Текст книги "Флавиан. Восхождение"

Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Отцы и братие! – рявкнул по-военному Игорь. – Монаха байками не кормят! У меня креветки остывают и салат заветривается!

Ну что можно вам сказать о скитской трапезе? Вроде и просто все было приготовлено, без изысков, но...

Кто на монастырской трапезе не бывал, тот вкусной пищи не едал!

Когда я снова уселся в Игореву L200, блаженное состояние моей насытившейся утробы столь явно отражалось на «вдохновенном» лице, что Флавиан, едва взглянув на меня, заметил:

– Кажется, Леша, ты уже познал истинное «дао ча»!

– О да! – лишь смог умиленно вздохнуть грешный я. – И «дао креветок» тоже!

ГЛАВА 7. Монашество

Скит, в который мы держали путь, состоял из нескольких небольших зданий, к одному из которых примыкала довольно просторная для таких скитов церковка с традиционным афонским куполом-крышей, крытым чешуей из серой каменной плитки. Все это было огорожено невысоким каменным забором со старыми деревянными воротами, висящими на красивых некогда, ныне изъеденных ржавчиной, кованых больших петлях. За забором виднелись верхушки выстриженных «чашами» оливковых деревьев, несколько стрельчатых кипарисов и огромный древний платан, помнящий, наверное, еще основателей скита.

Находился скит на земле Великой лавры и был арендован у лавры русскими монахами уже более двадцати лет.

В воротах нас встречал оповещенный Игорем о нашем приближении по мобильнику добрейший настоятель иеромонах Никифор, широко улыбающийся почти беззубым ртом из зарослей седой, густющей, как он сам смеется, карл-марксовой бороды. Широкий душой и телом, с умными блестящими карими глазами, тоже в прошлом физтеховец.

– Авва Флавиан, эвлогите! – шагнул он с распростертыми объятиями к вылезающему из пикапа моему батюшке.

– О, Кириос, геронда! – ответствовал Флавиан, троекратно лобызая скитоначальника.

– Чистое сумо! – прокомментировал я Игорю зрелище двух обнявшихся, словно на татами, крупногабаритных батюшек.

– Мой победит! – уверенно заявил Игорь. – Он отца Флавиана еще в вашем физтехе всегда побеждал!

– Конечно! – вступился я за своего духовника. – Наш-то отца Никифора на два курса младше был, и, когда в секцию борьбы записался, отец Никифор уже норму кандидата в мастера спорта выполнял!

– Ладно, у них, кажется, ничья, – примирительно сказал Игорь. Расцепившие наконец мощные объятия батюшки отправились внутрь скита. – Бензопилу не прихватишь?

– Давай! – согласился я.

Когда мы с Игорем перетащили из кузова пикапа привезенный груз и наши с Флавианом пожитки, потом разнесли все это по кладовкам и кельям, то, войдя в архондарик, обнаружили, что Флавиан с отцом Никифором уже вовсю утешаются «евлогией» – афонским угощением, состоящим из холодной воды, лукума, наперсточка «Узо» и кофе.

– Отцу Флавиану маленькую и некрепкого! – несмиренно возопил я с порога, увидев, как долговязый послушник Илларион наливает из турки дымящийся кофе в большой чайный бокал для моего батюшки.

– Хорошо, хорошо, – кротко ответил Флавиан, переливая кофе из бокала в стоящую рядом маленькую чашечку, – давай свои две беленькие и красненькую...

– Держи, отче. – Я подал ему таблетки.

– Однако! – улыбнулся отец Никифор. – Теперь я вижу, что такое «послушание паче поста и молитвы»!

– Я справедлив, но строг, – сдвинув брови, ответил я, – и во гневе бываю страшен! Так что во мне нельзя «будить желчь»! Иначе мне мать Серафима, как говорит Шамиль-Николай, секир-башка сделает...

– Как она? – поинтересовался отец Никифор. – Крепкая старица ваша!

