Текст книги "Мяч круглый, поле скользкое (СИ)"
Автор книги: Александр Чечин
Соавторы: Андрей Шопперт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава 15
Интермеццо одиннадцатое
Человек в противогазе косит траву. Идет мимо баба:
– Ты что, милый, в такую жару в противогазе?
– Я комсомолец, я не могу без трудностей.
– Папа, мать их, я больша не хотитья спатья сидья.
Трофимка всё не мог успокоиться. На следующий день после победного матча с «Зенитом» тренер отвёл их в этот самый БДТ. Смотрели сэра английского Уильяма Шекспира спектакль, называется – «Король Генрих IV». Степанов и сам ничего не понял – нет, в программке-то прочитал, дескать, хотел король этот лысый организовать крестовый поход, а тут бароны всякие бунт учинили, ну и побил их король и всех казнил, а в конце поехал новое восстание гасить. Костюмы рыцарские красивые, а чего они там кричат друг на друга, и кто против кого – ни хрена не понять. И спать неудобно – голова свешивается на грудь или на плечо, и начинают то Долма, то Балерина толкаться. Хорошо Трофимке: он сидел за вратарём Бубенцом, ну, Масиком, и тренеру его видно за этим гигантом не было.
– Ты мне поматерись ещё! Ишь, привычку взял… Молод ещё…
– Я двойка гол бил? Бил. Камсола вступати когдато?
– Вот неугомонный… Прилетим домой, устроят ребята собрание – и примем. Сколько орденов у комсомола – выучил?
– Нету.
– Как нету? Есть.
– Орден – челвек. Камсол – не челвек.
– Темнота… Иди вон к Долме, спроси у него, – спать не хотелось. Выспались. Самолёт в десять утра, Лобановский их в семь разбудил, пробежались – а тренироваться и негде. Пошли досыпать – ещё часик урвали. Ноги с непривычки гудели. Эх и они дали жизни на стадионе! Всё Трофимка: носится как угорелый, пойди успей за ним. Под конец язык у всех на плече лежал. А Арисага – молодец, что сказать! Создал этот сумбур и получил полный простор для своих финтов. В большого мастера вырастет, если не поломают. Ну да он, Вадим, присмотрит за негритёнком. Снова хорошую книгу вспомнил, в профилактории читанную: мы в ответе, дескать, за тех, кого приручили.
В Донецке шёл отвратный весенний дождь, и холодина была ничем не лучше ленинградской – а ведь три часа на юг летели.
А ещё организаторы охренели в конец: поселили команду в Доме колхозника. У них, видите ли, в городе слёт передовиков-шахтёров со всей страны, и все нормальные гостиницы заняты! Эту-то не хотели давать – бегал Гусь Тишкову звонить. Вот получили – а как и где теперь тренироваться? И так у «Шахтёра» на день отдыха больше, и они дома второй матч играют. До этого разгромили полувысосанный армейскими вампирами «Пахтакор» – 3:0. Сейчас вот время есть и восстановиться, и потренироваться – а у них перелёт, и вот этот вот Дом колхозника, где в огромной комнате стоит тридцать штук кроватей. А дубль вообще частично на раскладушках поселили – даже такие места казарменные кончились. Ну, хоть «Шахтёр» выделил автобус. Приехали – а поле всё раскисшее, и на него не пускают: дают, мол, просохнуть. Ползают в грязи работницы, какие-то пучки травы приживляют. Как оно просохнет, блин, если дождь идёт? Тренировались на маленькой, ещё сильнее раскляканной поляне. «Шахтёра» видно не было – где-то на нормальном стадионе занимается.
Дубль сыграл нормально – вничью, 2:2, сгоняли. Оба мяча Севидов забил, и Лобановский его наметил за основу поставить.
