Текст книги "Змеелов в СССР (СИ)"

Автор книги: Александр Дорнбург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Что же касается моей правой руки, то я тыкал своим ножом со скоростью иглы от швейной машинки, в надежде подрезать противника. Так что я совершал обеими руками молниеносный каскад движений, за которыми не мог бы уследить глаз человека. Попробуй, посоревнуйся годами в реакции с атаками ядовитых змей, жить захочешь – будешь действовать быстрее молнии. На сверхзвуке. Я сам стал единым боевым механизмом, мощным живым оружием.

К сожалению, клинок у меня был гораздо меньше размерами, чем у уголовника. Так что враг ловко сумел мне порезать внешнее запястье. Закапали капли крови. Но я тоже был доволен, ответным выпадом мне тоже удалось оцарапать руку соперника. Сейчас яд разойдется по кровотоку и это скажется.

Видя, что главарю уже заметно поплохело, и теперь имею дело с обезглавленной змеей, я рискнул стукнуть концом своей длинной палки Гнилозубого. Его заточка не могла его защитить. Тем более, что он был правша, то есть держал нож в дальней руке от меня, я же атаковал тычком по внутреннему короткому диаметру. На удар торца деревяшки, произведенного с силой отпущенной с держателя катапульты, челюсть Гнилозубого отозвалось характерным клацаньем. Из разбитой губы вахлака выступила кровь. Это было больно, неприятно, но не смертельно.

Между тем, пользуясь, что путь ему свободен, клинок ножа второго бычары уже хищно нацелился мне в правую бочину, и лишь двадцать сантиметров отделяли холодную острую сталь от комиссарского тела.

К счастью, яд уже начал действовать, движение урки замедлились, а я, напротив, во время ловли и доения кобр приобрел нечеловеческую быстроту и ловкость. Так что я с кошачьей гибкостью вильнул корпусом, уходя с линии атаки влево, а сам правовой рукой с умопомрачительной быстротой взрезал атакующую конечность противника до самого локтя. Уголовник тут же опасливо отдернул руку, но было уже поздно. Дозу яда он нахватал в совокупности уже приличную. Не жилец.

Тем временем полуголого главаря уже шатало и он устало присел прямо на грязный пол туалета. Завод кончился. Его колени подкосились. Он откинулся назад. Его голова ударилась об цемент. Успокоившись среди семечной шелухи, горелых спичек и окурков. Этот противник вышел из игры.

Воспользовавшись тем, что число активных противников стало только двое, а скорее даже полтора, я поспешил закрепить свои достижения, все так же угрожая Гнилозубому толчковыми движениями палки, взял сачок в правую руку и ловко и профессионально накинул на кисть с ножом Щербатого, второго быка. Его кулак запутался, как рыба в сети.

Я же отвел руку с заточкой в сторону и, бросив испорченный сачок на пол, с вихревой скоростью воткнул свой нож в плечо соперника. Костлявая кисть разжалась, нож выпал из руки уголовника. Железяка с неприятным звуком ударилась о цемент.

Кровавая пена шла у моего врага изо рта, а глаза затуманились. Тело урки начинало содрогаться от мелких конвульсий. Больше он был мне не соперник. Тогда я палкой с пинцетом ударил по руке Гнилозубого и второй рукой воткнул свой ножик ему в защищающуюся левую ладонь.

Отлично. Могучим пинком я мощно ударил по колену Гнилозубого и там что-то захрустело. Кости разошлись. Сухожилия не выдержали. Связки порвались. Уркаган взревел от боли и гнева. Должно быть это очень больно, я же вложил всю свою силу в этот удар. Весь свой вес. Не сбавляя темп, я ткнул лезвием своего клинка в шею врага.

Очень противный парень. Он мне совсем не понравился. Он получил по заслугам.

Все – троим уже хорошо.

Четвертый уголовник понял, что они влипли вглухую. Наступила его очередь: я сделал быстрый скользящий шаг в его сторону, стремительно сокращая расстояние.

Ага! Он меня боится. Это хорошо.

Разумней всего было этому уркагану рвать когти, но потом перед своими не оправдаешься. Да и оставаться целым при таком раскладе западло…

Братва не поймет и не оценит.