– Старчествует, хоть и слабеет все ощутимее, – отозвался Флавиан, – она у нас теперь вроде как «геронда», у нее в послушании кроме инокини Клавдии сейчас еще и послушница Галина, беглянка из Б-ского монастыря.

– Владыка знает?

– Знает! Благословил пока оставить ее у себя в качестве певчей. А там видно будет!

– Да! Смотри-ка, целый женский монастырь теперь у тебя, – подивился отец Никифор.

– А куда ж деваться, коли Господь их у нас собрал! – вздохнул Флавиан.

– Да... Ты уж только следи, чтобы у них монашество «монастырством» не подменилось! – заметил скитоначальник.

– Это как, это как? – не удержавшись, встрял я в беседу отцов. – Это что такое, отче, – «монастырство»?

– Видишь ли, Леша, – ответил отец Никифор, – некоторые люди, пришедшие в монастыри и сподобившиеся пострига, на самом деле любят не монашество как таковое, а только монастырскую жизнь!

– Не понял! – удивился я.

– Дело в том, что подлинное монашество (а само слово «монах» происходит от слова «моно» – один) есть сокровенное, «один на один», общение с Богом в уединенной келье своего сердца. Сам Христос сказал нам: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

Это наставление о молитве относится ко всем христианам, призывая их молиться не напоказ, не для стяжания тщетной славы от людей, но искренне обращаться к Богу из глубины души, стяжая через это молитвенное общение главное небесное сокровище – благодать Святого Духа.

Особенно же эта фраза относится к нам, монахам, людям, которые ради общения с Богом и служения Ему отказались от обычной мирской жизни с ее радостями и удовольствиями, пусть даже чистыми и благословенными, и удалились для этого в монастыри.

И вот тут-то, в монастырях, многие из нас столкнулись с искушением, к которому не были готовы и которое не смогли преодолеть, – с искушением монастырской жизнью!

Сама жизнь в монастыре, особенно здесь, на Афоне, с ее возвышенным настроем, уставными благоговейными богослужениями, сама обстановка монастыря с его храмами, святынями, монашескими одеждами и прочими ее составляющими способна доставлять человеку верующему огромное душевное удовольствие, давая ощущение причастности ко всей этой монастырской благости и святости.

Человек живет в монастыре, носит монашескую одежду, участвует в службах, вычитывает келейное правило, исполняет монастырские послушания, старается вести себя благочестиво и привыкает к мысли, что вот это все, собственно, и есть – монашеская жизнь.

Он может пребывать в такой уверенности многие годы и даже умереть в ней, так и не познав, что есть другое, настоящее монашество, в его непрестанном внутреннем напряжении, мысленной брани, сердечном горении, мучительных искушениях и нечастых благодатных утешениях.

Порой такой обитатель монастыря почти и не имеет особых искушений, живет в мире с самим собой и братией, в самодостаточности и довольстве своей жизнью, даже пользуется уважением от других за свое незлобие и видимое благочестие. Дьявол особо и не трогает его, поскольку тот, удовлетворившись внешней видимостью монашеского жития, по существу, далек от настоящего подвижничества и не доставляет, в отличие от истинных монахов, лукавому никаких неприятностей.

Живя в благодатной среде монастыря, чувствуя, пусть даже в незначительной степени, благодать, намоленную другими подвижниками, а порой не имея даже и этого, подобный горе-монах лишает себя Божественной благодати, лично стяжаемой от Бога в процессе покаянного, молитвенного и постнического подвига. Поэтому дьявол совсем не боится такого «солдата, стреляющего холостыми патронами», а потихоньку подбирает к нему «ключик».

Смотришь, а один монах уже просит паломника, чтобы тот переслал ему видеоплеер – исключительно для «просмотра православных фильмов» или ай-под для прослушивания духовной музыки во время послушаний. Другой потихоньку от настоятеля заводит себе ноутбук и начинает гулять по ночам в Интернете – «исключительно на православных сайтах»!

