Текст книги "Были и былички"

Автор книги: Александр Арефьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Сборы

Не знаю, как сейчас, а в мою бытность студентом к военной дисциплине относились весьма серьёзно, на кафедре нам в головы вбивали информацию об армиях потенциальных противников, а тогда их во вражеском капиталистическом стане было не на одну лекцию.

Летом регулярно проводились военные сборы. Первые, с принятием присяги, были, помню, в Вышнем Волочке и на них чуть не произошло смертоубийство. На стрельбище мы под бдительным оком наставника обучались стрельбе из пистолета. И вот студент Рубик из солнечной и тогда ещё советской Армении, помаявшись с пистолетом, вдруг наставил его на широкую грудь отца-командира и, нажимая на спусковой крючок, говорит: "Глядите, товарищ майор, не стреляет".

Майора спасли мгновенная реакция и прыткие ноги, которые его и подвели – рухнул он после рывка в сторону как сноп подкошенный.

Думали инфаркт, ан нет, через минуту оклемался, и тут мы услышали такое, что пером не описать. В казенном изложении, была дана нелестная характеристика самому Рубену, его родственникам до третьего колена и его солнечной родине, а заодно и всем нам.

Вообще прав был человек, не шла и мне в голову военная наука, зато в полной мере познал смысл поговорки "Солдат спит – служба идёт". Сладость сна вкушал под любым кустом, благо многие занятия шли на пленэре, но как-то был разбужен громовым капитанским окриком

"Это что там за бардак лежит?", вытянут из-под раскидистой сирени у дверей штаба за кирзовые сапожки, и схлопотал я наряд вне очереди, хоть этой очереди в глаза не видал.

Таких набралось трое, и страшно усатый старшина отрядил нас чистить солдатский сортир, пообещав, если не отдраим до блеска, заставить делать это повторно своими зубными щётками. Спасла проклюнувшаяся по необходимости солдатская смекалка. За два флакона душистого одеколона "Шипр", который здесь принимался вовнутрь без закуси, достали водовоз и из шланга так отмыли отхожее место, что каждый считал долгом сказать нам спасибо. Правда, руки при этом держали за спиной.

Учили нас, среди прочего, парашютному делу. Сначала укладке парашюта. Первое, что услышали от инструктора, это "Главное, хлопцы, не мочиться", что оказалось предупреждением не производить укладку в сырости. Второе – "слушать внимательно, а то я вас неправильно дезинформирую!". А потом нас, слегка подученных, марш-марш в самолёт и "На выход товьсь!". И страх, да такой, что на грани обмишуриться в штаны, что, говорят, и случалось.

Зато какой восторг, когда над тобой распахивался шатёр парашюта, а уж на земле, если ноги-руки целы, просто кайф неземной. Один наш студент, пребывая в этой эйфории, выпутался из строп и бросился ловить других, чтобы ею поделиться, но напоролся на строгий вопрос прапора "Курсант, где парашют?". Курсант стал растерянно хлопать себя по спине и пузу и услышал вполне серьёзное продолжение:

"Прыгал-то когда, парашют был?".

По воскресеньям нам устраивали культмероприятия или по команде

"На помойку марш!" гнали строем в баню, да ещё с песней и злым окриком "Почему зад не поёт?!". Однажды свезли на вышневолоцкую трикотажную фабрику. Мы слышали, что в городе преобладает женское население, но на себе это испытали, когда попали в круг хихикающих ткачих, почём зря щипавших оробевших солдатиков за разные места.

Ну, и не забыть вовек команду "Принять туалет и строем с песней в пищеблок!" да ещё "Рот открывать на ширину приклада!". Кому как, а мне "щи да каша – пища наша" пришлись по нраву, хоть мясо на столе присутствовало лишь в виде прижаренных кусков сала, по одному на нос. Зато на дембель жареная картошечка с селёдочкой да под пронесённую в бутылке из-под "Боржоми" водочку из оловянной кружки – просто улет без всякого парашюта.