Я ударил палкой по руке с бритвой, а потом, со скоростью работающей швейной машинки, нанес несколько ударов по телу соперника. Куда попадать мне было без разницы. Удар проходил за ударом. Этот тоже упал. На грязном полу вокзального сортира бесформенными кулями валялись четыре еще недавно грозных уркагана.

Я быстро каждому представителю братвы воткнул лезвие ножа в район трахеи. Будем считать это за Акт милосердия: лучше не оставлять бедняг мучиться последние десять минут жизни. Как только опухоль пойдет, человек гарантировано задохнется. На 100 %.

А токсикологическую экспертизу здесь никто делать не будет. Видно же уголовники с заточками, сами себя в туалете порезали. Отчего и умерли. И хрен с ними. Они сами выбрали этот путь.

Так что я намочил чью-то трофейную кепку и быстро вытер кровь с порезов своей правой руки. Засунул нож в ножны. Достал из кармана платок и обернул чистой тканью кисть и все что выше. Пойдет. Схватил с пола рюкзак, поднял уцелевший чемодан, взял сломанный сачок (не надо оставлять улику) и побежал на поезд.

Оставив на месте тишину и стерильность. Полную и абсолютную. Ибо анализ ДНК пока проходит по разряду ненаучной фантастики.

Посадку уже объявили. Проводница проверила мой билет, скользнула взглядом по платку, с окровавленными пятнами на руке.

– Не повезло. На острую железяку напоролся, – спокойно пояснил я. – Ничего непоправимого. У вас же в аптечке йод есть? В туалете царапины промою и перевяжу по настоящему.

Порезы кровоточили, но не так, чтобы мне понадобилась помощь врача. Так что и йод у проводницы нашелся и бинт. А там и поезд тронулся в путь.

Глава 19

Похоже, свою норму приключений я уже на эту поездку выбрал. Так что до Ташкента я добрался без особых проблем. Да и то, я сидел тише воды и ниже травы, языком не болтал и ни во что не вмешивался. Идеальный пассажир.

В Ташкенте я рискнул заказать сетку на порванный сачок, чтобы мне доставили ее через проводников в Байрам-Али. Деньги заплатил вперед.

Когда приехал в богоспасаемый Байрам-Али, то первым же делом скинул золото. Полученных 21 тысячи рублей мне хватит надолго, чтобы не рисковать без нужды. Большую часть денег я спрятал в тайнике, в старых развалинах. Чьи деньги – непонятно. Мало ли кто здесь ходит. А если и устроят засаду, то милиция тут долго не просидит. Это я со змеями дружу, другим же нахождение здесь будет хуже пытки.

Надобно сказать, что я сильно боялся мести уголовников. Вопрос не праздный – напали раз, могут и повторить. Отомстить за корешей. Петухи гамбургские! Таких как я, вольных курьеров, они мочат чаще чем водопроводчиков. Коготок увяз, всей птичке писец.

Поэтому я решил сделать перерыв в своих транзитных поездках до весны. Соваться в разбуженное осиное гнездо? Засадят мне перо под ребро – и дело с концом.

Увольте! «Покоя сердце просит» – как говаривал А. С. Пушкин.

Буду работать по почте. А здесь – я в домике. Почти. Байрам-Али – курортный городок в зеленом оазисе среди пустыни. Город маленький, здесь все друг друга знают. Конечно, в этом утверждении есть некоторое преувеличение, но в целом оно справедливо. Любая группа приезжих уголовников здесь сразу привлечет к себе повышенное внимание. Они тут окажутся как в ловушке. Только высунься, сразу арестуют, осудят и в лагеря баланду хлебать отправят.

Ну, нападут они на меня, а как потом уйти? Пустыни они не знают, наработанных связей среди туземцев не имеют. На железной дороге их сразу примут. Ломиться напрямик – так туркмены подключаться, а за голову беглеца власти издавна джигитам давали чай, сахар, сигареты и немного денег…

А если они пришлют сюда какого-нибудь безобидного наблюдателя, а сами будут базироваться в соседних Марах, за двадцать километров отсюда. И попытаются меня подловить на выходе «в поле»… Что же, милости просим! Три раза «ха-ха»! Как говорил Шариков: «У самих револьверы найдутся».

