Текст книги "Флавиан. Восхождение"

Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 9. Феологос

Знаете ли вы, как отомстить старому другу сразу и за все (особенно если этот старый друг в детстве посещал художественную школу и увлекался фотографией)?

Не знаете? Сейчас научу!

Подарите ему «зеркалку» – приличный, хотя бы полупрофессиональный, цифровой фотоаппарат! И все!

Дальше у вашего друга начнутся поиски и подбор объективов, фильтров, карт памяти, штативов, очистителей линз, фотосумок и пр. и пр. «им же несть числа»! И пропал человек!

Начинается у него горячка по выбору освещения, погоды и времени года для съемок природы, портретов друзей и замученной этими съемками семьи, ловля интересного жанрового кадра, падения с неудобных мест, «откуда лучше видно» и т.д. Словом, вся жизнь новоиспеченного фотографа превращается в сплошной кошмар. Что, собственно, и требуется для грамотной мести!

Именно так и поступил со мной не какой-нибудь там враг и недоброжелатель, а старый институтский товарищ, духовник (!) и просто лучший друг – батюшка Флавиан! И все потому, что ему, видите ли, эта полупрофессиональная цифровая камера «кэнон», подаренная каким-то «благодетелем», не нужна! «Леша! Ты любил снимать когда-то, а мне некогда этим заниматься, вот и бери ее себе! Будешь нашим приходским фотолетописцем!»

Ага! Это вдобавок ко всем моим прочим церковным и семейным обязанностям?! И это – любовь?

Но, вообще-то, камера, конечно, хороша... А возможностей у нее!..

Ладно! Как там у архиереев положено говорить при поставлении: «Благодарю, приемлю, и ничтоже вопреки глаголю!» Кажется, так!

Так вот! После описанных выше событий с ночными «ужастиками», после литургии, причастия и очень «вдохновляющей» скитской трапезы, я оставил Флавиана с отцом Никифором утешаться духовной беседой за чашкой кофе (помните какой? Правильно – маленькой с некрепким! Таблетки были проглочены под моим контролем). А сам, прихватив сумку со сменными объективами, отправился побродить вокруг скита с фотоаппаратом в целях...

Ну, сами понимаете!

– Лешка! Под ноги смотри, сейчас змеи активны, у них брачный период еще не закончился! – напутствовал меня Игорь.

– Йес, сэр! – не оборачиваясь, крикнул я, уже весь занятый волшебным словом «экспозиция»!

Мыканье и шараханье по камням и кустам вокруг скита в поисках наиболее выгодного панорамного вида обители заняли у меня около двух с половиной часов. Но я сделал это! Я таки нашел очень выгодную точку на небольшой площадке рядом с малозаметной тропинкой, проходящей метрах в восьмидесяти выше западной, полуразрушенной каменной стены, ограждающей скит по периметру.

Вид был просто потрясающий! Удерживая композицию кадра в видоискателе, я начал медленно перемещаться назад и влево, уходя от попадающей в кадр ветки какого-то дерева...

– Осторожно, брат! Сзади змея! – раздался вдруг голос у меня за спиной.

Я мгновенно отреагировал, остановившись и быстро оглянувшись назад и вниз. Там действительно ползла змея, небольшая, серо-коричневая какая-то, и я действительно имел реальный шанс наступить на нее, сделав назад еще пару шагов. Змея, не обращая на меня внимания, проползла мимо и скрылась в кустах. Я выдохнул и поднял глаза на своего спасителя.

Спаситель оказался сидящим на муле темноволосым монахом. Лет тридцати с небольшим, с правильными чертами приветливо улыбающегося и чем-то знакомого лица. Одет он был в вылинявший льняной подрясник, подпоясанный афонским монашеским поясом, и вылинявшую безрукавку-полурясу. На голове у него была вязанная из хлопчатобумажной черной нитки круглая шапочка-скуфейка, какие я видел в иконной лавке в Ивероне, тоже со следами многодневного пребывания под солнцем. На ногах обычные кожаные сандалии, через плечо свисала домотканая шерстяная сумка на сплетенном косичкой шерстяном шнуре. Словом, типичный афонский инок.

