Текст книги "Флавиан. Восхождение"

Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 19. Иверская

Дальше я читать не смог. Надо было что-то делать. Иначе я мог просто взорваться изнутри, настолько меня разбирало бессильное отчаяние, смешанное с полыхающим гневом. Мне требовалось какое-то действие. Я должен был принять какое-то решение, найти выход из окружающего меня сумасшествия.

Вдруг меня озарило:

– Господи! Я же забыл о молитве! Матерь Божия! Спаси меня из этого кошмара! Это же твой удел, очисти его от скверны! Неужели ты бросишь Святую гору на попрание? Ведь ты обещала хранить монахов своей чудотворной Иверской иконой!

«Вот оно! То решение, то действие, которое я должен сделать, чтобы прекратить это безумие! Иверская! Где Иверская! Скорее к Иверской! – кричало у меня в мозгу. – Главное, чтобы не ушла Иверская! Тогда еще есть шанс! Тогда вся эта демоническая хмарь развеется, словно клочья тумана от внезапно подувшего теплого ветерка!»

Я бросился в сторону Иверона. То реально-нереальное пространство, в котором я находился, расступалось передо мной – не то бегущим, не то летящим, не то плывущим по вневременному неизведанному, в то же время хорошо известному мне миру.

Вот знакомая лесная дорога, когда-то мы ехали по ней в первый раз с послушником Сергием! Я помнил здесь сейчас каждый камешек, каждую выбоинку на ней... Так работало мое сознание, словно открыв мне доступ к своим «закромам», в которые закладывается все, с чем мы встречаемся в нашей жизни, и доступ к которым обычно затруднен перегруженностью нашей «оперативной» памяти.

Старый Руссик, Кариес, Андреевский скит, Ильинский, Ставроникита, – везде я встречал одну и ту же безудержную вакханалию разгула и бесовщины, словно вырвавшиеся на свободу демоны вседозволенности торопливо сгребали все живое на свою последнюю оргию.

Я пронесся мимо строений у набережной, взлетел к главным воротам Иверона, проскочил сквозь них и резко бросился налево, к Иверской часовне. Дверь в нее была распахнута, оттуда лилось несказанное благоухание.

– Слава Тебе, Господи! Я, кажется, успел! – Я остановился перед входом в часовню, истово перекрестился и поклонился, затем шагнул в притвор. В притворе благоухание было еще сильнее, какое-то мягкое, еле заметное свечение разливалось вокруг, словно светился сам воздух.

Я благоговейно перешагнул мраморный порог и вошел в часовню. Киот, в котором прежде стояла Иверская икона, зиял пустотой, только многочисленные благодарственные приношения были рассыпаны на коврике перед киотом.

Я остолбенело уставился на эту блестевшую тусклым золотом россыпь колец, браслетов, орденов, пластинок с изображениями различных исцеленных по молитвам у Иверской частей тела. Все часы, от старинных на цепочках, до «Ролекса», лежавшего прямо у моих ног – показывали одно и то же время, двенадцать часов.

Что-то заставило меня обернуться. Я увидел, что благоухающий свет, разлитый в воздухе, покидает часовню, словно кадильным дымком выплывая в открытые двери. Я кинулся вслед за ним.

Из раскрытых окон монастырского собора все громыхало гипнотизирующее «Думц! Думц! Думц! Тр-р-р-р»... Отсветы флуоресцентных огней метались внутри, наружу неслись похотливо-пьяные вопли и визг – бесы праздновали свой час.

Я огляделся. Светящееся благоухающее облачко, медленно тая по пути, тянулось к задним воротам, находящимся возле сторожевой башни-пирги. Я кинулся туда. Выскочив за ворота, я увидел спускавшееся вниз, к морю, нежное, какое-то неземное золотистое сияние, словно притушенное до самой малой мощности солнце плавно скатывалось по истоптанным веками каменным плитам дороги.

Я кинулся за ним.

