Текст книги "Флавиан. Восхождение"

Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Ну что ж! Мудрый у вас владыка! – покачал головой старец.

– Мудрый, отче! Он уже старенький, в гонениях за веру пострадал, в лагерях сидел, и ко всем священникам очень доброжелательно относится...

– Так в чем вопрос-то, Флавианушко? – поднял голову Папа Герасим.

– Да вот смущают меня помыслы, отче. Не зря ли я всю эту бучу поднял, ведь получилось, что я священников между собою столкнул, в искушение многих ввел. А тут еще перед отъездом сюда из соседней епархии звонили, приглашают выступить на эту же тему на каком-то пастырском семинаре...

Может, мне надо было сидеть тихонько у себя на приходе, вести доверенную Богом паству, как совесть подсказывает, и не высовываться со своими мнениями на широкую аудиторию?

– Ну вот! – улыбнулся старец. – Мы тут у себя маленькое «царство Божье» будем строить в отдельно взятом приходе, а другие пусть сами как хотят? Все тело болеет, а мы только «свой мизинчик» лечить будем?

Нет, отче! Гони эти помыслы, они от лукавого. Христос не побоялся сказать: «...не мир пришел Я принести, но меч». И апостолы не побоялись проповедовать «Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие», и стать для кого-либо «искушением»! Вот и ты, отчинька, не бойся, что о тебе кто-то искусится, бойся промолчать там, где молчать нельзя: «молчанием предается Бог»!

Ты прав, без причащения Тела и Крови Христовых «тело» Церкви не может нормально существовать, как и любое живое тело при нарушении кровоснабжения. Тут, на Святой горе, большинство монахов причащается четыре раза в неделю, а есть кто и чаще. Время сейчас такое, что, если христиане не будут часто причащаться, не будет у них и сил противостоять врагу-диаволу, который все лютее на овец Христовых нападает, чувствуя, что времена его власти к концу подходят. Будет он и еще лютее нападать.

Потому мы, воины Христовы, должны каждый тем оружием, что ему Христос даровал – молитвой ли, словом ли, пастырским служением, – не щадя себя воинствовать, не оглядываясь, соблазнится ли кто о нас!

Вот и ты воинствуй, отче! Призывай чад церковных к теснейшему соединению со Христом в Его Святых Тайнах, и через то ко спасению, где и как можешь, тем и сам спасен будешь! Леша вон тебе помощником будет. Верно, Лешенька? – Старец повернул голову в мою сторону.

– Да, отче! Как благословите! – от неожиданности подпрыгнул я, загремев сиденьем стасидии.

– Ты, Лешенька, запомни получше все то, о чем мы тут с батюшкой твоим говорили, раз уж привел тебя Господь услышать, ну и запиши потом...

Снаружи раздался стук талантоса на повечерие.

ГЛАВА 17. Мельница преподобного Силуана

Сами понимаете, все повечерие я героически сражался с цунами чувств и мыслей, накатившим на меня после услышанного разговора между Флавианом и Папой Герасимом, да и мой собственный разговор со старцем тоже еще не успел перевариться и осесть в сознании. Словом, только с третьей четки мне кое-как удалось «зацепиться за молитву», а тут уже и повечерие вскоре закончилось.

Литургию утром возглавлял старец.

О! Этот подарок от Господа я не забуду никогда!

Я очень люблю службы, которые совершает Флавиан. У него красивый звучный голос, каждое слово он произносит четко, внятно, словно любовно «вычеканивая» слова молитв и священнических возгласов. В голосе служащего Флавиана всегда звучит искреннее молитвенное чувство, которое не оставляет равнодушным молящегося, но подхватывает, увлекает за собою, делается твоим собственным чувством и соединяет тебя с молящимся пастырем в то единство, о котором сказано «едиными устами и единым сердцем».

Старец молился не так. Все его возгласы и молитвы, произносимые слабеющим, слегка хрипловатым голосом, не несли вообще никакой эмоциональной окраски. Поразительная простота, с которой Папа Герасим возносил свои молитвы, превращала их в искренний сердечный разговор двоих – старца и Бога – где его второй Участник, незримо присутствовавший в алтаре, ощущался настолько явственно, что мне хотелось заглянуть туда, за алтарную преграду, в надежде увидеть... Я думаю, вы сами догадываетесь Кого.