Я хожу на охоту с винтовкой. И стреляю уже очень прилично. Церемоний не будет. За минуту пятерых уработаю, похороню в развалинах или в песках и буду утверждать, что так и было. Вернее, ничего не было. Не следует им даже пытаться.

Другое дело, если меня подловят в Киеве или в Белой Церкви. Оружия у меня не будет, кроме ножичка. Да и яд на лезвия я не смогу постоянно новый наносить. А он разлагается и ослабевает. Так что придушат там меня по-тихому и поминай как звали. Старые трюки, но действенные с давних времен по сей день. Мрачная перспектива.

Да и дело это мутное. Кто-то же меня сдал? Может Гольдберг по-родственному навел, может еще кто. Так что реже ездишь – дольше проживешь. А денег много мне зачем? После войны все одно денежную реформу проведут, чтобы спекулянтам подкузьмить. А во время войны всех будут заставлять все для фронта отдавать. И не откажешься. Обеспеченные советские граждане будут за свой счет покупать для армии автомобили, танки и даже самолеты.

Так что домик куплю, заказы за речкой сделаю и можно сидеть на заднице ровно. Плохо, что война, начавшаяся в 1939 году, сразу резко подстегнет прогресс в военной области. Начали эту войну с привычными винтовками и гужевыми телегами, а закончили автоматами, мощными танками, реактивными системами залпового огня, реактивными самолетами и атомными бомбами.

А у меня к тому же весь товар в Афганистан попадает из соседней Индии, а там англичане индийцев держат в черном теле. Оружия у туземцев стараются отобрать. Во избежание. А зачем тебе огнестрельное оружие? Появился тигр-людоед, так пиши письма. Приедет «великий белый охотник» и тигра убьет. А самоуправством заниматься нечего.

Так что я заказал у торговцев в Кабуле современную винтовку, бронежилет, немецкую оптику, прочную каску, но там такой товар очень редкий. А через Бомбей пока привезут… Каджар напряг свои иранские связи, но там пока тоже все глухо. Впрочем, и у меня время терпит. Судьба Польши или Франции меня не слишком колышет. Мне бы к 1941 году подготовиться.

А ход истории между тем мерно шел своим чередом. В конце сентября состоялся «Мюнхенский сговор», решивший судьбу Чехословакии. А по мне пусть хоть всех там поубивают, лишь бы не было войны.

Впрочем, мне было не до этого. Я влип по своей основной работе.

Короче, до высовывался. За что и поплатился. Сидел бы тихо, змей ловил бы, никто бы меня не трогал. Нет же я развил активную деятельность в этой сфере, статеечки стал в научных журнала тискать, словно посты в «Фейсбуке» или «В контакте», наработал ощутимый авторитет в данной области. И пришла расплата.

Надобно сказать, что предзнаменования были крайне неприятными. Один из медиков на санитарной станции был найден у себя в комнате мертвым. Экспертиза установила, что он умер от укуса небольшой, но ядовитой самки паука каракурта.

А яд каракурта содержит нейротоксин. Растекающийся по жилам огонь. Нервнопаралитическую гадость, что убивает надежно и просто, посредством паралича и удушья. В результате тело в буквальном смысле душило само себя.

Спустя неделю произошло новое несчастье, глубоко потрясшее жителей соседнего поселка: от укуса гюрзы там погибла совсем молоденькая девушка. Не самая приятная смерть.

А далее ко мне из Москвы в командировку приехал коллега. Профессор Лобанов. Половить змей. Так как профессор собирал материал для солидной монографии о пресмыкающихся Средней Азии.

Это был человек средних лет с выражением лица «доброго столичного дядюшки». Сам из себя этакий подарок. Высокий, плотный, весьма преуспевающего вида, с бульдожьим лицом и хитрыми глазками он походил на гостеприимного барина-самодура, способного сечь крепостных на конюшне или травить собаками.

Вот же навязался на мою голову! Пришлось выполнять при столичном госте роль проводника и няньки.

