Текст книги "Были и былички"

Автор книги: Александр Арефьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Чувствуем, дело швах, "газик" наш фронтовой со всех сторон зажат, а самолёт в любой момент вернуться может. Тут Володя и проявил лихость свою на радость и удивление местного народа. Солдат матюками разогнал, сам за канат взялся, зубами заскрипел и в одиночку стянул понтоны. Я, как до Ханоя добрались, рассказывал – так никто не поверил, а Володя только улыбается, говорит, мол, с перепугу перенапрягся.

Вообще-то явление это известное. Во французскую революцию аристократка молоденькая, когда её мужа на гильотину тащили, раздвинула своими холёными пальчиками решётку чугунную и к нему бросилась. А в Москве как-то шёл с матерью в снежную зиму по тротуару, вдруг автобус на нас заюзил. Я влево, а она, пальтишко подобрав, вправо, на сугроб метра в два высотой. Я потом из интереса замерил, чуть-чуть до мирового рекорда не хватило.

Но вернёмся к переправам вьетнамским. Наши военные советники такую хитрость умудрили, днём понтоны притапливали, с воздуха и не разглядишь, а ночью опять переправа работает. На этом сами и попались. Ехали нашим же маршрутом на Ханой и, как всегда, на ночь глядя. За рулём дядя Фёдор, весьма уважаемый мужик, говорит: "Рванём по понтонке, я их все назубок помню, сам и ставил". И в воду заруливает, мол, "Спакуха, мужики, сейчас колёсами понтон поймаем".

Очухался, когда всем уже вода по грудку. Ну, выплыли, высказали

Фёдору своё мнение о нём и его ближайших родственниках, правда, горячились не очень, дядя в чине полковника всё же.

Наутро машину танкеткой, как тягачом, вытянули, оказалось, чуть-чуть Федя промахнулся. А с танками другая весёлая история.

Когда весной 1968 года, во время наступления на южновьетнамский город Хюэ появилась танковая бригада, американцы чуть умом не тронулись, решили, русские фильм об обороне Сталинграда снимают. А хитрость в том, что эти танки с вьетнамскими экипажами в них наши вертолётчики ночью туда скрытно доставили.

Вьетнамцы на наших военспецов молились, мы, гражданские, искренне уважали. И не только мы, американские пилоты их гостиницу за версту облетали. А жили "тюйен зя" (советники по-местному) в гостиничном комплексе Ким Лиен, и как-то посетил его свежаком из Москвы приехавший новый партсекретарь посольства. Зашёл наугад в номер и наблюдает такую картину. Сидят могучие мужики в одних трусах семейных (жара-то под 40 градусов), и потребляют за мирной беседой родную жидкость той же градусности под местную лягушатину. Секретарь

– в крик: "Советские офицеры, злоупотребление алкоголем, на фоне голых баб!". Это он имел в виду картинки девушек из "Огонька", на безрыбье развешенные по стенам. Мужики с невозмутимым видом скрутили секретаря и – в окошко, хорошо, первый этаж и клумба свежевскопанная. Думали, скандал будет с политвыводами, да обошлось, из уважения к участникам инцидента дело замяли.

Кстати, и партсекретарь, несколько обтесавшись, оказался на поверку мужиком хорошим, хоть и носил фамилию Нехорошев. Его тоже надо было понять – "noblesse oblige", т. е. "положение обязывает". А как-то выехал с ним в командировку по стране, да приняли по стакашке для профилактики нашей родной "полиграфки" (детектор лжи так тоже называется), и поведал секретарь, что он (кошмар!) сам из кулаков.

Ну то есть его отец был мало-мальски зажиточным крестьянином, которого раскулачили и сослали в Сибирь, где только он, младший сын из семи детей, и выжил. И стал-то "освобождённым", т. е. профессиональным партсекретарём, чтобы замять своё происхождение.

Полюбил я его за откровение, а он же на меня и, не удержавшись,

"капнул".

