Текст книги "Рыцари удачи. Хроники европейских морей"

Автор книги: Александр Снисаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)

Итак, достоверно одно – в основе чуть ли не всех названий средневековых судов лежит латынь или греческий, а в литературные языки они вошли в том виде, в каком существовали с момента своего рождения, причем не только в разных районах и в разное время, но подчас и одновременно могли использоваться различные названия для обозначения одного и того же типа – неф, буса, гат, когг.

Робером де Клари когги не упоминаются: чистокровный француз, он знает только нефы. В его время это были, за исключением мелочей, суда-синонимы. В начале XII века Вольфрам фон Эшенбах в своей поэме «Парцифаль» упоминает «большой, крепкий корабль»– возможно, когг. В 1199 году на печати английского города Данвича был изображен парусник с кормовым рулевым веслом по правому борту. Схематичное изображение бимса намекает на наличие палубы – ее имели и когги, и нефы. В документах 1206 года можно не раз встретить упоминание когга, этот тип судна зафиксирован в 1230 году на севере Испании, а четверть века спустя в Марселе. Но это те времена, когда коггом могли величать неф, а неф – коггом. Лишь примерно столетие спустя их пути разойдутся.

Юиссье. Напольная мозаика 1213 года в церкви Сан-Джованни Эванджелиста.

Из других типов судов, упомянутых Робером де Клари, весьма примечательно юиссье. Это не что иное, как византийская гиппагога – судно для перевозки лошадей. Но как она изменилась внешне! Главным новшеством стали, по-видимому, запирающиеся ворота в корме, а иногда и по бортам, предназначенные для прохода животных по широкой сходне. Во всяком случае, из античных источников эта деталь неизвестна, хотя нечто подобное у греко-римских судов предположить все же можно: вряд ли случайно замечание Фукидида о том, что самены, имевшие срезанную транцевидную оконечность, очень легко и быстро могли быть переоборудованы в гиппагоги – для этого достаточно было прорезать двери или перебросить мостки через фальшборт. Дверь по-латински ostium, по-итальянски uscio, по-французски huis (первая буква не читается). Поэтому новые суда получили имя ускиеры у итальянцев и юиссье у французов. Не исключено, что и итальянское usciere (швейцар) тянется корнями из тех времен: так могли называться если не все члены команды ускиеры, то по крайней мере те, на чьем попечении находились двери и погрузка лошадей.

Ускиера была высокорентабельным типом морского транспорта и довольно быстро вытеснила популярную на Средиземном море, особенно в западной его части, византийско-арабскую парусно-гребную тариду, хотя оба типа сосуществовали по крайней мере до XIV века.

Ускиера. Реконструкция.

У крестоносцев пользовались популярностью и те, и другие, смотря по средствам заказчика. Если компания Робера де Клари заказала ускиеры, то прижимистый Людовик IX, собираясь в 1248 году в очередной, Седьмой крестовый поход, предпочел именно тариды, и дюжина этих судов, сорокавесельных и трехпарусных, была для него построена в течение двух лет. Каждая тарида принимала на свою единственную палубу не более двух десятков лошадей, ее длина составляла от двадцати шести до тридцати шести метров (длина киля – семнадцать метров), ширина палубы до девяти метров, а плоского днища – чуть больше трех. Одно из последних упоминаний тариды можно отыскать в анналах Генуи, относящихся к 1270-м годам.

Постройка корабля крестоносцев. Гравюра на дереве, 1486.

Гонку выиграла ускиера. И неудивительно. Она имела две сплошные палубы, способные принять до сотни лошадей – в восемь-девять раз больше, чем могли себе позволить византийцы, и впятеро – по сравнению с таридой! Но чаще на верхней палубе размещались колесницы, разного рода военная техника и обслуживающий персонал, а иногда и пассажиры; там же в случае долгого рейса прогуливали лошадей, чтобы они не застоялись и постоянно были в боеспособном состоянии. Лошади во время плавания довольствовались нижней палубой, где для них были оборудованы стойла, а верхняя хорошо укрывала от непогоды. Такие суда были очень широко распространены и дожили почти до нашего века.

