Текст книги "Рыцари удачи. Хроники европейских морей"

Автор книги: Александр Снисаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Всю жизнь я краденым кормлюсь,

И умереть я не боюсь.

Коль твой корабль пойдет ко дну,

Я все равно не утону.

Пусть шторм, пусть ветер. Все одно!

Нет, мне другое суждено:

Моя погибель – плаха.

Так что ж дрожать от страха?

Поскольку у этого достойного джентльмена не было своего судна, можно допустить, что он и впрямь был простым вором, отправившимся на заработки в Ригу. Но тут все было делом случая: окажись у него сообщники среди пассажиров или команды, судно могло переменить хозяина задолго до прибытия в порт назначения. Обыкновенное дело.

Нам вообще мало известно достоверного о рыцарях удачи этого века. Но говорить об «упадке» пиратства было бы неверно. Скорее, наоборот, можно говорить о его взлете. Ушли в прошлое большие пиратские флотилии и пиратские государства (они еще возродятся, и довольно скоро), но моря были ничуть не безопаснее, чем в XI или XIV веке. Объясняется сей парадокс очень просто: на воровской или пиратский промысел выходили теперь чаще всего «любители», и эти оборотни действовали по рецепту обнищавших рыцарей XIII века: заполучив ночью свой кусок, днем они вновь становились добропорядочными бюргерами, ремесленниками или капелланами, кем угодно. Может, они и были готовы перейти в «класс профессионалов», но время было не то. Нельзя сказать, чтобы они очень уж стеснялись своего ремесла (хотя теперь многие относились к нему неодобрительно, не то что раньше), скорее, их держали в узде суровые законы против пиратства, принятые во многих государствах.

По-видимому, именно с такими «любителями» имел дело в 1413 году знатный горожанин из Тулузы, автор турецко-арабского словаря Ансельм д'Изальгие, по пути на родину подвергшийся нападению пиратов. Им не удалось захватить корабль, но жену и дочь Ансельма они сумели похитить в суматохе абордажного боя. История эта, правда, закончилась благополучно: пиратский корабль потерпел крушение у какого-то острова, и «живой товар» на лодке достиг его побережья. Чуть позднее к этому острову подошло для ремонта и судно, на котором находился Ансельм, потрепанное тем же штормом. Так семья воссоединилась, отделавшись лишь испугом. Что сталось с пиратами – неизвестно. Вообще же этот эпизод по-своему уникален, подобное бывало редко. Пират не только не сумел захватить купеческое судно, а еще и сам пошел ко дну! Обычно готовились лучше: в случае неудачи палач не делал скидки на неопытность.

Конечно, и профессиональных, опытных пиратов тоже хватало, но гораздо большее распространение получает теперь каперство: это легально, это безопасно, это доходно. Под каперов маскируются купцы, путешественники, пираты и сами каперы, всегда имеющие на борту набор флагов разных государств.

Но XV век – это еще и век путешествий и открытий. Механические часы, очки, бинокли, портоланы, промышленное производство сравнительно дешевой хлопчатой бумаги, пришедшей на смену льняной, магнитные компасы – все это быстро находит применение на море и на суше, становится обыденным, привычным и необходимым.

Смельчаки забираются в самые отдаленные уголки Востока, и все чаще при дворах европейских королей звучат волнующие слова: Индия, Китай, Сипанго (Япония).

Морем путешествуют редко: суша надежнее.

В 1404 году кастильский дворянин Руй Гонсалес де Клавихо по поручению короля Энрике III отправляется в Самарканд ко двору Тимура и пишет там дневник, изданный почти сто восемьдесят лет спустя под названием «История великого Тамерлана».

Венецианец Иосафат Барбаро совершает в 1436– 1452 годах путешествие по западному Ирану.