– Спаси тебя Господь, отче честный! – еще с волнением в голосе проговорил я и, спохватившись, произнес обычное афонское приветствие. – Эвлогите!

– О, Кириос! – улыбнувшись, ответил монах. – Как твое имя, брат?

– Алексей! А твое, отче?

– Мое имя? Феологос, – также улыбнувшись, ответил агиорит, легко соскочив с мула.

– Феологос! Ты эллин, отче (греки обычно называют себя эллинами)? – поинтересовался я. – Как хорошо ты говоришь по-русски!

– Во Христе нет ни эллина, ни русского, – вновь улыбнулся Феологос, – разве это важно?

– Да нет! В общем, конечно, не важно! Ты, отче, мне прямо Богом послан, а то лежал бы я тут сейчас, змеей укушенный! Даже в скит сообщить было бы некому!

– Ты, Алексей, не бойся, – монах посмотрел на меня внимательным взглядом своих карих, светящихся искренним расположением глаз, – ты же читал в Евангелии, что без воли Божьей и лист с дерева не падает, так, тем более, без нее и змея не укусит! А если укусит, значит, и это тоже необходимо для твоего спасения! Богу видней, доверяй Ему, брат!

– Я доверяю, – искренне ответил я, – просто легче принимать волю Божью, когда Господь «по головке гладит», а не против шерстки! Тут мое себялюбие просто дыбом встает! Хочется ведь в Царство Небесное, но без страданий, лучше вообще на «мерседесе» с кондиционером и стереосистемой! И с октопусами на гриле...

– Алексей! Это принадлежит отцу Никифору. – Монах протянул мне небольшой серебряный образок Божьей Матери, сквозь петельку которого свисал разорванный кожаный ремешок. – Передай ему, он потерял это около второго креста по тропе на вершину и сильно огорчается, потому что это благословение его любимой, очень верующей бабушки! Пусть утешится и носит его на более крепком шнуре!

– Ты с ним знаком, отче? – обрадовался я. – Может быть, мы пойдем вместе в скит и ты сам порадуешь отца Никифора?

– Мне надо идти в другое место! – улыбнулся в ответ Феологос. – Я могу проводить тебя только до поворота, дальше ты пойдешь сам! Смотри под ноги и не забывай о молитве!

– Где ты подвизаешься, отче? – спросил я, когда мы двинулись вниз по тропинке, сопровождаемые смиренным мулашкой. – Мы можем с отцом Флавианом прийти в твою обитель и увидать тебя там?

– Можете, конечно, если захотите и потрудитесь! Твой духовник знает туда дорогу, – Феологос посмотрел на меня с доброй улыбкой, – правда «мерседес» туда не проедет, придется ногами по камушкам карабкаться, но я буду вас ждать!

Мы подошли к развилке тропы и остановились. От этого монаха Феологоса исходила какая-то непривычная благодатная тишина, какое-то спокойствие и доброта, я еще ни разу не чувствовал такого ни от одного человека. Расставаться мне с ним категорически не хотелось, но и повторять свое приглашение посетить отца Никифора я уже не дерзнул.

– Отче! – вдруг сообразил я. – Благослови запечатлеть тебя на память! – я взялся за висящий на шее фотоаппарат.

– Попробуй! – улыбнулся Феологос. – Я не всегда хорошо получаюсь на изображениях.

– Это же «кэнон», отче! Десять мегапикселей! – Я отошел и прицелился объективом. – Будет не хуже, чем в «Нэшнл джиографик»!

Монах улыбнулся, подождал, пока я не щелкну затвором, затем поднял руку в знак прощания, легко поднялся в седло, и смиренный мулашка вскоре скрылся вместе с седоком за поворотом.

Удивлению отца Никифора не было предела.