С утра было солнце. Вот что бы утром не играть? Нет! Играют-то ведь не для себя, а для зрителей. Ну, есть сермяжная правда, и зрителей действительно привалило, несмотря на очередной весенний дождь. Полный под завязку стадион «Локомотив». Больше их, чем в Алма-Ате – тысяч сорок народу. Любят тут футбол – так а где его нынче не любят? Зенитовский громадный «Киров» ведь тоже под самые ноздри забили – как бы не сто тысяч наблюдали, как они с Трофимкой мордой ленинградцев возили по ковру. Слава Богу, не вышло ещё там на сей раз, как в пятьдесят седьмом, когда поднакачавшиеся для пущей бодрости болельщики зенитовские так разгромом от «Торпедо» огорчились, что на милицейское оцепление с дубьём кинулись. Обнюхивают их теперь перед входом на стадион, что ли, во избежание? Но болели классно, надо признать. Сто тысяч в один голос, с первой минуты и до последней. Хорошо, Трофим по-русски пока слабо понимает – плевал он на все ихние подначки и проклятия. Ну, посмотрим, как тут будет. Всё-таки известен горняцкий обычай: вышел на-гора – изволь принять бутылёк. Немало, поди-ка, народу захочет после смены в забое на футболе развеяться. Ладно, не будем заранее думать о людях плохо.
Сыграли гимн, и игра началась. Резво горняки стартовали – Вадим даже прикрикнул на полузащитников, чтобы чуть назад оттянулись. Левый-то отошёл, а Трофимка неугомонный всё лезет вперёд. Их бы тренер с Витькой Абгольцем местами поменял – может, лучше бы стало, а так вон дыра какая получилась. И тут рёв над стадионом поднялся – прикрытый соперниками Вадим и не видел, что случилось. Гол?! Трофимка забил? На третьей минуте? Но чего гомонят-то все? Нарушение? Толкался? Хрень какая! Не засчитали. Вообще судья Степанову сразу не понравился – сам из себя мордатый, чернявый, на местного уроженца Кобзона сильно похож, а глазки будто бы бегают. Купили, небось, шахтёры. Ходят про них такие слухи.
Дальше мечтать горняки не позволили – накатывали и накатывали. В один момент, они еле-еле устояли – пришлось мячи просто на отбой в аут отправлять. Вернулись все, выдержали первый натиск – и снова. И опять. Так дальше пойдёт – точно закатят. Ну вот… Евсеенко вышел один в одного с защитником, продавил его до белой точки в штрафной и пробил. Ну нафиг! Взял Масик. Эх, подержал бы, дал дух перевести – а он сразу же как запулит в своей любимой манере от ворот до ворот! Пару лет назад ведь забил так, и как раз «Шахтёру», только карагандинскому. Не засчитали, правда, ему – записали как автогол вратаря горняков.
Мяч, между тем, пролетев почти всё поле, попал прямо в ноги Абгольцу, и тот умно поступил: не стал бить, а катнул Арисаге, оставляя защиту не у дел. И тут на нём внаглую сфолил донецкий защитник Губич, причём, сволочь, умышленно ведь в ногу бил! Степанов уже подбежал и всё видел в подробностях. А судья молчок – только потом, уже когда мяч к вратарю попал, свистнул, и показывает штрафной, а не пенальти. Степанов, как капитан, прибежал разбираться – а этот индюк тычет пальцами, показывает, что нарушение было в метре от черты. Ссука. Какой метр, вон даже след виден! И точно ведь – метр, да только с другой стороны.
А бесполезно – чуть самого с поля не отправили. А Трофимка хромает. Даже вон к скамейке пошкандыбал, ногу приволакивая. Вадим подошёл к Губичу и на ушко вежливо сказал:
– Сломаешь мне Трофимку – я тебе челюсть сломаю в восьми местах, даже если потом пожизненно дисквалифицируют.
Этот урод только ощерился:
– Это у вас все Балерины, а мы в футбол играем.
– Смотри, я предупредил.
Ну, не забиваешь ты – забьют тебе. Быстрая контратака после неудачно поданного Сегизбаевым штрафного – и один, мать его, ноль.
А ведь только десять минут прошло.
А ещё через десять – ситуация точно под копирку: Масик выбил, Абгольц отдал красивейший пас Арисаге, и того срубают в штрафной. Весь стадион видел, что в штрафной, а «Кобзон» опять руками машет и показывает рядом с еле заметной в грязище чертой. Снова штрафной?! Стоп! А Трофимка-то валяется и встать не может.
– Удалять надо, – почти спокойно подошёл Вадим к судье.
– Игровой эпизод! Подкат.
– И пенальти не будет? – ещё спокойнее спросил Степанов. Всё же Кашпировский не зря деньги получает. Не только полечил, но и научил кой-чему.
– Я сейчас тебя удалю! – визжит мордатый.
– Ладно. Парни! – заорал Вадим на весь стадион. – Уходим в раздевалку.
– Ты что, Атаман? Поражение же засчитают техническое.