Однажды утром мы наскоро позавтракали и решили поохотиться на змей.

– Давай пройдем вдоль берега оросительного канала, с километр, – предложил Лобанов, – уверен, змейки тут должны быть.

Такое же было и мое мнение. Так как Маугли бояться – в лес не ходить.

Мы взяли с собой пинцеты, ножи, мешки из плотной ткани и, не спеша, двинулись вдоль берега на юг. В сторону Индии. Пройдя немного по гребню откоса, мы спускались до самого уреза воды, внимательно осматривая все, что там росло и обитало.

Наконец, мы дошли до одной промоины и остановились, чтобы хорошенько ее обследовать.

Первым ее увидел профессор. Метрах в пяти от нас, в удобной песчаной выемке, свернувшись кольцами, лежала гюрза. Это был крупный экземпляр толщиною почти в руку. Хотя я гюрз и не боюсь, но при встрече с ними всегда испытываю волнение, которое происходит помимо моей воли.

Змея почуяла нас, но продолжала спокойно лежать, наблюдая за нами мрачным, леденящим душу взглядом.

– Ты стой здесь, наверху, – сказал профессор тихо. – Как только я возьму ее, ты подставишь мешок.

Лобанов осторожно сошел в промоину, взял змею пинцетом за шею, потом правой рукой перехватился чуть ниже головы и пошел вверх, ко мне. И вдруг… поскользнулся. Твою ж мать!

«Что ж ты творишь, придурок, – обреченно подумал я. – Меня ж органы НКВД по горячке обвинят в гибели московского профессора и арестуют. А потом сразу шлепнут без шума и пыли. Отчитавшись в Москву, что все виновные наказаны.»

Дело пахло керосином. Приходилось рисковать собственной шкурой. Опасаясь, что Лобанов снова может поскользнуться и упасть, а вслед за этим произойти смертельный укус, я крикнул:

– Дай ее мне!

Все произошло в сотую долю секунды. В то время, когда я протянул руку, чтобы забрать гюрзу у неуклюжего профессора, она, обнажив, загнутые зубы, нанесла мне укус между большим и указательным пальцами. Послышался характерный хруст разрываемой мышечной ткани. Я отдернул руку, но было уже поздно. И как такое могло получиться? И на старуху бывает проруха…

Лобанов, сумев все же как-то выскочить из промоины, бросил змею в мешок, а носовым платком перевязал мне руку чуть ниже локтя.

– Ну, кто тебя просил хвататься за змею? – по-начальственному бранил он меня, дрожа от злости. – Ведь мы же договорились: ты должен был подставить мешок… Разве это не ясно? А ты?.. А ты ведешь себя безответственно, как какой-то новичок…

– Я боялся, что Вы поскользнетесь, упадете… В общем, я хотел, как лучше, – защищался я.

– Как лучше, – с горьким сарказмом повторил Лобанов. – Теперь ты узнаешь, во что обойдется твоя глупая доброта! Короче говоря, мы отохотились.

Да я и сам понимал, что мы отохотились.

У большинства змей зубы гладкие. У ядовитых приспособлены к тому, чтобы экономно тратить яд: на передней стороне зуба у них есть продольная борозда. Но есть и более совершенные; края бороздок на таких зубах спаялись и напоминают полую иглу медицинского шприца. Если змея укусит такими зубами, потери яда исключаются. Так что я получил полную дозу. С горочкой!

Как правило, первая помощь при укусе состоит в том, чтобы немедленно изолировать укушенное место от общего кровяного русла. Для этого выше места укуса надо наложить повязку или жгут. Но это временная мера.

Так как повязку эту не следует держать дольше 15—20 минут. И не имеет смысла ее накладывать, если после укуса прошло более 5—10 минут.

Полезно сделать надрез в месте укуса и удалить побольше крови, содержащей самую высокую концентрацию яда.

Высасывание раны ртом опасно – можно отравиться через трещины губ и слизистой оболочки. Вредно и прижигание ран.

В дальнейшем рану надо продезинфицировать, а жгут или повязку снять.