– Я потерял этот образок несколько лет назад, когда ходил на вершину, – растерянно говорил он, любовно поглаживая пальцами вновь обретенную святыню, – но откуда этот Феологос мог узнать про мою бабушку? Я никому на горе не говорил о ней и не показывал этот образок.

– Имя какое интересное, Феологос: Божий Логос, Богослов, Бог Слово... – задумчиво размышлял Флавиан. – Ты, отче, с этим монахом не знаком? – обратился он к отцу Никифору.

– Что-то вообще не припомню здесь никого из русскоговорящих монахов с таким именем, разве только кто-то недавно постриженный? – недоуменно отвечал отец Никифор. – Опиши его поподробней, Леша, на кого он похож?

– На кого похож? – Я огляделся. – Да вот! На Спасителя вот этого даже очень похож.

Я показал на висящий на стене архондарика большой русский церковный календарь с репродукцией Спаса Нерукотворного на нем.

– Подождите! – вдруг осенило меня. – Я же его сфотографировал!

Вытащив из фотосумки дорожный ноутбук и включив его, я вставил в «картридер» извлеченную из фотоаппарата карту памяти, открыл на экране нужную папку.

– Так! Вот входные ворота с котом на них, вот экклесия, телевичком взятая, вот панорама, после которой я чуть на змею не наступил, а вот... – Я замер вместе со сгрудившимися вокруг экрана отцами. – Ничего себе!

Снимок, на котором должно было быть изображение улыбающегося монаха Феологоса, запечатлел только свет! Яркий, непонятно из какого источника исходящий свет! И больше ничего!

– Леш, – осторожно предположил Игорь, – может, это у тебя вспышка так сработала?

– Вспышка отключена, Игорь, – обескураженно протянул я, – и потом, вспышка могла осветить лишь объект передо мной, но не меня в объектив! Такое ощущение, что я сфотографировал крупным планом солнце!

– Кажется, ты Его и сфотографировал, – задумчиво произнес Флавиан.

– Ты думаешь... – повернулся к нему отец Никифор.

– Похоже на то! И имя, и... Что ты ощущал, Леша, в Его присутствии? – Флавиан посмотрел на меня внимательно.

– Ощущал? Ну, даже не знаю, как сказать... Хорошо мне было... Расставаться с Ним не хотелось... Словно мы с Ним знакомы давно, ощущал... Подожди! Ты полагаешь... – вдруг потрясла меня догадка.

– Так! Отцы и братия! – вдруг решительно произнес отец Никифор. – Кажется, наступил момент, когда всем лучше умолчать! Давайте оставим про себя наши мысли и догадки, Богу известно, кто это был и почему, а нам, я думаю, в загадки играть не полезно!

– Аминь! – вставая, подтвердил Флавиан.

Позже, когда я сидел на уединенной скамейке среди оливковых деревьев в монастырском саду, скорее переживая, чем обдумывая все происшедшее со мной сегодня, ко мне тихо подошел Флавиан и присел рядышком на скамью.

– Однако! – сказал я, посмотрев на него.

– Ну ты же просил, – ответил он, глядя на виднеющееся вдали море.

– Но чтобы так...

– Ему виднее, – вздохнул мой батюшка.

ГЛАВА 10. Схимник Александр

У каждого христианина, наверное, есть свой любимый храм, в котором он чувствует себя более дома, чем дома. Для кого-то это храм, в который он впервые осознанно пришел познакомиться с Богом, для кого-то – храм, где он был крещен или куда ходили его родители, деды и прадеды. Для кого-то любимым становится храм, в котором он полнее чувствует благодатный Божий ответ на искреннюю сердечную молитву.

У меня тоже есть любимый храм, даже два! Оба во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Один находится на моей «духовной родине» в селе Покровском, другой на Святой горе Афон в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре.