В 1970-ом на год столетия Ленина отправили в Москву документы с рекомендациями на принятие меня в Партию, а ответа всё нет и нет, и это на меня, фронтовика, орденоносца. Так бы и не узнал причины задержки, если б не Торгпред мой, Черников Борис Николаевич, бывший неосвобождённым замом у Нехорошева.

Тот как-то вызвал к себе домой и за бутылочкой коньяка шепнул мне на ушко, что возникло, мол, у секретаря подозрение в моей

"нехорошей" национальности (видимо, из-за чёрных глаз, доставшихся мне от деда-армянина). И что прошерстили в соответствующих органах всех моих родичей, но компромата не нашли, так что, поздравляю, мол, ты не еврей, а полноправный ныне член КПСС.

Эх, опять меня увело, я ж про переправы. Еду как-то опять же на

"козлике" ночью в порт Хайфон. Впереди, метрах в тридцати, дружок в каске рулит. А ради светомаскировки дорогу освещали только лампочкой из-под переднего бампера, особо не разгонишься – ни зги не видать.

Друг через переправу перевалил, я трошки не доехал, а тут америкос бомбой довольно увесистой её в пух и прах. Я думаю: "Конец Андрюхе", а он: "Прощай, Санёк".

Пока окольными путями до порта добрался да на наше судно взобрался, где Андрюха у капитана обосновался, за упокой моей души не раз стаканчики гранёные подняли. А тут я, жив-здоров и не кашляю, в аккурат к третьему тосту "со свиданьицем". Представляете, радость какая, до слёз дошло. Так что на войне и веселье случается, только бы переправу живым миновать.

Праздник

Во время моей долговременной, а точнее, пятилетней командировки во Вьетнам я изъездил страну вдоль и поперёк. И это несмотря на то, что там почти сразу после моего приезда (январь 1965 г.) началась так называемая воздушная война, и американцы бомбили всё и вся в попытке принудить Север прекратить партизанскую войну на Юге и отказаться от планов его захвата (по их терминологии, а по нашей – освобождения). Напомню, что Вьетнам был тогда разделён надвое. На

Севере строили с нашей помощью, как могли, социализм, а на Юге обосновались американцы.

А частые мои поездки объяснялись не тем, что служба такая, работал я экономистом в торгпредстве, а тем, что знал язык страны пребывания и двух сопредельных стран (Камбоджи и Лаоса). И каждый, кто куда по какой служебной надобности выезжал, норовил взять меня с собой для удобства общения с местным населением.

Дело это было опасное, но уповали мы на относительно джентльменское поведение американцев. Перед бомбардировками они раскидывали с воздуха листовки с "чёрным" списком объектов, подлежащих уничтожению, и просьбой эвакуировать мирное население, рядом с этими объектами проживающее. И бомбили действительно точечными ударами. Сам видел, как какой-то заводик после налёта как корова языком слезала, а соседние дома затронуты не были.

Наших, советских они тоже старались не трогать, на наши основные праздники никаких бомбардировок не было, места проживания наших военных советников и гражданских специалистов обходили стороной.

Время от времени объявляли передышки на несколько дней, оповещая о том теми же листовками.

Мы выезжали из Ханоя специально на "Волге" ярко-красного цвета, оставшейся в торгпредстве после выставки нашей техники и оборудования ещё в мирное время. Такая машина была легко различима с воздуха, зато и дураку было ясно, что в ней едут русские. Однажды всё же один америкос спикировал на нас, явно решив позабавиться. Мы успели только выскочить и нацепить каски, которые были всегда под рукой, да так и застыли.

А куда деться на открытом пространстве, да когда ещё вдоль дороги болотистые рисовые поля? Самолёт (то ли "Сейбер", то ли "F-105") пролетел прямо над нашими садовыми головами, и я даже разглядел улыбающуюся физиономию пилота, но мы головы перед нахалом не склонили, если честно, то от страха и оцепенения. А лётчик, помахав нам на прощание крыльями, унёсся прочь.