Старец служил, и в маленькой скитской церкви ощущалась такая концентрация Любви, что, казалось, сердце не выдержит того умиления, которое переполняло и охватывало все мое существо. Я оглядел сослужащих с Папой Герасимом отцов Флавиана и Никифора, молящихся рядом со мною монахов, и по их светящимся лицам и влажным глазам понял, что и они испытывают нечто схожее с моими ощущениями.

Слава Богу! Значит, я не свихнулся и не впал в прелесть! Слава Богу! Это просто Господь в очередной раз одарил меня Своей несказанной Любовью! Слава Богу! Этот дивный дар благодати я навсегда сохраню в своем сердце. Слава Богу!

Причастились все.

Сразу после трапезы прикатившие на все том же «лендровере» греческие монахи увезли Папу Герасима в Великую лавру, перед отъездом он попрощался с каждым по отдельности, со мной тоже.

– Лешенька! – Старец посмотрел мне в глаза своим внимательным, исполненным отеческой заботой взглядом. – Ты только помни, что бы тебе ни пришлось пережить и увидеть, все это есть только – Его – к нам, грешным, неисчерпаемая Божественная Любовь! Что бы ни случилось! Богу виднее! Доверяй Ему, Алексий!

Старец улыбнулся, крепко сжал мою, подставленную под благословение ладонь, и в его улыбке вновь мелькнули незабываемые черты «монаха» Феологоса...

– Ну, уж на этот раз, батюшка, мы просто обязаны посетить мельницу преподобного Силуана! – начал я «наезд» на своего духовника, когда мы, взрывая пыль колесами любимого пикапа по дороге от скита к Пантелеимону, вновь приблизились к проглядывающей сквозь листву справа старой черепичной крыше неработающей мельницы.

– Хорошо! – неожиданно смиренно согласился Флавиан. – Давай посетим.

Игорь вывернул колеса на боковой съезд вправо и метров через тридцать остановил машину на небольшой площадке около довольно большого четырехэтажного здания, прилепившегося противоположной от площадки стороной к поднимающемуся резко вверх косогору. Слева от площадки, вниз по склону, располагалось еще одно здание, поменьше, с белым каменным крестом, венчавшим четырехскатную, крытую серой каменной «чешуей» крышу. Очевидно, в нем располагалась домовая церковь.

Судя по всему, это был келейный корпус, а большое здание справа – сама мельница. Мы вылезли из машины. Игорь подошел к дверям келейного корпуса, они были закрыты.

– Жаль! – сказал он. – Здесь, как раз находится та домовая церковь, из иконостаса которой во время молитвы преподобного Силуана к нему вышел Спаситель. Там теперь икона такая висит на стене «Явление Спасителя преподобному Силуану». Ключ от этого здания только в Пантелеимоне, наверное, у отца-эконома...

– Ну что же! – примирительно сказал Флавиан. – Будет повод еще раз сюда приехать!

Игорь подошел к двери самой мельницы, на ней тоже висел, судя по виду, давно не открывавшийся замок.

– Не беда! Батюшка! С той стороны здания, с горы, есть еще один вход прямо на четвертый этаж мельницы, туда только пешая тропинка от дороги. Давайте поднимемся, я знаю, где там, в потайном месте, ключ спрятан, там мы точно войдем!

Флавиан с сомнением посмотрел на круто поднимающуюся вокруг мельницы вверх по склону заросшую кустарником тропу.

– Да ладно, отче! – подзадорил его я. – Ты же на вершину подниматься хочешь, вот тебе и тренировка!

Флавиан вздохнул и смиренно полез вверх по тропинке, мы с Игорем последовали за ним. Пару раз нам преграждали путь лианоподобные плети кустарника, и Игорь, орудуя большим десантным тесаком, всегда висевшим у него на поясе, словно мачете, прорубил нам сквозь них путь. Через несколько минут, слегка запыхавшись, мы уже стояли перед невысокой, деревенского вида дверью.