Первый я люблю потому, что с ним у меня связано все, что есть ценного в моей жизни – обретения Бога, духовного отца, жены, семьи, новой во Христе жизни, потому что в нем я несу церковные послушания, «пою Богу моему дондеже есмь»! Словом, понятно, почему я люблю Покровский храм в селе Покровском.

Почему я люблю Покровский храм в Пантелеимоне, я понять не могу. Там есть и более величественный главный собор монастыря – «кириакон» во имя святого великомученика Пантелеимона, вообще на Афоне есть множество самых разнообразных храмов, величественных соборов и маленьких экклесий. Но ни один из них не притягивает меня к себе так, как венчающий собою келейный корпус северной стены монастыря, не примечательный ни архитектурой, ни харизмой древности и многовековой намоленности, длинный и широкий как ангар двухпридельный храм Покрова.

Но... лучше по порядку!

Погостив пару дней в скиту у радушного отца Никифора, отец Флавиан собрался отправиться в Пантелеимон, тем более что диамонитирионы у нас были выправлены на этот монастырь, к тому же мы везли туда из Москвы различные посылки и передачи. После службы и трапезы мы с Игорем вновь загрузили нашу с Флавианом поклажу в кузов пикапа, отцы Флавиан и Никифор вновь исполнили прощальный «вальс бегемотиков», троекратно обнявшись и расцеловавшись в заросшие седыми бородами щеки, мы залезли на свои сиденья в машине и поехали!

– Батюшка! – повернулся сидящий за рулем Игорь к Флавиану. – Отец Никифор благословил меня с вами на гору идти, если соберетесь! Для помощи и вообще! Так что звоните, когда пойдете, я приеду!

– Спаси его, Господи! – перекрестился Флавиан. – Мне ведь, старый медведь, ничего не сказал, чтобы избежать благодарностей! Нуда ладно, будем в долгу!

Полтора часа по афонскому серпантину, то пыльному, то каменистому, то бетонированному, с подъемами и резкими поворотами, спусками на тормозах и медленным переваливанием колес через водостоки в ущельях, прилично утомили моего батюшку. Поэтому, когда на очередном спуске Игорь приостановил машину, показал вправо на видневшуюся сквозь листву крышу и сказал: «Смотрите, отче! Это мельница преподобного Силуана! Не хотите выйти и посмотреть поближе?», – Флавиан только вздохнул:

– Что-то я притомился, брат Игорь! Вы с Алексеем сходите, если хотите, а я как-нибудь потом...

– Отче честный! – встрепенулся я. – Значит, потом вместе и придем или приедем. Поехали, Игорек!

– Сюда можно и пешком от Пантелеимона, до него метров шестьсот осталось! – сказал Игорь, трогая машину с места.

– Вот и хорошо, – отозвался Флавиан, – значит, потом вместе пешочком и притопаем!

Наконец-то мы добрались до Пантелеимона! В архондарике деликатный послушник Георгий поставил нам на стол «евлогию» (какой был рассыпчатый лукум, ну просто таял во рту!), пока седой, взлохмаченный архондаричий, добрый отец Иннокентий, оформлял наши диамонитирионы и подбирал нам кельи. Едва мы закончили с лукумом и кофе, как он позвал нас и выдал ключи.

– Вам, батюшка, как монаху и священнику, естественно – одноместная келья на этом этаже! Вам, – он протянул мне ключ, – как не монаху и не священнику, тоже одноместная и тоже на этом этаже. Сейчас свободных келий хватает, так что располагайтесь и отдыхайте до службы!

Игорь понес Флавианову поклажу к нему в келью, я свои пожитки в свою. Войдя в помещение, предназначенное быть мне жилищем в течение нескольких следующих дней, я положил рюкзак на пол и огляделся. Келья показалась мне знакомой. Кровать у окна, в изголовье небольшие софринские иконы Казанской Божьей Матери и Великомученика Пантелеимона...

Вспомнил!

Это же та самая келья, которая досталась в прошлый раз Флавиану и благоухала миром из так и не найденного нами источника! В этот раз миром не пахло...