Его земляк, купец Никколо Конти, проживший с 1419 по 1424 год в Дамаске, изучивший там арабский язык и принявший ислам, совершил несколько сухопутных и морских путешествий в Индию и Цейлон, побывал в Бенгалии и Бирме, на острове Сокотре и в Адене и в 1444 году через Египет и Ливию вернулся в Венецию. Его «Четыре книги об изменчивости судьбы», записанные секретарем папы Евгения IV Поджо Браччолини, автором знаменитых «Фацетий», стала бестселлером того времени и заставила папу отпустить Конти все грехи, в том числе – случай уникальнейший! – и переход в другую веру, совершенный с соблюдением всех церемоний.

Те же географические названия, что мелькают в описаниях путешествий Клавихо, Барбаро и Конти, встречаются и в шестилетнем «хожении за три моря» тверского купца Афанасия Никитина, летом 1466 года выступившего в путь к Индии. До Индии он добирался по Каспийскому морю и Индийскому океану, а значительную часть обратного пути совершил на торговом паруснике по Черному морю. Интересное само по себе, путешествие Никитина – единственное в те времена серьезное путешествие в южные земли – явилось откровением для Руси времен Ивана III, но почти ничего не добавило к тому, что уже было хорошо известно ученым Западной Европы. Да и сочинение его осталось неведомым за пределами Московии, а из русских никто не выразил желания пройти по его следам.

И еще один путешественник многие века оставался неизвестным европейцам. Это воскрешенный ныне из забвения китайский военачальник и мореплаватель Чжэн Хэ, совершивший семь выдающихся экспедиций в 1405 – 1433 годах. В первую отправились на шестидесяти двух кораблях с 28 880 людьми разных специальностей – от воинов и корабелов до купцов и лекарей. Потратив около года пути, посетив Суматру, Яву и Вьетнам, эскадра добралась до Каликута (нынешнего Кожикоде) и еще через год возвратилась в Китай. Сразу же после возвращения Чжэн Хэ дважды повторил этот маршрут, посетив еще и Малакку, а в 1413-1415 годах дошел до Ормуза в Персидском заливе.

Трудно сказать, каковы были истинные цели его плаваний, ясно только одно: Чжэн Хэ методично, шаг за шагом продвигался к западу, совершая каждую следующую экспедицию сразу вслед за предыдущей и осваивая все новые и новые участники. Пятая и шестая его экспедиции достигли африканских берегов, а седьмая, состоявшаяся в 1431 году, как бы подвела черту под всеми шестью. корабли Чжэн Хэ прошли по хорошо освоенной трассе Нанкин – Ява – Малакка – Цейлон – Каликут – Ормуз и возвратились в Китай Южные контуры Азии были повторены им от и до.

Имеются серьезные данные за то, что Чжэн Хэ пользовался морскими картами с градусной сеткой, изобретенной во II веке Чжан Хэном (из-за сходства имен иногда это изобретение сильно омолаживают, приписывая его самому Чжэн Хэ). Похоже, что седьмая экспедиция была своего рода генеральной репетицией к чему-то большему, но это так и остается догадкой: вскоре после прибытия на родину Чжэн Хэ умер, едва перешагнув шестидесятилетний рубеж.

Чжэн Хэ не знал, да и не мог знать, что в то время, как он упорно пробивался на запад, навстречу ему, преодолевая невероятные трудности, спешили корабли европейцев. Спешили медленно, шаг за шагом, подобно слепцу, ощупывающему палкой незнакомый путь и не ведающему, что его на нем ждет. Может быть, кое-кто из них вспоминал при этом стихи Франческо Петрарки, горько раскаиваясь, что не последовал благоразумному совету:

Кто плаванье избрал призваньем жизни

И по волнам, коварно скрывшим рифы,

Пустился в путь на крошечной скорлупке,

Того и чудо не спасет от смерти,

И лучше бы ему вернуться в гавань,

Пока его рукам послушен парус.

То были португальцы, сумевшие к 1249 году очистить юго-запад Пиренейского полуострова от мавров. Однако Италия не оставила им никакой надежды на торговлю в Средиземном море, а Ганза – в Северном. Оставался единственный путь – на юг, на него они и вступили.