Но такие отношения были попервоначалу, а потом как стали их десятками сбивать установленные повсюду наши ракеты, да как появились в небе вьетнамские лётчики на наших МИГах, стали америкосы хамить. Расстреляли из пушки "Вулкан" наше владивостокское судно, мирно стоящее на траверзе порта Хайфон с военной техникой на борту, одного моряка, Ребатчука (его именем потом было названо новое судно), ранили Ваню Земцова, которого я сам и вывозил в Ханой на срочную операцию, пострадало и несколько наших военных советников.

Но я-то хочу поведать об одной поездке в Хайфон с замторгпреда на праздник Военно-морского флота, чтобы поздравить наших моряков. В то время порт постоянно был забит нашими судами, доставлявшими военную и общегражданскую помощь не только для северных вьетнамцев, но и для дружеских нам по идеологии партизан в Южном Вьетнаме, Лаосе и

Камбодже. Кроме наших, в порту были только китайские суда с ракетами

"земля-воздух", плохими копиями с наших, и другим военным оборудованием и снаряжением, включая подделку под наши же "газики".

Надо сказать, что разгрузка судов происходила из рук вон плохо, суда простаивали неделями у пирса и на рейде, а моряки маялись в удушающей жаре от безделья, да ещё эти бомбёжки, так что каждый приход во Вьетнам был, я считаю, героическим деянием. Одним из немногих развлечений на борту было наблюдать, как американский воздушный ас выписывал в небе вензеля, провоцируя пуск ракет и элегантно уходя от них, а потом уж прилетали его дружки и подавляли пусковые точки.

На катере представителя нашего Морфлота мы отправились к последнему судну в очереди, оказавшемуся красавцем-двадцатитысячником из Одессы и стоявшему довольно далеко, в бухте Халонг. Отметив парой рюмок в капитанской каюте наше благополучное прибытие, мы были препровождены в кают-компанию, где собрался уже в ожидании праздника весь экипаж. Замторгпреда коротенько так, минут на 20, передал поздравление Посла, Торгпреда и зачитал поздравительную телеграмму Министра морского флота. Дело в том, что при заходе судна на рейд на его борт поднимался вьетнамский солдат с калашом, опечатывал рацию по их закону военного положения и оставался охранником до момента причаливания.

Я тоже выступил с коротеньким сообщением о текущем моменте и рассказал о непоколебимом духе вьетнамского народа, трижды отстоявшего свою независимость от монгольского нашествия с помощью изобретённый ими тактики выжженной земли и неисчислимых попыток того же рода со стороны Северного соседа, т. е. Китая. Свидетельством последнего служит Храм на костях в виде пагоды на холме из костей вражеских китайских воинов, которую уважаемая аудитория сможет увидеть собственными глазами, когда их прекрасное судно всё же доберётся наконец до Хайфона.

Потом был концерт самодеятельности, самым запоминающимся номером которого было выступление буфетчицы Раи из Одессы. Она брала с подноса заготовленные для этого случая пробки от шампанского и раздавливала их в крошку нажатием двух пальцев правой руки. Потом брала с того же подноса медные пятаки и уже пальчиками левой руки сгибала их, вручая в качестве сувенира и свидетельства силы духа русской женщины публике.

Не менее захватывающим было выступление и боцмана комплекцией

"семь на восемь", который на своей мощной груди гнул ломики и другой пожарный инвентарь, а потом под крики из зала "Не порть струмент!" возвращал им первоначальную форму. Концерт завершился бурными, но непродолжительными аплодисментами, и народ поспешил в столовую на праздничный ужин, а мы с капитаном – в его каюту с аналогичной целью.

Посидели мы очень хорошо, коронным блюдом был тушёный осьминог в изумительной по вкусу, густой и бурой по цвету подливе. Оказалось – это специалитет капитана в его кулинарном хобби. Пили не менее экзотический коктейль "Россия" ("Столичная" плюс "Московская" фифти-фифти). Запомнился ещё кофе "по-венски": в чашку с растворимым кофе и сахарным песком выливается пол чайной ложечки холодной воды и той же ложечкой жижа растирается по стенке до приобретения ею белого цвета. Потом заливается кипяток – и готово, вы наслаждаетесь божественным напитком с высокой воздушной и сладостной пенкой.