Пахло свежим морским воздухом из открытого окна, разбавленным дизельным выхлопом трактора, с грохотом сгребающего прямо под моим окном щебенку – в монастыре активно шли строительно-восстановительные работы.

Разложив по местам временной «дислокации» свой немногочисленный скарб, я вышел в коридор и направился в келью к Флавиану, чтобы успеть попрощаться с отъезжающим в свой скит Игорем. Однако Игоря я уже не застал.

– Аминь! – в ответ на мое традиционное молитвенное приветствие при входе в келью ответил мне Флавиан. – Игорь уехал! Кланялся тебе, просил извинить за то, что торопится. Тебе не кажется, что здесь какой-то знакомый запах...

Я принюхался. Конечно! В келье у Флавиана опять пахло миром!

Едва мы рассортировали посылки и передачи, отложили отдельно те, которые предназначались друзьям в Пантелеимоне, убрали обратно в сумку все остальное и Флавиан вознамерился прилечь, чтобы успеть отдохнуть перед вечерней, как в дверь постучали и знакомый голос произнес уставную молитву:

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас!

– Аминь! – ответил Флавиан, открывая дверь.

В келью вошел радостно улыбающийся отец К-ма.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, отцы! – приветствовал он нас, обнимая поочередно. – Слава Богу, добрались!

– Я всего лишь «сын», – вздохнул я, – зато «духовный»!

– Да ладно прибедняться, – засмеялся отец К-ма, – а пять детей у кого?

– Ах да, – ретировался я, – с этой точки зрения, конечно...

– Отец К-ма! – обратился к нашему гостю Флавиан. – Тут тебе посылки передали, вот, держи, это пакет с дисками, это книги, а это письмо.

– Спаси, Христос, отче Флавиане! Только я теперь не К-ма, а схимонах Александр! Уже третий месяц пошел, как постригли.

– Ого! – не смог я сдержать удивленный возглас. – Как это, как это, отче? К тебе теперь прикасаться-то можно?

– Можно! – улыбнулся схимонах Александр. – Нечаянно так получилось, сверзился я со строительных лесов немножко, ну и думали, что не выживу. Решили, пока в сознании, в схиму постричь и постригли. А я, видишь ли, теперь опять по лесам лазаю! Такое уж у меня послушание! Пойдемте ко мне в «каптерку», пока до вечерней службы время есть, я вас настоящим китайским чаем угощу! Вы такого небось еще и не пробовали, «улун» называется! Мне его один иеромонах из России привез!

– Лао Ди?! – воскликнул я. – То есть отец Димитрий?

– Точно! – удивился отец Александр. – А вы его знаете?

– Три дня назад в Семионовской келье познакомились, – ответил Флавиан, – он там для нас мастер-класс по чайной церемонии устроил. Алексей, мне кажется, сразу горячим сторонником гун-фу-ча стал!

– А что? Между прочим, в чайном листе содержится пятьсот восемьдесят четыре микроэлемента, стольких ни в одном растении больше нет! – откликнулся я. – Это мне сам авва Димитрий сказал!

– Ну, тогда пошли эти микроэлементы в «исинском» чайничке заварим! – засмеялся схимонах Александр.

– Пошли! – со вздохом поднявшись со стула, согласился Флавиан.

«Каптерка» схимонаха Александра оказалась достаточно просторным помещением, с балконом и отдельным туалетом (что немаловажно при серьезном чаепитии). Увидев на столе уже знакомый чайный столик чабань со стоящими на нем «правильными сосудами», я удовлетворенно отметил: «И здесь воссиял свет просвещения «великого Лао Ди»!»

Отцы снисходительно улыбнулись.

Когда настоящий северофудзянский улун был заварен и налит по чашечкам уже примерно по четвертому разу, благоговейную тишину чайного действа нарушил Флавиан:

– Я заметил, отче, – обратился он к отцу схимонаху, – за эти полтора года вы многое успели отреставрировать и отстроить заново!