Атлантика у северных берегов Африки была уже отчасти известна: здесь путешествовали Ганнон Карфагенянин, Полибий. Были и примеры посвежее. В 1270 году генуэзец Лансароте Малочелло открыл Мадейру и Канарские острова (по другим данным, это произошло в 1312 или 1336 году, что, в общем, не меняет дела). В мае 1291 года генуэзцы Тедизио Дориа и братья Вадин и Гвидо Вивальди на двух хорошо оснащенных галерах попытались совершить морской путь в Индию, на два века предвосхитив такую же попытку Колумба, но пропали без вести. Не случайно Атлантический океан европейцы стали именовать в то время вслед за арабами Морем Мрака. Вполне зрячие люди, гранды и адмиралы, становились в нем слепцами, и лишь случайно их посох изредка натыкался на неведомые острова и побережья.

Нападение кита на военный корабль в Море Мрака. Из «Книги о рыбах» Геснера (1598).

В 1341 году португальский адмирал Мануэл Пезаньо отправился по следам Малочелло на трех кораблях, разыскал Канарские острова и присоединил их к португальской короне. Ему удалось это сделать в значительной мере благодаря тому, что с 1 февраля 1317 года специальным указом короля Диниша I на службу в португальский флот были приглашены генуэзцы в качестве учителей навигации. Адмирал и сам называл Геную своей родиной, он был известен землякам как Эмануэле Пессаньо. 10 августа 1346 года из Майорки отошло транспортное судно Жакме Феррера на поиски Золотой реки, Рио-де-Оро, но эта экспедиция пропала без вести. В промежутке между плаваньями Пезаньо и Феррера был открыт архипелаг, названный итальянским именем Леньяме – «Лесистый».

К началу XV века португальский военный и торговый флот, созданный стараниями Диниша I, уже достаточно уверенно крейсировал в Атлантике от Лисабона до Канарских островов. 21 августа 1415 года сыновья португальского короля захватили Сеуту, обеспечив своему отцу Жуану I господство над Гибралтарским проливом, а себе – рыцарское звание. Сеута стала воротами Африки и Индии, но ключом к этим воротам был Танжер, все еще находившийся в руках у мавров.

Среди пяти сыновей, участвовавших в штурме Сеугы, особое рвение и смекалку проявил третий его сын, Энрики, получивший почти пять веков спустя прозвище Мореплаватель, хотя не совершил за свою жизнь ни одного плавания. В 1420 году он стал гроссмейстером ордена Христа и на средства ордена построил на мысе Сагриш первую португальскую обсерваторию и первую мореходную школу. Энрики поставил себе первоочередной целью отвоевать у арабов Марокканское царство – цветущий райский сад среди пустынь северо-западной Африки – и сделать его португальской провинцией. Марокко, занимавшее часть Атласского нагорья, самой природой было превращено в государство-крепость, надежно защищенную со всех сторон океаном, горами и пустынями. Интерес Энрики к мавританскому побережью вырос после знакомства его с теориями тогдашних географов и картографов, а также с трудами античных историков, писавших о плаваниях вокруг Африки. Познакомившись с книгой Марко Поло, Энрики повелел всем португальским мореплавателям собирать любые сведения об Индии и о царстве пресвитера Иоанна. Это стало второй целью его жизни. Но на пути к этой цели природа тоже поставила непреодолимое препятствие – мыс Юби. Его не сумело еще обогнуть ни одно парусное судно. Мыс Юби был ключом к южной Атлантике, им надо было овладеть во что бы то ни стало.

Первые поползновения в этом направлении хотя и окончились неудачей, все же принесли некоторые побочные результаты. В 1419 году два барка португальцев Жуана Гонсалвиша Зарку и Триштана Ваш Тей-шейры при попытке обогнуть этот мыс были отброшены бурей в открытый океан и... эти два капитана вторично открыли остров Леньяме. Энрике отправляет в следующем году новую экспедицию к Леньяме, и в полусотне километров к юго-западу от него моряки обнаруживают еще один остров, такой же лесистый, как первый. Энрики, не утруждая себя излишними размышлениями, называет его тем же именем, только на родном языке,– Мадейра. Отныне так называется весь архипелаг – первая колония Португалии, подаренная принцем двоим ее открывателям.