– Судья куплен, не видите, что ли? Мы два раза должны были бить одиннадцать метров, а нам хрен с маслицем, и Трофимку на носилках унесли. Что дальше? Тебя, Витька, уволокут? Идём отсюда.
Дождавшись, пока одноклубники потянутся с поля, мотнул головой Губичу и указал глазами на вход в подтрибунку – не тот, который в раздевалки ведёт, а соседний. Молодой горняк и не хотел бы, а ноги сами пошли за Степановым – только затравленно посмотрел на товарищей. Почуяв недоброе, за ним в проход нырнули длинношеий запасной Зима и огромный Капсин. Через минуту под крики «Врача!», «Молчи!», и просто «Аааааыыыы!!!» оттуда вышел капитан «Кайрата», потирая сбитый кулак и капая кровью из свёрнутого набок носа на бороду. Один. Обвёл пребывающие в замешательстве трибуны мрачным взглядом из-под нависших дремучих бровей и потопал в раздевалку.
Первым появился Лобановский. Молча. Посидел рядом и спросил, тихо так:
– Все согласны?
– Не будем голосовать. Все решили, – пробухтел добродушный Масик.
И кто потом только не прибегал! Даже первый секретарь горкома Донецка.
– Люди деньги заплатили – вы что?! Да я вас всех!
– Замените купленного судью, удалите Губича и назначьте два пенальти, иначе не выйдем.
– Лобановский! Тренер! Мать твою!
– Замените купленного судью, удалите… что говоришь, Вадим? А-а-а… Нет, это уже неактуально… и назначьте два пенальти. И верните здоровье лучшему полузащитнику страны.
– Да вы у меня сейчас, ссуки! Все!..
Масик до футбола был боксёром. Удар получился классный. Нет, не кулаком – от этой гири партиец мог и не встать. Пальцем в солнечное сплетение – и приобнял первого секретаря. А ведь и не видел никто. Уполз, согнувшись, чего-то шипя, а Лобановский за ним дверь в раздевалку на ключ запер. Ломились. Стучали, грозили, даже пытались выбить. Милицейский полковник какой-то разорялся – ну, это он себя полковником называл. Кто его знает? Может и полковник, конечно – а может, и подполковник всего лишь. Как через закрытую дверь проверишь? Только Степанов угрожающе прогундосил в заткнутый комьями ваты нос:
– Ты, полковник, не ори:
Не пойдём мы до игры.
А ещё у нас под лавкой
Припасёны топоры.
За дверью изумлённо захлебнулись, а потом загалдели вдвое громче и противнее. Колошматить в неё, правда, больше никто не пытался. И то хлеб.
Вышли из раздевалки ночью. Двое ментов стояли в стороне, но не рыпнулись. Пошли пешком в гостиницу, благо не так далеко. Там тоже менты, и тоже не лезут.
Утром узнали: судью арестовали, а командам назначили переигровку в Москве. Четвёртого мая. А ещё, говорят, из Киева прилетел сам Первый секретарь ЦК КПУ Семичастный разбираться.
Ну, пусть разбираются. Хреново то, что Трофим точно на месяц выбыл. Как, блин, без него играть теперь? Не уберёг. Надо было после первого раза ещё Губичу челюсть ломать – остальным бы урок был. Ну, отсидел бы пару матчей штрафа… А так – нет Трофимки. Беда.
Интермеццо двенадцатое
Девушка возвращается с тренировки по карате. В тёмном переулке ей навстречу – угрюмого вида мужик с растопыренными руками. Пытается зайти то справа, то слева. Недолго думая, с криком «кия!» девушка с разворота бьёт в мужика ногой. Громкий звон. Мужик:
– Твою мать! Долбаные каратисты! Третье стекло до дому донести не могу!..
Один мужик устал уже намёки подавать одной девушке. Не выдержал и пишет ей СМС:
«давай хоть за деньги переспим».
Она ему: «у меня нет денег».
Он ей: «я плачу!»
Она ему: «не плачь, всё у тебя будет хорошо».
Сиомара Анисия Орама Леаль, известная также в Мексике как Ракель Ольмедо, была на десять лет старше Трофимки. Он ещё на горшке сидел – хотя вряд ли в перуанской деревушке сидят на горшках… значит, бегал и играл в горах с пацанами в индейцев – хотя вряд ли индейцы играют в индейцев… тогда крутил хвосты тощим перуанским коровёнкам, обгладывающим редкие побеги чахлой травки на горных склонах, когда Сиомара уже дебютировала в качестве оперной певицы в музыкальном театре Кубы. В 1963 году двадцатипятилетняя артистка решила переехать в Мексику и связать свою жизнь с кинематографом – в 1967 году она дебютировала в фильме «Дон-Жуан 67». Её заметили и пригласили на одну из главных ролей в сериале «Дом друзей».
