Текст книги "Рафаэль"

Автор книги: Александр Махов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Глава XVIII
НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ

Перед Рафаэлем была поставлена гигантская задача создать серию рисунков и картонов на тему «Деяния апостолов», по которым фламандские ткачи должны изготовить десять шпалер, предназначенных для украшения нижней части продольных стен Сикстинской капеллы. Взявшись за необычный для себя заказ, Рафаэль ознакомился с современным ему состоянием шпалерного ткачества, где тон задавали фламандские мастера, которые в основном придерживались традиций средневекового искусства с детальной разработкой и постепенным развёртыванием действия, когда на одной шпалере порой помещалось несколько эпизодов. Им было незнакомо перспективное построение, картины были плоски с обилием бытовых подробностей. Фламандские ковры отличались строгим лаконичным колоритом под стать скромной природе равнинной Фландрии. Долгое время центром коврового ткачества считался французский город Аррас, из-за чего шпалеры по-итальянски называются arazzi. В 1478 году город был захвачен королём Людовиком XI и разграблен, и традиционное ткачество переместилось в Брюссель.

Вклад Рафаэля в развитие шпалерного искусства Европы велик и бесспорен. Его раскрашенные картоны, которые со временем из мастерской брюссельского ткача Питера ван Альста разбрелись по всему свету, достигнув даже русской Калуги, [56]56
  Рафаэль и его время. Указ. соч. С. 141.


[Закрыть]напоминали по композиции классическую итальянскую фресковую живопись на фоне развёрнутого холмистого пейзажа с фрагментами архитектуры и чётко организованным пространством. Работа над картонами была завершена, как явствует из ватиканского платёжного регистра, 20 декабря 1516 года.

Слава рафаэлевских картонов превзошла даже его ватиканские фрески, которые не были доступны публике: ими могли любоваться лишь избранные. Картоны получили широкое распространение в качестве образцов для гравюр на дереве и на меди. Именно по ним мир судил о Рафаэле как о непревзойдённом рисовальщике, наделённом богатейшей фантазией. Особую известность получили картоны, выполненные в основном Рафаэлем, «Чудесный улов», «Призвание апостола Петра», «Исцеление хромого» и «Смерть Анании». На остальных «Ослепление Элимы», «Жертвоприношение в Листре», «Обращение Савла», «Проповедь Павла в Афинах», «Мученичество Павла» и «Побиение камнями дьякона Стефана», по мнению исследователей, чувствуется рука учеников и прежде всего Франческо Пенни и Джулио Романо. Понадобилось более трёх лет для изготовления самих шпалер, прежде чем они были доставлены в Рим и развешаны по стенам Сикстинской капеллы.

Ссылаясь на мнение очевидцев, Вазари пишет, что шпалеры вызвали восторг римлян. Невозможно было понять, каким образом посредством ниток удалось передать с такой тонкостью и достоверностью фигуры людей, дома, деревья, животных и птиц, словно они написаны кистью художника? Несмотря на восторженные слова Вазари, картоны Рафаэля были куда более совершенны и впечатляющи, нежели вытканные по ним шпалеры. Всем им была уготована незавидная участь. После смерти Льва X они были заложены, так как не стало и главного кредитора папы Агостино Киджи, а в мае 1527 года при разграблении Рима ландскнехтами Карла V многие шпалеры были украдены или разрезаны и по частям проданы. Лишь в 1818 году оставшаяся их часть была выкуплена папой Пием VII и с тех пор находится в Ватиканском дворце.