Гораздо хуже обстояли дела с Марокко. При очередной попытке овладеть этим царством в 1438 году в плен к маврам попал младший сын Жуана-Фернанду. Все старания освободить его разбивались об укрепления арабов, и Фернанду умер в плену в 1443 году, после чего церковь причислила его к лику христианских мучеников.

Незадолго до его заточения произошло еще одно важное событие, на этот раз приятное для португальской короны. 15 августа 1432 года Гонсалу Велыо Кабрал, отправленный принцем на поиски островов, нанесенных на некоторые карты к западу от Португалии, открывает остров Санта-Мария из Азорского (Ястребиного) архипелага, вслед за ним – остров Формигаш. Во время второго плавания в 1444-1446 годах Кабрал находит еще шесть островов, замеченных им еще в 1432 году: в тот раз по какой-то причине он не сумел к ним подойти. Последние два острова этого архипелага – Флориш и Корву, отстоявшие от основной группы на двести километров,– по одной версии, открыл тот же Кабрал в 1453 году, по другой – Диогу Тейди в 1457 или 1458-м.

Первое открытие Кабрала явилось ступенью к штурму неприступного Юби. Португальцы называли его мысом Нан, а арабы – Нун (что означало одно и то же – «Нет») – в знак того, что это предел для мореходства, а может быть, и для обитания людей. Так они переосмыслили запись арабского историка Ибн-Халдуна (около 1350 года). Ее смысл сводился к тому, что арабы никогда не плавали далее мыса, напоминающего очертаниями арабскую букву «нун».

Существует и другая версия – что «Нан» означает «Рыбный мыс», а значение «нет» («Ион») придали ему римляне, и от них оно попало во все романские языки.

От пленных арабов, иудеев и негров португальцы знали об областях, лежащих южнее и изобильных золотом и слоновой костью. Но как туда добраться? Самой природой этот клочок суши, южный отрог Атласского хребта, защищен постоянными противными ветрами, а его черный силуэт, резко контрастирующий с белым песчаным берегм, наводил на безрадостные размышления о потустороннем мире. Арабы называли этот мыс Джебель-Асвад («Черная гора»).

Забиан вперед, можно упомянуть, что еще в 1492 году, десятилетия спустя после того, как мыс Юби был пройден, на глобусе португальского рыцаря и немецкого картографа Мартина Бехайма, изготовленном в Нюрнберге, у мыса Нун было сделано примечание, что именно до этого пункта сумел доплыть Геракл, но сильная покатость моря к югу вынудила его возвратиться назад.

Штурм продолжался двенадцать лет, корабль за кораблем шли к Юби и либо возвращались ни с чем, либо пропадали без вести, как братья Вивальди. В 1433 году Энрики отправил двухмачтовый тридцатитонный барк с очередным поручением обогнуть заколдованный мыс. Командиром барка он поставил своего щитоносца Жила Эанниша. Барк дошел только до Канарского архипелага и возвратился обратно. Принц выразил крайнее неудовольствие поведением щитоносца, упрекал его в трусости и в незаконной торговле рабами, похищенными на Канарах, и повелел довести начатое до конца. После этой беседы Эаннишу удалось заставить себя преодолеть психологический барьер, и в следующем году он обогнул наконец этот мыс на том же самом барке и доставил принцу дикие «розы Святой Марии» в доказательство того, что жизнь южнее этого мыса существует. Юби получает с этого времени новое имя – Бохадор, от слова «бохар» (объезжать).