На счастье – ну, как сказать, «на счастье»? В жизни-то случилось как раз несчастье: в городке Каибариене, где она родилась, и где продолжала жить её семья, сломал ногу отец, и нужно было привезти ему антибиотики – началось воспаление. Вот приехала уже довольно известная певица и актриса на Кубу и узнала от подруг по Музыкальному театру Гаваны, что в СССР набирают певиц в ансамбль. В съёмках в Мехико как раз наступило затишье, и Сиомара решила попытать счастье в Москве. Чем чёрт не шутит? Так и попала в «Крылья Родины», или «Алас де ла Патриа». И ни разу об этом не пожалела.
Этот негритёнок со своим признанием в любви выбил Сиомару из колеи. Всё ведь в жизни наладилось! Гастроли, записи клипов и концертов, съёмки в кино, поездки по всему миру, популярность, о которой никто даже и мечтать не мог. Ну, может, люди чуть больше обожествляли Керту Дирир – так Сиомара сильно и не завидовала. Керту, она вообще не от мира сего. Эдакий конкистадор с мечом в руке – нет преград. Подошёл, взмахнул рукой, и преграда развалилась, разрубленная пополам. Ещё и влюбилась в их мэтра Тишкова. Нет, мужчина высокий и весёлый, лидер, но не во вкусе кубинки. Ей нравились чернявые мачо с тонкими усиками и жгучими чёрными глазами.
Теофило не был чернявым – он был чёрным. Эдакий пухлощёкий, наивный мальчонка – ну вот разве цветом глаз на её идеал походил. Невысокий, даже чуть ниже Сиомары – ну, ладно, вровень. Но она-то всегда на высоченных каблуках, чтобы быть одного роста с Керту и Джанеттой, дылдами этими. При первой встрече, да ещё и при папе Пете, она сболтнула первое, что пришло в голову, чтобы избавиться от придурочного негритёнка – типа, она такая вся великая-превеликая, аж круче новогодней ёлки, и ей под стать только чемпион мира по футболу.
Думала – кирдык, как Тишков выражается. Нет! Завертелось. Мальчишка решил стать чемпионом мира. Сиомара спросила страстного болельщика Богатикова, может ли стать чемпионом сборная Перу.
– Где это? Ладно, шуткую. Ни, не станет. Даже призёром николи не будет.
Успокоилась певица – а Теофило финт выкинул. Принял гражданство СССР и заявил, что с его помощью советские футболисты станут чемпионами мира.
Опять пошла к Юре.
– СССР с Теофило в составе? А кто такой Теофило?
Плюнула на знатоков. Купила всякие спортивные газеты за рубежом, и с тревогой обнаружила, что СССР – это не Перу: недавно стали четвёртыми на Мире, потом на Европе то же самое, и взяли золото олимпиады. Вот ведь чертёнок! Так и правда может чемпионом заделаться.
Тот матч она смотрела на большом французском цветном телевизоре – картинка была, правда, чёрно-белой. И вот когда этот горбоносый урод врезал по ногам её «жениху», что-то ворохнулось в душе кубинки. Красиво ведь мальчик играл! Сиомара в детстве смотрела футбольные матчи у них на городском стадионе, с отцом и братьями ходила. Так, как Трофимка, там не умели. А какие он роскошные мячи забил в Алма-Ате!
И тут какая-то сволочь ломает ногу этому простодушному мальчику. Даже слёзы выступили у певицы. Она подошла к телефону и набрала номер Маши.
– Можешь позвать папу Петю? – сходу выпалила.
– Что-то случилось? – Маша – она, как и все Тишковы, с придурью, вечно во всё влезть надо.
– Надо!
– Хорошо.
– Пьётр Мирьоныч! Вы сейчас футбол смотрьите? – даже не поздоровавшись, набросилась на папу Петю.
– Нет, песню с Машей вам пишем. А что?
– Там Теофило ногу сломальи. Накажьите этого гада!
– Твою ж… Хорошо, невеста, сейчас поразбираюсь.