Учения

Давным-давно, в застойные времена, когда праздник 23 февраля ещё назывался Днем советской армии и военно-морского флота, по инициативе молодого майора генштаба, кстати, зятя кандидата в члены политбюро сами знаете какой партии, решили провести учения с целью выявления степени боевой готовности отдельных частей армии в случае внезапного нападения вражеских войск.

Согласно разработанному плану под рабочим названием "проверка на вшивость", в режиме строгой секретности выбрали полковой гарнизон у черта на куличках, обрядили десантную роту в глухие чёрные комбинезоны без всяких знаков различия и поставили задачу внезапным налетом захватить знамя полка.

Десантура высадилась ночью в примыкавшем к гарнизону лесу. Не встретив сопротивления, проникла в его расположение, скрытно окружила штаб полка и просочилась в вестибюль к дремавшему на часах у поста N1 у полкового знамени бойцу. Боец, оказавшийся первогодком, рядовым Пичугиным, безропотно отдал незаряженный автомат и флаг, хлюпая при этом носом и называя свирепо вращавших глазами десантников дяденьками.

Захваченный в качестве "языка" сержант Мухамеддинов, профессионально связанный и доставленный с кляпом во рту в лес, даже по изъятии оного во время допроса на нарочито ломаном языке не смог при всём старании назвать фамилию полковника и только с трудом вспомнил свою.

Выполнив поставленную задачу и умело заметя следы, группа глубокой разведки (ГГР) отправилась восвояси. Утром громоподобным звонком из Москвы был поднят из тёплой постели командир полка и начался вселенский тарарам. Пичугина нашли дрожащим мелкой дрожью и с подозрительным запахом из штанов в солдатском сортире,

Мухамеддинова – в лесу, опять с кляпом во рту и привязанным к сосенке, рядового Иванчикова – окопавшимся в семи километрах от расположения части с зарядным ящиком. Все остальные безмятежно проспали случившиеся страсти-мордасти в казарме.

Меры воспоследовали незамедлительно. Полк был расформирован, командир на старости лет разжалован в младшие лейтенанты, Пичугин пошел под военный трибунал. Офицеров полка разбросали по разным частям за Кудыкину гору. Результаты операции совершенно засекретили, проявившего инициативу майора на всякий случай комиссовали, тем более, что его тесть так и не стал членом, а вскоре и вовсе был сослан Послом в Гватемалу.

Повезло лишь сержанту Мухамеддинову, который за неразглашение военной тайны получил знак отличника боевой и политической подготовки, да рядовому Иванчикову, который, как было выявлено в ходе служебного расследования, в данных условиях поступил в строгом соответствии со штатным расписанием на начало боевых действий.

Последнего наградили недельным отпуском на родину, отправив поездом дальнего следования в противоположную от его села на Брянщине сторону.

И всем было строго предписано держать рот на крепком запоре.

Былое

Сейчас я часто начинаю разговор с фразы «А вот в моё время…».

Хочу уточнить, что моё время – это вторая половина прошлого века. В этот полтинник и вместилась вся моя сознательная жизнь. Не скажу, что ныне нахожусь в состоянии бессознательности, но пенсионный период – это лишь этап подведения итогов пройденного пути, приведения в порядок жизненного опыта в багаже памяти, короче, подготовки к Страшному суду.

Вот основные вехи этого пути: студенчество, минвнешторг с загранкомандировками. А это были Вьетнам, Таиланд и пик карьеры в этом ведомстве – Торгпред СССР в Камбодже. До Камбоджи, которая при мне звалась Кампучией (в просторечье – Кампучка), было около десяти лет службы в правительственном аппарате Совмина СССР. Будучи кремлёвским чиновником, прошёл вечернее обучение в Академии внешней торговли и закончил аспирантуру своего родного Института восточных языков, а до того – ещё и трёхмесячную Академию марксизма-ленинизма, в студенческом быту известную как академия глупости и маразма.

