Текст книги "Рыцари удачи. Хроники европейских морей"

Автор книги: Александр Снисаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Как бы там ни было, викингам пришлось срочно бежать. Перебравшись ночью через стены (Константинополь был окружен ими и с суши, и с моря) и снарядив две галеры, они отбыли по направлению к Черному морю. Но в бухте Золотой Рог их поджидало еще одно препятствие, о котором они не подозревали,– массивная цепь, протянутая над водой от берега к берегу и надежно (по мнению византийцев) запиравшая пролив. Цепь удерживалась на поверхности мощными деревянными поплавками, один ее конец был намертво закреплен на Галатской башне, а другой присоединен к лебедке на противоположном берегу. Изворотливый ум Харальда сработал мгновенно: «Харальд сказал, что бы люди на обеих галерах взялись за весла, а те, кто не гребет, перебежали бы на корму, взяв в руки свою поклажу. Тут галеры подплыли к железным цепям Как только они въехали на них и остановились, Харальд велел всем перебежать вперед. Галера, на которой находился Харальд, погрузилась носом в воду и соскользнула с цепи, но другая переломилась пополам, застряв на цепи, и многие утонули в проливе, иных же спасли».

Ярослав, находившийся в то время в Новгороде, принял Харальда приветливо. Он вернул ему всю добычу, присланную из Африки и Сицилии, и выдал за него свою дочь Елизавету. Перезимовав в Новгороде, Харальд с молодой женой отбыл в Ладогу, снарядил там корабли и летом удалился в Швецию, а затем в Норвегию, где основал город Осло и с 1048 года регулярно совершал набеги на Данию, пока в 1064 году датчане не заключили с ним мир. Он погиб 26 сентября 1066 года в Англии, пораженный стрелой в горло у Стэмфорд-Бриджа, где за девятнадцать дней до битвы при Хастингсе пытался опередить Вильгельма Завоевателя в споре за английскую корону.

Отпуская его на родину, Ярослав не знал еще, как это было некстати. Он не подозревал, что в том же году Русь и Византия надолго станут врагами и вся тяжесть этой вражды целиком ляжет на русских. Вот когда пригодилась бы ударная сила викингов!

А произошло вот что.

В 1043 году во время ссоры купцов в Константинополе погиб один из представителей русской знати. Однако виновниками ссоры были признаны сами руссы, и указом императора русские купцы, а заодно и воины, были высланы из Византии. Как только весть об этом событии достигла ушей сына Ярослава Владимира, он спешно собрал стотысячное войско, прогнал послов Константина IX Мономаха, явившихся с извинениями, на четырехстах моноксилах вышел в море и взял курс на Царьград.

Сохранившиеся исторические документы того времени не часто балуют нас подробными описаниями морских битв. Тем важнее и ценнее свидетельства не просто летописцев, но очевидцев.

Византийский историк XI века Михаил Пселл описывает этот поход Владимира подробно и красочно: «Неисчислимое... количество русских кораблей прорвалось силой или ускользнуло от отражавших их на дальних подступах к столице судов и вошло в Пропонтиду (Мраморное море. – А. С.)... Скрытно проникнув в Пропонтиду, они прежде всего предложили нам мир, если мы согласимся заплатить за него большой выкуп, назвали при этом и цену: по тысяче статиров на судно (всего около шести тысяч фунтов золота. – А. С.) с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из их кораблей... Когда послов не удостоили никакого ответа, варвары сплотились и снарядились к битве; они настолько уповали на свои силы, что рассчитывали захватить город со всеми его жителями. Морские силы ромеев в то время были невелики, а огненосные суда, разбросанные по прибрежным водам, в разных местах стерегли наши пределы. Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота, соединил их вместе, собрал грузовые суда, снарядил несколько триер, посадил на них опытных воинов, в изобилии снабдил корабли жидким огнем, выстроил их в противолежащей гавани напротив варварских челнов и сам... в начале ночи прибыл на корабле в ту же гавань; он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок. Со своей стороны варвары, будто покинув стоянку и лагерь, вышли из противолежащей нам гавани, удалились на значительное расстояние от берега, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и, таким образом, могли уже и на нас напасть, и наше нападение отразить... Так построились противники, но ни те, ни другие боя не начинали, и обе стороны стояли без движения сомкнутым строем. Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим крупным судам потихоньку продвигаться к варварским челнам; те легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши приободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство. Тут вдруг солнце притянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточный ветер, взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие же долго еще волокли по морю и потом бросили на скалы и на крутой берег; за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, а другие воины с триер устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море».

