Текст книги "Рафаэль"
Автор книги: Александр Махов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
Глава XVII
КЛИМАТ В РИМЕ МЕНЯЕТСЯ
Рафаэль подошёл к своему тридцатилетию. Он уже мог целиком полагаться на свою пополнившуюся новыми учениками и подмастерьями команду. Наиболее способным он поручал отдельные срочные заказы, с которыми к нему обращались частные лица, и доверял снимать копии с отдельных своих работ. Так появились копии портрета папы Юлия в кресле, на которые возрос спрос после его кончины. Одна из таких копий во флорентийской галерее Питти считается выполненной Тицианом, которого не раз приглашали в Рим, но он долго отказывался, считая папский двор рассадником зависти и ненависти, в чём мог убедиться сам, когда писал портрет папы Павла III в 1546 году.
Пока во дворце шли приготовления к предстоящему конклаву, Рафаэль решил исполнить давний заказ, который был получен от неаполитанского аристократа Джованбаттисты дель Дука для фамильной часовни в храме Сан-Доменико Маджоре. Просьбу заказчика поддержал его друг поэт Якопо Саннадзаро. С ним Рафаэль не раз встречался в литературных салонах, где широко обсуждался его пасторальный роман «Аркадия», изданный в 1504 году. Художник запечатлел грузного неаполитанского поэта, увенчанного лавровым венком, на фреске «Парнас».
Довольно быстро был написан заказанный алтарный образ, получивший название «Мадонна с рыбой» (Мадрид, Прадо), тем более что одним из героев картины стал небесный покровитель художника архангел Рафаил. Классически уравновешенная фронтальная композиция преисполнена благородства звучания, а цветовая гамма обогащена множеством светотеневых переходов, что ранее было менее заметно в цикле флорентийских мадонн.
Дева Мария с обнажённым Младенцем на коленях сидит на резном деревянном троне, возвышающемся на одну ступеньку над полом. Перед ней преклонивший колено юный златокудрый Товий, которого представляет Деве Марии крылатый архангел Рафаил. У Товия в руке висящая на леске рыба, печенью которой он собирался излечить отца от слепоты. Младенец Иисус тянется к Товию и правой ручкой как бы благословляет его на доброе деяние, а левой опирается на книгу Vulgata Bibbia, которую держит Блаженный Иероним с неизменным своим спутником у ног – приручённым львом. Высокочтимый отшельник Иероним как первый переводчик канонического Священного Писания с арамейского и греческого на латынь, раскрыв текст с включённой в него книгой Товита, воочию убеждается в достоверности своего благословенного труда. Впечатляют превосходно написанная его мощная фигура и проникновенный взгляд мудреца. За тёмно-зелёным занавесом, на фоне которого изображена Дева Мария, видны холмы и светлое утреннее небо.
Оказавшись в Неаполе, «Мадонна с рыбой» вскоре обрела широкую известность чудотворной иконы, и к ней потянулись толпы людей, жаждущих исцеления. После смерти владельца картины, полтораста лет спустя, ею заинтересовался испанский король, супруга которого страдала глазной болезнью, и, несмотря на протесты верующих, «Мадонна с рыбой» навсегда покинула итальянскую землю, оставив по себе добрую память.
Наконец 10 марта 1513 года на конклаве в Сикстинской капелле под бесстрастными взорами ветхозаветного люда, молча глядевшего на происходящее с высоты расписанного Микеланджело плафона, новым преемником апостола Петра был избран тридцатисемилетний кардинал Джованни Медичи, взявший имя Льва X. Это был первый представитель всесильного флорентийского семейства на папском троне. Несмотря на острый приступ, вызванный врождённой болезнью пупочного свища, корчившийся от боли соискатель объявился на конклаве, доставленный на носилках. Увидев соперника в столь плачевном положении, кардиналы единогласно проголосовали за калеку Медичи в надежде, что тот долго не протянет, и просчитались. На следующий же день новый папа Лев X сказал брату Джулиано Медичи: «Ну а теперь мы повеселимся на славу!» – и как показали дальнейшие события, слово своё сдержал – на смену эпохе созидания и борьбы за объединение разрозненных земель в государство под эгидой Рима наступили времена празднеств и расточительства.