А через какое-то время православные фильмы заменяются художественными, в ай-поде звучит уже мирская музыка, а сайты открываются уже такие, что «срамно есть и глаголати»! И все оттого, что «свято место пусто не бывает»! Если монах не взращивает в своей душе зерна истинно духовной молитвенной жизни, дающей его душе благодатное насыщение и ощущение полноты и радости в Боге, то вакуум быстро заполняется страстями, разжигающими в монахе потребность их удовлетворения в реальных грехах.

Так и гибнут души. Пришел человек в монастырь за спасением, а обрел там погибель. Причем исключительно по собственному свободному произволению и выбору. Между любовью Божьей и любовью к себе.

– Да, такую же картину мы подчас видим и в миру, – вступил в разговор Флавиан. – Внешняя видимость благочестивой жизни мирян, что соблюдают все посты, вычитывают все каноны и акафисты перед причастием, носят бросающуюся в глаза «православную» одежду, осаждают своих духовников длинными мелочно-подробными исповедями, прикрывает собой лишь самодовольство и душевную пустоту.

А затем, и весьма часто, такое лжеблагочестие перерождается и в абсолютное фарисейство. Отсюда и рождается евангельское: «Благодарю тебя, Господи, за то, что я такой хороший! Не то что вон тот мытарь»! И появляются в наших храмах те, кого точно охарактеризовал известный московский пастырь: «православные ведьмы в длинных черных облачениях, готовые склевать» все, что не соответствует их стандарту «благочестия».

Они-то и налетают в храмах на молоденьких девчонок, зашедших в церковь в джинсах или без платка, на мужичка, пахнущего алкоголем, в первый раз в жизни, с «помощью» рюмки, героически заставившего себя перешагнуть церковный порог, чтобы поставить свечку за новопреставленную мать. На всякого, кого они видят «хуже» себя и кого считают себя вправе «обличить», «призвать к порядку», «смирить»!

Сколько же народу они повышибали за ограды Церкви, и какую страшную ответственность за каждую отвращенную от Церкви и Бога душу они взвалили на свои горделивые плечи! Вразуми их, Господи, и не дай им умереть без искреннего покаяния!

– Однако! – поежился я. – Умеет еже вы, батюшка, «нагрузить», духовное зеркало мне перед фейсом поставить! Ясно, что я в нем ничего хорошего не увижу!

– Зато есть повод для покаянной молитвы! – похлопал меня по плечу вставший из-за стола отец Никифор. – Идите, братие, отдохните по кельям, через полтора часа вечерня!

– Благословите, отче, – подошел к нему я с протянутыми ладонями, – как же у вас здесь хорошо! Словно в родной дом издалека вернулся!

– В дом Пресвятой Владычицы нашей Богородицы! – благословляя, уточнил отец скитоначальник.

Мы отправились по кельям разбирать рюкзаки, переодеваться и готовиться к вечерне.

ГЛАВА 8. Рай

За недолгой, около часа по времени, вечерней последовала полноценная трапеза, состоявшая из борща, квашеной капусты и макарон с подливкой из тушеных овощей (еще, с учетом непостного дня, каждый получил по яйцу и кусочку сыра!). А затем мы с Флавианом вышли на широкий деревянный балкон второго этажа и уселись на стоящую вдоль стены старинную деревянную лавку, ладно сколоченную из толстых, грубо оструганных досок.

Справа от нас высилась изрезанная трещинами и разломами громада Святой горы, нависала, не подавляя собою приютившийся у ее подножия маленький скит.

Вершина горы, с невидимым снизу храмом Преображения на ней, ярко освещалась быстро заходящим южным солнцем. Ветра не было, пахло какими-то неизвестными мне терпкими запахами местных растений. Тихо щебетала одинокая пичужка.

– Отче честный! – обратился я к отцу Флавиану. – Я все думаю о разговоре в архондарике! Страшновато как-то: вроде и верующие люди, и даже вон – монахи! – и то как искушаются и погибают! Как же спастись-то, как миновать все эти ямы и рытвины на духовном пути, в которых люди себе и ноги и головы ломают?

– Леша! – повернулся ко мне мой духовник. – А ты как себе рай представляешь? Какой бы ты себе в нем жизни хотел?