Наутро, проспавшись, вышли на палубу просвежиться. Подошли к группе матросов с боцманом во главе, которые как раз доставали ночной улов из корзинки с приманкой, опущенной на ночь в воду на лине с горящей лампочкой (как я понял, для привлечения внимания морской живности). Из корзины вывалился и шлёпнулся на палубу огромного размера осьминог, собрат того, что мы с таким вкусом ели намедни. Тут он вытянулся на своих осьми щупальцах и стал переливаться разными цветами и остановился на красном, видимо, тем самым выражая своё крайнее возмущение.

Боцман подошёл и слегка наклонился, чтобы заглянуть чудищу в его мудрые печальные глаза, и мы услышали такой насыщенности и красоты мат-перемат, что хотелось посоветовать ему выступать с этим отдельным номером самодеятельности. Оказалось, осьминог с таким презрением плюнул боцману своей фиолетовой чернильной слюной, что его белая праздничная рубаха была безнадёжно испорчена.

Мы застыли от увиденного и услышанного, но тут из ступора нас вывел громкий хлопок в небе. Подняв головы, мы увидели прямо над нами разваливающийся в пламени самолёт и отделившуюся от него чёрную точку, которая вскоре превратилась в парашют с чёрным червячком на конце строп. Мы – бегом к капитану, тот уже был в курсе и отдавал команду чем-нибудь отвлечь и задержать вьетнамца-охранника, который слава богу ещё завтракал в столовке.

"Ведь застрелит же человека на наших глазах", – объяснил нам капитан, – а есть же закон спасения на водах, и мы под ним подписались". Сквозь крупный иллюминатор каюты мы увидели, что америкос уже приводнился рядышком, надул лодчонку и как-то даже весело машет нам руками. "Что делать?" – растерянно произнёс кэп, вытирая проступивший на лбу пот. Видя, что от нас с моим старшим товарищем подсказки не добьётся, он приказал сорвать пломбы с рации и отстучать сообщение министру с просьбой указаний.

Напряжённое ожидание длилось недолго, над нами коршунами закрутились истребители "F-105" с ошивавшегося неподалёку авианосца

"Корал Си", стрекозой подсуетился вертолёт "Апач" и выдернул на канате пилота, который послал нам воздушный поцелуй и скрылся в чреве вертушки. Из наших грудей вырвался единодушный выдох облегчения, мы быстренько разлили по стопарю, выпили за разрешение острой ситуации и приступили к завтраку. Ровно через сорок минут пришёл ответ из Москвы: "Поступайте согласно обстоятельствам".

Кстати, может быть, именно согласно обстоятельствам военного времени сложился у нас фронтовой фольклор, а бардами были Валера

Куплевахский, лейтенант-ракетчик, и ваш покорный слуга. Песен мы с

Валерой насочиняли довольно много, не ахти каких, но исполненные со сцены актового зала Посольства нашим самодеятельным оркестриком они неизменно вызывали бурные аплодисменты и даже выбивали слезу у аудитории суровых бойцов.

Магнитофонные записи этих песенок разошлись и во Владивостоке, откуда шёл основной поток нашей помощи Вьетнаму судами в порт

Хайфон. А во время отпуска в Москве затащили меня и на радио, и прозвучали они в передаче "С добрым утром!". Отобрали для выхода в эфир только три, да и те цензура подкорректировала. В песне, посвящённой нашим советникам-ракетчикам, работавшим в Хайфоне, и начинавшейся запевом "В ханойском порту на чёрном борту китайская орфография, не думал, что так далеко забреду, знал бы, учил географию", пришлось для политкорректности пропевать "на белом борту славянская орфография".