Больше всех радовался Бернардо Довици, слуга и секретарь сыновей Лоренцо Великолепного. Сбылась его мечта: одного из своих подопечных он возвёл на папский престол. Это была удивительная личность, вышедшая из низов и наделённая немалыми талантами. В нём рано проявилась страсть к лицедейству, хитрости и изобретательности. Не исключено, что появление на носилках больного Джованни Медичи на конклаве было делом его рук и ловко срежиссированной акцией. Находясь вне Сикстинской капеллы, где свершалось главное событие всей его жизни, Довици сумел с пользой обработать некоторых участников конклава, не скупясь на посулы. Вскоре он получил в благодарность от папы кардинальскую мантию, став самой влиятельной фигурой Ватикана. В Рим перебрался и его племянник Антонио Довици с юной дочерью Марией, поселившийся во дворце на улице Льютари, построенном на средства всесильного дяди.
С особой помпой 11 апреля была проведена интронизация Льва X в базилике Сан-Джованни ин Латерано, так как в соборе Святого Петра продолжались строительные работы. День был выбран неслучайно, ибо папа посоветовался с домашним астрологом. Число одиннадцать он считал для себя счастливым, поскольку родился в этот день в декабре 1475 года, но не мог тогда предугадать, что через восемь лет оно окажется для него роковым, сведя в могилу из-за абсцесса и заражения крови.
Римлянам и гостям города представилась счастливая возможность лицезреть торжественное прохождение от Апостольского дворца через мост Святого Ангела по центральным улицам, украшенным арками из гирлянд цветов, до базилики папского кортежа и проезд многочисленных титулованных гостей со свитой, съехавшихся на интронизацию из разных стран. Рим на время стал столицей мира.
Из высокопоставленных гостей выделялись два герцога – урбинский и феррарский. Первый с эскортом в пятьдесят всадников, включая новоиспечённого графа Кастильоне, был облачён в чёрное, как и вся его свита, в знак траура по умершему Юлию II. Второй же герцог со своей многочисленной кавалькадой являл собой бурную радость, что со смертью прежнего папы для Феррары наступает эпоха свободы от притязаний Ватикана. Альфонсо д’Эсте выглядел богом Марсом в умопомрачительном одеянии с горностаевой мантией, а его бархатный берет украшал сверкающий на солнце алмаз, стоивший целое состояние.
Тысячи римлян, свидетелей этого блистательного зрелища, поддались общему праздничному настроению, теша себя надеждой, что наступил конец междоусобным распрям и войнам и что на итальянской земле наконец воцарятся мир и согласие. Их радости не было предела, и казалось, сама природа радовалась этому событию, одарив Рим тёплым солнечным днём. Среди гостей, прибывших на праздники, оказалась и мать Кастильоне донна Алоизия Гонзага, поэтому на время прекратилась её переписка с сыном и умолкнул источник подробной информации, из коего можно было почерпнуть много любопытных сведений. Но эта временная лакуна была с лихвой восполнена папским церемониймейстером монсеньором Парисом де Грассисом, любившим коротать досуг наедине с дневником.
По найденному в ватиканской библиотеке проекту Витрувия лучшие римские умельцы возвели в античном стиле временный дворец из деревянных панелей, фанеры и папье-маше на месте древнего ристалища Капитолийского холма между двумя ветхими зданиями городской управы. Их детище выглядело как всамделишное античное сооружение из травертина с великолепным портиком из рисованных беломраморных колонн, где после торжественной церемонии интронизации в базилике был дан банкет на три тысячи персон.
В центре просторного зала, украшенного гипсовыми статуями античных героев и позолоченной лепниной, журчал фонтан, распространяя аромат весенних цветов и свежесть. Он служил также для омовения рук при смене подаваемых яств на серебряной посуде с папскими вензелями. Сидевший на возвышении оркестр встречал тушем появление очередного блюда. В ходе праздничного застолья гостям пришлось не раз раскрывать рты от удивления. Когда приглашённые на банкет расселись по своим местам, их ждал первый сюрприз. Едва они взялись за затейливо свёрнутые салфетки из тончайшего реймсского льна, из них вылетели живые скворцы, радостно защебетавшие от обретения свободы. Было немало и других чудес, поражавших богатством и изобретательностью устроителей пышного банкета, а из кухни в огромную толпу, собравшуюся у подножия Капитолия, летели куски запечённых окороков, жаркого и сладости. Было выкачено несколько бочек вина – пей-гуляй, римский люд, во славу нового папы! Лев X дважды появлялся на вершине Капитолия, приветствуемый разгулявшейся голытьбой.