Но наиболее реальное лечебное средство – это впрыскивание антизмеиной сыворотки после первых часов укуса. В отдельных случаях полезны введение под кожу адреналина, камфары, внутривенное вливание физиологического раствора, переливание крови, грелки, теплые ванны.

Я, конечно, вводил себе небольшие дозы змеиного яда, чтобы приобрести иммунитет. Но не знал сработает ли мое знахарство. Так же я сразу выдул дежурный пузырек настойки с «змеиной глоткой». Жидкость была очень важна, так как вымывала из организма токсины. Но опять же все это была самодеятельность.

Жгут препятствует распространению змеиного яда в организме. Но через пятнадцать минут его нужно снять. Между тем до санитарной станции мне идти быстрым шагом минут сорок. Не меньше. И не факт, что мне удастся быстро передвигаться. А отсасывать у меня яд профессор Лобанов не соизволил. Так что свои шансы выжить я оценивал крайне осторожно. Один из десяти, не более того.

Но их надо было попытаться увеличить. А то сдохну как цыпленок.

Я попытался выдавить из раны отравленную кровь. Но оттуда почти ничего не вышло. Яд гюрзы имеет в своем составе сильный фермент, способствующий быстрому сворачиванию крови. Я вынул нож и попросил профессора разрезать руку между пальцами. Он взял нож и сделал разрез, кажется, с большим старанием, чем это было необходимо. Но и это мне мало помогло. Меж тем, кисть руки уже заметно опухла.

– Пока ты еще в состоянии двигаться, – сказал Лобанов, – пойдем назад.

– Хорошо, но Вы бегите вдоль канала в ближайший совхоз, туда ходу 15 минут и у них есть машина. Приедете за мной сразу на машине.

Профессор убежал, а вслед за ним пошел по направлению к совхозу и я.

Я понимал, что отравление очень сильное, что яд действует с большой скоростью. За время отсутствия Лобанова я почувствовал слабость и вялость во всем теле. Заметно участился пульс.

Скоро я не смог идти и вынужден был присесть. А потом и прилечь.

Когда вернулся Лобанов, я уже не мог самостоятельно дойти до машины. Меня пришлось тащить.

На санитарной станции нас поместили в палате, где находились две заправленные койки с тумбочкой между ними. Вскоре сюда пришли врач – Архип Архипыч Мезенцев, с ним помощник – молодой симпатичный парень-туркмен и медицинская сестра Гульбэшер. Полный консилиум.

Интернационализм, однако. Как бы мне с такой национальной политикой не загнуться.

– Какая змея вас укусила? – склонившись надо мной, спросил доктор.

– Гюрза, – ответил я.

– Это точно?

– Абсолютно! – за меня авторитетно ответил профессор Лобанов. – Он же – змеелов. Так что… змей знает.

– Очень хорошо! – одобрительно сказал врач, рассматривая мою руку.

– В каком смысле? – не удержался я от вопроса. – Что змея укусила не Вас а меня?

– В том смысле, – пояснил он, – что к нам недавно поступила экспериментальная сыворотка «антигюрза». Вам очень повезло.

Ага! Как подопытному кролику. Но в моем положении выбирать не приходилось. Помирать мне еще рано.

Врач достал ампулу и, наполнив шприц, ввел мне сыворотку. Прошло немного времени и мне сделали второй укол, сердечный. Мне стало так легко, как будто не было никакого укуса. Должно быть в состав препарата входил наркотик.

Но мое облегчение оказалось временным. Яд подействовал на кишечник, то и дело возникали приступы тошноты, кружилась голова. Я пытался выпить немного воды, но организм не принимал ее.

К ночи мне стало значительно хуже. Еще больше участился пульс. Руку жгло как огнем. Опухоль по ней распространилась до локтевого сустава. Целую ночь возле меня дежурила сестра, подходил Лобанов и спрашивал о самочувствии.

Утром, обследовав меня, врач назначил мне капельницу, чтобы ввести физиологический раствор. Это сделала сестра Гульбэшер. Сердечные уколы почти не помогали. Меня бросало то в жар, то в холод. Я впадал в долгое забытье и приходил в себя лишь тогда, когда начиналась болезненная процедура с физиологическим раствором, восполнявшим потерю воды в организме.