Приблизившись, я увидел источник этого необыкновенного сияния. Им была небольшая группа по виду человеческих фигур в длинных монашеских одеждах, словно светящихся изнутри этим мягким золотистым светом. Медленно и благоговейно, в торжественном молчании, они несли на своих светящихся поднятых руках большую, источающую этот самый свет и благоухание икону Божией Матери – Иверскую!

Я бросился к ним, попытавшись опередить их и встать на пути этой процессии, но, едва я поравнялся с замыкающим шествие светлым «монахом», как он повернулся ко мне своим сияющим неземной красотою ликом. Обратив на меня взгляд исполненных любовью и нежным сочувствием ангельских глаз, он сделал останавливающий жест своей грациозной светящейся рукой.

Я все понял.

Поздно.

Время пришло, и я не должен «дерзать своей немощной рукой остановить действие Божьего Промысла».

Я мог только созерцать этот завершающий акт истории Святой горы.

Я смирился и медленно побрел вслед за покидающей Афон его Хозяйкой и Защитницей.

Сияющие «монахи»-ангелы подошли к кромке воды, вошли в море по колено, освещая собою водную толщу, бережно поставили на замершую поверхность воды чудотворный Иверский образ и замерли в благоговейном поклоне.

Свет, исходящий от Иверской иконы, усилился, начал разливаться вокруг, подниматься вверх все более расширяющимся лучом, икона незаметно тронулась с места и стала удаляться от берега, оставляя за собой на воде искрящийся бликами светлый след.

Когда икона удалилась от берега метров на сто, один из ангелов повернулся ко мне и, улыбнувшись, молча указал рукой на причаленную у берега небольшую шлюпку с лежащими на дне веслами.

Я понял это как разрешение проводить Владычицу, еще какое-то время созерцать дивное чудо ее оставления своего удела. Не размышляя, бросился я к шлюпке, оттолкнул ее от берега и, воткнув весла в уключины, начал грести по направлению к иконе. Обернувшись, я не увидел больше ангелов в монашеских одеяниях, только мягкий свет еще искрился будто бы маленькими звездочками на том месте, где они стояли минуту назад.

Я греб изо всех сил, не вполне понимая, зачем я это делаю, время словно остановилось в окружающем меня пространстве, состоящем из звездного неба и замершей морской глади. Икона, сколько бы я ни прилагал усилий на веслах, оставалась от меня на прежнем расстоянии, продолжая устремлять ввысь широкий столп дивного золотого света. Только увеличивающееся расстояние от берега свидетельствовало о том, что я все-таки плыву, а не стою на месте.

Внезапно очертания берега стали меняться, силуэт афонского хребта стал подвижным, словно позвоночник скачущего животного. Неоновые огни поруганных монастырей вдруг стали взрываться вспышками настоящего пламени, которое, разрастаясь, перебрасывалось на окружающий их лес, становясь очагами пожаров.

Ужасающий звук, словно лопнула гигантская каменная струна, пронесся над морем и оглушил меня, безмолвно созерцающего всю эту фантасмагорическую картину.

Я замер в ужасе.

Перед моим пораженным взором происходило нечто вселенское, чему невозможно дать описание немощным человеческим языком.

Полуостров стал оседать, проваливаться частями куда-то в разверзшуюся под ним водную бездну, и вместе с ним исчезало все, созданное когда-либо человеческими руками на его лесистых склонах.

Еще мгновение, и...

Афона не стало.

Громадная волна, прокатившаяся от места погружения оскверненной святыни, омыв с нее скверну, прокатилась по морю, подняв мою шлюпку на высоту десятиэтажного дома и плавно опустив на вновь ставшую необычно гладкой поверхность моря.

Я обернулся в сторону чудотворной иконы, но – меня окружала только темнота ночи.

Я очнулся.

ГЛАВА 20. Пробуждение

Знаете ли вы, что такое счастье?