Так писал Михаил Пселл.

По другим данным, бой начали три греческие триеры, они сожгли семь русских судов и три пустили ко дну, после чего русские бежали и выбросились на берег, где их встретили византийские воины. После этого волны вынесли на берег много тысяч трупов русских дружинников.

Русские летописцы предлагают нашему вниманию третий вариант: во время битвы шесть тысяч русских выбросились на берег и отправились на родину пешком, но в районе Варны наткнулись на византийское войско, взявшее восемьсот из них в плен, приведшее в Константинополь и там ослепившее. Те же, кто не поддался панике, в том числе сам князь Владимир, и остался на судах, благополучно достигли Руси, уничтожив четырнадцать византийских судов, снаряженных за ними в погоню.

Прав был все же, по-видимому, Пселл, его свидетельство подтверждает одна из летописей, прямо указывающая, что где-то между Босфором и Дунаем русские ладьи попали в жесточайший шторм и были разбиты, после чего шесть тысяч руссов попали в плен к ромеям.

После этого столкновения почти до самой смерти Ярослава отношения с Византией были фактически прерваны, несмотря на заключенный в 1046 году мир, скрепленный женитьбой сына Ярослава Всеволода на дочери Константина Мономаха. Начиная примерно с этого времени русские купеческие лодьи нередко путешествовали под охраной военных судов.

Схолия третья. МОРСКИЕ КОНУНГИ.

В то время как у южных берегов Европы крест с переменным успехом оспаривал у полумесяца пальму первенства на море, у северных ее берегов шла война всех против всех. Как во времена Гомера, каждый был здесь купцом, и каждый – воином. Пиратом. Корабли были их летними жилищами. Далеко по островам и побережьям их разведчики собирали нужные сведения, не пренебрегая и слухами, если они казались им хоть сколько-нибудь правдоподобными и заслуживающими внимания. Мирные ладьи, да и боевые тоже, редко отваживались оторваться от берега в одиночку, каботажное плавание было здесь не более безопасным, чем в открытых водах. «В то время торговые корабли причаливали в самых различных местах – в реках, устьях ручьев или протоках», – говорится в одной из саг.

Викинги прекрасно это знали, и это знание определяло образ их действий. Они поджидали корабли в любом месте, где можно было запастись пресной водой. Особенно тревожно было в узких фьордах и в речных эстуариях. Каждая излучина берега, каждая скала, каждый куст или дерево грозили внезапной бедой. Но они же могли послужить и защитой. Когда ярл Свейн, выступивший в поход на единственном боевом корабле, завидел вооруженный флот конунга, он тут же повернул к густолесному берегу, чтобы переждать опасность: «Они пристали так быстро к круче, что листва и ветки деревьев закрыли корабль. Потом они срубили большие деревья и поставили их на борт так, чтобы корабля не было видно сквозь листву. Еще не совсем рассвело, и конунг не заметил их. Ветра не было, и конунг на веслах прошел мимо острова».

Легкое судно с малой осадкой могло спастись, зайдя на мелководье, грозившее гибелью кораблю, но его можно было взять измором. Конунг Олав Святой, когда ему было двенадцать лет (примерно в 1007 году) спасся однажды тем, что поставил свой корабль между подводными камнями, так что превосходящие силы викингов не могли к нему приблизиться и даже понесли некоторые потери, так как люди Олава прицельно набрасывали крючья на их корабли, подтягивали их к себе и истребляли экипажи.