На третьи сутки я начал терять сознание. Похоже, скоро финал. А когда сознание возвращалось, я долго не мог понять, где нахожусь. Профессор, медицинская сестра, врач, стены палаты, все было как в тумане.

Ночью на четвертые сутки повторилось то же самое. А когда я пришел в себя, то почувствовал, что задыхаюсь.

«Значит сердце, – обреченно подумал я, – сдало окончательно». Фенита!

Ко мне подошел Лобанов.

– Что с тобой? – спросил он с тревогой. – Хуже?

– Дышать трудно. Задыхаюсь, – прохрипел я еле слышно.

Профессор о чем-то переговорил с сестрой. Та вскоре подошла ко мне и сделала укол, чтобы поддержать сердце.

Мне было душно, жарко. В висках стучало. Мой сон был похож на бесконечный бред малярийного больного. Перед глазами будто все время бушевало пламя, обдавая меня нестерпимым зноем. Оно то отступало, то приближалось почти вплотную. А когда мне стало совсем невмоготу, то я проснулся.

В комнате тускло горела лампочка. Напротив меня спал Лобанов. У входа, прислонившись к стене, дремала сестра. Я попробовал повернуться на бок и не смог. Я был так болен и слаб. Укушенная рука одеревенела. Сердце бешено стучало.

И в эту минуту – помимо моей воли – пришла ясная мысль, что я умираю, что смерть моя неотвратима. Я так испугался этой мысли, что весь покрылся испариной, и сердце сжалось от тоски.

«Человеку, ко всему равнодушному или совершившему какой-то подвиг, – думал я, – наверно, легче умирать. А ведь я так люблю жизнь и связан с нею тысячей невидимых нитей: за какую ни потяни – одинаково больно. И вот теперь эти нити – все до одной – будут оборваны, и я уйду во мрак и тишину».

А ведь раньше я вообще никогда о смерти не задумывался. Мне всегда казалось, очевидно, так же, как и большинству людей, что жить я буду вечно. И если кто умирал из родственников, близких или знакомых – даже тогда я относился к смерти, как к чему-то постороннему, не реальному и был почти уверен, что ко мне она не придет. А если и придет, то это будет не скоро.

Но вот произошел несчастный случай, – и смерть уже ждет меня. Такой облом. Человек предполагает, а бог располагает.

На этом мои печальные мысли оборвались и я уснул тревожным сном.

Утром меня разбудил негромкий разговор туркменского помощника врача и медицинской сестры Гюльбэшер, стоявших около моей кровати. Между прочим, в речи помощника доктора я явственно уловил слово «олер», относившееся ко мне. Что означает «умрет».

Вот же коновалы туркменские! Уже меня похоронили! А вот хрен вам! Не дождетесь!

Я открыл глаза и глухо, сухим, не послушным языком сказал по-туркменски, что умирать пока не собираюсь.

– Ах, яшули [Уважаемый]! Прошу меня простить. Я и не знал, что вы так хорошо уже владеете нашим языком. Ну, как вы чувствуете себя? Что с вашей рукой?

Я показал руку. Опухоль опала. Но чернота еще не прошла. Затем были измерены температура, давление и пульс.

– Откровенно говоря, – сказал мне помощник врача, – ваше состояние было очень тяжелым. И я рад, что вам стало легче. Но еще один сердечный укольчик вам не помешает.

Когда врач и сестра ушли, ко мне подсел профессор Лобанов

– Ну как Вы, молодой человек? – весело сказал он, желая меня ободрить.

– Спасибо, теперь лучше, – ответил я. – Только вот жаль с охотой не повезло. Вы уж простите меня…

– Какой вздор! – обиделся профессор. – Было бы здоровье… Охота от нас никуда не уйдет.

Потом я попросил профессора принести зеркало. Я взглянул в него и себя не узнал. Лицо было желтое, как воск. Глаза запали, нос заострился.

– Ну, как? Хорош? – улыбался Лобанов.

– Лучше некуда, – возвращая зеркало, мрачно ответил я.