– Ого! Ну ты и скажешь – рай! – смутился я. – Рай же не отель, его под себя не закажешь!

– Ну а все-таки! – настаивал батюшка. – Если бы можно было заказать, что бы ты там хотел иметь?

– Фантазировать можно? – спросил я.

– Можно! Смелей! – подбодрил меня Флавиан.

– Ну, я бы себе представлял рай чем-то вроде Афона, только на который женщин пускают, чтобы нам с Иринкой быть там вместе, ну и маму покойную там встретить, бабушку, всех родных, всех, кого люблю – Семена с Ниной и так далее.

Чтобы также, как здесь, море было, горы, зелень, цветы, тепло, кипарисы, оливы, ну и березки наши русские тоже, елки – словом, всякая красивая растительность.

Солнышко чтобы светило побольше, вода текла в родниках прозрачная, чистая, птички чтобы пели, животные там разные ходили ручные и не кусались...

Представляешь, как бы мои огольцы настоящего льва затискали!

Чтобы у нас с Иришкой домик был, светлый такой, беленный известью, с черепичной крышей, как в Греции!

Веранда большая, вся увитая виноградом, на ней кресла плетеные для нас с Иришкой и детей, ну и (тут я немного замялся) собачка Марсик, что в детстве у меня была...

Храм чтобы наш Покровский был рядышком, с тобою в алтаре, само собой разумеется, все афонские храмы, и наши русские тоже, чтобы мы все общались между собой, в гости друг к другу ходили, радовались друг о друге, любили друг друга... Даже не знаю, чего еще придумать навскидку! Ну как тебе мой рай?

– Хороший такой рай, уютный, нормальный, как раз так должны бы люди жить в этой земной жизни – любить друг друга, радоваться, домик с виноградом на веранде... Только ты заметил, кого в нем не хватает?

– Кого? Вроде я всех знакомых имел в виду!

– В нем нет Христа! Самого Живого Господа Иисуса Христа! Как одного из обитателей твоего уютного рая!

– Да, – поразился я, – точно! Как это я...

– Не только ты, Леша! – утешительно сказал Флавиан. – Почти все люди, мечтая о райской жизни, о благах, приготовленных для них Христом, забывают о Нем Самом! И ищут, что в этой земной жизни, так и в вечности, не самого Господа Иисуса Христа, не соединения с Ним в Его Божественной любви, а тех благ и утешений, которые он всегда готов излить и обильно изливает на весь род человеческий! Можно сказать, мы – дети, ждущие не Отца, а принесенных им подарков!

– Однако, отче, – протянул я, – ты меня озадачил... Я никогда не думал об этом вот так! Ты прав на все сто процентов, я действительно никогда не искал Самого Христа, но только Его даров, пусть даже и не только материальных...

Ну и как быть теперь? Как вообще можно настроить себя на взыскание Самого Господа? Как можно искренне, от всего сердца захотеть с Ним познакомиться лично? Ведь Он...

Ну, жил Он давно, везде вон на иконах, на распятиях изображен, опять же сказал: «Суд Мой праведен есть!», – боязно от этого как-то...

Когда я молюсь Ему от души, особенно когда молитва хорошо идет, я чувствую Его рядом, чувствую Его любовь ко мне, но тот, Кого я в этот момент ощущаю рядом, как-то слабо ассоциируется у меня с евангельским Христом, тем, который в хитоне, в сандалиях...

Не знаю, как тебе это объяснить, но, наверное, мне действительно не хватает ощущения Христа, как тебя, например!

Как реального живого человека, которого я мог бы знать и любить и хотеть быть с ним вместе! Ты знаешь, отче, кажется, я начинаю этого хотеть! Слушай, только это не слишком дерзновенно, не нагло с моей стороны такого желать?

– Да нет! Я думаю, не нагло, нормально это. Ты желай и проси у Господа, чтобы тебе с Ним «поближе познакомиться». Он ведь сказал: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете...» и «…все, чего ни попросите в молитве с верою, получите». Он ведь это как раз о взыскании Истины сказал, а Истина и есть Христос – Путь, Истина и Жизнь! Так что ищи и обретешь!