Что же касается самих картонов, то после кончины Рафаэля папа не удосужился востребовать их обратно, и они остались в Брюсселе, где использовались в качестве образцов для других шпалер. Один из картонов «Обращение Савла» вернулся в Италию и находился в Венеции, пока следы его не были утеряны, равно как и двух других картонов, посвящённых мученичеству Павла и Стефана. Остальные, весьма попорченные временем, были обнаружены в первой четверти XVII века Рубенсом. Поражённый их великолепием, он уговорил английского короля Карла I выкупить их, что и было сделано за огромную сумму. После трагической смерти короля картоны были выставлены на аукцион и, к счастью, были приобретены английским правительством по распоряжению протестанта Кромвеля, ярого противника Рима, оценившего красоту евангельских сюжетов. В который раз гений Рафаэля вновь проявил своё благотворное воздействие и поразительную способность примирять даже религиозные страсти.

На примере дошедших до нас картонов, будь они осуществлены во фресковых росписях, можно судить, какую невосполнимую потерю понесло искусство, хотя именно картоны, размноженные в гравюрах, принесли Рафаэлю поистине мировую славу. Но стоит при этом признать, что в отличие от классически возвышенного стиля росписей ватиканских станц, выражающих великие гуманистические идеалы Возрождения, композиция шпалер – это в некотором смысле отход от классического стиля и крен в сторону псевдоклассицизма с явными признаками барокко.

Рассмотрим хотя бы те картоны, которые по общему признанию выполнены самим Рафаэлем. Безусловно лучшей композицией является «Чудесный улов» с двумя утлыми челнами. После того как рыбаки всю ночь провели впустую, не выловив ни одной рыбы, Христос повелел им снова забросить сети. В первом челне, доверху гружённым рыбой, на корме сидит Христос. Пред ним Пётр в знак благодарности пал на колени, произнеся: «Господи, я грешник», а Христос, успокаивая его, в ответ промолвил: «Не бойся». Здесь же стоит Андрей, разведя руки от удивления при виде такого обилия рыбы. В сравнении с благородным ликом Христа их грубоватые обветренные лица выражают безграничную преданность и веру. В другом челне два ученика, напрягшись, с трудом вытаскивают полную рыбы сеть. Их товарищ старается с помощью багра удержать чёлн, чтобы он под тяжестью не перевернулся.

За происходящим наблюдают на переднем плане у воды три журавля и своим клёкотом оповещают людей, собравшихся на противоположном берегу озера, о чудесном улове. Считается, что их нарисовал Джованни да Удине, хотя такое мнение ничем не подтверждается. С помощью светотеневых переходов мелкими штрихами создаётся атмосфера раннего утра с лёгким дуновением ветерка. Эту картину живой природы замыкают вдали селение и холмистая гряда. Стоит отметить, что ради придания большей значимости фигурам Рафаэль пошёл на нарушение классических канонов, и оба челна выглядят у него неестественно крохотными, но каким-то чудодейственным образом удерживаются на плаву под тяжестью рыбаков и обильного улова.

В сцене «Призвание апостола Петра» слева изображён Спаситель, облачённый в светлый паллиум, его правая рука и плечо обнажены. Просветлённый лик спокоен и кроток; густые каштановые волосы ниспадают до плеч. Правой рукой он указывает склонившему пред ним колена Петру на стадо, словно говоря: «Паси овец моих» (Евангелие от Иоанна, гл. XXI, 16, 17). Столпившиеся позади Петра апостолы охвачены волнением и проявляют самые разные чувства, как у Леонардо в «Тайной вечере». Одни вопросительно смотрят друг на друга, недоумевая, почему Учитель призвал и вручил ключи Петру, который трижды отрёкся от него. Другие с умилением смотрят на явленного их взорам Спасителя, послушно принимая любое его деяние, а третьи спокойно принимают это решение. В этом картоне, более чем в других работах Рафаэля, особенно заметны влияние Мазаччо и его лепка объёмов светотенью, чего не избежал никто из мастеров Высокого Возрождения.

В картонах Рафаэля угадываются черты леонардовского Христа. Но в отличие от него Рафаэль поместил своего Христа не в центре картины, а с краю. Появившись на мгновение для передачи ключей Петру, Христос, кажется, готов снова исчезнуть, но при этом его стройная фигура несёт главную смысловую нагрузку и уравновешивает сгрудившихся в центре взволнованных апостолов.