Вот как отзывается о них французский писатель Теофиль Готье, совершивший осенью 1861 года путешествие по Волге от Твери до Нижнего Новгорода: «Следуя вниз по реке, мы часто встречали суда, походившие на те, что я видел на стоянке у Рыбинска. Они неглубоко сидят в воде, но по размерам не меньше торгового трехмачтового судна. Их конструкция представляет собою нечто особенное, своеобразное, чего не встретишь в других местах. Как у китайских джонок, нос и корма их загнуты наподобие деревянного башмака. Лоцман сидит на некоей площадке с рубленными топором перилами, на верхней палубе возвышаются каюты, имеющие форму беседок, и покрашенные и позолоченные маковки с флагштоками. Но самое удивительное представляет собою находящийся на таком судне манеж. Он дощатый и поддерживается столбами. В нижнем этаже судна размещаются конюшни, в верхнем – сам манеж. Сквозь просветы между столбами видно, как по кругу манежа ходят лошади, связанные спереди три по три или четыре по четыре. Эти лошади наматывают на ось буксирный канат. На конце этого каната якорь сначала отвозится вверх по течению на лодке с восемью или десятью гребцами и забрасывается в грунт реки. Число лошадей на борту такого судна может доходить от ста до ста пятидесяти. Они поочередно сменяют друг друга: в то время как одни работают, остальные отдыхают, а пароход хоть медленно, но безостановочно плывет. Мачта такого судна бывает невероятной высоты и делается из четырех или шести сцепленных стволов сосен и напоминает ребристые столбы готических соборов. С мачт свешиваются веревочные лестницы, ступеньки которых крест-накрест переплетены между собою веревками. Я описал в подробностях эти большие волжские барки потому, что они скоро исчезнут... Суда, о которых я говорю, напомнили мне огромные деревянные сооружения, плававшие по Рейну и переправлявшие целые деревни с их хижинами, запасы провизии... даже целые стада коров. Последний лоцман, умевший ими управлять, умер несколько лет назад...»

Несомненно, очень многие детали этого описания дошли сквозь века из Средиземноморья эпохи Крестовых походов. И даже от античности: «На носу таких барок, – замечает Готье, – часто изображали глаза, смотрящие огромными зрачками вдаль...», причем брови представляли собой шкурки соболей или других пушных зверьков, приколоченные гвоздями в надлежащих местах. Да и такая деталь, что «кружевом украшает корму резьба, вырубленная топором по дереву с такой ловкостью, какой не превзойти даже резцом», уводит воображение во времена весьма отдаленные... Что же до меховых бровей, то они заставляют вспомнить одну из этимологии – так называемую «народную» – слова галера, произошедшего якобы от латинской galerus – меховой шапки, помещавшейся то ли в натуральном виде, то ли в живописном на носу корабля. Ничего общего с действительностью сия словесная эквилибристика, конечно, не имеет.

Венецианская галера рубежа XIII и XIV веков. Реконструкция.

Не менее примечательны были в то время и суда, именуемые Робером де Клари галерами. Галера венецианского дожа, например, «вся была алой», а над самим дожем «был раскинут алый парчовый балдахин, впереди были четыре серебряные трубы, в которые трубили, и кимвалы, которые гремели по-праздничному». Когда флот покидал венецианскую гавань, «это было со времени сотворения мира самое великолепное зрелище, ибо там было наверняка 100 пар труб, серебряных и медных, которые все трубили при отплытии, и столько барабанов, и кимвал, и других инструментов, что это было настоящее чудо. Когда они вышли в открытое море, натянули паруса и подняли свои знамена и флажки на башни нефов, то казалось, что все море заполнилось кораблями, которые они направили сюда, и словно пламенело от великой радости, которую они чувствовали». Похоже, что эти галеры были парусными, поскольку здесь нет никакой оговорки.

Думается, однако, что значение слова галера как «морское гребное судно», о чем уже сказано выше, наиболее вероятно. По-видимому, в эпоху Крестовых походов этот термин сосуществовал наряду с галеей: в итальянском сохранились оба эти слова, причем galea обозначает галеру, a galera – лодку. Первоначальное же galee в среднегреческом превратилось в galaia и стало обозначать тот, первый тип судна, патриарха всего этого семейства. Не говорит ли это о том, что жители Апеннинского полуострова различали мбольшую галею и аленькую галею, то есть что эти суда составляли такую же типовую пару, как неф и фрегат, актуарий и актуариола? Вполне ведь могло быть, что галерой, в отличие от прочих лодок – барок, называли шлюпку только галеи, следовавшую за ней на буксире, а позднее и поднимавшуюся на палубу.