На современной карте нанесены все три мыса (с севера на юг): Нун, Юби и Бохадор. Хорошо известно, что во время Энрики португальцы штурмовали именно Бохадор, но почему в текстах он то и дело именуется мысом Нун (или Нан, или Нам, или Нон)? Некоторые, основываясь на карте Фра-Мауро 1457 года, полагают, что Жилом Эаннишем был переименован в Бохадор именно Юби, расположенный почти точно на 28° северной широты (современный Бохадор – 26°7`). Но как в таком случае быть с мысом Нун, лежащим на 28°47' северной широты? Стефан Цвейг в своей книге о Магеллане ставит знак равенства между топонимами «Нун» и «Бохадор». А иные считают, что мыс Нун был пройден еще в 1416 году, но не указывают, кем. Судя по дате, здесь имеется в виду экспедиция Гонсалу Велью Кабрала и Диогу Гомиша. Предположение, что этот мыс огибали итальянцы в начале XIV века и что вскоре после этого Бохадор заместился на картах мысом Нун, неубедительно: во-первых, после этого его перестали бы называть «мысом Нет», а во-вторых, были бы непонятны стремление Энрики во что бы то ни стало обогнуть уже пройденный «мыс Нет» и переименование его в честь «объезда».

Очевидно, речь все же следует вести об одном и том же мысе – Юби, считавшемся арабами непреодолимым («Нет») и преодоленном португальцами («Бохадор»). Вопрос лишь в том, какой из трех нынешних мысов носил в Средние века это название – современный Юби или один из двух других, либо же под «мысом Нун» понималась вся дуга сахарского побережья Рио-де-Оро между устьями рек Дра и Асаг. Другой вариант происхождения слова «бохадор» – от слова «бохудо» (в испанской транскрипции), что означает «выпуклый»: в этом районе африканский берег действительно сильно выступает в океан, так что речь вполне может идти о значительном участке побережья.

В 1436 году Афонсу Гонсалвиш Балдая, участник экспедиции Эанниша, пересек северный тропик и обнаружил на своем пути легендарную Золотую реку – узкую бухту Рио-де-Оро. Еще через пять лет Антан Гонсалвиш и Нуну Триштан достигли неведомого ранее европейцам мыса, называемого арабами Аль-Раас-аль-Абьяд. На своих картах португальцы сохраняют это название, но переводят его на родной язык – Бланко (Белый, ныне Кабо-Бланко). Они доставили оттуда десяток захваченных ими чернокожих в доказательство того, что те места обитаемы, и немного золотого песка как свидетельство того, что они сказочно богаты. (Есть еще один мыс с таким названием, и тоже в Африке,– это самая северная точка континента, расположенная в Тунисе. Исторически сложилось так, что мыс Кабо-Бланко, или Нуадибу, в бывшей Испанской Сахаре – ныне Западная Сахара – носит испанский вариант названия, а его тезка в Тунисе, долго принадлежавшем Франции, французский: Кап-Блан.)

В 1443 году Энрики снова посылает Триштана к мысу Бланко – с тем чтобы он прошел еще дальше к югу. Триштан огибает мыс и в ста двадцати пяти километрах за ним обнаруживает острова. Мавры называют их Аргем, а португальцы, изменив для удобства произношения одну букву, наносят на карты под именем Арген. На островах есть источник пресной воды и негры, занимающиеся рыболовством. Триштан захватывает двадцать девять туземцев и продает их в Лисабоне по баснословной цене.

1443 год можно считать поворотным во внешней политике Португалии. С этого года начинается планомерная и поставленная на широкую ногу работорговля.

Мечты принца Энрики о поиске южного пути в Индию обретают зримые и осязаемые черты в глазах его подданных. Им есть теперь во имя чего рисковать своими жизнями. Один удачный рейс окупал все затраты, давал ощутимую прибыль и как бесплатное приложение к ней – славу и положение в обществе.

В 1444 году Лансароте Писанья на шести каравеллах доставил с Аргена сто шестьдесят пять черных рабов. В этом же году Гонсалвиш повторил свой визит к Рио-де-Оро и исследовал прилегающие внутренние области Африки, а Диниш Диаш вывел свои корабли к мысу Зеленому. В 1445 или 1447 году Писанья достигает устья реки, названной по имени местного вождя,– Санага. Это нынешний Сенегал. Честь его открытия принадлежит командиру одной из каравелл Писаньи – Нуну Триштану. Командир другой каравеллы, Диниш Фернандиш, огибает новый неизвестный мыс и называет его Кабу-Верди (мыс Верга). Это нынешний мыс Зеленый – крайний пункт, куда доходили карфагенские мореходы. Один из кораблей флотилии Писаньи, под командованием Алвару Фернандиша, был отнесен штормом к нынешнему Биссау, за устье Риу-Гранди (Гамбии).