Не подошла и наша заветная песенка "В 6 часов вечера после войны ты на свиданье со мной приходи, у памятника Марксу тебя я буду ждать, кусок от F-105-го под мышкою держать". Да, там и именно в 6 часов вечера и встречались мы, вьетнамские фронтовики, лет 5-6 после возвращения с войны, в августе, на день первой американской бомбардировки Ханоя. Встречались, обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу и, закупив водочку для экономии и рассовав её по портфелям, шли в ближайший кабак отмечать очередную годовщину. С каждым годом компания наша худела, кто спился, кто-то даже "сел", кто дуба дал (обычная судьба ветеранов-фронтовиков). А ныне я, небось, последним могиканином и остался плавать в своих воспоминаниях.

Змейка

На Востоке отношение к змее несколько отличается от нашего. У нас превалирует страх до мурашек на коже с долей отвращения да, может быть, немного пиетета из уважения к библейскому мудрому змею, совратившему яблочком нашу прародительницу, или к известному мультяшному философу. Знают у нас в основном гадюку, чаще поминаемую при характеристике некоторых женщин, да безобидного ужа, которому тоже достается за всю породу, а про анаконду в пятнадцать метров, кобру с её капюшоном, удава-душителя – лишь понаслышке.

В Азии же змея безмерно уважаема, в фольклоре – это не наш родной простачок Змей Горыныч, а огнедышащий дракон, карающий и милующий человека, в гневе сдвигающий горы и превращающий цветущие долины в пустыни. Во Вьетнаме, где мне пришлось поработать пяток лет, есть залив Халонг (спустившийся дракон) красоты необычайной, с тысячей скалистых островков причудливой формы. Тут и драчливый петух, и голова слона, и грудь девственницы, в общем, кому что видится в скалистой груде. А содеял всё это, по легенде, дракон с художественным вкусом, который при взлете захватил горсть камней да и расшвырял их по заливу.

Вообще-то на Востоке, который, как известно, дело тонкое, к легендам относятся как к художественному оформлению действительно происходивших когда-то событий с невымышленными персонажами, ну вроде как мы к летописям. И в этом есть рациональное зерно. А чего ещё ради тот же дракон без особых различий встречается в фольклоре самых разных народов по всему миру? И вот уже и у нас, пока ещё достаточно робко, проклёвывается мысль, что дракон – это воспоминание о динозаврах, некоторые виды которых (из тех что поменьше) могли летать.

Может, и придём когда-нибудь к убеждению, что наши далёкие предки жили в своеобразном симбиозе с доисторическими рептилиями, используя их как разъездных животных, а на птеродактилях лихо взмывали к небесам. И что некоторые из этих в прошлом домашних животных дожили и до наших дней, но, не желая возвращаться в рабство, скрываются от человека как, скажем, Несси в Шотландии. Будем считать, что динозавры измельчали до размера аспида, предпочитающего за тёплый и влажный климат восточные страны.

На змею там можно наткнуться где угодно. Помню вопль соседки, которая, выжимая половую тряпку после уборки, обнаружила в ней обозлённо шипящую маленькую змейку. Ехал в военное время из Ханоя в порт Хайфон, попал под авианалёт и спрыгнул в так называемое индивидуальное бомбоубежище на обочине, а попросту круглую яму в рост человека. Спрыгнул и замер как в детской игре, почувствовав под ногой что-то живое и извивающееся. В свете "люстры", спущенной с американского самолета планирующей светящейся бомбы, разглядел змею, которой к счастью своему придавил голову.

Так и простоял до конца бомбежки, пока вьетнамцы не выдернули, а потом и змею выловили и засунули в мешочек, успокаивая меня тем, что змея съедобная. На мой вопрос "А если бы укусила?" услышал безмятежный ответ "Помер бы". Своё состояние описывать не буду.

А то в другой раз шёл по рисовым чекам и вижу, пацаненок лет пяти идет прямёхонько на вставшую в боевую позу кобру. Я зашёлся в крике, а вьетнамчик спокойно поднёс к ее пасти ручонку и, видимо, привычным движением схватил за горло и бросил в свой туесок. Меня привели в чувство и объяснили, что ребёнок послан родителями за мясом на обед, а ладошка его намазана диким чесноком, от которого змея цепенеет и никогда не укусит.