Галея. Рисунок из генуэзского документа второй четверти XIII века.

Это тем более правдоподобно, что у тех же итальянцев «большая галера» – переходное звено между галерой и парусником – носила имя галеацца или галеас (тогда как просто «большую лодку», как позднее и баржу, называли barcone), а гребец галеры – галеотто. Барконе, по-видимому,– то же, что бардже: так называли лодку с дюжиной гребных банок.

Галеацца, галеас, галеотто – все они явно связаны с галеей, а галеотами называли гребцов галеры и тогда, когда она стала плавучей тюрьмой: слово galeotto приобрело в те времена второе значение – каторжник, a galera – каторжные работы. У испанцев же galeota (во Франции – galiote) стало обозначать маленькую галеру – в противоположность другой ее современнице – итальянской галеацце, а крестоносцы иногда величали так дромоны...

Так о каких же галерах ведет речь Робер де Клари? Не о лодках же... Скорее всего, здесь под словом «галера» скрывается галеон (почему-то в русском языке все еще иногда по старинке пишущийся через «и» – как до недавнего времени Вергилий). Первые упоминания галеона и галеаса встречаются в генуэзских хрониках 1100-х годов. Их, новорожденных, долго еще путали с галеями, и в одном из отчетов, датируемом 1189 годом, его составитель счел нужным разъяснить, что есть что: «Галея (galea.– А. С.) -это длинное, узкое и низкое судно, на его носу прикреплен брус, именуемый обычно шпорой и способный протыкать насквозь неприятельский корабль. Галеон также имеет только один ряд гребцов, но он более короток и подвижен, более поворотлив и быстроходен и пригоден к метанию огня». Как раз то, что и нужно было крестоносцам в войнах против мусульман!

Крестовые походы отнюдь не ввергли Аравию в то жалкое состояние, в каком ее мечтали видеть христианские монархи. Флот ее и гавани блистали прежним великолепием, а потери в одном месте с лихвой компенсировались приобретениями в другом. В X веке, например, ярко засверкала звезда Могадишо на побережье Сомали – новая торговая фактория южноморских Синдбадов. Ибн Баттута, побывавший там в 1331 году, уже застал большой, оживленный и прекрасно оборудованный порт. Каждый прибывающий корабль встречали еще на рейде небольшие лодки-самбуки, и их владельцы наперебой предлагали странникам здоровую пищу и гостеприимный кров. Принять у кого-либо из них накрытое кисеей блюдо с яствами означало отдаться под его покровительство, заключить жилищный контракт. Такой или сходный обычай существовал и в других портах Африки, Индии, Мальдивских и иных островов. Однако это гостеприимство ничуть не мешало портовым инспекторам и таможенникам скрупулезно исполнять свои обязанности, а капитанам арабских кораблей (руббанам, муаллимам, каррани, нахудам) – «добровольно» уступать для местной казны часть товаров по заметно сниженным ценам: это было все же лучше, нежели конфискация груза, иногда и вместе с судном, за ложную информацию.

По-прежнему престижной оставалась для арабов и служба в военном флоте. Они имели их пять. Два «опекали» Восточное Средиземноморье: Критский, державший в повиновении острова и берега Эгеиды, и Сирийский, осуществлявший ту же задачу у южного побережья Малой Азии и у берегов Леванта (нередко эти два флота объединялись, блокируя всю Малую Азию). Сирийский флот был вторым по значению, особенно в первой четверти X века, когда им командовал византийский пират Лев Триполитаник, из каких-то соображений променявший крест на полумесяц и одержавший ряд блистательных побед над бывшими своими соотечественниками. В западной части Средиземного моря действовали Африканско-сицилийский флот, державший в постоянном страхе Италию, и Испанский, чье название отражает его цели (эти два флота тоже, случалось, совершали совместные операции). Центральным, главенствующим флотом был Египетский, его корабли дислоцировались в портах Египта и южного Леванта, а штаб-квартира была в Каире.

Ни в одном флоте мира – ни до того, ни после, вплоть до XVI или XVII века – не было такой четкой организации и железной (но отнюдь не палочной!) дисциплины, к тому же добровольной. Весь он был разделен на десять эскадр, возглавляемых «эмирами моря» – адмиралами. Из их числа назначался главный адмирал флота – мукаддам. В мирное время все они, как, впрочем, и остальные моряки, жили в своих поместьях в окружении жен и друзей, а в случае даже кратковременной отлучки обязаны были известить об этом начальство (каждый – свое, по ранжиру) и указать новый адрес или маршрут поездки.