– Вон там, справа, – Игорь показал в сторону видневшегося сквозь старый сломанный заборчик каменного сооружения, – водосборник, искусственный водоем, куда собираются текущие с горы воды. Из него раньше через специальное отверстие вода подавалась на мельничное колесо сильной струей, которая это самое колесо и крутила. А колесо крутило жернова внутри здания, их-то мы сейчас с вами и посмотрим!

– Игорек! – Я схватился за фотоаппарат. – Ничего, если я сейчас по-быстрому водоем сфотографирую?

– Фотографируй на здоровье, только под ноги посматривай, в этом месте, говорят, змей много, а они в жару любят у воды отдыхать!

– Спаси Бог за предупреждение! – Я, осторожно глядя под ноги и вокруг по земле, подошел к искусственному бассейну, выложенному из крупных серых камней, сделал несколько снимков и вернулся к двери. Игорь уже достал откуда-то из потайного места ключ и открывал перед Флавианом старую дверь на скрипучих кованых петлях.

Мы вошли внутрь, перед нами был коридор с несколькими дверями. Я осторожно приоткрыл ближайшую из них.

– О! Да здесь, кажется, кто-то живет! – не удержался я от возгласа, увидев чисто прибранную келейку с убранной постельными принадлежностями кроватью и стоящими около кровати шлепанцами.

– Очень может быть, – подтвердил Игорь, заглянув в келью вслед за мной, – я уже давно здесь не был, возможно, кто-нибудь из пантелеимоновских получил благословение здесь отшельничать.

– Тогда не будем любопытничать в отсутствие хозяина, – сказал Флавиан, прикрывая дверь кельи, – а что это за лестница, идущая вниз? – обратился он к Игорю.

– Спускайтесь, отче! Там самое интересное, зал с жерновами! – отозвался наш провожатый.

Мы осторожно спустились по узкой старой, потрескивающей под нашим весом лестнице и оказались в просторном помещении, наполненном какими-то незнакомыми предметами и приспособлениями. Единственное, что я сразу опознал, были большие каменные жернова, установленные в двух местах около глухой стены.

Над ними нависали какие-то деревянные желоба, по которым, очевидно, к жерновам подавалось для помола зерно, везде на полу были разбросаны архаичного вида инструменты, не всегда понятного назначения. В приоткрытом люке виднелась часть большого зубчатого колеса, очевидно в прошлом приводившего в движение эти самые каменные жернова.

Быстро отщелкав все окружающее, я обратился к Игорю:

– Игорек! А давай еще ниже спустимся, отче, благословишь? – Я посмотрел на Флавиана.

Тот, еще не вполне отдышавшийся после подъема в горку и последующего спуска по лестнице, мотнул головой.

– Вы, ребята, спускайтесь, а я потихоньку выползу наружу и посижу, подожду вас у двери, вроде бы там какая-то приступочка была!

Мы послушно кивнули и отправились еще глубже в таинственные недра старой мельницы, а Флавиан вновь заскрипел лестницей, ведущей наверх. Недра встретили нас полумраком и запорхавшей прямо перед нашими носами летучей мышью.

– Смотри, Лexa, – позвал меня Игорь, – какие интересные весы напольные, на колесиках!

Я, включив встроенную в фотоаппарат вспышку, старательно отснял старинные напольные весы с бронзовой шкалой непривычных делений, наверное, на фунты или пуды! Потом мы облазали еще несколько интригующих закоулков, я отснял центральный вал водяного колеса, шкивы, какую-то, вероятно, сушилку, еще много разных пышущих древностью артефактов.

– Пора вылезать, брат Алексий, а то батюшка уже, наверное, заснул, нас ожидая! – воззвал наконец-то ко мне Игорь. – Хватит снимать, аккумулятор посадишь!

– У меня запасной есть! – со вздохом ответил я. – Все великие фотохудожники, не будем показывать пальцем, обычно люди запасливые! Ну да ладно! Все отснять все равно не удастся, хотя стремиться к этому необходимо! – И я первым стал вылезать наверх.

Оказавшись в дверях, я выглянул на улицу и замер. Игорь был прав! Наш батюшка действительно заснул, сидя на каком-то камушке и привалившись к стволу дерева.

Но!

К моему ничего не подозревающему духовному отцу подползала змея!