В походы викинги выступали чаще всего весной или летом, как только это позволяла сделать ледовая обстановка. Тщательную подготовку к ним они начинали сразу но завершении предыдущей навигации, «а в зимнее время,– свидетельствует сага,– они жили дома с отцами», занимаясь хозяйством и планируя новые операции, способные восхитить своей дерзостью и великолепным исполнением даже флотоводцев нашего времени. Готовить телегу зимой было их неукоснительным правилом, их образом жизни. Так поступал, например, Харальд Прекрасноволосый: «Зимой по его распоряжению был построен большой и роскошный корабль с драконьей головой на носу. Он отрядил на него свою дружину и берсерков (отчаянных воинов, опьянявшихся видом крови и доводивших себя в бою до исступления.– А. С.). На носу во время боя должны были стоять самые отборные воины, так как у них был стяг конунга. Место ближе к середине корабля занимали берсерки. Харальд конунг брал в свою дружину только тех, кто выделялся силой и храбростью и был во всем искусен. Только такие люди были на его корабле, и он мог набирать себе в дружинники лучших людей из каждого фюлька (племенной территории.-А. С). У Харальда конунга было большое войско и много больших кораблей, и многие знатные люди были с ним».

После смерти Харальда около 940 года его сын Хакон Добрый узаконил обычай, введенный отцом: он «разделил на корабельные округа все население земли от моря и так далеко, как поднимается лосось, и разделил эти округа между фюльками. Было определено, сколько кораблей и какой величины должен выставить каждый фюльк в случае всенародного ополчения... Во время ополчения должны были зажигаться огни на высоких горах, так чтобы от одного огня был виден другой. И люди говорят, что за семь ночей весть о войне доходила от самого южного до самого северного округа в Халогаланде (Холугаланне. – А. С.)». Своих ополченцев фюльк обеспечивал двухмесячным продовольствием (обычно мукой, мясом и маслом). Если же фюльк (допустим, горный) не был в состоянии снарядить корабль, он мог откупиться деньгами или натурой (так называемый «корабельный сбор»). Со временем эти откуны превратились в твердые налоги. Ими откупались и от службы. Трудно сказать, сам ли Хакон додумался до корабельных округов или эта идея передалась эстафетой от греков, по совету Фе-мистокла создавших точно таким же образом военный флот. Как бы там ни было, это второй зафиксированный в мировой истории случай, когда среди населения была введена «корабельная подать». Третьим, кто пойдет этим путем, будет Петр 1, когда задумает строить Азовский флот.

Сколько нибудь определенной численности эскадр у викингов не было. Саги называют самые разнообразные и неожиданные цифры – пять, девять кораблей, одиннадцать, двадцать (или «больше двадцати»), шестьдесят, семьдесят один, «около двухсот». Часто фигурирует один корабль, иногда со свитой из более мелких судов. И на всех этих боевых ладьях царила неслыханная для того времени дисциплина. Каждый воин четко знал свое место в походе и в бою (на носу, у мачты, возле конунга и так далее) и добросовестно выполнял свою задачу.

Из указаний саг легко вычислить продолжительность их дневных переходов – до шестидесяти километров под веслами и вдвое больше под парусом. Отсюда нетрудно подсчитать и скорость.

Ночью, когда корабли причаливали к берегу, или днем, когда они останавливались на отдых, у сходней, спущенных с кормы (трапом норманны не пользовались), выставлялась стража, охранявшая покой спящих или досуг бодрствующих. Судя по обмолвке одной из саг, в караул отряжался каждый третий член экипажа. И горе было тому, кто засыпал на посту! Викинги не знали снисхождения и жалости. Современные романы и фильмы, рисующие их беспечными и удачливыми бродягами, мало имеют общего с действительностью.