В сцене «Исцеление хромого» налицо наметившийся отход от принципов классического стиля. Действие развёртывается между витыми колоннами, а это один из часто встречающихся декоративных приёмов в эпоху барокко. Необычные на первый взгляд мастодонтовые колонны играют важную связующую роль между заполнившими пространство людьми и архитектурой храма.

Сама сцена чудодейственного исцеления написана скупо и с минимальной затратой движения жестов и мимики. Калека сидит на полу, не сводя умоляющего взгляда со стоящего перед ним Петра, который, молча взяв руку несчастного, пристально смотрит на него. Это противопоставление двух профилей и взглядов придаёт особое психологическое напряжение сцене, за которой со злобной завистью наблюдает из-за колонны другой хромой. Рядом с Петром стоит с ободряющим выражением на лице Иоанн, за его спиной видна голова священника, на лице которого неверие в чудо. Вокруг толпятся люди, выражающие живое участие к происходящему или полные равнодушия к чужому несчастью. В качестве противовеса на картине слева помещены две детские фигурки, чья первозданная нагота олицетворяет чистоту и отзывчивость их души. В этом фрагменте отражена подлинная суть Рафаэля, человека и творца.

В XVII-XVIII веках особенно популярным был картон «Смерть Анания», высоко оценённый Гёте, в котором классицизм Рафаэля всё отчётливее стал перерождаться в псевдоклассицизм. Сюжет чрезвычайно труден для его воплощения изобразительными средствами, будь то краски или карандаш, поскольку речь идёт о каре, постигшей неправедного, который нарушил одну из священных заповедей. Рафаэль с блеском решает стоящую перед ним задачу, создав сцену, преисполненную драматизма. В центре на возвышении стоят на фоне колышущегося занавеса десять апостолов, на лицах которых написано осуждение поступка Анания. Тот справа на полу корчится в предсмертных муках, пугая людей диким воплем. Один из апостолов, подняв руку к небу, указывает, откуда пришла кара, а Пётр жестом как бы говорит согрешившему: «Господь тебя наказал».

Жизнь продолжается, и справа виден скромный пейзаж с развесистым деревом, а слева ничего не ведающие прихожане делают пожертвования на храм. Над ними лестница, по которой поднимается Сапфира, жена осуждённого, жадно пересчитывая недоданные общине деньги. Композиция строго симметрична. Её нарушает корчившийся в судорогах как от удара молнии Ананий. Этой асимметрией достигается драматический накал повествования.

Когда смотришь на то, что осталось от былого великолепия, нельзя удержаться, чтобы не упрекнуть правящую власть и лично Льва X за его чрезмерную любовь к роскоши, из-за чего одно из лучших творений Рафаэля послужило для изготовления златотканых шпалер. Римские интеллектуалы не раз осуждали недалёкого папу за то, что он нагружал «любезного сына» заказами, недостойными его гения. Сколько декораций пришлось написать Рафаэлю для обожаемых папой феерических представлений, которые затем безжалостно уничтожались или замазывались!

В 1514 году португальский король подарил папе привезённого из Индии белого слона по кличке Анноне, который стал любимцем Льва X, распорядившегося оборудовать слону стойло под окнами своей опочивальни.

В Риме в те годы проживал старый поэт Барабалло, уроженец Гаэты, получивший известность своими экстравагантными поступками. Он громогласно выдавал себя за потомка Петрарки и его преемника, который вполне достоин коронации лавровым венком на Капитолии. Люди посмеивались над чудачествами выжившего из ума старика. Но неутомимый на выдумки Биббьена решил использовать безумца Барабалло, чтобы лишний раз позабавить толпу, охочую до зрелищ.