Змея была метра в полтора длиною, коричневая, с ярким ромбическим орнаментом на спине. Кажется, такая тварь называется средиземноморской гадюкой или еще как-то...

Она подползала со спины к ничего не подозревавшему, по-детски положившему на ладонь седобородую щеку Флавиану. Кричать уже было поздно, между змеей и Флавианом оставалось меньше метра. Все, что я успел придумать и сделать, это прыгнуть к змее и, наступив ей на спину, прижать ее к земле.

Змее это, конечно, не понравилось, она мгновенно развернула голову в мою сторону, открыла пасть и тяпнула меня в лодыжку. Боли я сначала не почувствовал, видно, адреналин сработал анестетиком, но у меня начала «плыть» голова, потемнело в глазах.

Угасающим взором я успел заметить, как подскочивший Игорь отхватил укусившей меня гадине голову мгновенно выхваченным тесаком, как приподнялся начавший просыпаться Флавиан...

Тут я и вырубился.

Все, что со мной было потом, я знаю уже только со слов очевидцев, Флавиана, Игоря и нескольких пантелеимоновских монахов. Меня дотащил на себе до машины Игорь, они с Флавианом, насколько было возможно быстро, доставили меня в Пантелеимонов монастырь, прямо к лазарету, там монах-врач вколол мне оказавшуюся на мое счастье в монастырской аптечке сыворотку и еще какие-то препараты, меня уложили в боксе под присмотром того врача-монаха по имени...

Потом скажу его имя.

В общем, пока не миновала реальная угроза моей жизни, мой добрый доктор сидел около меня, наблюдая за пульсом, дыханием и прочими одному ему понятными признаками жизнеспособности. И лишь только тогда, когда он совершенно уверился в том, что опасность миновала, доктор оставил меня одного и позволил себе прилечь отдохнуть в соседней комнате при открытых дверях.

Понятно, что Флавиан с Игорем были изгнаны бдительным эскулапом из медицинского учреждения и отправлены в храм творить с братией сугубую молитву «о болящем».

ГЛАВА 18. Триллер

Ночью я очнулся. Сознание возвращалось медленно, словно нехотя, вяло продираясь сквозь какую-то темную липкую субстанцию.

Постепенно я начал различать слабые отсветы в полуоткрытых немигающих глазах и далекий ритмичный тупой шум, периодически прерываемый каким-то шершавым рычаньем. Я попробовал пошевелить конечностями, они слабо отозвались на сигналы, посылаемые неохотно просыпающимся мозгом.

Где-то я уже слышал этот шум, с чем-то он у меня ассоциируется, почему он меня так раздражает? Я напряг внимание и прислушался.

«Думц-думц-думц-тр-р-р-р-р-р-думц-думц-думц...»

Сознание резко вернулось ко мне вместе с нахлынувшей волной раздраженного возмущения:

– Опять! Ну вконец «оборзели» эти курортники со своей «бесотекой»! Как же они, наверное, достали до глубины души бедных монахов!

Исполненный негодования, я, забыв о своем полупарализованном статусе, резко выпрямился на кровати и сел, сбросив ноги на пол. В глазах у меня замелькали красные, синие и зеленые отблески, чередуясь в хаотичной последовательности. Очевидно, действие змеиного яда проявляется в таких оптических эффектах...

Я почему-то помнил и понимал, как и почему я оказался на этой койке в полуживом состоянии, я даже помнил, как выглядела укусившая меня в ногу змея. Как она, словно в замедленном кадре, открыла свою капканоподобную пасть, откинула голову слегка назад, словно шпаги выставляя горизонтально наполненные смертью полупрозрачные шприцы ядоносных зубов, как отработанно точным броском она вонзила и разрядила эти «шприцы» в мою правую лодыжку чуть выше язычка кроссовки...

Почему грохот дискотеки доносится так ясно и близко, словно звук идет не с далекого берега Ситонии, а прямо из-за стены лазарета? И эти разноцветные блики... Они явно влетают поверх занавески больничного окна откуда-то снаружи!