– С Божьей помощью, отче! – ответил отец Александр, прихлебывая чай из пиалушки. – Кризис этот, конечно, несколько расстроил наши планы на реставрацию, но в целом процесс идет стабильно. Ты бы видел, какой теперь у нас келейный корпус! Сплошной евро-стандарт! Кельи отделаны по высшему классу, с отоплением, с умывальниками! Не хуже, чем в Ватопеде!

– Да! – подтвердил, кивнув, мой батюшка. – В Ватопеде круто, сам видел! А вообще-то, как ты мыслишь... Монахам-то оно надо, это самое «евро»?

– Да знаешь, отче, – поставив чашечку на чабань, ответил схимонах, – ты, честно говоря, прямо в десяточку попал! В самое больное мое место! Я с этим вопросом и сам никак не разберусь. Ведь и Сергий Радонежский, и Серафим Саровский, и наш Силуан Афонский без всякого «евростандарта» спасались и святости достигали. Уже не говоря про пустынников и отшельников, включая здешних «карулиотов» (отшельников, живущих на труднодоступных скалах афонской Карули).

Даже, напротив, вся традиция монашеского подвижничества категорически противится излишнему комфорту для монахов, считая этот комфорт явлением расслабляющим, обмирщвляющим, пагубным для аскетов, чей девиз относительно плоти точно выражен батюшкой Саровским Серафимом: «угнетаю угнетающего мя».

А нынешняя жизнь в монастырях, причем как на Афоне, так и в России, да, возможно, и по другим местам, все больше тяготеет к удобствам и комфорту вроде бы для того, «чтобы мирские заботы не отвлекали от духовной жизни»! Центральное отопление и водопровод давно отменили колку дров и таскание воды из колодцев, не говоря уже про теплые туалеты, электроплиты и холодильники.

Вы ведь читали в житии, сколько мешков муки старец Силуан на своих плечах по лестницам на мельнице перетаскал? Сейчас этого не нужно, муку готовую покупаем, а сама мельница заброшенная стоит. А если и нужно грузы куда-нибудь наверх поднимать, то сейчас каких только электроподъемников не придумано! Только кнопки нажимай!

Потихоньку превращаются многие монастыри из обителей подвига в этакие «дома молитвы и отдыха», и новоприходящие в них братия часто ищут не такое место, где наставники молитвы сильнее или богослужения благодатнее, а такое, где удобств больше, трапеза обильнее и разнообразнее, где настоятель мобильники не запрещает, аудиовидеоплееры да ноутбуки!

Поэтому, как уже многие монахи-греки мне говорили, сейчас греческие юноши не очень-то в дальние скиты да бедные монастыри идут, больше норовят в большие, прибрежные обители, где посытнее да покомфортнее и куда родственникам проще приехать их навестить.

Ты думаешь, почему сейчас почти все греческие монастыри к себе русских послушников брать начали, ведь еще недавно не было так? А сейчас практически в каждом из афонских монастырей – где двое, где пятеро, а в Дохиаре около десяти русских иноков подвизаются! Карули недавно и вовсе русской стала, после того как там последний из сербских монахов скончался!

Причем если из деревень греческих еще приходят молодые ребята на Афон и остаются, то из Афин или Салоников редко кто больше года на Святой горе удерживается – очень уж изнеженная миром нынче молодежь пошла! Для них уже и «еврокелья» недостаточно комфортна.

– Однако грустно! – не выдержав, вздохнул я.

– Не то слово, Алексей! – с болью в голосе отозвался отец схимонах. – Глядя, как наша обитель и другие афонские монастыри все комфортнее обустраиваются, я уже не раз думал – а для монахов ли строим? Не пойдут ли наши строительные труды на потребу греховному миру, когда он сюда, как отцами предсказано, перед концом ворвется?