Беднягу облачили в златотканую мантию и бархатный берет, смахивающий на шутовской колпак, и водрузили верхом на слона. Весёлая процессия двинулась от Ватиканского дворца к Капитолию. Но перед мостом Святого Ангела слон остановился как вкопанный, не желая идти дальше несмотря на понукания и пинки. Улюлюкающая толпа требовала продолжения шествия, и тогда, издав трубный зов, слон сбросил с себя перепуганного седока и направился назад к своему стойлу. Шутливая коронация не состоялась, а слон Анноне вскоре околел, не выдержав, видимо, нервного потрясения или вредного для него римского климата.

Опечаленный случившимся, Лев X упросил «любезного сына» увековечить память о слоне на фреске наружной стены боковой башни дворца. Ослушаться Рафаэль не посмел, поручив исполнение странного заказа не брезговавшему ничем Джулио Романо. Приставленный к животному папский камерленг Бранконио дель Аквилла сочинил эпитафию, высеченную на мраморной доске под фреской. В ней говорится, что бедняга слон прожил всего семь лет, и воздаётся должное художнику, сумевшему своим искусством вернуть изъятого природой (Raphael Urbinas quod natura abstulerat arte restituit).Узнай об этом мудрый папа Юлий, он бы в гробу перевернулся от гнева.

* * *

Работа над картонами в мастерской и над росписями в ватиканских станцах изрядно утомила Рафаэля, и он решил немного развеяться, чтобы набраться сил и свежих впечатлений. Существует легенда о том, как, прогуливаясь однажды по Риму, Рафаэль увидел на ступеньках церкви близ площади Навона молодую мать, кормящую грудью ребёнка. Он остановился, привлечённый её красотой и грациозным движением рук. Заметив прохожего, она одарила его улыбкой несказанного очарования. Он отошёл немного в сторону, чтобы проверить своё первое впечатление. Затем вернувшись, попросил незнакомку замереть на мгновение и, схватив валявшуюся на земле деревянную крышку от бочонка, набросал на ней углём поразивший его облик. Щедро расплатившись за терпение, Рафаэль уговорил женщину навестить его в мастерской для позирования. Она согласилась, польщённая вниманием красивого художника. Её смутил занимаемый им большой красивый дом, куда она робко вошла. Доверившись Рафаэлю, римская незнакомка оказалась навечно запечатлённой в красках и обрела для себя бессмертие.

Таково происхождение известнейшего тондо «Мадонна в кресле» (Флоренция, Питти), на котором Дева Мария нежно прижимает к себе Младенца. Голова Мадонны наклонена несколько вперёд, подчиняясь ритму тондо, что придаёт материальную осязаемость образу. Её главу покрывает накидка в восточном стиле из полосатой ткани согласно тогдашней моде среди дам высшего круга, а плечи прикрыты ярким шарфом по-римски из набивного шёлка. В движении рук матери чувствуется ревностное желание укрыть дитя от окружающей среды и снова слиться с сыном в единое целое, чтобы вернуться в свой гармоничный мир материнского счастья. Простая чёткая композиция гармонично вписана в резную прямоугольную раму.

Картина передаёт тонкую гамму переживаний матери и сына, который больше не стремится, как прежде, вырваться из материнских рук. Малыш всецело повинуется её нежной ласке, ощущая спиной тёплую поддержку прижавшегося к нему мальчика Иоанна Крестителя. Впервые на его лице появляется недетская серьёзность, а во взгляде недоверие и устремлённость куда-то вдаль. Возбуждение ребёнка невольно передалось матери, и в ней угадывается скрытая тревога за сына. При желании в её проникновенном взгляде, устремлённом на зрителя, кроме тревоги, можно прочесть также и вопрос: «Достойны ли вы, люди, живущие во грехе, этой великой жертвы?»

Написанная для себя картина висела в гостиной художника, являя собой совершенный образец классического искусства с его главным признаком – компактность композиции и максимум пластического выражения в движении на небольшой протяжённости. В отличие от его флорентийских мадонн на фоне развёрнутого пейзажа здесь нет никаких жанровых подробностей шаловливой игры малышей с пергаментным свитком или птенцом, отсутствуют узнаваемые житейские детали повседневного быта, ибо всё пронизано возвышенностью духа и меланхолической грустью.