– Я не невесья… – гудки.
Надо Керту звонить, и ехать в этот Донецк.
Глава 16
Интермеццо тринадцатое
Матч ЦСКА – «Динамо». Полный стадион. Юный фанат, размахивая шарфом, орет:
– ЦСКА, сделай «Динаму»! ЦСКА, сделай «Динаму»!
Сидящий рядом интеллигент не выдерживает и говорит ему:
– Молодой человек, «Динамо» – не склоняется.
– Перед ЦСКой все склоняются.
Если бы кто-то нарочно постарался выбрать самую неудачную дату и время для футбольного матча в СССР, то и тогда не сумел бы справиться лучше, чем составители календаря чемпионата-1969. Наверное, они вписали эту игру в календарь из самых лучших побуждений – но они были квалифицированными инженерами-плановиками, специально привлечёнными для этой задачи из совсем не связанных со спортом учреждений. Страшно далеки оказались от народа эти мудрецы. Тридцатое апреля, полвосьмого вечера. Как отказаться от соблазна пораньше начать праздновать Первомай в кругу семьи или друзей? Ещё и концерт «Крыльев» на это время поставили в телепрограмму – контрольный выстрел. В итоге на трибунах центрального стадиона «Локомотив», вмещавших тридцать тысяч человек, собралось от силы три. Зато уж эти точно были самыми преданными – не смущало их ни то, что «железнодорожники» уже давно плетутся пятым колесом в телеге московского футбола и порой даже вываливаются из Высшей лиги, ни то, что игроков калибра Бубукина, Соколова или Маслаченко в команде сто лет как не видели. Кто-то прискакал на стадион прямо со смены в депо или на дистанции, ещё благоухая машинным маслом и креозотом, кто-то прервал законный отсыпной после поездки. Отборная бригада, образцовые болельщики.
Впрочем, как минимум один человек заявился на эту встречу просто потому, что любил футбол больше всего на свете. Где бы в столице СССР ни играли – дядя Кеша всегда был там. На все стадионы города у него имелся абонемент, притом бессрочный и вручённый самим директором арены. Откуда он брал время на это? А просто Кириллу Капитоновичу было девяносто четыре года, и он вполне мог себе позволить отдавать всё, сколько ни есть, оставшееся ему время любимой игре. Да! Это с него Лев Абрамович Кассиль списал болельщика во «Вратаре республики». Вернее, дело было так: дядю Кешу он сперва выдумал из головы для сценария фильма «Вратарь», а потом однажды встретил его на трибуне стадиона «Динамо». Потому-то персонажи из кино и написанного позднее романа вышли не особенно похожими друг на друга. Первый – чистый плод воображения писателя, а второй – почти фотографический портрет отставного слесаря, который уже и в те годы был немолод и слыл докой футбола, одним из крупнейших во всей Москве.
– Ну, дядя Кеша, рассказывай, чего сегодня интересного будем смотреть, – допытывались у патриарха менее искушённые болельщики.
– Эх, ребятишки, самое-то интересное ковалы юзовские испортили. Слыхали ведь уже про новичка, ну, который амовцам три сунул, да петроградским две? Бес его знает, откуда такое диво выскочило, да ещё и в Верном, да только я днями с Валькой Ивановым после игры толковал – говорит, кое-что особенное. Гонял их этот Арисагин как псов шелудивых больше часа, пока не притомился. А сам ведь мальчонка ещё, усы не растут!
– Ушам своим не верю. Дядя Кеша нового игрока признал – да не видя, по одним слухам! Самого Иванова-то года три по первости щенёнком называл, а, Кирилл Капитонович? Откедова такая любовь?