Я встал на ноги, чуть качнул из стороны в сторону вновь ставшее послушным, но какое-то непривычное по ощущению, словно почти невесомое тело. Вестибулярный аппарат работал отлично, я владел своим телом едва ли не лучше, чем до памятного змеиного укуса. Я сделал шаг в сторону окна, ощущение странной легкости, почти невесомости, не проходило, я словно бы проплыл этот шаг в безвоздушном пространстве. Но мне некогда было особо прислушиваться к собственным ощущениям, что-то нестандартное, происходящее за окном лазарета во дворе монастыря, волновало меня гораздо сильнее.

Я метнулся в соседнюю комнату, ища выход из своего бокса наружу, и обомлел.

Посреди устланной роскошным ковром комнаты, усыпанной разбросанными повсюду игральными картами, пустыми бутылками и интимными частями женского гардероба, стояла кровать. На ней, разметав по смятым простыням загорелые руки с длиннющими, наманикюренными диким цветом ногтями лежала полураздетая спящая женщина, распространяя вокруг себя резкий запах удушливо-приторных духов, смешанный с винным перегаром.

Я остолбенел.

«Наверное, это кошмарный сон, – подумал я, – я просто сплю и вижу вызывающие гадливость ужасы, очевидно спровоцированные в моем спящем сознании действием гадючьего яда». Я посмотрел на себя, на окружающую меня бредовую реальность, на похотливо распластанное тело посреди бордельного интерьера, на окно с мечущимися в нем разноцветными отблесками, прислушался к колотящему по ушным перепонкам грохоту барабанов.

Наверное, это кошмарный сон! Или вызванная интоксикацией мозга галлюцинация! Или я просто сошел сума!

Ну и пусть! Пусть будет так! Пусть лучше безвозвратно разрушится моя торпедированная отравой психика, но только не ЭТО!

ЭТО не должно, не может стать РЕАЛЬНОСТЬЮ!

Я потрогал себя за рукав и ощутил знакомую шероховатость джинсовой рубашки. Пнул оказавшуюся под ногой бутылку из-под виски, горячо надеясь, что моя нога пройдет сквозь нее, как в каком-нибудь фантастическом голливудском фильме. Бутылка со звоном отлетела в угол комнаты, пьяная женщина на кровати пошевелилась, что-то невнятно пробурчав во сне. В ужасе я бросился к двери в противоположной стене и, распахнув ее, вырвался на улицу.

Кошмар продолжался.

Сразу за дверью лазарета я едва не столкнулся с группой громко хохочущей, едва стоящей на ногах, совершенно обкуренной какой-то дрянью молодежи. Парни и девчонки не старше семнадцати лет в пляжных цветных одежках передавали по кругу дымящуюся, с длинным чубуком, керамическую трубку.

Шарахнувшись от них налево, я прошел мимо яблоневых и грушевых невысоких деревьев с завядшей, скрученной и крошащейся листвой и нырнул в угол, где стояла выросшая из черенка погибшей при пожаре «дочки»-оливы святого великомученика Пантелеимона, ее бережно охраняемая оливочка-«внучка». Деревца не было. На его месте стоял переполненный мусором большой пластиковый контейнер.

Я повернулся к собору Пантелеимона. Из его раскрытых окон сверкали те самые яркие цветные отсветы и раздавался тот самый, колотящий по мозгам и душе адский грохот, перемежаемый криками и визгом явно «отрывающейся по полной» разгоряченной публики.

Прижавшись к стене алтарной апсиды под самым окном алтаря, какой-то толстый бритый мужик с обнаженным татуированным торсом грубо обжимал извивающуюся в его объятиях сладострастно постанывающую тетку азиатского вида. У меня возникло непреодолимое желание шарахнуть их по головам чем-нибудь тяжелым, я уже оглянулся вокруг, ища подходящий предмет, но...

Что-то остановило во мне этот нахлынувший приступ агрессии.

Я кинулся ко входу в собор, все еще не веря происходящему со мною, словно подсознательно ища внутри храма защиты от держащего меня наваждения. Распахнув дверь в застекленную галерею западной части собора, я вскочил внутрь и остановился. Резкий запах пота, алкоголя и не то серы, не то восточных курительных ароматов, смешанных с табачным дымом, шибанул по моему обонянию. У внутренней двери из галереи в храм стоял, изогнувшись, притопывающий в ритм барабанного грохота привратник в подряснике, с курчавой клочковатой бородой, безумными сверкающими глазами и шапочке, больше напоминающей иудейскую «кипу», чем монашескую скуфью. Увидев меня, он весь затрясся, забормотал что-то на неопределяемом мною языке и призывно замахал костлявой волосатой рукою, показывая внутрь собора.