Испокон веку человек относился с пиететом к средствам передвижения, дарованным ему богами, ибо они облегчали жизнь. На заре цивилизации все эти средства, а их было тогда совсем немного, обозначались одним и тем же словом – у разных народов, естественно, по-разному. Это глобальное собирательное понятие сохранилось во всех современных языках: слово «транспорт» подразумевает любые средства передвижения от плота или самоката до космической ракеты. Так было и до начала воздушной эры, чему свидетельство хотя бы немецкое слово Fahrzeug, применявшееся и к повозке, и к судну, или арабское «багл», обозначавшее и мула, и баглу (багаллу). Своеобразным символом этого понятия могла бы послужить лодка, поставленная на колеса, как это изображено на одном из рельефов колонны Траяна. Или карра на берегах Ла-Манша и Бискайского залива: так называли не только лодку, но и повозку. Эта функция карры дожила до наших дней в итало-испано-португальском сагго (повозка), в португальских carrinho, carriola и испанском carretela (маленькая повозка), в португальском сагго-9а (телега), итальянском carrozza (экипаж, коляска) и испанском carroza (парадный экипаж), в немецких Каггеп (телега) и Karosse (парадный экипаж), наконец – в нашей «карете». В основе всех этих слов заложены общекельтские carruca и carrus, заимствованные римлянами в императорскую эпоху: первое означало у кельтов дорожный экипаж, а у римлян – роскошную карету для торжественных выездов знати, второе – телегу у тех и других. В те же годы мореходная карра превратилась в «краба» у римлян и в «клеща» (саггаа) у португальцев.

После распада Римской империи в странах Европы возникли новые термины, относящиеся к мореплаванию. Кое-куда они пришли через латынь – международный язык Средневековья, но истоки их в греческом, потому что римляне сами переняли эти слова у греков, построивших им флот и преподавших вместе с этрусками азы морской науки.

Так, например, пришла в Средиземноморье кимба. Древние народы, как уже говорилось, изначально делили свои корабли на «длинные» военные и «круглые» торговые или грузовые. В одном из мифов повествуется о том, как Геракл переплывал океан в золотой чаше (или кубке) Гелиоса. Этот путь он проделал от только что воздвигнутых им Столпов (Гибралтара), отметивших западный предел обитаемого мира, к острову Эрифия, или Эритея, лежавшему где-то далеко в Атлантике.

Греческий Гелиос – аналог египетского солнечного бога Амона, и этот сосуд – не что иное, как «солнечная ладья» фараонов (на это указывают и некоторые другие детали). Но одно из греческих обозначений кубка или чаши – kymba, и оно перешло на название челнока. Кимбы хорошо были известны в эпоху Августа.

Однако были еще и его синонимы – skafe и skyfos. Первый из них, хорошо нам знакомый по словам батискаф, пироскаф, скафандр, упомянул вместе с кимбой Софокл в значении «челн, лодка». Второй означает у Эсхила «судно, корабль» и «корпус корабля» (это сохранилось в итальянском). Римляне использовали его для обозначения класса посыльных, дозорных и разведывательных судов, а в императорскую эпоху легкие маленькие скафы (челны) применялись и как разъездные шлюпки и нередко находились на палубах больших скаф («кораблей») или следовали за ними на буксире...

Однако все вышесказанное, как говорится, присказка. А сказка вот в чем. Для греков все, что могло держаться на воде и притом нести на себе людей, скот или грузы,– ploion. Кельты, долго и тесно общавшиеся с эллинами, особенно в районе устья Роны, слово «плойон» пропустили мимо ушей. Зато их слух уловил другое слово – «скафа».

Это вполне объяснимо. В тех местах создался особый синтез двух культур. Кельты страшно любили украшать собственными национальными изображениями греческие предметы – панцири, щиты, сосуды, даже монеты. Скафа – именно скафа – могла привлечь их особое внимание по двум причинам. Во-первых, ее силуэт поразительно напоминает силуэт удаляющегося от наблюдателя судна, его корму: ведь и наше слово «судно» произошло от древнерусского «судьно» (сосуд). Во-вторых, это греческое слово не менее поразительно созвучно греческому же skytos (кожа) и кельтскому see (хвоя, боярышник).