Численный состав эскадр, а следовательно, и всего флота в разное время был различным. Неизменным оставалось количество командующих (десять) и эскадренных старшин (двадцать), ведавших выдачей жалованья. За каждым старшиной было закреплено определенное количество офицеров и матросов, и они, руководствуясь списком, выплачивали нужные суммы. Эти списки экипажей – первые достоверно нам известные судовые роли.

Из корабельных должностных лиц известны кроме палубных матросов и рулевых лоцман, писец, «мастер причала», боцман, вычерпыватель воды, плотник. Из числа матросов назначались постоянные впередсмотрящие, или дозорные, они же и сигнальщики. Иногда на судне был врач, если только лекарским искусством не владел кто-либо из команды. Разумеется, на весельных судах были две-три смены гребцов – свободных или рабов. Имелись также хранители провизии и корабельного имущества.

В случае подготовки к походу старшины отправляли посыльных по имеющимся у них адресам (потому-то и надо было извещать о каждой отлучке с постоянного места жительства) и созывали всех в Каир. Здесь халиф производил смотр и вручал именем Аллаха «походные» – по пяти динаров каждому сверх обычного жалованья, ибо перед лицом Аллаха и смерти все равны. Затем устраивался морской парад, и прямо с него корабли уходили в экспедицию, по возвращении из коей на повторном смотру подсчитывались потери и добыча, раздавались милости и высказывались упреки.

Однако вопреки всем усилиям халифов смотры начиная с середины X века становились все печальнее. В 961 году арабы потеряли Крит, а спустя четыре года – Кипр, после чего они уже практически перестали грезить о лаврах в морской войне с ромеями. В 1071 году норманны вытеснили их с Сицилии, в 1098 году они упустили из рук Мальту, и эти потери обернулись крупным выигрышем для Италии, много лет опасавшейся разделить судьбу Испании. Впрочем, скоро и Испания смогла вздохнуть свободней и начать вынашивать идею Реконкисты – после того, как арабы потеряли в 1146 году Триполи, а двумя годами позже Махдию, свою пиратскую столицу...

Типы судов у арабов оставались традиционными (во всяком случае, по названиям), и все их можно было увидеть одновременно, словно в музее, в любом районе моря, причем не обязательно Средиземного. Пришла эпоха оживленного обмена идеями, христиане заимствовали все, что казалось им дельным, у арабов, арабы – у христиан.

Но сегодня далеко не всегда можно угадать, что скрывается за тем или иным термином. Например – заимствованная у крестоносцев батта, вооруженная метательной техникой. В этом слове слышится то ли итальянское battaglia – баталия, бой (тогда это «военное судно»), то ли batto – маленькая шхуна или парусная лодка-долбленка, хорошо, кстати, известная и в северных морях.

Совершенно неясно, как выглядел кабк – плавающая крепость с тысячью воинов на ее палубах и со ста тридцатью шестью огнестрельными орудиями.

Все реже использовалась в военном деле гханья – теперь это довольно популярный тип фрахтового парусника.

Обзаводятся бушпритом багала и некоторые другие типы – в этом сыграла роль бателла, оказавшая также влияние на развитие и оформление ахтерштевня и кормового набора. (Впрочем, не исключено, что под бателлой понимали теперь маленькую батту.)

Появляется в составе итальянских флотов военно-транспортный селандр – последний левиафан античности.

Быстроходность многих из этих судов была за пределами реального для того времени: если верить китайскому свидетельству 1178 года, арабские суда (неизвестно только, какие) могли покрывать при попутном ветре расстояние в пятьсот семьдесят шесть километров за сутки, то есть шли со скоростью около тринадцати узлов!

Судя по «Книге Марко Поло», арабы строили свои суда методом тысячелетней давности, освященным Аллахом и опытом,– сшивая деревянные части кокосовыми волокнами, без применения металлических гвоздей и скреп (хотя кое-где их изредка пускали в ход), и пропитывая корпус жировыми смолами разных составов, а паруса сшивая из пальмовых листьев. По словам Марко Поло, экипаж арабского корабля составлял двести человек (хотя он мог, разумеется, значительно варьироваться в зависимости от многих обстоятельств), а каждым его веслом управляли четверо. Большие корабли в случае надобности буксировались лодками с четырьмя десятками вооруженных людей. Эти лодки принадлежали самому кораблю и путешествовали вместе с ним, привязанные за кормой (обычно по две) или к борту.