Основываясь на сообщениях Фернандиша, Триштан в следующем году повторил его путь и открыл архипелаг Бижагош (Бисагуш) и отдельно лежащий островок к востоку от него, напротив устья Рио-Нуньиш (Жеба). Высадившись у этой реки, чтобы пополнить запасы пресной воды, Триштан подвергся нападению аборигенов и был убит вместе с восемнадцатью другими моряками. Пятеро оставшихся в живых вручили бразды правления самому грамотному из них – нотариусу Айришу Тиноку и после двухмесячных блужданий в океане, преодолев три с половиной тысячи километров против ветра и течения, добрались до Лисабона. Островок, обнаруженный по соседству с архипелагом Бижагош, получил имя Триштана в память об этом отважном и неутомимом мореходе.

Форштевни каравелл быстро раздвигали пределы известного мира, быстрее, чем мир мог бы этого пожелать. Золото и рабы захлестнули маленькую Страну Заходящего Солнца. Постепенно на берегах Западной Африки сложилась вторая колония Португалии, получившая название Сенегамбии. Молва о португальских открытиях достигла даже Скандинавии, и в 1448 году Сенегамбию посетил датчанин Воллерт. В качестве командира одного из кораблей Триштана он разделил участь начальника экспедиции.

В 1452 году на Аргене возникло Аргенское торговое общество, с этого острова португальцы отправляли одну за одной экспедиции на юг по океану и на восток через пустыню. Африка обретала четкие очертания и скрупулезно наносилась на портоланы картографами принца Энрики. Толпы черных рабов заполонили города метрополии, а через них – земли сопредельных государств.

В 1456 году Диогу Гомиш доставляет Энрики первые и достаточно подробные сведения о реке Эмиу (Нигер) и землях, где он протекает (Западный Судан). Основываясь на системе мира Птолемея, Энрики принимает Эмиу за рукав Нила.

В 1455 году к устью Гамбии снаряжается новая экспедиция под началом венецианца Альвизе де Када-мосто и генуэзца Антонио Узодимаре с заданием наладить дружественные отношения с аборигенами. Узодимаре имел и другую, тайную цель, тщательно скрываемую от Энрики. «Будьте уверены,– писал он своим кредиторам в Геную,– что отсюда действительно менее 300 лиг до царства священника Иоанна – если не до его резиденции, то хотя бы до границ его страны». В мае 1456 года Кадамосто и Узодимаре, отнесенные к западу штормом, открыли первые пять восточных островов Зеленого Мыса, а к 1462 году было завершено открытие всего архипелага стараниями Диогу Гомиша и Диогу Афонсу, а также генуэзца Антонио Ноли.

Когда каравеллы Кадамосто и Узодимаре лавировали в проливах архипелага Зеленого Мыса, на лиссабонских верфях формировалась другая эскадра, численностью в двести двадцать боевых кораблей. 3 октября 1458 года она появилась у стен Сагриша, где на борт флагмана взошел шестидесятичетырехлетний Энрики, и взяла курс на мавританский порт Алкасер ду Сал. 16 октября крепость пала, и португальцы получили очень важный стратегический пункт на море. Но Энрики не успел извлечь все преимущества из этого приобретения: 13 ноября 1460 года он умер.

Только после его смерти соотечественники сумели осмыслить и в должной мере оценить все, что он сделал для них. Достаточно сказать, что его стараниями португальцы из учеников превратились в учителей морского дела и удерживали это звание на протяжении двух с половиной столетий; что из захолустной мавританской окраины Португалия превратилась в первостепенную морскую державу, оставившую далеко позади другие европейские государства; что ростры трехмачтовых португальских каравелл сумели преодолеть непреодолимое – в значительной мере благодаря заимствованию у венецианцев косого, латинского, паруса, позволяющего плыть против ветра; что предел известного обитаемого мира отодвинулся к югу настолько, насколько он простирался к северу от Лисабона.