В Таиланде, где мне тоже довелось послужить, перед тем как поиграть на лужайке в волейбол, приходилось тщательно осматривать траву. И чуть не каждый раз натыкались на змейку. Как-то случился у нас приехавший из соседней Индии коллега. Так он удивился: "А что вы индуя-дударика не найдёте, он вам быстренько территорию от змей очистит?". Действительно, пригласили за 400 бат индийца-заклинателя змей, он уселся в центре лужайки, подул в дудочку, и пополз к нему зачарованный змеиный народец, только успевай мешок подставлять.

В том же Таиланде с сыном моим, ему ещё и трех лет не было, чуть до беды не дошло. Жена чуть отвлеклась, глядь, а он стоит напротив змеи метра в полтора, и они как бы дружески друг друга разглядывают.

На крик прибежал наш привратник Сампит и змею отогнал, а сын долго плакал и уверял нас, что она добрая. Может, он и прав был, Восток, как известно, дело тонкое. Вот был я до этого во Вьетнаме в горной провинции Хуабинь (мирная), так видел там, как дитятко сидит в кольце огромного питона, который ему нянькой служит, следит, чтобы тот далеко не уполз, и других змей отгоняет.

Да, много удивительного на Востоке, что и не снилось другу

Горацию… А можете представить, что юноша из той горной деревеньки из самодельного арбалета стрелкой из расщепленного бамбука с закаленным на огне острием на взлёт снимает птичку величиной с нашего воробышка, а на празднике попадает метров с тридцати в свернутую на затылке в шиньон косу своей невесты. Вильгельм Телль от зависти лопнул бы, а американцы в южновьетнамских джунглях называли это грозное оружие "тихая смерть", потому ещё, что стрелу при охоте на них в тыковку с растительным ядом типа "кураре" макали.

Был я на том празднике, пальмовое вино пил, а в подарок получил тигрёнка и два арбалета с колчаном из бамбукового колена со стрелами, арбалет поменьше – на дичь, побольше – на кабана и американца. Тигрёнка я на обратном пути в джунгли выпустил, а арбалеты и посейчас храню как сувениры. Приходите в гости – покажу.

Прикол

Вспомнился под Первое апреля один прикол или скорее розыгрыш. И тем он был хорош и в памяти остался, что срежиссирован был самой жизнью и не обидой, а великим смехом кончился. А случилось это во времена геронтократии в нашей стране, когда существовал возрастной ценз при назначении на каждую мало-мальски ответственную должность.

И то, что я стал в тридцать с небольшим Торгпредом в Камбодже, было исключением из правила. А причина – десятилетний стаж работы в

Совмине СССР, который правом на это и обладал.

Итак, поехал я как-то в аэропорт встретить своего старинного друга, торгового советника Венгрии. Дружок действительно был старинный и мной весьма уважаемый, ибо подружились задолго до этого в воюющем Вьетнаме. Я был мальчишкой-переводчиком, а он в чине майора – членом международной комиссии по наблюдению. Ещё в комиссии был канадец и индус, и тем самым якобы достигалась сбалансированность оценок американо-вьетнамского конфликта.

Неудобно признаваться, но дружба была основана на любви к питию, освящённой страшно секретной полюбовной сделкой. Комиссия месяц проводила в весёлом капиталистическом Сайгоне, месяц – в социалистическом раю Ханоя, где единственным развлечением было человеческое общение путём совместного пития. Так вот, Лайош каждый раз привозил оттуда сюда ящик виски, который я обменивал на два – водки, что нашему общению весьма способствовало.

Ну вот, встретил друга в аэропорту, присели выпить "со свиданьицем" и "стременную", а тут жена ведёт нашего журналиста, которого знала ещё по журфаку МГИМО. Тот прилетел тем же рейсом и, как водится, посольство забыло встретить. Журналист оказался милым шустрым малым без комплексов, тут же перешёл со всеми на "ты", и естественно, как и Лайош, был приглашён на вечер ко мне домой. По дороге в гостиницу он попросил организовать ему беседу с Торгпредом и поинтересовался, какой он из себя человечишка. Я естественно сказал, что, вроде, ничего, но строгий, на том и расстались.