– Цыть! Дядя Кеша много видел, дядя Кеша много знает. Вот ты, Митька, в тридцать седьмом годе, поди-ка, ещё и нос выбивать толком не умел – да и нынче не очень-то научился, я погляжу, хе, хе… А я тогда уж на законной пенсии был, вот. В спорткомитете сторожем подрабатывал, дабы не заскучать. И премировали меня за исправную работу билетом – сборная басков к нам приехала. А там игрочищи! Все сливочки, братец ты мой, конфетки ландриновые. И был у них форвард такой, левый инсайд, Сидор Лангара. Три раза лучший бомбардир Испании – не хрен пёсий, а? Сам здоровый, ноги как у коня, а на наружность – грузин грузином. И как пошёл этот Сидор наших сидорят уму-разуму учить! Бежит – аж щебёнка во все стороны, игрочки от него отлетают, ровно щепочки от топора. А удар! Такими б ножищами лес валить, никакого топора не надобно. Шуты – как из трёхдюймовки. Ох и наклал он нам тогда, прости Господи! Девять матчей сыграли баски, и семнадцать штук Лангара вколотил. А ведь наша, фабричная порода – из токарей вышел. Я вот тоже, помню…
– Дядя Кеша! – соседи знали: если этот фонтан сейчас не заткнуть, то старик, хитро ухмыляясь, такого наплетёт про свои футбольные подвиги ещё в царское время, что лапши с ушей они потом наснимают на месяц плотных обедов. – Помилуй, говори толком! Не про Сидора речь ведь.
– Я-от те дам – старших перебивать… Ладно. Не хошь про Сидора – потолкуем про Трофима. Вот послушал я Вальку, что он про этого дьяволёнка сказывал – будто снова на Лангару посмотрел. И бежит он, и бьет, и отдаёт, что верхом, что низом – кому другому б не поверил, да Иванов не из брехунов. Ну и опять же: видел я уж такого игрока, вот этими вот глазами. И приёмчик знакомый описал Валентин у него: будто с ноги на ногу мячик переложить хочет, бутсу занесёт, бек шмыг туда, а этот на одной развернулся – и в другую сторону! Сидор-то, я слыхал, потом в Мексику перебрался, вот и этот тоже откуда-то из тех краёв – уж не родня ли ему?.. Не-е, братец, бывают на свете, кого Боженька в темя поцеловал. А эти чумазые, чтоб ни дна им, ни покрышки, парню чуть ногу не оттяпали, да ещё и судью купили! Вот четвёртого пойду, погляжу ихнему тренеру, Олежке Ошенкову, в глаза его бесстыжие, поспрошаю, как такое мог допустить. Налётчики, а не команда. Мне, может, жить-то на свете осталось всего ничего, какие-нибудь пол… века, хе, хе… а они мне этакое диво узреть не дают, свинята!
– Ну, коли так… Ты, Кирилл Капитонович, тогда и на нас с Николаем билеты достань, ладно? Пойдём, посвистим этим костоломам неумытым. Но сейчас-то на кого смотреть будем?
– Ну, про своих вы и сами знаете. А вот Балерина кого поставит… Нут-ко, программку дай-ка сюда… Смекаю, вместо Трофимки – небось, Севидова-сынка, кого с кутузки зимой выпустили. Тот с мячиком побегать любит, подержать. Телегой болельщики зовут – больно возить мастак. Ну, Горбыля, понятно. Атаману, говорят, шахтёры по едалам навстромляли да нос подправили, так что, возможное дело, и его не будет. Ай, так у них Немец Рыжий же есть! Ну и посмотрим на двоих. У вас – герр Кох, у них – герр Абгольц. Стало быть, выходит вам вот нынче Пруссия против Саксонии, или там Тюрингии какой.
Событие восьмое
Муж собирается на субботник, а жена злится.
– Опять придешь поздно и пьяный, знаю я тебя.
В три часа ночи раздается звонок. Жена открывает, муж еле на ногах, гневно кричит:
– Ну что, накаркала?
В холодильнике холодно. Был как-то Сан Саныч в большом таком. Срочно их подняли, с тренировки сорвали и бросили мясо разгружать – словно во всём «Динамо» в Москве некому больше. Он тогда простыл. Правильно, лето, да после тренировки, а тут – ползай внутри промёрзлой камеры, развешивай огромные туши на крючья… Потом выскочишь и воду из фонтанчика на станции пьёшь, пока не забулькает в животе – а вода тоже ледяная. Сильно простыл – ангина, соплей полный нос. Даже уколы назначили. С тех-то пор Милютин говядину недолюбливал. А ещё помнил, как по грязному заплёванному полу этого промышленного холодильника волоком туши тащили – пойди подними её! Это потом на крючья вчетвером уже, с кряканьем и завыванием.
В Алма-Ате было хуже, чем в том холодильнике. Не минус, конечно – все же конец апреля, и юг, хоть и в горах. Но промозглый ветер, сырость… Дождя как такового нет, но в воздухе висит мокрая мерзость. Ощущение, что вернулся назад во времени, и опять в том холодильнике на станции. Только побольше холодильник – вон даже трамваи ходят, перезваниваясь друг с другом. На улицах людей нет, а редкие прохожие укутаны в плащи и куртки.