Стараясь не прикоснуться к нему, я просочился вдоль стены в двери и очутился внутри храма. Вокруг меня бушевал ад.

Грохот звуков, которые у меня язык не повернется называть музыкой, отражаясь от гулких стен собора, бомбил мои уши со всех сторон. В передней части собора, притворе, слева от входа была сооружена аляповатая барная стойка, внутри которой «колдовали» с шейкерами и бутылками два обезьяноподобных бармена, выряженных в некое подобие монашеских подрясников с яркими блестящими перевернутыми пентаграммами на таких же блестящих цепях, свисающих спереди наподобие священнических наперсных крестов. Рожи их (не могу назвать это лицами) выражали глумливую радость и напыщенное самодовольство.

Справа, вместо стоявших ранее вдоль стены монашеских стасидий, было оборудовано некое каре из невысоких, обшитых кожей топчанов, на которых сидели, лежали, переползали с места на место какие-то очумелые фигуры. Периодически они присасывались к мундштукам, стоящим на низком столике в середине каре кальянов, дымящихся анашой, опиумом или еще какой-то курительной отравой. Между барной стойкой и курительными топчанами перемещались, толкаясь, плохо держащиеся на ногах люди, одуревшие от алкоголя, наркотического дыма и безумного грохота, несшегося из центральной части собора.

Я протолкнулся сквозь эту ошалелую тусовку и вошел в центральную часть. Здесь беснование достигло своего апогея. Все помещение было наполнено дергавшимися словно в эпилептическом припадке под разрывающий ушные перепонки ритмичный рокот рейва полуодетыми, татуированными, исколотыми пирсингами, пахнущими животными запахами пота и перегара телами. Женщины, мужчины, существа неопределяемого пола, в ярком макияже, с остекленевшими глазами, приоткрытыми ртами и судорожными, машиноподобными движениями, казалось, сливались в одно, лишенное разума и свободной воли, многоногое и многорукое существо, бессознательно дергающееся, словно от ударов электрошока или агонизирующее на раскаленной поверхности гигантской сковороды.

Полумрак помещения рассекался мечущимися по стенам и головам одержимой толпы яркими вспышками разноцветных ядовито-кислотных оттенков прожекторов, размещенных на иконостасе и над пустыми киотами от чтимых икон. Паникадило, некогда раскручиваемое в праздничные богослужения вместе с окружающим его «хоросом» – короноподобным кольцом из бронзовых подсвечников, перемежающихся небольшими иконами, по образу движения небесных светил, сейчас беспорядочно качалось, облепленное осколками отражающих вспышки прожекторов зеркал.

Прямо в центре амвона, на возвышенности солеи, «работала» на никелированном шесте змееподобно извивающаяся стриптизерша, единственной одеждой которой был клочковатый ярко-зеленый парик. За ней, в распахнутых «царских вратах», в глубине алтаря, на некогда святом престоле, словно одержимый злобой кукловод, дергался над своими электрическими орудиями и дергал через идущие от них ниточки проводов всех присутствовавших в помещении людей одетый с ног до головы в блестящую черную кожу костлявый диджей.

Выставленные в проемы иконостаса вместо «местных» икон Спасителя и Богоматери две большие черные колонки отсвечивали начерченными на их лицевых решетках флуоресцентной алой краской перевернутыми пятиконечными звездами.

Мое состояние в тот момент невозможно передать словами, то была какая-то отчаянная омертвелость, соединенная с беспомощной растерянностью, что ли. Странно, но, вспоминая то состояние, я до сих пор не могу понять, почему мне не пришло в голову хотя бы перекреститься? Может быть, тогда что-нибудь изменилось бы?

Еле сдерживая тошноту, я прорвался сквозь этот кошмар к выходу из собора и выскочил на улицу. Свежий воздух не принес мне ожидаемого облегчения. Казалось, что даже звезды сверкают с ночного неба каким-то неестественным синтетическим блеском.