Естественность и простота образа не вызывают никакого сомнения, что картина писалась с натуры на одном дыхании. Всё в ней настолько поражает, что приходится невольно поверить в легенду о её возникновении. Друзья Рафаэля, собиравшиеся у него по вечерам, восхищались картиной, тщетно пытаясь выведать, кто же эта незнакомка, покорившая его сердце. В ответ он только улыбался и отшучивался, показывая гостям сохранённую им крышку от бочонка со сделанным углём рисунком.

– А вы у бочонка спросите, кто нарисован на крышке. Тогда и узнаете.

Дальнейшая судьба картины загадочна. После смерти художника она как в воду канула. О ней не упоминает даже такой знаток, как Вазари. «Мадонна в кресле» как редчайшее сокровище хранилась в глубокой тайне её неизвестным обладателем, пока в конце XVII века не всплыла неожиданно на свет, оказавшись в частной коллекции Медичи и став её подлинным украшением.

Вскоре появилась с той же моделью другая картина, так называемая «Мадонна у занавеса» (Мюнхен, Старая пинакотека), несколько уступающая по композиции и колориту предыдущей, но оставляющая сильное впечатление. Недаром за обладание ею соперничали, набавляя цену, испанец Филипп II и английская королева, пока она не оказалась у баварского курфюрста Людвига.

* * *

Последняя фреска Рафаэля в Станце Илиодора повествует об историческом событии, когда папе Льву I Великому удалось остановить под Римом вторгшиеся полчища гуннов во главе с Аттилой. Картина вполне созвучна по динамизму «Изгнанию Илиодора». В центре верхом на вороном коне предводитель гуннов с короной на голове. Разумеется, в его образе запечатлён главный враг Рима французский король Людовик XII. Его норовистого рысака за уздцы удерживает слуга, правее двух вздыбившихся коней с всадниками с трудом останавливают подбежавшие воины, а позади полчище вооружённых до зубов гуннов. На холме Монте-Марио полыхает подожжённый ими замок, а вдали видны очертания римского Колизея.

На белой лошади восседает папа Лев X в высокой тиаре и красной мантии поверх светлой рясы. Повелительным жестом он останавливает Аттилу, то бишь Людовика XII. За папой верхом следуют высшие иерархи. Кульминацией момента является внезапное появление в небе в стремительном полёте апостолов Петра и Павла в красных развевающихся на ветру одеждах; в руке у каждого меч, что вызвало смятение в стане противника.

Это первое изображение папы Льва X. Картина была задумана ещё при жизни Юлия. В последний момент Рафаэль заменил его изображение с бородой портретом нового папы с рыхлым невыразительным лицом. Но Лев X увидел себя на фреске героем, облачённым божественной властью и способным одолеть любую силу. Отныне он полностью доверял Рафаэлю и не мог без него обойтись, постоянно нуждаясь в его присутствии. Ещё бы, ведь искусство Рафаэля придавало некое достоинство двору Льва X, погрязшему в эпикурействе.

После того как Леонардо уехал во Францию и Микеланджело покинул Рим, главной фигурой всей художественной жизни стал Рафаэль. Все крупные заказы проходили через него, что вызывало недовольство обойдённых вниманием. Но пока недовольные спорили по поводу того или иного решения, Рафаэль по заказу люксембургского протонотария Иоганнуса Горитца написал в римской церкви Сант-Агостино на третьем пилястре центрального нефа мощную фигуру пророка Исайи в окружении двух миловидных путти, держащих табличку с посвящением на греческом языке. Правой обнажённой до локтя рукой он держит полосу пергамента с надписью на иврите из Книги пророка Исайи (гл. XXVI, 2): «Отворите врата; да войдёт народ праведный, хранящий веру». Сама его фигура, полная динамики, придаёт большую силу словам, взятым из его книги и обращённым к каждому входящему в эту церковь. Исайя облачён в голубую тунику со множеством складок. Оранжевый плащ, покрывающий часть головы, от резкого движения фигуры ниспадает складками у ног. Проникновенный взгляд и мощная фигура Исайи впечатляет и в чём-то даже превосходит пророков на плафоне Сикстинской капеллы, что в своё время вызвало недовольство Микеланджело, обвинявшего Рафаэля в плагиате.