Счастье – это когда приходишь в себя после пережитого вышеописанного «апокалипсиса» и видишь над собой слегка потрескавшуюся побелку на потолке монастырского лазарета. Повернув голову, обнаруживаешь сидящих возле твоей кровати со взволнованными глазами батюшку Флавиана и схимника Александра, стоящих чуть поодаль у освещенного ярким солнцем окна послушника Игоря и монаха-доктора (потом скажу, как его зовут). Когда начинаешь осознавать, что РЕАЛЬНОСТЬ – это то, что здесь и сейчас. А о том, откуда ты сейчас вывалился, как раз надо рассказать своему духовнику, чье немолодое одутловатое лицо хранит на себе явные следы бессонной, проведенной в молитве за тебя, ночи.

Вот такое бывает счастье...

Мой рассказ о пережитом видении занял около часа и за все это время никто из присутствовавших монахов не проронил ни звука. Рассказывая, я перестал видеть окружающих и внутренним взором вернулся в свой ночной кошмар, правда, теперь как бы со стороны, словно наблюдая происходившее из гигантского иллюминатора батискафа, защищавшего меня от воздействия видимого мною иного мира.

Закончив рассказ, я оглядел присутствующих со мной в боксе. Флавиан сидел с закрытыми глазами, весь погруженный в себя, только пальцы его левой руки ритмично перехватывали узелки старых «замоленных» четок. Игорь напряженно глядел в окно, словно пытаясь увидеть там признаки описанной мною «мерзости запустения», кисти его рук были сжаты в побелевшие от напряжения кулаки. Доктор как-то растерянно ходил взад и вперед по палате, иногда останавливаясь, поправлял съезжающие на кончик носа очки, вытирал лоб рукавом и снова начинал ходить. Схимник Александр, весь ссутулившись на кончике табуретки, плакал, закрыв лицо большими натруженными ладонями.

Молчали долго.

– Батюшка, – прервав общее молчание, обратился к Флавиану Игорь, – оно что, неужели и вправду так будет? Или это просто глюк у Лехи?

– Не знаю, – вздохнул Флавиан, – может, так будет, может, так и не будет. Одному Богу известно. С учетом обстоятельств и характера Алексеевых ощущений, конечно, на обычный «плохой» сон это не похоже. Даже когда он рассказывал, у меня было такое чувство, что я и сам там нахожусь. Впечатление, бесспорно, жуткое...

– Братие! – оторвал от ладоней мокрое в слезах лицо схимонах Александр. – Сколько же времени и сил мы здесь все, и я в частности, тратим на пустые бытовые заботы, ненужные праздные разговоры, порой чисто мирские страсти! А ведь счетчик-то тикает! Думаешь: ну вот, сейчас решу эту «насущную» проблему, переделаю эти «необходимые» дела, продумаю и найду решение вот этих «актуальных» вопросов... А сразу после этого начну жить полноценной монашеской жизнью – молиться непрестанно, как положено настоящему монаху, смотреть внутрь себя, а не на поступки окружающих братьев, интересоваться не новостями внешнего мира, приносимыми через паломников, а «сокровищами вечными» духовного опыта, собранными здесь за тысячелетие монашества на Афоне, стану читать больше творений Святых Отцов, чем инструкций к перфораторам и аудиоплеерам...

И ведь так каждый день! А потом как жахнет вот это, то, что Алексею привиделось, и неважным станет все, о чем сейчас ломаешь голову в заботах! Поздно будет становиться подвижником и аскетом, ради чего сюда, собственно, и пришел когда-то...

А ведь, может быть, именно моей недостойной слабенькой молитвы и не хватит для того, чтобы весь этот ужас не стал явью!

– Батюшка! – вновь настойчиво обратился к Флавиану Игорь. – Так сбудется все это или нет?

– Собственно, Алексей не открыл ничего нового, – задумчиво протянул Флавиан, – запустение Афона и поругание его святынь в последние времена предсказывалось неоднократно, причем людьми весьма авторитетными в духовной жизни. Но только ведь и Иона был Божьим пророком, и разрушение Ниневии ему Сам Господь повелел предречь жителям этого осужденного Им города. А что в итоге?