– Да, брат. Ангел-хранитель за тебя постарался. Укус был смертельный, – серьезным тоном заметил Лобанов, – и если бы не помощь врача и твой организм…

В это время отворилась дверь и явилась сестра Гульбэшер, неся на подносе две большие пиалы со свежим бараньим супом – шурпой. Первый раз я поел за последние пять суток. Поел с огромным аппетитом и сразу почувствовал, как прибавились силы.

Я потом еще две недели провел в больнице и все же выкарабкался. А профессор к тому времени уже уехал.

Глава 20

С больничного я вышел только в конце октября. Я на своем практическом опыте смог оценить известную пословицу:«лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Так как основной трудовой стаж у меня был не велик, а оклад небольшим. Бюллетень у меня оплачивался из расчета 60%, так что на руки я получал всего лишь 63 рубля. Вру. Как и всех советских людей, меня заставляли с зарплаты подписываться на облигации внутреннего займа. Так что минус еще двадцать пять рублей.

Народ настолько не верил, что государство вернет эти деньги, не говоря уже о процентах или выигрышах, что рыночная цена этих облигаций была всего 5 % от номинала. То есть за свои 25 я мог бы получить на рынке рубль. С копейками.

Тут даже популярная шутка ходит: «Милицейский протокол: »… На станции обнаружен труп неизвестного… Следов насилия нет, за исключением квитанции о подписке на заем.""

На оставшиеся деньги я мог бы кое как питаться. Но мне надо было оплачивать жилье – сто рублей в месяц. Так что если бы не накопленный «жирок», то мне пришлось бы голодать и нищенствовать. Эх, уйди, печаль, сейчас ты совсем не к месту нагрянула.

При этом начальству, как обычно, было плевать на нужды своих работников. Тут все подчинялось простому принципу: «Голый прыгает дальше!»

К работе я приступил, но так до конца еще после болезни и не восстановился. Пользы от меня пока было с гулькин хвост. Тем более, что теперь я снова очень боялся змей. После такого-то стресса. Так что действовал я очень осторожно, медленно, змей наловил в ноябре очень мало. А у меня зарплата сдельная. В общем, получил голый оклад, и змеиного яда добыл и отправил тоже на копейки.

В зимний сезон – декабрь, январь змей ловить было бесполезно. Я уходил в отпуск. Оплачиваемым был только один месяц. А кто забыл – напомню, что привычные в будущем вещи, так-то пятидневная рабочая неделя, восьмичасовой рабочий день для трудящихся, ежегодный оплачиваемый отпуск в 24 дня – все это далекие достижения товарища Л. И. Брежнева. Раннего. А сейчас с этим большие сложности.

То есть с учетом, что и первая половина февраля была почти пустая, то с конца сентября я был выбит из колеи почти на полгода. Растерял весь свой высокий рейтинг. Уже «не был на хорошем счету». Мир жесток и неудачников никто не любит.

К тому же, нынешняя зима выдалась суровой. Редкой. Творилось что-то небывалое. Месяца два, если не больше, лежали снега. Морозы держались жгучие – с ветром, с метелями… И это на юге, где мягкие бесснежные зимы совсем не редкость.

Короче, хоть песни пой:

"Бывайте здоровы, живите богато,

Насколько позволит вам ваша зарплата.

А если зарплата вам жить не позволит,

Тогда не живите, никто не неволит".

Конечно, благодаря своей накопленной подушке безопасности финансовые трудности меня не касались. То есть бедствия, подкосившее бы обычного советского человека меня не затронули.

Даже более того, местные колхозники-туркмены, видя, что деньги у меня водятся, начали сватать за меня своих дочек. Я же часы ношу, а они не только в Средней Азии, но и в центральной части страны были не у каждого. Да и на рынке всегда покупаю хорошую конскую колбасу или нежный, слезящийся прозрачными каплями овечий сыр. Короче, такой великолепный красавчик при полном параде с бутылкой водки и дефицитной банкой консервов «Килька в масле» – жених, нужный каждой семье. О таких зятьях только мечтают!

Вот селяне и суетились, чтобы пристроить своих дочерей в «теплое место». Колхозники в СССР почти везде синоним нищих. Работают за трудодни. А здесь и вообще твориться черт знает что.