Греческие изделия из кожи кельты знали ничуть не хуже, чем сосуды. Но дело еще и в том, что из хвойных деревьев, меньше поддающихся гниению, средиземноморские народы строили свои корабли, а кожа служила обшивкой плетеных челноков и вообще широко применялась на флоте-например, как прокладка для трущихся частей. Такой вот лингвистический синтез и породил новое название корабля, с быстротой мысли распространившееся по всем закоулкам Европы: skip у англосаксов и готов, skepp у шведов, ship у англичан и schip у голландцев. На древневерхненемецком это слово читалось skif, на средневерхненемецком – schif, на среднепижненемецком – schip, в конечном счете они слились в единое общегерманское Schiff. В древнеанглийский лексикон вошли слова scipmann (моряк, гребец) и scipen (конюшня, хлев и сарай для зимовки кораблей). В эпоху викингов англичане называли sceppe круглые корзины – те же кораклы; у ирландцев родственное слово sciath стало обозначать щит, чья конструкция – обтянутая кожей плетенка – ничем не отличалась от коракла; универсальное слово англосаксов scippare (шкипер) – и капитана торгового судна, и командира военного корабля; а от сложного древнескандинавского понятия skipa («снаряжать корабль и набирать команду») во Франции родилось не менее сложное понятие «экипаж» – так называли и карету, и команду корабля как часть его снаряжения. После пришествия варягов в Новгород на Руси стало привычным понятие «скедия», прилагавшееся ко всем видам судов. А еще позднее из другого названия скафы – скиф – в Англии родился спортивный skiff, французский esquif.

Рулевое весло.

У римлян эквивалентом ploion было слово navis, тоже, впрочем, пришедшее к ним из Греции: в его основе лежат греческий глагол neuo («кивать, качаться») И производное от него nailS – корабль. Оно дало не меньшее гнездо родовых понятий корабля, причем не только в романоязычных странах, как можно было бы подумать: испанское nave и португальское navio (судно, корабль), их же пао и паи (большой корабль), французское navire, кельтское паи, употреблявшееся наряду с ciirach и тоже означавшее «судно, корабль». Слово nav, как уже говорилось, восприняли и арабы – скорее всего на Пиренейском полуострове – и употребляли его наряду со своим, исконным. В Италии так же мирно сосуществуют schifo (баркас, бот, шлюпка, ялик) и nave. А вот у готов слова naus, nawis означали «смерть»: то ли так они выразили свое отношение к морю, то ли на них нагнали страху соседи – кельты. Вполне естественно, что норманны не были исключением из общего правила в своих взглядах на «морские повозки». Ни классов, Крепление вант по-нор ни типов судов в нашем понимании этих слов викинги, по-видимому, не знали.

Судно викингов из Гокстада. Реконструкция.

Крепление вант по-норманнски.

Все их корабли были килевыми и беспалубными, управлялись рулевым веслом, укрепленным в корме по правому борту, строились из липы, ясеня, дуба и других прочных пород. Движителем у них служили шестиметровые весла или прямоугольный рейковый парус, крепившийся на единственной откидной или съемной мачте (иногда позолоченной), поддерживаемой вантами и штагами. Площадь паруса достигала семидесяти квадратных метров, а подчас и больше. Он богато украшался и передвигался в вертикальной плоскости вместе с реем. Система бегучего такелажа позволяла судну ходить против ветра и лавировать. Обшивку всех судов делали внакрой, связывали канатом, крепили к шпангоутам железными гвоздями и ярко раскрашивали.

Очень любопытно указание «Саги о Сверрире» – одной из самых «морских» саг – на модульный принцип постройки. Однажды Сверриру построили корабль с «девятью швами» на каждом борту, но по его требованию корабелы разобрали готовое судно, удлинили киль на двенадцать локтей (после чего швы на днище сблизились) и снова спустили на воду. После этого корабль был «крещен» (в нос и корму заложили святые мощи), но он стал слишком узок в своих оконечностях, по меркам викингов – уродливым. В этой же саге упоминается деление корпуса на три отсека – носовой, средний и кормовой. Вероятно, с этим и связаны упомянутые выше цифры – девять (швов) и двенадцать (локтей): они легко делятся на три.

А вот весьма характерные указания саг на состав норманнских флотов: просто корабль, большой, огромный, боевой, торговый, весельный, быстроходный, морской корабль, «суда большие и малые», «ладьи рыболовные и гребные суда», «грузовые и мелкие суда». И – никаких отличительных признаков, кроме непременного указания количества гребных скамей. Единственное исключение – упоминание снеккьи (шнеки), или карвы, но и оно сопровождено пояснением, что это «большой боевой корабль» – и ничего больше.

Крепление штагов в XVI веке.