Во время заключительной части банкета под звуки оркестра раздвинулась одна из торцевых стен и на появившейся сцене с огромным живописным задником началась театральная феерия. Её апофеозом стало появление Венеры в облике пышнотелой красавицы, незабвенной Клариче Орсини, представительницы старинного римского рода, выданной замуж за Лоренцо Великолепного, матери нового папы. В одной руке она держала лавровую ветвь, в другой – золотой шар из эмблемы Медичи. Справа от неё возлежал обнажённый седовласый старец как олицетворение древнего Тибра, а слева такой же старец, выражающий собой Арно. Всё завершилось торжественной кантатой в исполнении хора мальчиков и кастратов:
Эти неслыханные по размаху и роскоши торжества, означавшие примирение клана Медичи с Римом и Ватикана с городским сенатом, обошлись казне в десятки тысяч дукатов, одолженных у Агостино Киджи, который взамен потребовал преимущественное право на добычу квасцов в Тоскане и другие привилегии.
Празднества ещё долго продолжались, завершившись охотой в урочище Мальяно под Римом. Как явствует из местных анналов, было убито тридцать оленей и косуль, десять кабанов и бесчисленное множество фазанов и тетеревов. После охоты был устроен лукуллов пир под открытым небом, во время которого было съедено непомерное количество приготовленного на жаровнях мяса и дичи. Было такое ощущение, что стая голодных волков набросилась на добычу. Хотя папа Лев X из-за близорукости был никаким стрелком, ему доставляло истинное удовольствие лицезреть, как прыгающие олени и серны вдруг падают на лету, словно подкошенные. Не меньшее удовольствие он испытывал при взятии штурмом Прато, когда с высоты крепостных стен падали подстрелянные как куропатки защитники города.
Среди съехавшихся в Рим на интронизацию папы Льва X гостей был и Лодовико Ариосто, с которым тогда впервые повстречался Рафаэль и принял его у себя в мастерской. Поэт надеялся получить какую-нибудь должность от нового папы, чтобы поправить своё непрочное материальное положение. Он встречался в Ферраре с Джованни Медичи, от которого получил лестные посулы. Но став папой, Лев X не узнал поэта в толпе гостей, о чём Ариосто с горечью писал в одном из писем, что «понтифик явно нуждается в окулярах». Он остался недоволен царившей в Вечном городе праздничной атмосферой постоянных приёмов, турниров и прочих зрелищ.
Как истинный флорентиец, воспитанный в доме своего отца Лоренцо Великолепного, Лев X слыл поклонником искусства, но отдавал предпочтение его малым прикладным формам, поэтому игрец на дуде, ловкий версификатор или паяц были ему куда милее и понятнее, нежели Микеланджело, Ариосто и Леонардо, к чьим творениям он относился с нескрываемым подозрением.
Что касается Леонардо, то Рафаэль часто навещал его в надежде услышать наконец от него, что работа над «Джокондой» завершена и вскоре Рим увидит её. Но картина, увы, продолжала стоять на мольберте, закрытая покрывалом, а великий мастер не расставался с колбами и ретортами, делая левой рукой пометки в рабочей тетради, или стоя перед открытым окном, мог подолгу любоваться полётом птиц. Здесь уместно вспомнить, что первым издателем «Кодекса о полёте птиц» Леонардо в 1893 году был замечательный русский книголюб Ф. В. Сабашников, за что он был избран благодарными итальянцами почётным гражданином городка Винчи.
Из бесед с великим творцом Рафаэлю особенно запомнилась одна его фраза: «Приобретай в юности то, что с годами возместит ущерб, причинённый старостью». Он с грустью отметил, что у Леонардо поубавилось почитателей и учеников. Один лишь преданный Мельци не отходил ни на шаг от стареющего мастера и был ему верной опорой. Бывший ученик, вороватый Салаи, окончательно спился и затерялся в римских трущобах.
У Рафаэля создалось ощущение, что Леонардо жил в постоянном ожидании зова из дворца, которого так и не последовало. Новому папе-сибариту было не до великого творца с его идеями. С горечью осознав, что его проекты так и не заинтересовали ни покровителя искусства покойного Юлия II, ни нынешнего понтифика – любителя пиров и развлечений, Леонардо навсегда покинул Италию, получив приглашение от французского короля. Это была большая потеря для итальянской культуры и искусства, лишившихся мощной опоры и богатейшего источника новых идей. Сама фигура Леонардо являлась ориентиром и эталоном, по которому сверяли свои воззрения и действия многие мастера Возрождения. Узнав о его отъезде, Рафаэль сильно опечалился. Для него каждая встреча с великим мастером очень много значила, и по нему он поверял свои мысли и творческие планы.
Памятуя о том, какое внимание оказывал великому мастеру и проявлял о нём заботу младший брат папы Джулиано Медичи, Рафаэль охотно выполнил его просьбу и написал превосходный портрет (Петербург, Эрмитаж, ныне Нью-Йорк, Метрополитен-музей). В книге «Придворный» Кастильоне отзывается о нём как о человеке благородных чувств, склонном к научным занятиям, и тонком ценителе искусства. Рафаэль изобразил его в партикулярном платье и сером плаще, окаймлённом мехом; волосы собраны в золотую сетку, а на голове бархатная шапочка набекрень. Усы и мягкая бородка выдают в нём человека, близкого к римской богеме. Обе скрещённые руки положены на стол; в правой зажато письмо к очередной возлюбленной.
Преисполненная достоинства фигура Джулиано Медичи написана в мягких прозрачных тонах на фоне полуоткрытого зелёного занавеса. Вдали видны замок Святого Ангела и крытый переход, ведущий к папскому дворцу, внизу поблёскивает Тибр. Портрет на долгие годы исчез из поля зрения и только в 60-е годы XIX столетия объявился во Флоренции, где и был приобретён великой княгиней Марией Николаевной.
* * *
Так получилось, что в Риме собрались вместе все участники ночных бдений, описанные Кастильоне в книге «Придворный». Он стал послом Урбино при Ватикане, а поэт Пьетро Бембо был возведён в сан кардинала и сделался главным составителем папских указов. Важную роль в этой синекуре играл Довици, ныне кардинал Биббьена по названию тосканского городка, откуда был родом, ставший главным хранителем казны. Сорокатрёхлетний кардинал Биббьена был большим любителем увеселений и театра. Он вошёл в историю как автор известной комедии в прозе «Каландрия», навеянной сочинениями Плавта, новеллами из «Декамерона» Боккаччо и появившейся несколько раньше блистательной комедией Макиавелли «Мандрагора».
Биббьена не решился поставить её на римских подмостках, сочтя слишком фривольной. Он поверил словам Кастильоне, что просвещённая публика Урбино более подготовлена и способна по достоинству оценить его творение. В мае дружная компания отправилась в Урбино, где состоялась премьера «Каландрии», с блеском поставленной Кастильоне, так как автор не смог покинуть Рим из-за насыщенной программы праздничных балов и официальных аудиенций. Тем же Кастильоне был написан в стихах пролог к комедии, имевшей успех у публики.
Поскольку в Ватиканском дворце не прекращались празднества, из-за которых работу в станцах пришлось на время приостановить, Рафаэль, воспользовавшись оказией, отправился с друзьями в Урбино, чтобы повидать родных и знакомых. Со смешанным чувством радости и грусти он переступил порог отчего дома. Не стало тёти Санты, скончавшейся незадолго до смерти папы Юлия. Дядя дон Бартоломео обезножел и сидел безвылазно дома под присмотром вернувшейся к нему бывшей прихожанки Перпетуи.
Переходя в смежную половину дома, Рафаэль остановился перед своей первой фреской с изображением профиля покойной матери, черты которой были живы в памяти. Почувствовав ком в горле, он осенил себя крестным знамением и прошёл в мастерскую, где не утихала работа. Здесь по-прежнему трудились постаревший молчун Пьяндимилето и исполнительный Дженга, для которых имя фактического владельца мастерской служило визитной карточкой; недостатка в заказах они не испытывали. Рафаэль подивился, сколь же скромна отцовская мастерская, его первая школа познания азов искусства живописи, где каждый уголок был связан с дорогими сердцу воспоминаниями. Вот в этом шкафу он прятал свои рисунки от насмешников-подмастерьев. На полке, как и прежде, стояли фарфоровые баночки с пигментами. В соседнем доме гончара царила тишина – Бенедетта так туда и не вернулась.
На улице его останавливали незнакомые люди и говорили ему добрые слова. Повидался он и с Тимотео Вити, который остепенился, обзаведясь семьёй. Но при встрече с ним Рафаэль почувствовал холодок, и, как ему показалось, в коллеге проснулась зависть, а с этой чертой в людях он никогда не мог смириться. Но в знак старой дружбы он решил как-то ободрить Тимотео, у которого дела пока не складывались удачно, и пригласил его к себе в Рим:
– Работы в мастерской невпроворот, и я завален заказами. Если будет желание, приезжай – дело для друга юности всегда найдётся.
Тимотео с благодарностью принял приглашение, но в глубине души его терзала обида. Почему младший по возрасту собрат по искусству добился столь высокого положения? Зависть и переоценка своей собственной персоны помешали ему понять тогда, что перед ним не просто более удачливый коллега, а подлинный гений. Позже он воспользовался лестным приглашением и объявился в Риме, где утратил собственное лицо, подпав под влияние манеры Рафаэля.