– Попробую... Благослови!

– Бог благословит и поможет тебе, Алексий!

Снизу раздался стук деревянного молотка по ручному билу – «талантосу» – напоминающей байдарочное весло доске, стуком по ней созывают монахов на богослужение.

Считается, что подобный стук деревянного молотка праотца Ноя, строившего Ковчег Спасения, созывал всю тварь земную в этот огромный корабль. Так и теперь, стук в талантос созывает всех ищущих спасения в храм Божий – новый Корабль Спасения, ведомый сквозь бурное житейское море в тихую спасительную гавань Небесного Царства опытным Кормчим Христом.

Мы с Флавианом встали со скамейки и снова вошли внутрь, в благодатную тишину храма. Началось «малое повечерие».

Забившись в старенькую скрипучую стасидию в углу небольшой скитской церкви, слушая, как отец Никифор поочередно с отцом Флавианом неторопливо, внятно читают каноны повечерия, я вновь вернулся мыслями к предыдущему разговору о Христе.

«Однако! Уже несколько лет я осознанно считаю себя христианином, пытаюсь вести какую-то духовную жизнь и в то же время вполне обхожусь без Христа, довольствуясь Его Именем, призываемым мною в молитвах, образами на святых иконах и фресках.

Я пользуюсь Его милостью и любовью, наслаждаюсь Его бесчисленными дарами, обращаюсь за помощью и получаю эту помощь. И за все это время я даже не подумал о том, чтобы узнать Его ближе, узнать настолько, насколько Он сам позволяет это сделать всем искренне ищущим Его...

А ведь многое множество людей две тысячи лет назад, а многие и в течение этих двух тысяч лет видели Его, слышали Его слова, осязали Его, ели с Ним за одним столом, молились с Ним в храме и в синагогах, делили с ним кров, восторженно приветствовали или хулили Его, распинали Его или радовались, видя Его воскресшим! Лично общались с Богочеловеком Иисусом Христом!

А я даже в собственный «рай» Его не пригласил...

«Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя!» – вырвались вдруг из моего сердца слова апостола Петра.

Господи! Можно ли мне, непотребному и мерзкому в страстях моих, дерзко искать Твоего познания?

Господи! Но ведь Ты даже блуднице не воспретил прикоснуться к Тебе? Ты не брезговал общаться ни с прокаженными, ни с фарисеями, ни с Иудой, предавшим Тебя!

Господи! Не отвергни и меня, много худшего их! Они тогда еще не видели тебя воскресшим, не понимали до конца того, Кто снизошел своей любовью до общения с ними!

А я, зная, что Ты – Бог, и Спаситель мой, и самый близкий и родной, самый искренний Друг, подтвердивший Свою любовь ко мне страшными муками на Кресте, муками, которых достоин именно я! За все, что сделал в своей бестолковой, праздной и греховной жизни, и продолжаю жить все той же, наполненной суетой и страстями, жизнью плотского человека!

Я не стремлюсь стать лучше ради Тебя, я не стараюсь измениться настолько, чтобы приблизиться к Тебе хоть чуть-чуть! Я лишь хочу продолжать получать от Тебя те неисчислимые блага, которыми Ты меня и так одариваешь непрестанно...

Господи! Но я хочу обрести Тебя! Я хочу, чтобы Ты стал для меня живым и близким, родным и необходимым! Я настолько поражен себялюбием, что не способен измениться собственными силами, но я прошу Тебя, Господи, изменить меня, Твоею благодатною силою, Твоею неисчерпаемою любовью! Я хочу и прошу Тебя, Господи, сделать меня таким, чтобы я смог лицезреть Тебя в вечности, чтобы я не лишился общения Твоего!

Я хочу быть с Тобой, Господи! Я знаю, что не достоин этого и никогда не смогу быть достоин, но ведь Ты пришел на землю, чтобы приблизить меня к Себе! Чтобы дать мне возможность обрести то счастье, которое может дать только единение с Тобой в Твоей любви!