Из анализа скандинавских источников становится ясно, что снеккья – это общее обозначение боевых «длинных» кораблей – в отличие от «круглых» торговых. Поэтому ставшее почему-то общепринятым деление кораблей викингов на большие «дракары» (о них – ниже) и снеккьи («змеи») размером в XVI веке поменьше – не более чем условность, а вычисление их «точных» размеров – как класса или типа – так же нелепо, как вычисление габаритов античной галеры или арабской дау.

На всем протяжении «эпохи викингов» отличиями их кораблей были три – количество гребных скамей, носовое украшение и относительная величина, изменявшаяся очень незначительно. Только это и указывается составителями саг. Все остальное – не более чем кабинетные измышления. Кстати, само слово «снеккья» – недоразумение: хотя змея и называлась snekkja, носовая корабельная фигура с ее изображением всегда обозначалась словом ormr. В сущности, эти кажущиеся синонимы были совершенно разными понятиями: первое принадлежало животному миру, второе – неживой природе, искусству.

Вполне естественно, что длина судна зависит от числа его весел. Чаще всего их было тридцать, по пятнадцати на борт, как на египетских кораблях XV века до н. э., а потом на греческих. Вот несколько свидетельств одной только саги: «Торлейв дал ему ладью с пятнадцатью скамьями для гребцов и всем снаряжением, шатрами и припасами» (здесь скамьи были сплошными, от борта к борту); «В эту самую осень Олав конунг велел построить на берегу реки Нид (в районе Тронхейма.– А. С.) большой боевой корабль. Это была шнека. Для ее постройки понадобилось много мастеров. К началу зимы корабль был готов. В нем было тридцать скамей для гребцов (полускамей с проходом между ними.– А. С). Он был высок, но не широк». Этому кораблю, построенному в 955 году, Олав Трюггвасон дал имя «Транин» (Журавль); «У Рауда был большой корабль с золоченой драконьей головой на носу. На нем было тридцать скамей для гребцов, и его величина соответствовала этому»; «У него был большой корабль с тридцатью скамьями для гребцов, и все люди на нем были как на подбор».

В «Саге о Сверрире» можно обнаружить корабли с двадцатью шестью, двадцатью пятью, двадцатью тремя скамьями. При определении морской повинности фюльков по закону Хакона Доброго за единицу измерения принимался двадцатискамеечный корабль: это был рубеж, после которого корабль считался «большим» и был рассчитан на две-три сотни человек. В одном из походов на корабле Сверрира было триста двадцать человек. У сыновей Олава Святого и их современников – ярлов Кальва и Хакона – были корабли с сорока гребцами каждый. Корабль Кнута Могучего, имевший шестьдесят гребных скамей, заставляет вспомнить шестьдесят спутников Брандана во второй его экспедиции. Казалось бы, разница существенная. Но много лет спустя Эрлинг «велел снарядить корабль с двадцатью скамьями для гребцов, другой – с пятнадцатью скамьями (это были боевые корабли.– А. С.) и грузовой корабль для дорожных припасов». Можно поэтому не сомневаться, что количеством гребцов регулировалась только скорость. В случае погони за каждое весло, если позволяло наличие людей, садились двое, четверо, шестеро.

Вплоть до конца правления Олава Святого в 1028 году корабли викингов имели, как правило, по тридцати полускамей или пятнадцати скамей. В конце XI века корабль Харальда насчитывал тридцать пять гребцов, столетие спустя конунг Сверре построил один корабль с тридцатью гребцами и один с тридцатью двумя. В XII веке, на закате «эпохи викингов», норманнские корабли имели от тридцати до тридцати семи гребцов (нечетные цифры объясняются тем, что в их число включали рулевого), хотя, конечно, было предостаточно и других.