После смерти Энрики открытия продолжались. Еще до того как было завершено обследование островов Зеленого Мыса, в 1461 году Педру ди Синтра довел свои корабли до побережья Сьерра-Леоне и первый ступил на Перцовый берег в нынешней Либерии. В 1470 году Фернан Гомиш открыл Берег Слоновой Кости, а год спустя-Золотой Берег. В 1473 году были открыты острова Гвинейского залива Принсипи, Сан-Томе, Аннобон и Фернандо-По – первые в южном полушарии, а на противолежащем побережье возник новый и очень красноречивый топоним – Невольничий Берег.

В 1471 году осуществилась еще одна мечта покойного принца Энрики, вынашивавшаяся им всю жизнь: пал Танжер. Долгожданный ключ к воротам в Африку и Индию оказался наконец-то в руках португальцев. Но они не спешили им воспользоваться. Крутой поворот африканского берега к югу, обнаруженный Фернаном да По и Сикейрой, привел их в уныние: близкое, казалось, достижение Индии и царства пресвитера Иоанна отодвигалось на неопределенный срок. Португальцы на время удовольствовались грабежом открытых земель и охотой за рабами. Лишь десять лет спустя они возобновили продвижение к югу.

Смерть Энрики и то обстоятельство, что Португалия равнодушно взирали на положение дел в далеком от нее Средиземном море, всколыхнули пиратскую деятельность во всем этом бассейне. Особенно интенсивной она стала у североафриканских берегов: Гибралтар был теперь заперт для мавров, и они старались возместить упущенное на других путях.

С этого времени мавританские, или, как их еще называли, варварийские (берберийские) пираты принимают кроваво-экзотическую окраску в бесчисленных рассказах и россказнях того времени. Редко обходятся без их упоминания и летописцы, и люди делового мира, и политики, и авторы развлекательных новелл. Изобретение в середине XV века книгопечатания дало «путевку в жизнь» самым невероятным историям, делая их всеевропейским достоянием.

Италия первая вступила в эти годы на путь возрождения античных идеалов во всех областях культуры, и мавры давали ее писателям неисчерпаемый и первоклассный материал для контрастного отображения двух рас (черной и белой), двух вер (мусульманской и христианской), двух языков (экзотичные имена мавров и «нормальные» – христиан). Молва о чернокожем населении тропической Африки, «живые» негры, носящие по улицам паланкины португальских и испанских вельмож, хорошо известные обитатели мавританского побережья в той же самой Африке,– все это привело к выработке особого типа литературного героя – чернокожего мавра, коварного, свирепого, раба своих страстей, хотя порою и не лишенного благородства. Ведь многие знали о них только понаслышке: например, феррарец Джамбаттиста Джиральди Чинтио, включивший в свои «Экатоммити» новеллу о венецианском военачальнике-мавре, «человеке большой храбрости», загубившем свою белокожую жену по имени Дисдемона в припадке ревности по навету завистливого поручика. У Чинтио этот мавр еще благороден, отважен и даже симпатичен. Англичанин Шекспир, сочинивший по этому сюжету трагедию и давший мавру имя, рисует его в совсем других тонах, черное становится у него беспросветно черным, белое – ослепительно белым.

Это было время, когда даже самая короткая прогулка по Средиземному морю таила в себе множество приключений и опасностей. Любой корабль, куда бы ни устремлял он свой бег, на деле всегда держал один и тот же курс – в неизвестность.