Господи! Я предаю себя в Твои милостивые руки, сотвори надо мною спасительную волю Твою, Ты сам, если хочешь, очисти и спаси меня! Но я, Господи, я хочу быть с Тобой!»

– Леша! – Флавиан осторожно потряс меня за плечо. – Служба кончилась, идем отдыхать до утрени!

– Что, а? – Я очнулся и начал приходить в себя. – Ах да! Пойдем, отче, пойдем отдыхать...

Отдых в эту ночь у меня получился, как бы это сказать...

Ну, лучше по порядку!

Келья, в которой меня поселили, была настоящей одноместной монашеской кельей, построенной вместе со всем келейным зданием несколько веков назад.

Сами понимаете, никакого еврокомфорта: узкий «пенал» два на четыре метра, маленькое оконце в нише стены, простая деревянная кровать с «солдатским» ватным матрасом и застиранным, но чистым бельем, небольшой столик у стены, стул, вешалка из четырех крючков на стене у дверей и... все!

Обычно я ложусь спать всегда головой к окну, а тут, поскольку подушка уже лежала на противоположном от окна конце кровати, поленился я ее перекладывать, и, почувствовав после активно прожитого дня внезапное утомление, лег как леглось – ногами к окну, и провалился в сон.

Спал я крепко, можно сказать, с удовольствием, но вот под утро, около трех часов ночи, примерно за полчаса до обычной афонской «побудки»... Начал я просыпаться от необычного ощущения в ногах: словно на них сильным холодом веет, как из кондиционера, и словно они сами как-то в воздух поднимаются и тянутся по направлению к окну.

Все более приходя в сознание, пытаюсь разлепить сонные глаза и повернуть голову так, чтобы посмотреть – что это у моих ног за проблемы с гравитацией начались?

Разлепляю очи и вижу (зрелище – реально не для слабонервных) реющее над моими ногами существо – наподобие киношных, женского полу, вампиров – синюшно-сероватого цвета в лунных отблесках, наполовину всунувшееся в мою келью из окошка и тянущее свои трупные лапы с длиннющими когтями прямо к моим ногам.

Глаза у этой твари узкие и злющие, пасть приоткрыта и классические «вампирские» клыки из нее торчат. А ноги мои, все более леденеющие, так в воздух и поднимаются и к этой гадине, словно к магниту, тянутся! Веселенькое такое пробуждение!

Понимаю, что надо начинать молиться, так ни одна молитва на ум не идет! Пытаюсь осенить себя крестным знамением, а руки, словно наручниками, скованы! А уже чувствую, как и тело начинает подползать в сторону окна...

Кое-как вдруг «Живый в помощи Вышняго» вспоминать стал, бормочу по слогам, рука правая чуть-чуть освободилась, крещу себя, крещу свои ноги – так и грохнулись они о край кровати, словно вернулась к ним тяжесть; молюсь уже яснее, крещу окно, глядь – вынесло из него мерзкую гадину, словно кто-то ее снаружи пылесосом всосал! Тут уж я и «Да воскреснет Бог» вспомнил и «Отче наш» и «Помилуй мя Боже»...

А вскоре и к утрене в талантос застучали.

Пойманный мною в коридоре перед входом в церковь отец Никифор пожал плечами: «Ну бывает! Да ты не бойся – молись, и все отойдет...» И пошел в алтарь, где уже позвякивал разжигаемым кадилом пономарь.

Да уж! Афон...

Надо сказать, молился я в то утро весьма усердно, с усилием сердца и почти не рассеянно умом. Подхлестывал меня в молитвенном напряжении периодически встававший перед глазами образ мерзкой твари, пытавшейся ночью вытащить меня из окна.

Однако ближе к Херувимской песни этот образ отошел от меня, смазался и рассеялся. А уж после евхаристического канона и причащения совсем мне радостно стало, легко как-то и даже весело на душе, вся ночная хмарь стала «яко не бывшая».

Но в памяти событие зафиксировалось.