Вечером я послал за журналистом своего шофёра, наказав мою должность тому не называть. Стол был накрыт в моём особняке, бывшей резиденции генерал-губернатора Индокитая, в самом центре Пномпеня.

На вопрос гостя, будет ли Торгпред, ответил, что тот переодевается во фрак и подбирает музыку для торжественного выхода. Мол, у начальства свои причуды. Как ни парадоксально, но журналист всё это схавал и сидел, как на иголках, в томительном ожидании, даже отказался от первой. Тут жена врубила музыку, и бедняга вскочил и вытянулся по стойке смирно с блаженной улыбкой на лице. Выдержать это было невозможно, и все от хохота буквально повалились наземь.

Спросите, как журналист? Когда понял, что это был дружеский розыгрыш, долго приходил в себя, но в конце концов отпоили.

Клуб ветеранов

В конце 80-х в качестве гендиректора одного из первых у нас совместного советско-американского предприятия мне приходилось частенько выезжать в США. И вот как-то в ходе очередной командировки попал я в кабинет главы довольно крупной компании. Меня предупредили, что он безногий инвалид, но мужик что надо.

Действительно, в кресле восседал крупный, весьма импозантный мужчина, а рядом стояли прислонённые к стене костыли.

Но поразился я больше убранству кабинета. Я уж привык, что боссы американского бизнеса страшно любят украшать рабочее место, кроме привычного для нас портрета главы государства, семейными фотками, различными дипломами, своими фотографиями с известными в стране личностями и даже со своей тёщей в обнимку, но тут целая стена была увешана явно фронтовыми фото. А над этим скопищем красовался портрет хозяина в лётном комбинезоне на фоне знакомого мне до рези в глазах бомбардировщика "Б-52". Только я их видел в небе Вьетнама или сбитыми на земле.

"Вьетнам?" – робко спросил я. "Да, – гордо ответил босс, – 1968,

1969". Я ткнул себя пальцем в грудь и объявил: "Вьетнам, 1965 -

1970". Мужик орлом вскочил из-за стола на свои протезы и уставился на меня. "Всё, – подумал я, – сейчас будет бить…". "А не ты ли, мать твою, меня и сбил?" – проревел америкос. "Нет, – спокойно и, как мне казалось, с чувством достоинства, ответил я. – Я представитель сугубо гражданской профессии, работал во Вьетнаме в торгпредстве. Скорее наоборот, это, может, ты влепил в меня своей чёртовой бомбой. У меня была контузия, да и хромаю до сих пор".

Тут американец заключил меня в медвежьи объятия и хрипло прогундосил в ухо: "Врёшь, наверно, мать твою, но я всё равно рад увидеть первого русского с той стороны баррикады!". Затем не терпящим возражений басом заявил: "Вот что, на хер все переговоры, сейчас я созову ребят из "Vietvet" (союз ветеранов Вьетнама) и ты нам прочтёшь лекцию".

Где-то через час мы были в ирландском баре, который оказался постоянным местом сбора ветеранского клуба, председателем которого и был мой новообретённый друг. Собралось человек двенадцать, все здоровые, как черти, в основном бывшие лётчики Фантомов и

Скайрейдеров, от которых и мне приходилось прятаться, зарываясь носом во вьетнамскую землицу. Каждый считал своим долгом облапить меня, хлопнуть с маху по плечу или спине и выпить со мной ирландского виски из фирменной бутылки с красной этикеткой. При этом лётчики обязательно подмигивали мне и задавали вопрос, который можно было бы перевести как "Ну, малый, колись, ведь садились твои ребята за штурвал МИГов?".