Я бросился к выходу из монастыря. В арке перед воротами, слева, светились окна бывшей иконной лавки, дверь в нее была открыта. Я почему-то остановился и заглянул внутрь. Там, в глубине, на противоположной от входа стене, по-прежнему виднелись заставленные иконами полки, свисали гроздьями четки, видны были на вешалках церковные облачения. Не веря своим глазам, я вошел внутрь и пригляделся к выставленному на витринах «товару».

Да, это были «образа»...

Но какие!

Стоящее в центре большое, украшенное серебряной с камнями ризой изображение копировало классическую икону «Господь Вседержитель», даже рука, держащая книгу, была выписана в строгом соответствии с иконописной традицией.

Но лицо!

Вместо привычного, кротко-внимательного, исполненного внутренней силы любви образа Спасителя Христа в прорезь блестящей ризы смотрело... незнакомое мужское лицо, хищно улыбающееся змеиным извивом тонких губ, прожигающее взглядом прищуренных угольно-черных зрачков. Коротко выстриженные усы и квадратно выбритая на щеках борода.

«MESSIA», – гласила вычеканенная на окладе надпись.

Рядом стояли такие же «образа», но с уже узнаваемыми мною некоторыми персонажами: Оззи Осборн, Мерилин Мэнсон, Алистер Кроули, Рерих в тибетской тюбетейке, жабоподобная Блаватская, Ванга, Маргарет Тэтчер и почему-то Сальвадор Дали. Все изображения сияли нимбами, позы тел и ракурсы лиц пародировали византийскую иконографию. Остальных я разглядывать не стал.

Четки действительно оказались четками, плетенные из шелка, шерстяные, деревянные, из полудрагоценных камушков – типичная продукция афонских монашеских мастерских. Только крестики с распятым Спасителем везде были подвешены строго кверху ногами.

То, что с улицы мне показалось подрясниками, вблизи оказалось лишь пародирующими монашеские облачения кокетливыми халатиками. С разрезами от талии и вышитыми на нагрудном кармане значками из двух кружочков с торчащими из них крестиком и стрелочкой, символизирующими мужское и женское естества.

Рядом висели пляжные полотенца-подстилки, но уже с настоящими, отпечатанными на них образами Спасителя и Богоматери. Такие же священные изображения были на наружных плоскостях серфов, специальных досок для катания по волнам. По замыслу производителя, каждый серфингист, использующий для катания такую доску, автоматически попирал бы ногами святые лики.

Смысл изображения икон на подстилках-полотенцах в объяснениях не нуждается.

С трудом сдерживая клокочущее во мне негодование, я выскочил из опохабленного магазина, не тратя времени на знакомство с прочим «товаром». Выйдя за ворота и спустившись по ступенькам с крыльца, я оглянулся на покидаемый мною монастырь. В верхней части стены фиолетовыми неоновыми буквами сияло название HOTEL PANTELEY, а ниже, под названием, был натянут узкий и длинный плакат-баннер: «FANATISM DIED. WOMEN WELCOME!»

– Фанатизм умер! Женщины, добро пожаловать! – зачем-то вслух перевел я.

Не соображая, что делать, я начал спускаться к морю. На углу монастырской стены, где раньше привычно стоял потускневший стенд, извещающий паломников о запрете находиться на территории монастыря в шортах, рубашках с короткими рукавами и фотографировать где-либо, кроме набережной, стоял новый большой стенд-указатель на нескольких языках, среди которых я нашел и текст на русском. Этот текст гласил:

«Увлекательная программа «Черная месса» на кладбище, на костях и черепах фанатиков-монахов, совершается каждую полночь. Желающим принять участие записываться заранее на ресепшен.

Автобус в «Гей-центр» и «Лесби-клуб» в Кариес-таун ходит ежедневно в 11.00 и в 19.00 от пристани.

Столики в элитном приморском ресторане монашеской кухни со стриптизом «Дионис и ад» заказываются за три дня до посещения.

Экстремальные молодежные экскурсии с медитациями в пещерах фанатиков-отшельников на скалах Карули проводятся каждое нечетное число месяца...»