Небольшая фреска поражает мощной пластикой и ярким колоритом. На её освящение съехалась вся римская знать, чтобы полюбоваться новым творением мастера. За знатью потянулись простые римляне, которым имя Рафаэля было хорошо известно. Это событие не мог обойти вниманием и Агостино Киджи, так как церковь носит имя его небесного покровителя. По такому радостному поводу банкир устроил приём в зале Галатея дворца Фарнезина, во время которого вновь поразил гостей роскошью сервировки стола и изысканностью яств. Неожиданно зашёл разговор о фреске Рафаэля в этом зале. Кто-то из гостей вспомнил дистих из «Стансов» Полициано:

 
Два жирненьких дельфина тянут раковину,
И ими правит стоя Галатея.
 

– Что и говорить, – согласился Бембо, – в Галатее столько красоты и поэзии, что перед ней меркнет всё, включая Полифема со свирелью, смахивающего, кстати, на хозяина дома. Вы не находите?

С его мнением согласились все остальные. Когда об этом узнал Дель Пьомбо, в нём вспыхнула скрытая зависть, переросшая во вражду. В ходе приёма хозяин дома уговорил Рафаэля подумать о росписях в только что отстроенных по проекту Перуцци двух новых залах дворца. Ему невозможно было отказать, хотя Рафаэля ждала работа по завершению росписи в ватиканских станцах, к которым он всё более охладевал, поручая написание отдельных сцен ученикам, но неизменно внося в написанное и добавляя что-то своё. Делал он это с присущей ему деликатностью, стараясь не задеть самолюбие старательного исполнителя, благодаря чему в мастерской всегда царил дух товарищества и взаимной поддержки.

Рим жил своей жизнью, целиком зависящей от папского двора, где, казалось, празднествам не было конца. Их главной движущей силой был всесильный кардинал Биббьена, непревзойдённый мастер по организации спектаклей, турниров, приёмов и прочих увеселений. Центром театральной жизни стал дворец Канчеллерия, приобретённый кардиналом Риарио благодаря крупному карточному выигрышу у кардинала Чибо, племянника папы Иннокентия VIII и родственника Биндо Альтовити, с которым Рафаэль поддерживал дружеские отношения.

Внутренний двор дворца был оформлен Браманте для театральных представлений со сложным сценическим оборудованием. На одном из спектаклей благодаря неожиданному курьёзному случаю Рафаэль познакомился с Томмазо Ингирами, учёным и директором ватиканской библиотеки. В тот день давали трагедию Сенеки «Федра». Во время спектакля вдруг не сработала deus in machina.Наступила заминка, и публика зашикала, воззрившись на сидящего в кресле на возвышении папу Льва X, который начал терять терпение. Тогда из зала поднялся на подмостки полноватый человек и принялся читать страстный монолог Федры. Зал затих, поражённый вдохновенным чтением, исполненным подлинного артистизма. Зрители наградили смельчака, спасшего положение и заполнившего вынужденную паузу, громом аплодисментов. Эта история обрела широкую известность, а её герой Ингирами с той поры получил прозвище «Федра».

Рафаэль подружился с Федрой Ингирами, оказавшимся скромным добряком несмотря на свою феноменальную начитанность и знания, что особенно привлекало в нём Рафаэля, и вскоре написал его портрет (Флоренция, Питти), пополнивший блистательную галерею римских портретов. Сорокалетний библиотекарь и учёный изображен за рабочим столом с книгами и чернильницей, облачённый в красное одеяние, подпоясанное светлым кушаком, и такую же шапочку на голове. Ингирами о чем-то задумался, держа перо наготове. Взор его раскосых глаз навыкате обращён кверху, словно в ожидании откровения свыше. Рафаэлю удалось запечатлеть на портрете этот удивительный миг творческого озарения во время позирования.