После Кампучки (время "перестройки", т. е. развала привычных вещей) я – председатель внешнеэкономического кооператива "Инфорком" при Институте США и Канады (была такая смешная форма перехода к предприятиям капиталистического типа). Там, поднакопив деньжат на использовании могучего мозгового потенциала сотрудников Института и продаже компонентов компьютеров для отвёрточной сборки, мы распались на несколько совместных компаний, мало-мальски напоминающих теперешние нормальные фирмы.

Кстати, упомянутые компоненты были у нас скуплены на корню кооперативом другого НИИ, а мы, получив умопомрачительную прибыль, тут же попали под неусыпное око ОБХСС (отдел по борьбе с расхитителями социалистической собственности) и привычно готовились сушить сухари. К счастью, оказалось, что наши партнёры по сделке перепродали товар по пятикратной цене, и нас за скромность и остатки социалистической сознательности оставили в покое, переключив гнев за необоснованную прибыль на этих "спекулянтов".

Работая в "Инфоркоме", побывал я в командировке в Лондоне,

Женеве, Кёльне и Париже, в основном для заключения договоров о создании совместных предприятий. Пожалел, собираясь во Францию, что к этому времени моя бабушка уже почила в бозе, а то бы здорово обрадовалась. Это она обучила меня французскому разговорному ещё в детстве и предрекла, что побываю я когда-нибудь в Париже. Пригласил меня туда породистый красавец под два метра, француз из русской семьи белоэмигрантов, Жорж Иванов.

Произносил он свою фамилию с ударением на "а", чтобы подчеркнуть дворянское происхождение. До этого он побывал уже в Москве и у меня дома в гостях, где мы под водочку хором распевали с ним хором

"старинные" русские песни типа "Когда нас в бой пошлёт товарищ

Сталин и первый маршал (Ворошилов) в бой нас поведёт". В первый же вечер приезда в Париж повёл он меня в кафе "Распутин", где представил одиноко попивавшему за столиком в углу ту же водочку князю Голицыну.

Мы перетащили его за свой столик, и пошла чисто русская задушевная беседа, в ходе которой я посетовал на то, что высшая российская аристократия "профукала" Русь. Князь, не знакомый со словами-модернизмами, тут же заменил это слово на знакомое ему

"просрали", во искупление чего нами был поднят очередной тост. Чтобы показать, что и мои родичи не лаптем щи хлебали, помянул я своего прадедушку графа Котляревского.

И тут князь вспомнил, что и зампредседателя парижского Общества русскоязычных французов тоже Котляревский и тоже граф, а стало быть мой родственник. Мы, так сказать, не отходя от кассы, пошли в директорский кабинет, и Голицын стал названивать по разным телефонам в поисках своего друга Котляревского и таки нашёл его отдыхающим на

Лазурном берегу.

Граф, оказавшийся чуть постарше меня, сказал, что в родственниках не разбирается, а вот его девяностолетняя бабушка знает всё генеалогическое древо Котляревских, и что по возвращению в Париж он проконсультируется у неё и перезвонит мне в Москву. Телефончик-то взял, а вот позвонить так и не соизволил, а может, и не удосужился, да и понятно – на фиг ему какой-то дальний бедный родственник из

Москвы? А жаль.

Возвращаясь к делам "Инфоркома", скажу, что крупный куш мы сорвали с японцев за обзоры захиревших товарных рынков нашего дохлого народного хозяйства и ряд других аналитических документов.

Провернули и ещё одну трансакцию, характерную для того времени.

Минвнешторг ГДР только-только получил крупную партию наших "Волг", а тут замаячило объединение Германии. Восточные немцы с криком "На фига теперь козе баян?!" поспешили от них отделаться. А у одного нашего крупного предприятия лежала на счету крупная сумма в гэдээровских марках, попахивавших горелым. Вот мы их и отдали

"нашим" немцам, получив назад кучу (т. е. около ста) "Волг", одиннадцать из которых стали нашим гешефтом.

Все участники сделки буквально плавали в чувстве глубокого удовлетворения, а члены нашего кооператива числом, как вы понимаете, одиннадцать, получили вожделенное средство передвижения. Но, как поётся в песне, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал – на меня был совёршён мощный наезд со стороны грузинской мафии в лице колоритного Автандила, представившегося вором в законе. Я понял, что надо разбегаться, и пока морочил Автандилу голову, мы быстренько зарегистрировали несколько компаний под членов кооператива, по-братски разделили между ними денежки и были таковы.