«Наработка на отказ» арабского судна была годичной, после чего его придирчиво осматривали, кренговали и ремонтировали: каждый шов между досками обшивки закрывали новой доской, так что вся обшивка становилась двойной, тройной – и так до шести раз, а доски ее слоев располагались в шахматном порядке по отношению к каждому прежнему слою. Таким образом, предельный срок службы судна составлял шесть лет или чуть больше.

Корабли, пришедшие в негодность, на всех флотах использовали теперь как брандеры. Их упоминают многие хронисты, в том числе такие знаменитые, как Жоффруа де Вилардуэн или Никита Хониат. В первый день 1204 года брандеры были применены византийцами против крестоносцев. Это зрелище довольно подробно описал Робер де Клари: «Ночью они взяли в городе корабли; они нагрузили их очень сухими деревяшками, положив куски смолы между деревяшками, а потом подожгли. Когда наступила полночь и корабли были целиком охвачены пламенем, поднялся очень резкий ветер, и греки пустили все эти пылающие корабли, чтобы поджечь флот французов, и ветер быстро погнал их в сторону нашего флота. Когда венецианцы заметили это, они быстро вскочили, забрались на баржи и галеры и потрудились так, что их флот милостью Божьей ни на один миг не соприкоснулся с опасностью. А после этого не прошло и 15 дней, как греки сделали то же самое; и когда венецианцы опять вовремя увидели их, они еще раз двинулись им наперерез и доблестно защитили свой флот от этого пламени, так что он нисколько милостью Божьей не пострадал, кроме одного купеческого корабля, который прибыл туда: он сгорел». Такие вот огненные феерии разыгрывались теперь на морях, и в них могли участвовать суда всех калибров и всех назначений – от дромона до плота.

Брандеры, по-видимому, использовались и пиратами (хотя надежных данных нет), причем не только в морских сражениях, но и в местах засад – если, например, величина жертвы оказывалась не по зубам этим морским стервятникам, а аппетит был непомерным.

Еще до наступления эпохи Крестовых походов существовали многочисленные по понятиям того времени и подробные описания морских и сухопутных дорог средиземноморских государств. То были прямые наследники античных периплов, а в Новое время они развились в целую систему «бедекеров» – путеводителей для путешествующих самостоятельно – ив хорошо знакомые нам лоции. На всем протяжении деятельности крестоносцев, начиная по крайней мере со времени Ричарда Львиное Сердце, в таких путеводителях указывались не только сами пути и их варианты, не только поведение тех или иных ветров и течений, но также исторические и бытовые сведения, относящиеся к описываемым участкам суши и моря, и продолжительность плавания при сохранении определенной скорости, и места наиболее вероятных пиратских засад, среди которых наиболее часто фигурировали проливы, скалы и узкие бухты. Чтобы миновать их благополучно, морякам рекомендовалось держаться подальше от берега.

Но ведь для этого надо уметь надежно ориентироваться в открытом море? Верно. Это умели делать еще античные греки. Разные народы пришли к одному и тому же решению, не удивительно ли? Нет, неудивительно и даже закономерно, потому что путь к этому открытию был один. В Исландии бытует предание об Одди Хельгасоне – «Звездном Одди», современнике Олава Святого, батраке крестьянина Торда, жившем около 1000 года на северном побережье острова. Этому Одди часто доводилось рыбачить, а что лучше располагает к наблюдениям и размышлениям, чем полная уединенность на маленькой карре! Судя по рассказам, Звездный Одди был человеком незаурядным, он умел не только наблюдать и запоминать, но и делать верные выводы. Вычислить широту по длине полуденной тени было для него сущим пустяком. Да и вообще его астрономические познания не оставляли желать ничего лучшего, а составленными им таблицами движения солнца, луны и звезд, отличающимися поразительной точностью, пользовались все, кому удавалось их заполучить, предпочитая познания простого батрака познаниям ученой братии того времени.