Ингирами немало рассказал молодому другу художнику о нравах ближайшего папского окружения. Лев X не особенно утруждал себя пастырскими обязанностями, проводя время в праздности. Единственной его заботой было появление каждое воскресенье в окне Апостольского дворца и обращение к народу, собравшемуся на площади Святого Петра, с традиционной молитвой Agnus Dei. Но по сообщениям своих советников, папа был обеспокоен повсеместным брожением умов, подрывающим устои Церкви, и в обнародованной им первой энциклике, составленной тем же Ингирами и другими теологами, Apostolici regiminis,не подлежащей обсуждению и обязательной к исполнению, он ополчился на некоторых философов и литераторов, отрицавших догму бессмертия души. Особенно досталось философу Помпонацци за его крамольнее взгляды.

В мастерскую к Рафаэлю как-то зашёл оказавшийся временно не у дел Эджидио да Витербо.

– Каждая новая метла метёт по-своему, – объяснил он своё удаление от папского окружения и посоветовал художнику быть осторожнее в беседах с друзьями-гуманистами, ибо двор настроен по-боевому, видя всюду крамолу.

Завершая с помощниками работу в Станце Илиодора, Рафаэль узнал, что с Браманте случился удар на встрече с подрядчиками прямо на стройплощадке. Бросив все дела, он побежал навестить старшего товарища и наставника. В комнате были какие-то люди и знакомый врач Джовио.

– После кровопускания больной пришёл в себя, но говорить пока не может. Лучше его не тревожить, – сказал Джовио.

Но Рафаэль решил хоть краем глаза взглянуть на беднягу. Увидев коллегу, Браманте знаком попросил подать ему картон и карандаш. Слабеющей рукой он написал: «Умоляю вас, не оставьте начатое мной…» и потерял сознание.

Усилия врачей не увенчались успехом, и 12 марта 1514 года Браманте не стало. По распоряжению Льва X он был погребён в гроте собора Святого Петра, являющемся усыпальницей пап и выдающихся лиц. Для Рафаэля смерть Браманте была невосполнимой утратой. Он проработал с ним бок о бок шесть лет, почерпнув много ценного, что позволило ему вплотную приобщиться к архитектуре. Браманте не раз приглашал его на строительную площадку, чтобы показать какое-нибудь новшество. Однажды Рафаэль, набравшись смелости, познакомил его со своим макетом собора, каким он ему представлялся. Словно предчувствуя свой конец, Браманте сказал тогда:

– Если что-нибудь со мной случится, прошу лишь об одном – близко не подпускайте к проекту наглеца Сангалло!

Неприязнь Браманте к архитекторам Сангалло Рафаэль не разделял, но своего мнения не высказывал, чтобы не раздражать мастера. Он привязался душой к старому архитектору и горько скорбел по поводу его кончины.

Осиротевшая стройка не могла оставаться без хозяина – уж очень много лиц было в ней заинтересовано, а на возведение христианской святыни были отпущены огромные средства и каждому не терпелось урвать кусок пожирнее. По указанию папы расходование средств взял под свой контроль верный ему кардинал Биббьена, который по-дружески попросил Рафаэля присматривать исподволь за стройкой.

– Его Святейшество возлагает на вас большие надежды, а пока приглядитесь к Антонио Сангалло, племяннику наших знаменитых братьев архитекторов, которого я направил на стройку вам в помощь.

Памятуя о наказе покойного Браманте, Рафаэль все же не мог выступить против такого решения, сознавая, сколь сильна при дворе флорентийская партия. Её представители заполонили весь двор, заняв ключевые посты. Даже прислуга была вся как на подбор заменена выходцами из Тосканы.