Не станут ли эти «еврокельи» номерами отелей и «апартаментами»? Не грядет ли уже это время столь скоро, что и помолиться-то как следует не успеем в этих строительных заботах? Не для того ли и мир сейчас столь щедро все эти строительные работы спонсирует, под предлогом заботы о сохранении Афона как всемирного культурного наследия?

Ведь один только Евросоюз уже сколько миллионов евро сюда загнал, не считая других, получастных и частных фондов и «благотворителей»! Все ли они так во Христа уверовали, что громадные деньги на ремонт афонских монастырей сюда переводят? А не является ли это для многих из них перспективным вложением средств в будущий туристический бизнес? Ведь по законам того же Евросоюза, если его средства в какой-либо недвижимости некий процент превышают, то Евросоюз на эту недвижимость право собственности предъявить может!

С другой стороны, раз дает нам Господь возможность отремонтировать все получше, так разве не должны мы, монахи, эту возможность сполна использовать? Где тут грань, за которую переходить нельзя? Вот и крутятся в голове все эти мучительные для меня вопросы, и не нахожу я пока на них ответов, отцы!

– Да уж! Нарисовал ты, отче, таких «страшилок», что я теперь спать не смогу! – откровенно загрустил я.

– Знаешь, отче, – неторопливо заговорил Флавиан, повернувшись к отцу Александру, – я так думаю, что чего уж Господь нам во спасение пошлет, того мы отвратить не сможем, как бы ни хотелось. Главное – помнить, что все, что к нам извне приходит, есть лишь проявление Его Божественной к нам любви, каким бы оно скорбным для нас ни было!

– И ГУЛАГ сталинский тоже? – не утерпев, вставил я.

– И ГУЛАГ тоже, Леша, – ответил Флавиан, – я и сам вместить этого не способен был, пока не изучил подробно состояние церковной и мирской жизни в России перед революцией. Пока не увидел, какой ужасающий уровень бездуховности, а порой и просто безверия царил в среде русского духовенства и монашества, не говоря уже о мирянах.

А Господь все это духовное болото так встряхнул, что многие безбожники от скорбей да мучений в лагерях взмолились да покаялись и от всей души к Богу обратились!

– Ну а те, кто веру имел тогда, кто пострадал вообще невинно? – не мог я успокоиться.

– Те, кто за веру пострадать сподобился или невинно гонения со смирением претерпел, те вообще от Бога венец славы мученический получили! Мы им теперь молимся и их ходатайства за себя перед Господом просим, новомучеников и исповедников российских!

Наше дело – исполнять Божью заповедь любви везде, куда бы нас Господь ни привел. В миру ли, в монастыре или в лагере, в каких бы внешних обстоятельствах мы ни очутились, и тогда Царство Божие будет «внутрь нас»!

– Понял, отче! – смирился я с неоспоримой логикой батюшкиных слов, – ты прав, как всегда...

– Дело не в моей правоте, Леша! – спокойно продолжал Флавиан. – Дело в непостижимом для нас, но непреложно благом Промысле Божьем! Надо искреннее доверять Богу и не сомневаться в Его любви к нам, этой любви недостойным!

– Ну да! – вспомнил я. – Он мне также сказал: «Богу виднее, доверяй Ему...»

– Кто сказал? – не понял отец Александр.

– Феологос! – вздохнув, ответил я.

– А кто этот Феологос? – переспросил схимонах. – Он здешний или там, в России?

– Это Лешкино очень личное, отче, – ответил за меня Флавиан, – не стоит об этом.

– Ну прости, – смутился схимник, – я не знал...

– Да что ты, ничего! Это ты меня прости за смущение, отче! – смутился теперь я.

– Так, братие! – поднял палец Флавиан. – Если не ошибаюсь, то это к службе звонят!

За окном «каптерки» раздался зычный звук монастырского колокола.

– Сегодня служба в твоем любимом Покровском храме, – с улыбкой похлопал меня по плечу отец схимонах.

– Слава Богу! – с искренней радостью воскликнул я.