Жители Ниневии взяли да и покаялись, изменили свою жизнь, свое отношение ко греху, взмолились из глубины сердец к Богу, и Он помиловал город. Неужели монахи Святой горы менее достойны милости в очах Божьих, чем жители Ниневии? Промысел Божий не есть нечто застывшее и неумолимое, подобно «року» или «фатуму».

Промысел Божий живой, гибкий и имеет целью спасение человеческих душ, а не просто «свершение предначертанного». Собственно, тому же пророку Ионе об этом Господь прямо и объявил: «Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек», – когда эти люди, покаявшись, изменились и перестали быть теми, кто своими грехами навлекал на себя огонь с небес.

Ведь, по сути своей, все предсказания о грядущих ужасных событиях последних времен есть не объявление неминуемой Божьей кары за нарушение Его Закона, но только предупреждение Любящего Отца неразумным детям о последствиях искажения ими естественного для созданного по образу Божию человека пути обретения счастья.

Но Бог не может лишить нас дарованной Им же Самим свободной воли и может только предупредить нас о том, что «огонь жжется». А уж совать в этот «огонь» руку или нет, решение принимается исключительно нами самими.

Возможно, и то, что сподобился видеть этой ночью Алеша, есть предупреждение о последствиях, которые мы сами можем навлечь на себя нерадивой греховной жизнью. А можем и не навлечь, если...

– Отче! – обратился вдруг к Флавиану доселе молчавший доктор. – Благословите рассказать обо всем этом духовнику монастыря?

– Конечно, обязательно! – ответил Флавиан. —Думаю, не одним нам, находящимся здесь, была дана через Алексия эта «информация к размышлению»! Да и не одним только афонским монахам. Мы там, в России, тоже в «духовных подвигах» погрязаем...

– Отче! – вновь решительно обратился к Флавиану послушник Игорь. – Благословите Лexy, пусть запишет все, что видел, подробно и к нам в скит передаст! Я сам не смогу так подробно и точно все это отцу Никифору пересказать, а ведь это важно!

– Хорошо, Игорь! Как вернемся в Россию, засажу Алексея за компьютер, пусть опишет и пришлет вам по электронной почте.

– И мне копию пришлите! – вставая, сказал схимник Александр. – Я дам вам электронный адрес! Полезно будет память освежить, чтобы не расслабляться...

– Я у тебя, отец Александр, потом на принтере для себя экземпляр распечатаю? – спросил монах-доктор.

– Конечно! – ответил схимник.

– Спаси Христос! – Доктор кивнул благодарно и повернулся ко мне. – Вы, Алексей, пока лежите, рано вам вставать. Посмотрю вас после вечерни! – И вышел.

Хороший он такой, этот доктор.

Кстати, зовут его – Силуан!

ГЛАВА 21. Восхождение. Начало

И вот так всегда!

Только займешь своему батюшке удобное место в кондиционируемой кают-компании парома, как выясняется, что его еще по дороге сюда, прямо на палубе уже перехватил какой-то очередной «страждущий раб Божий», которому просто «кровь из носу» необходимо выяснить с моим батюшкой какую-то глобальную мировую проблему. И мой батюшка должен смиренно все выслушивать, стоя на почти сорокаградусной жаре на солнце и еще и отвечать что-нибудь душеполезное!

Ну и как мне после этого стяжать благое смирение?!

Хорошо еще, что плыть совсем недолго, всего одну остановку от Пантелеимона до Дафни...

В общем, свершилось! Мы таки отправились в «экстремальную экспедицию» на вершину Святой горы!

Через два дня после описанных в предыдущей главе событий добрый доктор Силуан вынес вердикт: я здоров, причем не вполне понятным медицине образом, что правильнее было бы назвать чудом.

По его словам, укус змеи, за трупом которой Игорь не поленился съездить к мельнице, должен был вызвать у меня отек и омертвение укушенной конечности, сопровождаемые нестерпимой болью, через пару часов могла начаться повышенная кровоточивость из места укуса и из желудочно-кишечного тракта, кровавая рвота. И закончиться все это могло шоком или острой почечной недостаточностью.