Поселили в гостиницу. Сходил Сан Саныч вниз, поел, душ принял и спать завалился на чистые простыни. К Тишкову только на следующий день утром. Проснулся оттого, что солнце в глаза било. Или это опять он в тюрьме? Там лампочку никогда не выключают – горит и днём, и ночью, чтобы попкарю было видно всё в глазок на двери. Бдели за порядком.
Так не в камере… Проснулся, и к окну. А там – другой мир! На небе разве редкие облачка, и солнце бьёт из всех щелей, да жаркое! Прямо за те два часа, что он проспал, мир перевернулся. Уж не весна, а лето настоящее.
Вышел тренер на улицу, вдохнул воздух свободы полной грудью. Вот целый день на воле, а все не осознал – то машины, то самолёт. Неба-то и не видел. Красиво: на горизонте горы с белоснежными шапками, и лучи закатного солнца их, эти шапки, в розово-оранжевый цвет пытаются раскрасить. Где получается, а где сверкающий снег сопротивляется и белым с голубыми тенями сверкает, поражая зевак. Местные привыкли к красоте этой, видимо – не стоят, раскрыв рот, не любуются. А вот в тюрьму бы их всех, в Бутырку, чтобы осознали, чего можно потерять. Усмехнулся Милютин немудрёной, зато своей шутке, и на людей оборотился. Днём, когда его по городу везли к гостинице, улицы пустынны были. Погода мерзкая, и на работе все. А сейчас пришли со смены, поели холодного супа с холодной же жареной картошкой – и на улицу. Спешат. Субботник. Послезавтра Первомай. Бордюры белят, листья с газонов выметают, на обочинах грязь прилипшую скребками отдирают от асфальта. Даже вон и сам асфальт на самосвале привезли – ходят рабочие в странных рыжих жилетах, лопатами и ручными трамбовками пытаются образовавшиеся за зиму ямы заделать.
Деревья, утром серые и неживые, вдруг буквально за эти три часа, пока он спал, зелёненькой дымкой окутались – почки от тепла полопались. И воздух этими почками запах, а ещё – пылью, известью, горячим асфальтом. Свободой!
Тишков был высокий и нестарый. Одет элегантно, костюм серый не мешком, а вполне по фигуре, короткая стрижка, а глаза такие голубые и недобрые. Словно на провинившегося первоклашку строгий учитель смотрит:
«Ну, доколе, ты, Петров, будешь ходить с соплёй зелёной под носом? Неужели трудно вынуть платок и убрать эту пакость с морды лица? Как тебя такого будут девки целовать?»
«Ништо, Пётр Мироныч! Сопливого вовремя целуют. На вздохе».
– Александр Александрович, вы на нашу Советскую власть не обижайтесь. Это не она вас в казематы упрятала. Это дурак, карьерист и враг этой самой Советской власти. Думаю, теперь он года три будет на власть негодовать. В Нижнем Тагиле зона металлургическая – освоит профессию формовщика. Сталевара не потянет – мозгов не хватит.
– Да я и не обижаюсь. Знал, что правда кривду победит, – Сан Саныч осторожно отхлебнул чай из кружки – боялся, что горячий, как зеки любят. Не успел привыкнуть к такому. Нет, как раз нужной температуры, и конфеты огромные вафельные, вкусные. Умеют ведь, если захотят.
– Медаль сейчас вам выхлопотал за геройство на пожаре.
– Вот уж нахр… За эту сволочь, что меня оговорила!
– Вы же не сволочь спасали, а человека. Или не бросились бы в пламя, зная что алкашка и дура там? – Тишков вздохнул глубоко, поморщился: – Всё же обижаетесь на власть-то…
– Бросился бы. Характер дурной… В Берлине под пули кидался, тут вот с чинушами от спорта вечно ругаюсь. Сами, сук… гады, ничего не могут, и нормальным людям мешают работать. Показатели всем немедля нужны, да разряды для галочки.
– В точку. Половина энергии у нас в стране – для галочки. Поборемся. Поможете?
– Так я не футболист… Может, вам кого другого, а я назад к пацанам? – Сан Саныч побаивался всего нового. Реакционером был – обозвал его как-то таким прозвищем один из чинуш спортивных динамовских.
– Хватает у нас футбольных наставников – они про мячики и будут думать. А вам надо из этих футболистов спринтеров сделать.
