммунальное отделение байрамалинского РИК предлагает Вам в течении трех дней ликвидировать задолжность за спуск в канализацию дождевых вод". Далее следовали угрозы отключения воды и даже выселения из дома. Прямо чем-то родным повеяло…

Возле объявления толпились люди и активно переругивались. Одни утверждали, что у них не было в пустыне столько дождей на сколько им насчитал РИК, другие с пеной у рта доказывали, что были в длительной командировке, поэтому «дождями не пользовались».

А третьи, блистая эрудицией, и вовсе перекладывали всю ответственность на поэта Пушкина, как на вечного «козла отпущения»:

– Пусть им за воду Пушкин платит!

Еще на меня повеяло здоровым юмором с витрины здешней харчевни, она же столовая профсоюза чабанов: «Эх! Как хорошо у Парижский бариста Абрамянц с Москва».

В вот висящий над одним из зданий стандартный лозунг: «КТО НЕ С НАМИ, ТОГО УНИЧТОЖАЮТ», шуток отчего-то не вызывал.

Воспользовавшись столпотворением народа, я поспешил уяснить для себя парочку животрепещущих вопросов:

– Товарищ! Любезный! – обратился я к одному аборигену, из тех, что выглядел по приличней. – Я, некоторым образом, научный работник из центра. Интересуюсь этнографией. Нет ли у Вас в городе каких-нибудь этнографических диковин?

– Есть! Чем мы хуже других? – ответил туземец, пожелавший поразить приезжего туриста. – И бывшая царская резиденция и старинная крепость. Вон напротив, где коза стоит, у нас дворец культуры, в котором по выходным дают пьесу «Смерть засухе», а налево будет общественная столовая с пальмой в кадке. Опять же санитарный врач у нас герой труда. Из когорты политических каторжан. А Мастурбек Саидаглыевич? Был же дурак дураком, а сейчас секретарь парторганизации! И много еще имеется у нас прочей этнографии. Вон за углом по случаю ремонта уборная закрыта.

– А извиняюсь, какая температура в пустыне и имеются ли там кенгуру? – продолжил я свои вопросы, решив немного приколоться.

– В пустыне жарко. Там много чего есть, глядишь и ваши кенгуру там найдутся! – ответил сметливый абориген. – Я вон сам, своею собственной рукой, как сочувствующий советской власти, убил триста королевских тигров! Мы же хоть и беспартийные, но сочувствие иметь можем!

Познавательно.

И все же самое сильное впечатление произвел на меня не город, а древняя крепость, вплотную подступавшая к нему с севера и как бы приподнявшаяся над ним. На крепостной стене через ровные промежутки повторялись полукруглые, в виде полубашен, выступы. А на флангах находились круглые, совершенно целенькие башни. Всюду – и в башнях и в выщербленных временем стенах цитадели, виднелись щели для стрелков, сквозь бойницы голубело ясное чистое небо.

Старинная крепость, что так гордо вознеслась над городом, все еще была воплощением великой мощи и несокрушимости. Вместе с этим она напоминала бледно-розовый призрак давно минувших времен, призрак, который внезапно возник перед глазами и тут же исчезнет, как мираж пустыни.

Откуда, из какой глубины веков выплыл этот призрак, кто и когда укрывался за стенами крепости, кто строил ее, какие сражения кипели на подступах к ней? Все это не могло не волновать, не будоражить чувств, мыслей, не повергать в раздумье и долгое созерцание.

А ведь в тот, первый день приезда в Байрам-Али, я увидел всего лишь часть одной крепости, как странник, едва ступивший на незнакомую землю.

Сразу скажу, что Байрам-Али был прелестный городок в персидско-туркменском стиле. Вообще-то туркменское село бывает трудно отличить от туркменского города. Может быть в селе больше фруктовых деревьев, и из каждого двора несется запах навоза и жалобный вопль осла. Базары в селе тоже меньше, беднее и грязнее.

На улицах села реже можно встретить прохожего, а тем более женщин, которые в селе часто ходят в гости к соседкам не по улицам, а по крышам – переступая с крыши на крышу. За длинными и унылыми глиняными заборами прячутся такие же глиняные дома с плоскими крышами, с глубокими погребами и с антресолями, с бассейнами посреди двора, в которых часто тонут малые дети.

Дом туркмена наглухо закрыт для посторонних. Внутрь дома могут проникнуть только близкие родственники, дети и воры. В городе все, конечно, несколько более цивилизованно, но все равно восточный колорит так и прет.

Времена сейчас были довольно наивные и патриархальные. Мой мандат давал мне везде дорогу.