А вот что говорит сага о самых знаменитых кораблях викингов, принадлежавших Олаву Трюггвасону и Рауду: «Олав конунг захватил корабль, который был у Рауда, и сам правил им, так как этот корабль был много больше и красивее Журавля. Впереди у него была драконья голова, и за ней изгиб, который кончался как хвост, а обе стороны драконьей шеи и весь штевень были позолочены. Конунг назвал этот корабль Змей («Ормринн». – А. С), так как, когда на нем были подняты паруса, он походил на крылатого дракона (а вовсе не по носовому изображению! -А. С). Это был самый красивый корабль во всей Норвегии. (...) В следующую зиму... он велел построить большой корабль... Он был много больше, чем все другие корабли, которые тогда были в стране... Строитель корабля звался Торберг Строгала. Но многие другие помогали ему – кто сплачивал доски, кто тесал, кто забивал гвозди, кто подвозил лес. Все в корабле было очень тщательно сделано. Корабль был длинный и широкий, с высоким бортом и из крупного леса... Все говорили, что никогда не видели такого большого и красивого корабля... Торберг был главным корабельным мастером, пока корабль строился. Это был корабль с драконьей головой на носу и сделанный по образцу того Змея... Но он был много больше и во всех отношениях более тщательно сделан. Конунг называл его Великим Змеем («Ормринн Ланги». – А. С), а того– Малым Змеем («Ормринн Скамми».-А. С). На Великом Змее было тридцать четыре скамьи для гребцов (вместо обычных тридцати.– А. С). Голова и хвост дракона были целиком позолочены, а борт был так же высок, как на морских кораблях (? -А. С). Из всех кораблей, построенных в Норвегии, он был лучше всего сделан и потребовал наибольших затрат. (...) Затем Олав конунг велит спустить на воду Великого Змея, а также все другие суда, большие и малые. Он сам правил Великим Змеем. И когда набирали людей на корабли, то отбор был очень тщательным: ни один человек на Великом Змее не должен был быть старше шестидесяти и младше двадцати лет, и они тщательно отбирались по силе и храбрости. Первыми были набраны люди в дружину Олава конунга. В нее брались как изнутри страны, так и из других стран (одно из немногих прямых упоминаний наемников. – А. С.) самые сильные и самые храбрые. (...) Восемь человек было на каждой полускамье в Змее, и все это были отборные мужи. Тридцать человек было на корме корабля (дружина конунга.– А. С.)». Под стать «Великому Змею» был, видимо, и корабль Лейва Счастливого, имевшего своими спутниками тридцать четыре человека: все они явно были и гребцами.

Примерно так мог выглядеть «Великий Змей». 

Как видим, сами норманны не делали различия между «драконами» и «змеями». Да и мудрено было бы им это сделать, если форштевни их ладей могла украшать какая угодно фигура, дававшая, как повелось еще с античности, имя и самому кораблю. Корабль Олава Святого, например, назывался «Человечья Голова»: он собственноручно вырезал на форштевне свой портрет. «И долго потом в Норвегии на носу кораблей правителей вырезали такие головы»,– повествует сага. Однако никому пока не пришло на ум окрестить такие суда «головастиками» и выделить их в особый тип. Другой корабль этого же конунга нес впереди золоченую голову зубра и носил имя этого животного. «Эдда» упоминает ладью бога Бальдра, второго сына Одина, правившего Вестфалией: «Хрингхорни» («с кольцом на форштевне»). Она была «всех кораблей больше». Корабль Эйндриди назывался «Драглаун» (drag – волок), а его противника Эрлинга – «Буковый Борт».

Все тексты саг убеждают в том, что драконов вырезали не чаще других носовых фигур. Похоже, что эта мода пошла именно от Олава Трюггвасона и полюбилась только тем немногим, кто стремился сравняться с ним в славе и политическом влиянии, а в идеале – и превзойти их. Была ли это фигура устрашения, что, в общем-то, наивно, или родовой герб Харальда Прекрасноволосого (Олав приходился ему правнуком), неизвестно. Голова дракона на его судне была съемной и служила опознавательным знаком, а это функция именно герба, она перешла потом к рыцарям. Когда однажды в поле зрения наблюдателей оказался норвежский корабль, очень похожий на «Великого Змея», но без носовой фигуры, они заподозрили Олава в трусости, поскольку тот «не смеет плыть с драконьей головой на носу корабля». И лишь когда из-за мыса показался корабль Олава – «очень большой и с позолоченной драконьей головой» – все стало на свои места. Этот корабль был единственным в своем роде, он узнавался с первого взгляда и служил эталоном морского могущества и доблести.