– Спринтеров – в смысле, рывок с ускорением поставить?
– Рывок так рывок. А как спринтеров сделаете, то нужно стайеров готовить из них же. Даже не стайеров, а марафонцев. Полтора ведь часа бегать.
– Разные мышцы, и по раз…
– Вот и договорились. Сейчас вас назад в гостиницу. Завтра демонстрация – и домой, за семьёй и вещами. А 9 мая здесь парад будет. Бессмертный полк пройдёт. Чтоб здесь как штык, и со всеми орденами и медалями, в том числе и пожарной. До свидания, Александр Александрович.
И когда успел согласиться? Что-то упустил он этот момент.
Событие девятое
Во время футбольного матча, на трибуне стадиона, жена спрашивает мужа:
– За что этого зрителя так ругают соседи?
– Он бросил бутылку в судью.
– Так ведь не попал!
– За то и ругают.
– Конфуз, товарищи. Как мы играли весь матч? Будто на чудо уповали. Что ж, чудо случилось, но ведь это мало того, что антинаучно – надеяться на чудеса, но ещё и совершенно недостойно футболистов высокого уровня. Ранее у меня не было повода в вашем уровне усомниться – я видел мастерство, видел самоотдачу, видел творчество. Что командная игра в целом пока не построена – это уж дело моё, и я над этим должен и буду работать. Но почему я сегодня увидел одиннадцать человек, которые не хотели играть в футбол, а предпочли заняться копкой огорода и постановкой драматического спектакля под названием «Последний полёт умирающего лебедя»?
– Сам по театрам таскает, и сам же теперь спектаклем ругает… – пробурчал Квочкин. Ему пока было трудно свыкнуться с мыслью, что Валерка, двумя годами его младше и едва ли намного авторитетнее как игрок, нынче его тренер. Играли ведь вместе в той «как бы олимпийской» сборной клубов, Балерина там чуть ли не самым сопляком был. Когда Квочкин за неё бразильцам забивал, этот ещё в «подай-принеси» числился. А теперь! Нет, умён, конечно, что сказать, кругозор сумасшедший. Но замысла на будущее, озвученного Лобановским после игры с «Зенитом», Сергей не оценил. Что значит – «менять позицию по ситуации»? Как он встанет за Долму в центр полузащиты, или за Витьку на острие? Ясно, по ходу эпизода где только, бывает, не окажешься – но чтоб знать и владеть всеми приемами и навыками, нужными на пяти-шести разных позициях впереди?.. Он думает, у него два состава одних Трофимок, что ли? Так и того-то ещё учить и учить – жадноват мальчишка, жмётся порой пас отдать, сам до верного рвётся, оттого и подковали в Донецке. Мог ведь с Тягой обыграться.
– Вале… – начал Федотов, наткнулся на страшные глаза Степанова над пухлой повязкой на пол-лица, фиксирующей пострадавший нос, и поправился на ходу: —…рий Васильевич! Так темп ведь какой берём? Мы в «Кайрате», уж знае… те, поди, торопливой игры не знали спокон веку. Сзади отстоишь, выходишь помаленьку в атаку, крайние защитники – ну, мы – мяч двигают размеренно, разрывов между линиями минимум. А теперь? Две, три передачи, да всё через центр – и уж там, впереди! А ты не сиди на месте и не топай пешочком, ты со всех ног беги подключаться. Рваная игра, много ускорений. К такому и готовиться надо как-то иначе. Здоровья никакого не хватит – так душу терзать в каждом матче…
– Вот это очень верно, Анатолий. Мы обязательно будем готовиться по-другому, только доехать бы наконец до Алма-Аты. Вот ведь, «Шахтёр», хай им бис… Могли же почти на неделю полететь домой, поработать перед «Пахтакором» хорошенько – ан нет, приходится тут, в Москве… Вот что. Завтра праздник. Тренироваться не будем, тем более, и поле нам ещё не выделили, а пойдём мы с вами лучше в бассейн. Поплаваем, немножко поупражняем лёгкие, дадим отдохнуть спинам. Поиграем в водное поло – поучимся чувствовать товарища. Мы ведь с вами сегодня почти потеряли зону в середине ближе к нападению – успели привыкнуть всего за две встречи, что Трофим там всегда примет, даже если отдашь кое-как. Юрий старался, но полностью заменить его в этой части не смог.