Потом все расселись и принялись за зажаренные на открытом огне бараньи рёбрышки, а меня затащили на трибунку, водружённую на стол в углу, и приготовились слушать. Я не стал им рассказывать, что работал со штабом партизанских объединений (Вьетнам, Лаос, Камбоджа) и что занимался поставками всего того, что их убивало.

Задушили бы в дружеских объятиях, но не раскрыл бы тогда ещё бывшую совершенно секретной информацию, что за время войны во

Вьетнам нами было поставлено 2000 танков, 1700 БТРов, 12000 зениток,

158 зенитно-ракетных комплексов "Двина", 700 боевых самолётов, 120 вертолётов, 100 кораблей ВМС. (Сам удивляюсь, как в память врезалось). О величине нашей помощи можно судить по тому, что в день на это дело уходило около 4 млн. их же, американских долларов. И это, можно сказать, цена 4000 душ американских солдат, оставивших свои тела в Индокитае.

Отделался байками о том, как ходил по тропам Хо Ши Мина и увёртывался от их бомб, как стал кровным братом племени мео (коты), тех, кого американцы боялись пуще смерти за их, эту смерть несущие, отравленные арбалетные стрелки, прозванные тихой смертью.

Но на вопрос лётчиков я всё же ответил с полной чистотой – уж больно раздразнили они меня этой темой. Да, – раскололся я, – были во Вьетнаме лётчики-инструкторы, но не больше пятка на все вьетнамские ВВС. И запрещено им было строго-настрого подниматься в воздух во избежание международного конфликта. Да, случился грех. В дни перемирия, когда вьетнамские ракетчики сбили одного из ваших, вы в отместку разбомбили в пух и прах на земле отделение "мигарей" с подопечными пилотами одного такого инструктора. И сердце старого вояки не выдержало – он поднялся в воздух на учебной спарке и предупредил по рации, что не вооружён, но пойдёт на таран.

А потом обложил ваших ребят таким смачным матом, что они, уж и не знаю, как и что поняв, моментально смылись, как нашкодившие коты.

Чтобы спасти бедного инструктора от строжайшего наказания за грубейшее нарушение дисциплины, начальство тут же переправило его к новым ученикам в Каир, где шла война арабов с Израилем. Там он и погиб, царствие ему небесное, под шальной бомбой. И тут, не поверите, все американские ветераны, как говорится на едином подъёме, встали и выпили за упокой души своего коллеги, хоть и с другой стороны баррикады.

А для вас, читатель, ещё добавлю, что знавал я того лётчика, о котором америкосам поведал. И рассказал он мне за рюмкой чая, как бил американцев ещё в небе Кореи, и хорошо их бил. И тогда, да и сейчас, наверно, в силу политкорректности, это вроде как страшная тайна. А в Корее, по словам ветерана, летали без документов, под строгую клятву общаться в воздухе только заученными корейскими фразами. Только что глаза пальцами не растягивали, как в нашем старом анекдоте, чтобы под корейцев косить. Но всё равно узнавали их американцы, разбегавшиеся как цыплята при появлении коршуна, заслышав узнаваемый русский мат среди корейских слов. Ну да ладно, вернёмся к баранам (я не имею в виду американских ветеранов).

Ещё долго не отпускали они меня, требуя рассказать про то, про сё, про пятое-десятое… Судя по многочисленным возгласам "Твою мать!" и слезам, навернувшимся на глаза некоторым ветеранам, я их даже сильно растрогал. Не воспоминаниями о десятках тысяч убитых и покалеченных ими с воздуха людей, а так, вызванными моими рассказами картинами их фронтовой жизни. Потом председатель вручил мне билет почётного члена их ветеранского союза, клубный значок и три бутылки ирландского виски. Провожали меня тёпленького всей гурьбой снова дружелюбными похлопываниями и ласковым матерком, так что вернулся я в отель с отбитыми напрочь плечами и смешанными чувствами в душе.

Совет юбиляра

Недавно отметил юбилей, отметил тихо, без возлияний, криков

"Ура!" и лобызаний. Просто задумался на минутку и сказал себе: