Текст книги "Джорджоне"

Автор книги: Александр Махов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Полученная таким образом масляная краска, будучи нанесённой методом полупрозрачной лессировки на хорошо загрунтованную поверхность доски или холста, излучает поразительное сияние. Это открытие явилось революционным для дальнейшего развития искусства живописи. Достаточно вспомнить написанный Антонелло в Венеции великолепный луврский мужской портрет, названный «Кондотьер».

В итальянском изобразительном искусстве, как образно заметил Роберто Лонги, впервые проявилась ставшая решающей для последующего развития живописи и дальнейшей истории страны «основная тенденция, которая привела к первому национальному единению, к первому согласию между Севером, Центром и Югом Италии, нашедшему своё выражение в слиянии искусства Антонелло да Мессина и Джованни Беллини на основе художественного синтеза, выработанного Пьеро делла Франческа».15

Насколько же прав оказался Лонги! Именно искусство способствовало объединению итальянцев, разрозненно живущих на землях враждующих между собой больших и малых государств Апеннинского полуострова, Сицилии и Сардинии, где все они почувствовали себя как единая нация.

Благодаря силе искусства всё это произошло задолго до создания единого национального государства Италия во второй половине XIX столетия. В годы патриотического движения Risorgimento в борьбе за национальную независимость и освобождение страны от иностранного засилья участвовали многие деятели культуры и искусства, в том числе Кавальказелле и правнук Микеланджело Филиппо Микеле Буонарроти.

Что же касается непосредственно венецианских художников, то у них появилось тяготение к сочному жизнерадостному колориту с его градацией светотеневых переходов и гармонией живописных решений, что так импонировало духу и мироощущению Венецианской республики, быту, нравам и настроению самих венецианцев.

Но при всём блеске, красоте и богатстве цветовых сочетаний, что отвечало изощрённым вкусам аристократии и менее требовательной публики, каждый творец в глубине души сохранял мечту о выражении более возвышенных чувств и настроений, до понимания которых тогдашняя публика пока не доросла.

У венецианских мастеров ярко проявилось стремление придать реальную глубину живописному пространству, а изображаемым предметам – трёхмерность. Однако к началу XVI века лишь немногим из них, как Джорджоне, удавалось создавать путём постепенного уменьшения фигур и предметов подобие воздушного пространства.

Как известно, флорентийская школа живописи основывалась главным образом на рисунке и выразительной пластике. А вот для венецианской живописи первоосновой являлись цвет, градация светотеневых переходов, богатство живописных решений и их гармония. Если в дискуссии об искусстве флорентийцы доискивались до научной истины, то для венецианцев было важнее раскрыть в нём рафинированную сенсуальность.

Например, для флорентийского искусства идеалом красоты были изваяния Давида, а для венецианских мастеров такой идеал воплощался в образах возлежащих пышнотелых венер, ибо в Венеции всегда было сильно женское начало, да и само название города удивительным образом сочетается с Venus – Венера. Её живописцы стремились отразить реальную действительность не в пластических объёмах, как это свойственно флорентийским мастерам, а в цвете.

Следует отметить, что Джорджоне с честью продолжил дело великих предшественников, сочетая лиризм Беллини с весёлостью и нарядностью Карпаччо. Ему удалось усовершенствовать технику масляной живописи, что придало самому процессу написания картин большую свободу и динамичность. Любая его картина пронизана поэзией и музыкой, стремлением передать звучание тончайших струн душевного настроя человека.

Как никто другой из современников, он сумел запечатлеть неуловимое движение чувств, лирическую самоуглублённость, ожидание чего-то значительного в окружающей его жизни, непостижимую загадочность сюжета, уход в мир грёз и идиллических настроений на лоне природы, с которой он полностью сливался.

Он поставил перед собой дерзкую задачу преобразить венецианскую живопись, освободив её от приверженности к изжившим себя схемам. Все его усилия были направлены на создание совершенной живописной формы, граничащей с поэтическим образом. Для достижения этой цели он использует весь арсенал художественных средств: свет, колорит, рисунок, движение цветовых переходов и динамичность линий.

Стиль Джорджоне можно назвать насыщенно лиричным, поскольку время на его картинах словно останавливается на один бесконечный миг. Он отстранённо и даже безучастно созерцает окружающий мир – ему важно передать лишь чисто субъективные ощущения. Природа и люди в его поэтических произведениях составляют единую застывшую в бездействии гармонию, преисполненную элегического звучания. Как говорил римский поэт Гораций, ut pictura poesis: поэзия это та же живопись, и такое определение можно по праву отнести к Джорджоне.

Его жизнь и творчество давно окружены неким ореолом таинственности, заложниками которой были и сам художник, и его друзья, и некоторые исследователи. И до сих пор этот ореол ослепляет, мешая добраться до истины.

ВСТРЕЧА С ВЕНЕЦИЕЙ

Принято считать, что Джорджоне появился на свет в Кастельфранко, небольшом городке на берегу речки Музоне в области Венето. Своим названием городок обязан крепости, где испокон веков существовала зона свободной торговли без обременительных налогов, нечто вроде современного офшора.

Родился он то ли в 1477-м, то ли в 1478 году в семье негоцианта Барбарелли, хотя в церковных книгах это имя не значится в списках новорождённых. Но в местной хронике отмечено, что дед Zorzon и отец художника были родом из селения Веделаго под Тревизо. А вот сведений о матери и раннем детстве мальчика не сохранилось. По этому поводу строились самые невероятные домыслы и догадки, вплоть до того, что ребёнок, как и Леонардо да Винчи, был незаконнорождённым сыном простой крестьянки, в чём, по мнению биографов, угадывается некое родство душ двух великих живописцев.

Жизнь провинциального городка Кастельфранко была тускла и ничем не примечательна. Зато Венеция, до которой рукой подать, как магнит притягивала к себе молодёжь, наделённую воображением и склонностью к приключениям.

Видимо, таким был и юнец Джорджоне. В нём рано пробудилась неодолимая тяга к рисованию. Всё, что могло привлечь его внимание в родном городке и округе, было запечатлено им в рисунках, которых, к сожалению, время не сохранило. До него доходили слухи о бурной жизни соседней Венеции и обилии в ней живописных мастерских, где от заказчиков нет отбоя.

Было ли на поездку в Венецию согласие родителя или к тому времени пятнадцатилетний Джорджоне оказался круглым сиротой, биографы умалчивают. Обуреваемый радужными надеждами и мечтая о славе юнец отправился в путь на перекладных навстречу своей судьбе.

В те годы значительная часть Апеннин была охвачена пожаром войны, и одна лишь Венеция стояла особняком, не познав вражеского нашествия ни французов, ни испанцев, ни немцев. Укрепляя свои сухопутные границы и множа численность флота, владычица Адриатики зорко следила за всем, что происходило на материке – terra ferma, где не прекращалась грызня враждующих между собой итальянских княжеств, которые ради собственных корыстных целей готовы были поступиться общенациональными интересами.

Властолюбивая Венеция проводила политику нейтралитета, не поддерживая ни папский Рим, ни германского императора, ни французского короля. Её многоопытная дипломатия умело обходила все острые углы и извлекала выгоду из любой ситуации – лишь бы её действия шли во благо Венеции. Своей главной целью правительство республики считало отстаивание независимости и содействие росту благосостояния своих граждан, которое было выше, чем в других итальянских областях, что вызывало зависть соседей. А зависть испокон веков являлась причиной многих бед и совершаемых на земле преступлений.

Венецианская лагуна была тогда оплотом мира и свободы, предоставляя приют беженцам от войны и религиозных преследований. Наплыв беженцев возрос в начале XVI века с начавшейся повсеместно Контрреформацией. Здесь же, в Венеции, оседали и искатели лёгкой наживы и острых ощущений.

Венеция была крупнейшим городом Европы с разноязыким населением. Помимо коренных венецианцев в миролюбивое сообщество жителей лагунного города входили армяне, греки, евреи, албанцы, словенцы, турки и другие народы Средиземноморья, объединённые общими усилиями во имя благосостояния республики, но живущие отдельными общинами со своими традициями и житейским укладом. Каждый пришлый народ оставил свой след в топонимике Венеции, которая свято сохраняется и поныне.

Лагунный город славился развитыми ремёслами, а особенно кораблестроением, шёлкоткацким и лакокрасочным производствами, изготовлением оружия и предметов роскоши, литьём из стекла и бронзы. Начиная с 1284 года Венеция чеканила золотые дукаты, имевшие широкое хождение далеко за пределами морской республики.

Представление о масштабе раскинувшегося на островах лагуны города даёт в цвете Veduta prospettica, написанная в 1500 году венецианским живописцем Якопо Де’Барбери (Венеция, музей Коррер). Гордостью Венеции были флот, насчитывавший три тысячи кораблей, и хорошо оснащённый порт с удобными причалами, через который шла оживлённая торговля со странами Запада и Востока, куда первый путь когда-то проложил знаменитый венецианец Марко Поло, которому удалось тайно вывезти из Китая партию тутового шелкопряда, а также рецепт приготовления лапши-вермишели (от ит. vermicelli – черви), ставшей вскоре любимым блюдом итальянцев – pasta. Менялись правители, режимы, вкусы, мода, но в меню итальянской кухни до сих пор первенство принадлежит яствам из мучных изделий.

Венецианский порт и корабельные верфи обслуживали свыше двадцати тысяч моряков, корабелов и наёмных мастеров. Работы велись и днём и ночью. Венеция успешно торговала со всеми странами Средиземноморья, соперничая с Генуей и множа свои богатства. Как говорит византийский поэт Антифил:

Смелость, ты – мать кораблей,

Потому что ведь ты мореходство

Изобрела и зажгла жажду наживы

в сердцах. Сколько предано смерти

людей ради корысти тобою!

16

(Пер. Л. Блуменау)

С годами город, построенный на сваях в лагуне, обрёл неповторимый сказочный облик. Как тритон, Венеция всплыла со дна морского, устремив к небу шпили колоколен и любуясь отражением ажурных мраморных фасадов своих дворцов в зеркале стоячих вод каналов.

Правительство всячески поощряло развитие всех видов искусства в целях прославления величия, богатства и политической силы республики. Оно постоянно заботилось о красоте дворцов и общественных зданий, благодаря чему многие фасады дворцов вдоль Canal Grande – Большого канала были расписаны фресками и украшены мозаикой. От фресок до наших дней ничего не сохранилось, включая настенные росписи, выполненные Джорджоне. Губительным оказался влажный морской климат для настенной живописи, а вот скульптура доказала свою неподвластность разрушительным силам природы.

Зодчие Венеции намеренно приближали архитектуру к человеку в стремлении сделать её соразмерной ему, дабы человеку жилось вольготно и счастливо. Однако им не удалось избежать показной парадности, что мало отвечает подлинным целям архитектуры. Нечто подобное происходило и с живописью.

* * *

Влюблённые в свой город венецианцы устраивали празднества, напоминавшие по форме церковные обряды. Шествия и яркие зрелища на набережных и каналах носили сакральный характер в той же мере, что и торжественные церковные службы.

Каждое появление торгового судна с заморским грузом встречалось в городе колокольным звоном и орудийным салютом под радостные возгласы венецианцев, собравшихся на набережной. Но вместе с заморскими товарами в город попадала зараза, что вызывало вспышки эпидемии чумы, уносившей до трети населения. Однако городская карантинная служба была начеку, огнём выжигая очаги заражения.

У венецианцев появилось чисто эстетическое чувство самодовлеющего любования предметами искусства. Они увлекались яркими зрелищами, карнавалами, красочными феериями на воде, изысканными тканями, пирами, златоволосыми красавицами, украшениями из жемчуга и драгоценных каменьев, яркими восточными нарядами, чернокожими пажами, экзотическими животными и птицами.

Всё это находило отражение на картинах венецианских мастеров. Достаточно сослаться на такие пронизанные чисто венецианским духом широкоформатные полотна, как «Процессия на площади Сан Марко» Джентиле Беллини со множеством узнаваемых знаменитых лиц или «Чудо нахождения Креста» Витторе Карпаччо.

Венеция притягивала к себе поэтов, учёных, художников, музыкантов и всех тех, кто хотел проявить свои способности в процветающей морской республике, славящейся своим гостеприимством и красотами, а также относительной свободой нравов. Каждый приезжий с добрыми намерениями, независимо от убеждений и веры, легко становился членом её многоязыкой семьи.

Примерно в 1300 году здесь побывал и Данте, а позднее в Венеции объявился Петрарка, которому правительство республики подарило дворец на набережной Скьявони в обмен на обещание передать городу после кончины свою богатую библиотеку. (Заметим в скобках, что договорённость о передаче книг городу так и не была поэтом соблюдена.)

По общему признанию, Петрарка был первым гуманистом Возрождения, и его идеи получили распространение и понимание не только среди интеллектуалов, но и среди простых людей, о чём говорит сам поэт:

Юристы забыли Юстиниана, медики – Эскулапа.

Их ошеломили имена Гомера и Вергилия.

Плотники и крестьяне бросили своё дело

И толкуют о музах и Аполлоне.

17

Известный принцип античной этики «Познай самого себя» был стержнем этических взглядов и великого поэта. Он ратовал за более глубокое познание внутреннего мира человека, его чувств, мыслей и чаяний, за воспитание в нём любви к ближнему. Главный акцент переносился им с познания Бога на познание человека, чьё благородство зависит не от знатности происхождения, а от его добродетели, способной сподвигнуть на благое дело. Вместо средневековой идеи «Божьего государства» (Civitas) он выдвинул идею «Государства муз» (Civitas musarum).18

Сбылась мечта Петрарки, и со временем Венеция превратилась в подлинный город муз. И поныне она является центром международных симпозиумов, художественных экспозиций, кинофестивалей и встреч мастеров культуры и искусства.

Вскоре к певцу Лауры присоединился Боккаччо, оставивший свой след в венецианской культуре. В Венеции были изданы его поэма «Фьезоланские нимфы» и «Декамерон», которые пользовались широкой известностью у венецианцев всех возрастов и сословий, а многие высказывания поэта разошлись на цитаты и вошли в каждодневный обиход, обретя фольклорный характер.

Велик был интерес венецианцев к печатному слову, и в 1468 году началось строительство знаменитой библиотеки Святого Марка – Marciana, основанной кардиналом Виссарионом, который передал библиотечному фонду свои ценные рукописи на арамейском, греческом и латинском языках. Этот благородный шаг был отмечен специальным указом Сената республики с занесением имени дарителя в «золотой список».

В 1484 году известный учёный и поэт Ермолао Барбаро открыл в Венеции философскую школу, воспитавшую немало венецианских гуманистов, от которых требовалось знание языков, поскольку главной задачей школы было изучение текстов античных мыслителей, прежде всего Платона и Аристотеля, в чьих трудах раскрывается духовная красота и гармоничная суть личности человека.

В МАСТЕРСКОЙ БЕЛЛИНИ

На первых порах Джорджоне пришлось столкнуться с немалыми трудностями. Куда бы он ни обращался со своими рисунками, всюду получал отказ, так как был переростком и время для учёбы было упущено. По существующим тогда правилам в живописные мастерские принимали на учение мальцов не старше семи-восьми лет. Он с завистью смотрел на весёлых, поднаторевших сверстников. Пройдя обучение и научившись премудростям ремесла, все они были заняты любимым делом.

Чтобы выжить в чужом городе, в который он тут же влюбился и которым не переставал восхищаться, ему приходилось соглашаться на любую подённую работу и гнуть спину грузчиком на торговых складах или в порту.

Для ночлега он снял в полуподвале одного жилого дома тесную каморку с подслеповатым оконцем, через которое были видны только ноги прохожих. Ложась спать, ему приходилось скрючиваться на лежанке с соломенным матрасом в три погибели, чтобы не упираться ногами в стену. Но он терпеливо сносил неудобства, твёрдо веря, что счастье ему однажды улыбнётся.

Несгибаемое упорство, вера в собственные силы и неукротимое желание учиться живописи были, наконец, вознаграждены – он был принят учеником в мастерскую самого Джованни Беллини на Сан Лио. При первом же рассмотрении рисунков, представленных Джорджоне, Беллини поверил в него, почуяв нутром, что даровитого юнца ждёт великое будущее, и не ошибся.

Но прежде чем получить в руки кисть и краски, новичку пришлось немало потрудиться. В его обязанности входило толочь мел в ступке, приготовлять раствор нужной вязкости по старинным дедовским рецептам для фресковой росписи, причём добавлять в смесь только речной песок, привозимый на баржах с terra ferma.

– Гляди в оба, – поучал его старший из подмастерьев, – чтобы в раствор не попала селитра, а она сущая пагуба для живописи.

Со временем он понял, в чём разница между речным и морским песком. Для верности стал даже пробовать раствор на вкус, как делают знающие мастеровые.

Ему надлежало также грунтовать и покрывать тонким слоем олифы доски и холсты, набитые на подрамнике, для написания самим учителем будущих картин. Качество картин в немалой степени зависело от тщательной грунтовки, иначе всё могло пойти насмарку.

Все эти навыки приобретались с опытом. Горя желанием научиться азам мастерства, Джорджоне схватывал на лету любую идею и советы, подсказанные наставником или кем-то из опытных подмастерьев, чувствуя, как с каждым днём набирается нужных знаний.

На первых порах он не гнушался никакой работы. Так, однажды ему пришлось подменить заболевшего мастерового и взяться за расписывание свадебных сундуков – cassoni. Он согласился – лишь бы подержать в руках кисть и палитру с красками, дав волю своей неуёмной фантазии. Заказчик остался доволен, когда ему пояснили, что на крышке изображён бог любви Эрот, благословляющий новобрачных, а на боковых стенках – гирлянды из цветов по случаю свадебного торжества и ликующие амурчики.

Но такое занятие Джорджоне счёл пустым и малополезным для себя, коль скоро он решил стать настоящим живописцем.

* * *

Джованни Беллини, в отличие от старшего брата Джентиле, обладал мягким покладистым характером и слыл добряком, за что венецианцы его ласково называли Джамбеллино, объединив в одно слово имя и фамилию. После смерти отца Якопо Беллини, зачинателя многих нововведений, внесённых в венецианскую живопись, и первым заговорившего о перспективе, братья обзавелись собственными мастерскими, а их сестра Николозия была выдана замуж за падуанского художника Андреа Мантенья. Оба брата поддерживали с шурином тесные творческие связи.

Между братьями Беллини близости не было, настолько они были непохожи как в жизни, так и в искусстве. Правда, Джентиле раньше младшего брата успел прославиться за пределами родной Венеции. В 1479 году он был послан дожем Джованни Мочениго с особой миссией в Константинополь, где пробыл более года. Им был написан профильный портрет султана Мехмеда II (Лондон, Национальная галерея), что было необычным явлением для мусульманского мира. За портрет художник получил массивное золотое ожерелье в награду. Как было отмечено тогда в хрониках, искусство одержало верх над политикой, и отношения между двумя странами несколько улучшились, а на Большом канале возникло Fondaco dei turchi – Турецкое подворье для развития торговых отношений с восточными странами.

Мастерская Джованни Беллини была подлинным центром культурной жизни Венеции. Здесь можно было встретить учёных, художников, поэтов, музыкантов, сюда заходили даже сенаторы республики и другие сановные лица. В мастерскую часто наведывался Альдо Мануций, известный издатель, с новой книгой в подарок Джамбеллино. Его издательство было одним из крупнейших в Европе. Оно первым стало выпускать книги в удобном карманном формате, напечатанные курсивом с чётким убористым шрифтом. Мануций заменил трудно воспринимаемый в Италии готический шрифт латинским. Ему удалось издать тексты большинства греческих, латинских и итальянских классиков, доведя тиражи до тысячи экземпляров.

Эти изящно оформленные томики получили название aldini по имени издателя. В любом знатном доме дорогостоящие книги занимали почётное место в семейной библиотеке, являясь предметом гордости их владельца. В те годы книги, изданные до 1501 года, назывались обычно incunabuli (от лат. детство, колыбель); чисто внешне они напоминали рукописные книги.

Мануций вместе с сыном Паоло, видным учёным и путешественником, основал Новую академию, по примеру Платоновской академии во Флоренции. Академия эта объединила венецианских интеллектуалов, проявлявших всё больший интерес к вопросам философии и истории, эстетики и теории искусства.

Среди публикаций знаменитого издательства особо следует выделить роман «Любовные битвы в снах Полифила» анонимного автора,19 пронизанный духом воззрений Платона о любви и красоте. Роман сыграл значительную роль в развитии гуманистической культуры Венеции и пользовался большой известностью среди художников, которые черпали из него сюжеты для картин.

Обладавший безукоризненным художественным вкусом Мануций, готовя книгу к публикации, решил дать в качестве иллюстраций 168 редких гравюр, которые помогли бы читателю приоткрыть завесу таинственности самого романа, изобиловавшего скрытыми метафорами и аллегорическими сценами, с которыми сталкивается юный Полифил в своих сновидениях.

Долгое время имя автора оставалось неизвестным. Каково же было удивление, когда с помощью акростиха, найденного в книге, удалось выяснить, что автором является гуманист и доминиканский монах Франческо Колонна, принадлежавший к старинному римскому роду. Будучи человеком духовного звания, он вынужден был скрывать своё авторство из-за светского и откровенно сенсуального духа книги. После публикации автор, оказавшийся в Венеции, не чурался общества, и его можно было повстречать не только в мастерской Беллини, но и на различных светских раутах, на которых монаху приходилось участвовать в обсуждении романа о снах Полифила. Так, на одном из литературных вечеров автору романа, сухопарому монашку средних лет, отвечая на вопрос о его любвеобильном персонаже, пришлось обратиться за помощью к Петрарке:

– Вспомните, господа, как великий наш поэт высказывался на эту тему в одном из сонетов.

Мгновенья счастья на подъём ленивы,

Когда зовёт их алчный зов тоски;

Но, чтоб уйти, мелькнув, – как тигр, легки.

Я сны ловить устал. Надежды лживы.

Скорей снега согреются, разливы

Морей иссохнут, невод рыбаки

В горах закинут, – там, где две реки,

Евфрат и Тигр, влачат свои извивы

Из одного истока, Феб зайдёт,

Чем я покой найду иль от врагини,

С которой ковы на меня куёт

Амур, мой бог, дождуся благостыни.

И мёд скупой – устам, огонь полыни

Изведавшим, – не сладок, поздний мёд!

20

(Пер. Иванова)

Тому же Мануцию принадлежит честь первого издания прокомментированного и переведённого на volgare, как тогда назывался итальянский язык, получивший развитие на основе флорентийского диалекта, многотомного энциклопедического труда Плиния Старшего «Естественная история». Это издание явилось сенсацией для образованных слоёв венецианского общества.

Высказывания Плиния об искусстве античных мастеров, а особенно о работах Праксителя, Фидия и Апеллеса, явились ценным источником истинного вдохновения для целой плеяды венецианских скульпторов и живописцев.

А однажды Мануций привёл с собой иностранного гостя, одного из своих авторов.

– Джамбеллино, – сказал он с порога, – принимай знаменитого Эразма из Роттердама!

– Рад познакомиться, – ответил Беллини, встречая гостя. – Располагайтесь поудобнее и чувствуйте себя как дома.

Затем он сделал знак подопечным, и те мигом побежали в соседнее помещение накрывать стол.

Эразм Роттердамский был признанным предтечей Реформации. Его идеи оказали сильное влияние на венецианских гуманистов. Ещё до выхода в свет в 1509 году знаменитой «Похвалы глупости» широкое хождение получили «Пословицы» – Adagia, поговорки и изречения античных авторов с комментариями самого Эразма. Например, вот одно из них:

Sic volo, sic jubeo, sic pro ratione

voluntas mea.

(Так я хочу, так я велю, вместо довода

пусть будет воля моя!21)

Неистовый Эразм Desiderius (от лат. – желанный) наездами из Швейцарии пробыл несколько месяцев в Венеции, где всегда был оправдывающим его имя желанным гостем литературных салонов.

Как-то, отправившись от Беллини с запиской к Мануцию в основанную им Новую академию, Джорджоне случайно оказался на лекции Эразма Роттердамского, голос которого звучал громко и заразительно, заставляя собравшихся прислушиваться к каждому слову.

Знание латыни помогало Джорджоне понять, о чём шла речь в страстном выступлении учёного и богослова, хотя глубинный смысл его высказываний был ему тогда недоступен. А вот призыв учёного: «Ничего сверх меры!» – ему надолго запомнился и вспоминался всякий раз, когда он оказывался во власти неуёмного воображения. Но как познать эту «меру», когда тебе нет и семнадцати, а вокруг столько соблазна, что так и хочется всего испробовать и ко всему прикоснуться?

В мастерской бывали и другие носители идей гуманизма, между которыми порой разгорались жаркие споры. Часто заглядывал к Беллини поэт Пьетро Бембо с новым сонетом, посвящённым славному живописцу. Бывал у Беллини математик Лука Пачоли со своими выкладками и расчётами по перспективе; разговор мастера с ним затягивался допоздна.

В жизни Джорджоне музыка играла немаловажную роль. Однажды в мастерской он познакомился с композитором Маркантонио Инженьери. У него брали уроки арпеджо и композиции многие музыканты. Воспользовавшись случаем, Джорджоне признался, что всякий раз при виде радуги на небе его не оставляет в покое одна мысль.

– Ведь цвета радуги, возможно, совпадают со звуками? – спросил он. – Не соответствуют ли ноты до-ре-ми-фа-соль-ля-си цветам – красному, оранжевому, жёлтому, зелёному, голубому, синему и фиолетовому?

Маститый композитор растерялся, не зная, что ответить напористому юнцу. И здесь нет ничего удивительного, поскольку композитор с его обострённым слухом воспринимал и слышал мир по звукам, улавливаемым тонким слухом, а будущий художник видел звучание мира в цвете.

– Заходи ко мне завтра, – предложил музыкант. – Не забудь захватить с собой цветные рисунки и ноты.

Время не сохранило те опусы с цветомузыкой.

* * *

Утверждение нового мировоззрения и формирование гуманистических принципов в искусстве наталкивались на жёсткое противодействие церкви и официальной христианской идеологии. За распространение крамольных идей их носителям грозило отлучение от церкви, а вскоре сожжение на костре инквизиции станет привычным явлением.

В своё время Данте обвинял Церковь за попытки присвоить себе также и власть меча, то есть светскую власть:

Меч слился с посохом, и вышло так,

Что это их, конечно, развратило.

(Чистилище, XVI, 110-111)22

Далее эта мысль повторяется в «Чистилище» в той же XVI песне, строфы 127-129, в еще более резкой форме:

Не видишь ты, что церковь, взяв обузу

Мирских забот, под бременем двух дел

Упала в грязь, на срам себе и грузу.

В переходную эпоху от средневековой идеологии рабского смирения, нищеты духа, самоуничижения, презрения к миру и человеку утверждались идеи гуманизма. В борьбе со схоластикой, нередко ожесточенной и небезопасной, коренным образом менялись прежние представления о человеке и отношениях между миром небесным и миром подлунным. Это не только привело к невиданному расцвету искусства, но и подготовило благоприятную почву для развития естественных наук.

Приведенные выше слова Петрарки наглядно показывают, что идеи гуманизма обретали всё более народный характер. Повсюду в городах и деревнях люди увлечённо толковали о «музах и Аполлоне», так как уровень грамотности был тогда достаточно высок. Республика не скупилась на открытие новых школ. Её верфи, шелкоткацкие и картонажные мануфактуры, литейные мастерские и другие высокоразвитые ремёсла нуждались в образованных и знающих работниках по различным специальностям.

Это были годы, когда происходило удивительное слияние гуманистической культуры с изобразительным искусством, отражающим в аллегорической форме величайшие ценности жизни. Повсеместно происходило переосмысление роли художника, когда из подчинённого церкви хранителя традиций и обрядности он начинал переходить к свободному волеизъявлению своего собственного религиозного чувства.

Пока Церковь продолжала быть главным заказчиком, от любого художника требовалась большая сила духа, чтобы противостоять диктату и почувствовать себя свободным. Обратившись к самому себе, художник стал яснее ощущать свою силу, богатство собственной души и неожиданно проникался радостью бытия и личной значимости как творец.

Венецианские художники начинают глубоко интересоваться окружающей природой и жизнью людей. Их стремление преобразить действительность и вмешаться в неё посредством искусства было намного сильнее, чем у средневековых мастеров, соблюдавших религиозные каноны и освящённые традициями схемы написания картин.

В отличие от них живописцы середины XV века с подкупающей непосредственностью и живым любопытством отражали в своих произведениях окружающий мир, постигая его закономерности. Их главная задача была воспеть человека, преклоняясь перед его силой, разумом и красотой. Как говорил Сенека, «ничто не заслуживает восхищения более, чем человеческая душа, по сравнению с её величием ничто не является великим».23

Эпоха Возрождения – это совершенно новое представление о величии человека и его достоинстве. Перед интересом к человеку меркнет всё прочее, что составляет содержание мира. Принято считать эту эпоху молодостью человечества, когда наука обогатилась новыми фундаментальными знаниями о мире и был открыт Новый Свет. А молодости, как известно, свойственно смотреть скорее в будущее, нежели назад в прошлое, каким бы великим оно ни было. Ей присуще жить настоящим и радоваться жизни. Известный венецианский танец furlana, который в дни карнавала лихо отплясывают все от мала до велика, сопровождается озорными припевками.