У отшельников и монахов той же Ирландии, да и не только ее, досуга было ничуть не меньше, и можем ли мы поручиться, что Одди был явлением исключительным? Просто до нас дошли кое-какие обрывки сведений о нем, и в этом ему повезло чуть больше, чем другим подобным уникумам. Кто знает, не было ли таких Одди и на борту тех, кто находил позднее острова и континенты в океанской пустыне и благополучно возвращался, чтобы рассказать о них? И уж конечно – не только у ирландцев, не только у людей Севера.

Корабль флотилии Вильгельма Завоевателя, отплытие. Ковер из Байё.

Судить об уникальности Одди – это все равно, что всерьез подсчитывать число гребцов по стилизованным и обобщенным изображениям вроде древнекритских или по ковру из Байё: где-то нечаянно получится и верный результат или близкий к верному – подобно тому как стоящие часы хоть дважды в сутки, но все же показывают правильное время.

Большинство открытий греки сделали на пентеконтерах, ирландцы – на каррах. Арабы, скорее всего, использовали для этих целей, кроме дау, пятидесятивесельный шат – вероятно, помесь византийского дромона и, исходя из названия, арабской шайти. Это был бесспорный потомок пентеконтеры, известный с XI века и применявшийся на всем протяжении эпохи Крестовых походов. Но скорость должна была примерно вдвое превышать скорость пентеконтеры, потому что каждым его веслом управляли двое. Это суденышко совмещало в себе достоинства античной монеры, где количество весел равнялось количеству гребцов, и античной же полиеры, где веслом могли ворочать несколько человек, а в конечном счете явилось предтечей позднесредневековой галеры. Вполне возможно, что шат – это чисто гребная разновидность итальянской быстроходной саетты – «стрелы», окончательно оформившаяся, однако, на Балтике, где получила имя скют, скута – «лодка» (по-видимому, от голландского schuit – течь).

А сошел он с исторической арены именно тогда, когда в морях Севера формировались флоты нового типа, вобравшие в себя все лучшее, что могли предложить ведущие морские державы того времени, и сотворившие из этого «с мира по нитке» нечто совершенно новое, неслыханное...

ХРОНИКА ШЕСТАЯ.

повествующая о том,

как в Море Страха пришел

страх моря.

К востоку от Северного лежало еще одно море, мало известное в Европе и довольно долго не имевшее устоявшегося названия. Кажется, первым о нем упомянул греческий путешественник и ученый IV века до н. э. Пифей из Массалии (Марселя). Мы не знаем, как называлось это море в те времена, но римский ученый I века Плиний Старший, рассказывая о путешествии Пифея, употребляет слово Метуо-нис. По-латыни это родительный падеж от «метуо» (страх). Море Страха.

Может быть, так его назвали сами римляне? Десятка за два лет до рождения Плиния, в 5 году, «море, о котором до этого никогда не слышали», по словам римского историка Веллея Патеркула, стало известным в Вечном городе. О нем заговорили. Заговорили после того, как туда забрел римский флот. Римские моряки удивленно разглядывали его неприветливые берега, многочисленные острова, песчаные пляжи.

Это море называли то Коданским заливом (он дал имя городу Гданьску), то Венетским или Славянским, то Свебским, то Сарматским. Руссы называли его Варяжским, а Адам Бременский, после 1068 года часто бывавший личным гостем датского короля Свена II Эстридсена и черпавший у него географические сведения, впервые дал морю имя, существующее и поныне,– Балтийское.

Благодаря бурной деятельности викингов это море быстро заняло подобающее место в маршрутах европейских торговцев. Со временем на его берегах возникают города, соперничающие с признанными торговыми центрами Севера.

Но общая конфигурация Балтики долго еще была покрыта мраком. Ее хорошо знали только пираты. Те же, кто не имел чести принадлежать к их почтенной корпорации, изображали Балтийское море каждый в меру своего разумения, то вытягивая его в широтном направлении, то располагая в меридиональном и нанося известные по слухам заливы в зависимости от своего вкуса и эрудиции, а то и вовсе обходясь без излишних изгибов береговой линии.

Это неудивительно. Адам Бременский сообщает, что сразу после заключения мира с датчанами в 1064 году Харальд Суровый, с малолетства склонный к приобретению разнообразных знаний, отплыл с датским военачальником Ганузом, чтобы исследовать «неизведанные просторы» Балтики, но они воротились, «изнуренные и побежденные противными ветрами и пиратами».