Флорентийский монах Аньоло Фиренцуола рассказывает в своих «Беседах о любви» занимательную историю о том, как один корабль, направлявшийся из Флоренции в Валенсию, был занесен бурей к берегам Туниса и погиб в нескольких милях от города Сус. Одного из пассажиров, по имени Никколо, подобрали на берегу рыбаки, «с великим трудом» привели его в чувство, а когда он заговорил, горячо возблагодарили Аллаха за столь великолепный улов и тут же продали его в рабство знатному мавру Ладжи Амету (вероятно, Хаджи Ахмеду). Прослышав об этом, друг Никколо, флорентиец Коппо, быстро собрал большую сумму денег и прибыл в Тунис, чтобы выкупить незадачливого путешественника.

Тут надо заметить, что человек, прибывавший к пиратам для переговоров о выкупе, не только был всегда в безусловной безопасности (как и его кошелек), но и пользовался почетом и гостеприимством «по высшему разряду». Пираты очень дорожили своим деловым реноме. Если даже переговоры оканчивались ничем, гостю иногда давали охрану, чтобы он мог беспрепятственно выйти за пределы «территориальных вод». Однако в данном случае не понадобились ни деньги, ни охрана. Оказалось, что молодая жена Ладжи Амета, без памяти влюбившаяся в пригожего невольника, только о том и мечтала, чтобы переменить господина. Сговорившись обо всем, молодые люди назначили время, и мавританка, «собрав предварительно изрядный запас золота, серебра и иных драгоценностей», однажды утром отправилась с Никколо на прогулку в сторону гавани. Само собой, шикарный корабль Коппо, покачивавшийся у причала, привлекал всеобщее внимание, и ничего нет удивительного в том, что любопытная женщина (а женщина Востока любопытна вдвойне) выразила желание осмотреть его. Вышколенные матросы подняли паруса и отдали швартовы тотчас же, как только она и Никколо ступили на палубу, и ее свите, замешкавшейся на берегу, осталось только призывать гнев Аллаха на головы «неверных». Пока Ладжи Амет организовывал погоню, корабль Коппо "был уже в Мессине.

Разумеется, весь этот рассказ – выдумка Фиренцу-олы, умело осовременившего одну из новелл Геродота и добавившего в нее эпизод из «Одиссеи», но выдумка эта выглядит очень правдоподобной благодаря обилию точных деталей. Еще правдоподобнее концовка этой истории. На беду беглецов, почти одновременно с ними в Мессину прибыл королевский двор со всем дипломатическим корпусом. Среди послов был и представитель Туниса, только что получивший письмо эмира с подробным описанием случившегося и категорическим требованием во что бы то ни стало разыскать беглую жену и вернуть ее безутешному мужу. Встретив и узнав ее, посол ударил челом королю, и тот повелел немедленно восстановить справедливость. Всю троицу привели под конвоем на корабль Коппо, «который король отдал под командование своего человека», и уже показались берега Берберии, когда действие начало раскручиваться в обратном направлении: внезапный шквал отбросил корабль от Карфагенского мыса (мыса Картаж) в Тирренское море. Недалеко от Ливорно его захватили пизанские корсары, и, легко откупившись от них, все трое прибыли наконец во Флоренцию.

Другую байку того времени можно было бы считать документальной, если бы она упоминалась еще где-нибудь, кроме сборника новелл доминиканского монаха Маттео Банделло. Автор, лично знакомый с Леонардо да Винчи, вкладывает в его уста повесть о прославленном флорентийском живописце, монахе-кармелите фра Филиппо Липпи, чья беспутная жизнь была, по свидетельствам современников, полна невероятнейших приключений. Может быть, это широко известное обстоятельство и побудило Леонардо (если только этот рассказ не назидательная выдумка) избрать своим героем именно Липпи.

Когда Липпи, рассказывает Банделло вслед за Леонардо, осмотрел музей Марке в городе Анконе на Адриатическом побережье Италии, ему вздумалось освежиться, и он с несколькими друзьями отправился покататься на лодке по морю. Неожиданно у анконского берега появились галеры Абдул Маумена – «великого берберийского корсара того времени». Скорее всего, мавры подстерегали в этом месте корабли венецианских купцов, но веселая прогулка шумной ватаги переменила планы пиратов. Лодка была без труда захвачена, а ее пассажиры закованы в цепи и отвезены в Берберию.