К сожалению, не удалось повидать любимого дядю Симоне Чарла, укатившего по делам в Перуджу. С герцогом он встретился на премьере «Каландрии» и выслушал от него и его очаровательной жены немало лестных слов, но наносить ему визит и терять время попусту на светские разговоры ему не захотелось. По традиции и зову сердца он навестил могилы матери и отца. Это было его последнее посещение родного Урбино.
Позволив себе эту прогулочную поездку, на которой настояли друзья, Рафаэль по возвращении в Рим с головой ушёл в работу. Предстояло завершить росписи в Станце Илиодора и приступить к росписям в двух других залах, для которых вовсю шла подготовительная работа над эскизами. Вторая торцевая стена предназначалась для сцены «Вызволение Святого Петра из темницы». Видевший предварительный картон кардинал Биббьена поведал художнику, что после поражения под Равенной папа Юлий II вместо сбежавшего Алидози назначил легатом кардинала Джованни Медичи и что тот, попав в плен к французам, сумел каким-то чудом бежать из-под стражи несмотря на врождённую болезнь.
– Вы не поверите, – сказал он Рафаэлю, – но это чудо произошло ровно точь-в-точь за год до избрания Его Святейшества на папский престол. Это, безусловно, было знаком свыше.
Рафаэль понял намёк и написал одно из выдающихся своих произведений, вызвавшее бурный восторг современников. Вся эта фреска из-за наличия окна как бы поделена на три части, в которых действие развёртывается почти одновременно. Она целиком построена на световых эффектах, которые в ту пору были для итальянской живописи в новинку. Подобный сюжет Рафаэль видел во флорентийской капелле Бранкаччи у Мазаччо, но присутствующий там ангел написан в привычной колористической манере живописи Кватроченто без всякого сияния. Чтобы понять это загадочное новшество, можно предположить только одно, что Рафаэль побывал в Ареццо, где видел светоносную фреску «Сон Константина» кисти Пьеро делла Франческа, хотя нет сведений о его пребывании в том тосканском городе. Но там бывал его отец, который мог рассказать любознательному сыну о работе своего учителя. Остаётся лишь признать, что этот удивительный эффект ночного освещения от трёх разных источников – сияющего ореола ангела, бледного небесного светила и горящего факела – получился у Рафаэля по наитию как ещё один предвестник барокко.
Над оконным проёмом в центре изображена тюрьма с мощной железной решёткой, за которой исходящее от ангела яркое сияние высветило мрачную темницу и спящего апостола Петра, закованного в цепи, концы которых держат двое спящих вооружённых стражников. Правее сцена вызволения апостола, который ещё не отошёл ото сна и робко ступает, ведомый ангелом-спасителем. Исходящее от небесного посланца сияние скользит по руке и стопе Петра, а затем по стальным латам двух спящих на ступенях охранников. Слева ночное небо с проглядывающим сквозь тучи полумесяцем, а внизу горящий факел и четыре вооружённых стражника в латах. Разбуженный исходящим через тюремную решётку ослепляющим сиянием один из них, стоящий спиной к зрителю, будит остальных, объявляя тревогу.
Работа над фреской была нелёгкой, но радостной. Как-то в зал заглянул Лев X с небольшой свитой и пригласил Рафаэля проследовать с ним в Сикстинскую капеллу.
– Мы не спрашиваем вашего мнения о росписи плафона, – сказал ему папа, – ибо там всё само говорит за себя. А что вы скажете о настенных фресках, которые со временем поблёкли и не радуют глаз?
Рафаэль осторожно принялся объяснять, в чём ценность работы прежних мастеров из Умбрии и Тосканы, особо выделив фрески Пьеро делла Франческа и Перуджино. Он посчитал своим долгом вступиться за славных художников, сыгравших выдающуюся роль в развитии итальянского искусства.
– Весьма похвально, – ответил папа, – что вы столь рьяно защищаете работу своих собратьев по искусству, но нам даже в голову не пришло бы замазать или сбить эти фрески, как это случилось совсем недавно в ватиканских станцах. У нас совсем иные планы.
Из дальнейшей беседы с папой стало понятно, что в нынешнем её виде капелла не отвечает своему прямому назначению. Во время богослужения вряд ли хочется задирать голову кверху и разглядывать написанные на потолке фрески, а стены в их нынешнем виде не способствуют созданию атмосферы собранности и торжественности, которая должна быть в главной капелле христианской церкви. Необходимо придать ей более торжественный облик, украсив златоткаными шпалерами.