У меня же, кроме суточной потери сознания, если не брать в расчет мое путешествие в «апокалипсис», никаких симптомов интоксикации ядом (здесь он сказал латинское название той змеи, которое я не запомнил) не обнаружено. Конечно, сыворотка была введена своевременно, но...

– Вообще-то обычно так не бывает! – завершил доктор свое резюме.

Словом, два дня спустя только две маленькие точечки в месте, где змея вонзила свои «шприцы» в мою лодыжку, напоминали о том, что это событие имело место быть.

Так вот! Не дождавшись любимого духовника на занятом для него месте у окна в прохладе кают-компании, я спустился на палубу парома с горячим желанием «смирить до зела» батюшкиного собеседника за то, что он держит немолодого и нездорового человека на солнцепеке, и в этом самом собеседнике опознал старого знакомца – «латвийского исламофила» фотографа Эдуарда-Уара.

Вид у него был уже далеко не тот «понтово-нахрапистый», с каким он вещал о «кончине» христианства во время нашей первой с ним встречи. Выглядел он, я бы сказал, озабоченно-задумчивым! Я даже раздумал на него «наезжать» и ограничился дружелюбно-строгим кивком в ответ на его приветствие.

Паром причалил к пристани Дафни, толпа паломников и монахов, как всегда оживленно, выгрузилась из чрева парома на набережную. Мы с Флавианом отправились в таверну к Янису, где у нас была назначена встреча с Игорем, который должен был подъехать из своего скита на машине для сопровождения нас с батюшкой до вершины Святой горы и обратно. Игорь уже сидел под навесом у Яниса и поджидал нас, попивая холодную минеральную водичку прямо из горлышка запотевшей трехсотграммовой пластиковой бутылочки.

– Эвлогите, отче! – поднялся он нам навстречу.

– Бог благословит, Игорь, – благословил его Флавиан, – вот, брат Эдуард хочет присоединиться к нашей компании при подъеме на гору!

«Уже «брат»? Однако!» – подумал я, но ничего не сказал.

– Отлично! – спокойно отреагировал Игорь и пожал руку нашему неожиданному спутнику.

– Пойдемте внутрь кафешки, – предложил я, – там попрохладней, к тому же мне чудится запах слоеных пирожков с луком...

– Давай! – согласился батюшка. – Мне возьми... – Он замешкался.

– Знаю, знаю! – закончил за него я. – Маленькую и некрепкого!

– Ну да! – виновато взглянул на меня мой духовник. – И воды без газа!

Мы вошли и заняли свободный столик в углу. «Губернатор» Янис, как всегда деловитый и кудрявый, что-то считал за соседним столиком на калькуляторе.

– Уважаемым бизнесменам от скромных паломников наше почтение! – приветствовал я его.

– Здравствуй, здравствуй! – заулыбался он в ответ и подколол скрепкой какую-то квитанцию к стопочке зеленых сотенных евро.

Я не стал отвлекать его от производственного процесса и подошел к стойке, за которой невысокий сухощавый Димитрий отточенными движениями накладывал выпечку в бумажный пакет пожилому паломнику греку. На витрине были выложены соблазны и искушения: слоеные пирожки с картошкой, с луком, со шпинатом, с яблоками, с сыром и с чем-то еще...

– Здравствуйте, Алексей!

Я обернулся. Сзади меня в очередь встал Владимир, тот самый, что рассказывал нам в Уранополисе про свое путешествие на Тибетские горы в поисках Шамбалы.

– Здравствуйте, брат Владимир! Рад вас видеть!

– Может быть, перейдем на ты, Алексей, мы ведь примерно одногодки?

– О'кей! Ты откуда и куда, брат Владимир?

– Сейчас из сербского Хиляндаря, собираюсь дожидаться «Агиа Анну» и плыть в скит Святой Анны, а там подниматься на вершину Святой горы!