В последнее время он близко сошёлся с престарелым фра Джокондо, приглашённым ещё папой Юлием в помощь Браманте. Ему близки были рассуждения и глубокие знания старого зодчего, когда речь заходила о делах на стройке собора Святого Петра. Однажды фра Джокондо посоветовал Рафаэлю:

– Обратитесь, молодой человек, к старику Витрувию, и тогда многое для вас прояснится.

Вняв его совету, Рафаэль с помощью друга Ингирами обзавёлся трудом Витрувия De Architecturaи, проведя за чтением пару дней, понял, что с его знаниями латыни ему не одолеть сей труд. Вскоре он переехал со всей командой во дворец Каприни рядом с Ватиканом, заплатив владельцам огромную сумму. Дворец построен по проекту Браманте, которым великий зодчий так и не воспользовался (здание было снесено во время строительства на площади Святого Петра колоннады Бернини).

В новом доме появился по рекомендации друзей старый гуманист, филолог и философ Марко Фабио Кальво. Поражённый великолепием жилища художника учёный-стоик, привыкший жить в добровольном затворничестве, попросил выделить ему самое спокойное помещение и засел за работу. Как докладывал из Рима своему патрону феррарский посол, «Рафаэль заботится об учёном Кальво как о своём учителе или отце родном и во всём с ним советуется».

Это были счастливые дни в жизни Рафаэля, когда после трудов праведных в ватиканских станцах он покидал папский двор с царившей в нём суетой и возвращался к себе во дворец Каприни, где мог спокойно обдумать очередной сюжет для картины, а главное, продолжить с учёным мужем беседы об архитектуре, о пропорциях объёмов или происхождении коринфских колонн с капителями в акантовом обрамлении. В неспешных пояснениях Кальво было столько житейской мудрости и спокойствия, что Рафаэль забывал о всех дворцовых неурядицах. Это были незабываемые вечера, полные гармонии и поэзии.

К 15 августа перевод Витрувия с латыни на разговорный язык vulgoбыл завершён, а незадолго до этого в папской булле от 1 августа, составленной другом Бембо, Рафаэль был назван главным архитектором собора Святого Петра. В частности, в том историческом документе сказано: «Известно, что кроме искусства живописи, благодаря которому вы обрели во всём мире славу величайшего художника и были привлечены к архитектуре Браманте, а он перед смертью справедливо указал именно на вас как продолжателя начатого строительства в Риме собора Святого Петра, и вы смогли подтвердить это, представив макет будущего храма. Поскольку у нас нет большего желания, чем по возможности скорее увидеть завершение строительства храма во всём его величии, мы назначаем вас главным архитектором этого начинания с годовым жалованьем в 300 золотых скудо…» [57]57
  Golzio V.Op. cit.


[Закрыть]

Встречи с математиком Пачоли, флорентийскими архитекторами Кронакой, Баччо д’Аньоло и тесная связь с Браманте, с которым Рафаэль общался в Риме чуть ли не ежедневно, – всё это явилось для него великой школой приобщения к искусству зодчества.

Новое назначение требовало от Рафаэля следить за ходом дел на стройке собора Святого Петра и часто встречаться для решения финансовых вопросов с главным казначеем кардиналом Биббьеной, от которого многое, если не всё, зависело в Риме. Дорвавшись до власти и подчинив своей воле нерешительного папу Льва, тщеславный Биббьена хотел от молодого художника лишь самую малость: женить его на своей племяннице и быть запечатлённым им на портрете для потомства.

Обосновавшись во дворце рядом с папскими покоями, он захотел также, чтобы Рафаэль расписал его ванную комнату, получившую в литературе название stujfetta. Культ воды древнеримских патрициев прочно вошёл в моду, и кардинал в своей cayne-calidariumпожелал принимать ванну в окружении глядящих на него персонажей греческой мифологии, которых выбрал он сам. Это прежде всего Венера, Купидон и резвящиеся амуры с наядами.