Бернхард Варен впервые дал более или менее верную картину: «Море балтгёское, пазуха коданская, въ нЪмцахъ несвойственно нарицается cie гостъ зее, из-ходитъ изъ океана, и идетъ между землями между зе-лащиею и островомъ датскимъ, и между готф1ею и между землею шведскою, якоже и между зелащиею и ют-лащиею, первЪе долговатымъ путемъ отъ полунощи къ полудню течетъ, a6ie же въ бокъ пошедши, далечай-шимъ путемъ до страны полунощныя проходитъ... Отъ страны западныя имЪетъ швещю, и лапшю, три пазухи вторые издаетъ (или вторые три отноги морскie), отъ которыхъ двЪ суть продолговаты: си есть: ботнитская и финская. Третья же есть широкая, сирЪчь ливонская. РЪки преславныя величиною cie море въ себе прiемлетъ».

С упадком «эпохи викингов» балтийские народы попытались упорядочить свои расплывчатые и зыбкие границы и свое (точно такое же) положение на морских побережьях. Дабы убедиться, что осуществить это не так-то просто, им не понадобилось много времени. Не успевали горожане обнести свое владение стеной, как у этой стены моментально появлялись пираты, прочно и с удобствами обосновывавшиеся во всех пригодных для корабельных стоянок бухтах. Особенно их привлекали укромные острова и шхеры у восточного побережья Ютландии, послужившие в свое время викингам, а теперь гостеприимно принявшие новых хозяев.

Здесь обитали славянские племена вагров, руян, пруссов, вильцев, варнов, бодричей (ободритов) и десятки других, то торгующих, то враждующих друг с другом. Постоянные нападения пиратов вынуждали их строить свои города на расстоянии от пяти до пятнадцати километров от береговой черты, как это делали еще греки и римляне. Причина была та же: возможность вовремя заметить нападающих с моря, а при случае – отрезать им пути отступления.

Такова, например, история многострадального города Любека, располагавшегося первоначально ближе к морю и отступавшего в глубь побережья после каждого его разрушения пиратами до тех пор, пока он не смог относительно спокойно существовать на реке Траве, где в устье эстуария любекцы и построили наконец свой порт Травемюнде.

Такая же судьба постигла многие другие города. Столица лелегов Валеград, город хижан Микилинбор (Мекленбург) и озерный порт ободритов Шверин (славянский Зверин) отступили далеко от моря, и лишь один из них оставил свое некогда блиставшее имя обширной бухте; их интересы на море представляет Висмар – бывший торговый центр бодричей Вишемир.

Еще дальше от побережья расположен Ратибор (Рацебург) – столица полабов.

В 1043 году, когда датчане уничтожили славянскую морскую базу Энибор (Эмбург), жители решили, что ее восстановление – безнадежное дело, и переселились в северную часть острова Рюген, где на мысе Аркона выстроили новую (около Путгартена), а когда датчане сожгли и ее в 1168 году, возвратились на континент.

Жертвой славянских пиратов стал в 1066 году (по другим данным – в 1050-м) датско-фризский Хайтабю (Хедебю) – центральный складочно-перевалочный пункт товаров Восточной и Западной Европы, «скандинавский Коринф». Пираты грабили и сжигали его до тех пор, пока он не пришел в полный упадок, парализовав торговлю в северном бассейне. Теперь этот город на западном берегу озера Везен-Нор – лишь предмет интересов археологов и туристских бюро Шлезвига. Только город вагров Старгард (Штральзунд) сумел отстоять свое береговое положение.

Картина, сложившаяся в этом районе, отчасти напоминала ту, что была на Черном море в античные времена, когда одни племена пускали ко дну корабли, а другие давали приют их экипажам. «Из островов, обращенных к земле славян,– пишет Адам Бременский,– следует выделить три. Первый из них называется Фемб-ре (Фемарн.– Л. С). Он так расположен напротив области вагров, что его можно различить из Стар-града, так же как остров Лаланд (Лоланн.– А. С). Последний расположен напротив области вильцев, и им владеют руяне – очень отважное славянское племя... Оба эти острова полны пиратов и кровожадных разбойников, не щадящих никого их тех, кто проплывает мимо. Они даже убивают всех пленников, хотя их принято обычно продавать. Третий же остров называется Земландией (Зеландия.– А. С.) и расположен невдалеке от области русов и поляков. На нем живут сембы, или пруссы, очень гуманные и самоотверженные люди, всегда готовые оказать помощь тем, кто оказался в опасности на море или подвергся нападению пиратов».