– И ты, Брут!

– Не понял, Алексей!

– Вон тот коллектив попутчиков тебе подойдет? – Я кивком указал на стол, за которым располагалась наша паломническая компания.

– О! Вы тоже идете на вершину? – обрадовался Владимир. – Я ведь даже молился о попутчиках! Меня предупредили, что в одиночку туда лучше не ходить.

– Ну, тогда welcome в нашу команду!

– Вы что брать будете? – строгим тоном вернул меня к лежащим на витрине соблазнам и искушениям Димитрий.

– Значит, так: с картошкой, с луком, со шпинатом, с сыром, с яблоками и еще вот это, не знаю с чем. Да! Всего по четыре, пожалуйста!

Флавиан с Игорем встретили Владимира словно старого доброго друга – феномен православия! Сколько раз уже приходилось наблюдать, как впервые встретившиеся истинно верующие христиане уже через несколько минут общения становятся друг другу порой даже ближе кровных, но неверующих родственников. Поистине, родство душ, объединенных любовью Небесного Отца, теснее всех других мирских связей и объединений.

Наш (вы уже заметили это «наш»?!) фотограф Эдуард-Уар был просто в шоке, узнав, что перед ним человек, который был почти «в той самой Шамбале», призрак которой будоражит сознание российского интеллигента с конца девятнадцатого века. Окончательно его добило обещание Владимира по возвращении домой выслать емейлом Эдуарду фотографии столицы Тибета Лхасы и окружающих ее пейзажей.

Вскоре подошла «Агиа Анна», разгрузилась и осталась ждать времени отправления с временно перегороженным входом на палубу. До отплытия оставалось еще около сорока минут. Вновь возникшее с приходом мини-столпотворение начинало рассасываться; часть паломников и монахов, прибывших на «Агиа Анне» с южной оконечности полуострова, на машинах и пешком отправилась в сторону Кариеса, оставшиеся, пройдя «бдительную» таможню, пересаживались на большой паром, чтобы плыть в сторону Уранополиса.

Минут через пятнадцать большой паром отошел от причала, и маленькая набережная опять опустела. Только десятка полтора потенциальных пассажиров «Агиа Анны» рассредоточились в ожидании начала посадки на паром за столиками на веранде у Яниса и по трем находящимся на набережной магазинчикам с иконами и сувенирами.

Отправившись прогуляться в маленький, всегда открытый домик в конце набережной (кто там был, знает, что это за домик), я на обратном пути обнаружил величественную фигуру «губернатора» Яниса, сидящего в одиночестве за крайним пустым столиком на веранде. Взгляд его, устремленный на море, был лишен обычной деловитости, в глубине карих глаз притаились грустинки.

– Не побеспокою? – Я присел на свободный стул рядом.

– Нет, нет, садись, конечно!

– Прости за нескромность, Янис, а ты каждый день приплываешь сюда на работу? У тебя есть дом в Уранополисе?

– Нет! Я уже два года не был там, – Янис показал на материковую Грецию, – живу здесь.

– Подожди, – удивился я, – а как же семья?

– Мои мама и сестра живут в Салониках, у них там все в порядке!

– А жена, дети?

– У меня никогда не было жены...

Я замолчал, поняв, что влез куда-то не туда со своими расспросами. Выручил меня гудок парома, началась посадка пассажиров.

– Янис! Мне сказали, что если мы не успеем спуститься с горы к отплытию «Агиа Анны» в сторону Дафни, то можно позвонить тебе и вызвать катер, чтобы доплыть до Пантелеимона, так?

– Так, конечно так! Возьми мой номер телефона! – Янис, в глазах которого вновь сверкнула веселая деловая искорка, написал мне номер на обрывке бумаги, и я сунул этот обрывок в карман джинсов.

– Ну, пока, Янис, до встречи! – Я встал и направился к своим спутникам, выходящим с рюкзаками из таверны.

– До свиданья, до свиданья! – отозвался «губернатор».