Всегда грязные, живущие впроголодь, копошащиеся, как земляные черви в своих сложенных из глины саклях, маргианцы были всем довольны, и во всем находили радость. Их радовала кружка холодной воды и кусок пресного хлеба, потому что эта вода и этот хлеб не легко доставались им; сахар и чай с куском овечьего сыра делали их вполне счастливыми.

Вот гонит туркмен своего осла по шаткому подвесному мосту через арык, настланному хворостом, и поет песню; он не боится упасть, он только боится за осла, который несет в мешке из бараньей кожи плодородную землю, чтобы оплодотворить его огород. Так, изо дня в день, может быть месяц или год он свозит к себе землю, и ему будет довольно собранного с нее урожая. Не жизнь, а песня!

А калым за жену был чисто символическим. То есть плати пару баранов и забирай дочку. Двенадцати-четырнадцати лет. Я мог бы завести целый гарем таких малолетних жен. Обжигающе страстных.

Снова вру. Не мог бы. В сельсовете меня могли бы зарегистрировать только с одной. А если бы за взятки зарегистрировали с несколькими, то я бы мог попасть под статью УК о многоженстве. А так как я не мусульманин, то церковный брак мне тоже не грозил. Да и комсомолец не будет приглашать муллу, чтобы жениться. Использовать же свой единственный шанс я не спешил.

Если еще перебирать плюсы моего незавидного положения, мы же оптимисты, то можно сказать, что иммунитета я хапнул во время своей болезни с избытком. Забегая немного вперед, поведаю, что до того момента как я ушел на фронт, змеи кусали меня еще три раза. И каждый следующий укус я переносил гораздо легче, чем предыдущий.

И еще один жирный плюс моего текущего положения остался вне поля моего внимания. В сентябре оперативную информацию о моих шалостях и спекуляциях в столице советской Украины, из разряда «интересно каждому», узнал через своих стукачей уполномоченный НКВД, капитан Терещенко. Обладатель яркой внешности сельского жителя. «Знают двое – знает свинья»– поговаривает сейчас шеф гестапо Мюллер и при этом этот немец совершенно прав.

Но поскольку я был сейчас не в сфере юрисдикции капитана, а для других он работать не любил, то Терещенко сохранил полученную информацию обо мне в тайне. Хрен знает как там у других, тут самому звездочки нужны. Так что Терещенко затаился в засаде, рассчитывая меня арестовать, когда я снова окажусь в Киеве.

Под лозунгом «а куда ты, родимый, денешься?» И пытками выбить признание. Потому, что капитан был ярым приверженцем стиля «ежовых рукавиц». Чекистский энтузиазм у него пер изо всех щелей.

Но Большая чистка была уже позади. И сталинское окружение, отягощенное партбилетами, но не разумом, задницей поняло, сообразив с каким огнем играет, что они перестарались. Перегнули палку. Нужен был виновный. Что бы он ответил за массовые убийства в Стране Советов. За то, что трупы следовали в морги как на конвейере.

Таким козлом отпущения, в качестве громоотвода, негласно был объявлен комиссар по госбезапасности СССР Николай Ежов. И в ноябре 1938 года его тихо убрали на должность народного комиссара водного транспорта СССР. А потом так же по-тихому в апреле 1939 Ежова арестовали и расстреляли. Кранты! Чем грешил, от того и помер. Судьба любит порой забавно подшучивать над людьми.

Но как говорил В. И. Ленин: «Без ВЧК и других подобных карательных репрессивных органов советская власть существовать не может». На колу мочало – начинай сначала.

И преемник Ежова, Лаврентий Берия, сильно смахивающий на двойника Гиммлера, в первую очередь начал чистить органы от креатур своего предшественника. «Бездарей и тряпок». По-науке.

Даже официальный документ был рожден со словами насчет «произвола организации, напичканной преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен-пролетариата». Только в конце 1938 года было казнено три тысячи бывших сотрудников Ягоды и Ежова в дружных рядах НКВД. Полных дегенератов, умеющих только протирать штаны на жирных задницах, елозя по мягким сиденьям начальственных стульев.