Я, уняв дрожь в коленях, возглавил совместное советско-американское предприятие "Амскорт", присосавшись к ВДНХ

(Выставка достижений народного хозяйства – так она тогда ещё называлась) и получив целый этаж и половину экспозиционных площадей

Павильона N 4 товаров широкого потребления в своё распоряжение.

Партнёром с американской стороны выступил младший и, как оказалось, непутёвый, из трёх братьев, владевших Фондом Франклина, ворочавшим миллиардами долларов монструозным, на наш взгляд, империалистическим спрутом. Теперь-то и у нас таких компаний, называемых ПИФами (паевой инвестиционный фонд) пруд пруди.

Американский партнёр был заносчивым снобом, смотрел на нас как на детей малых, пытался диктовать свою волю и в мелочах, подчёркивая исключительность американской нации, а потому её права первой брачной ночи в приобщении других наций к демократическому обустройству. Чего стоили хотя бы тезисы доклада, посланного нам по факсу для Генсека Горбачёва с указанием передать тому лично в руки для выступления перед международной общественностью. Возможности у нас такие, если правду сказать, были – в правлении состоял племянник

Председателя КГБ Крючкова и родственник министра финансов Павлова, того самого, что уже в ранге премьер-министра погорел в пору ГКЧП.

Напомню в скобках, что это была взбунтовавшаяся камарилья, пытавшаяся спасти СССР от развала, а коммунистическую идеологию – от поругания.

Но мы, конечно, проигнорировали эту наглость, отражавшую тогдашнее отношение США к нашей перестраивавшейся стране. А Павлов, кстати, был человеком неординарным, как по уму, так и по комплекции

(весил полтора центнера). Как-то по нашей договорённости он был приглашён в Нью-Йорк с неофициальным визитом прочесть лекцию о

"перестройке". Так получилось, что в его номере "люкс" с баром и барменшей мы просидели всю ночь с нашим партнёром, обсуждая идею этого чудика по созданию миллиардного благотворительного фонда для поддержки появляющихся у нас предприятий капиталистического типа.

К утру мой партнёр был в отключке, я совсем никакой, а Павлов свежим, как огурчик. Он блестяще выступил со своей лекцией в помещении "Ротэри-клуба" (элитного дискуссионного клуба миллионеров). Я, выступивший за ним в качестве живого примера главы капиталистической фирмы в России, имел бледный вид. Утешило то, что вызвал оживление и даже бурный смех с аплодисментами в зале. Это было реакцией на приводимые мною совершенно конкретные примеры первых попыток предпринимательства у нас, воспринятые как анекдот.

Через какое-то время Павлов, уже будучи премьером, предложил мне колоссальную и многообещающую сделку по продаже огромных долгов нашей стране многочисленных "друзей" по всему миру. Я отказался и, почувствовав, что начинает пахнуть жареным, быстренько свалил с фирмы подальше от гнева сильных мира сего, аккурат перед бунтом

ГКЧП. А ведь мог успеть стать олигархом.

Но вообще-то я вспоминаю годы работы в "Амскорте" с удовольствием. Кстати, название это я слепил из следующих слов:

American-Soviet consulting, research, trade. Будучи его генеральным директором, я объездил почти все страны Западной Европы (Восточную я исколесил до этого, работая в Минвнешторге и Совмине), совмещая деловую поездку с чтением лекций на тему "перестройки" СССР (интерес к нам тогда был колоссальный).

Моей коронной была лекция "Специфика советского пути к капитализму". Дело в том что одним из основных направлений нашей деятельности был научно-образовательский обмен, по которому мы принимали в Москве делегации учёных и политиков западного мира (к немалой материальной выгоде для себя) и отправляли за государственный счёт наших производственников и экономистов на курсы т. н. повышения деловой квалификации при ведущих учебных заведениях

Европы и США.

Предварительно в моей Школе бизнеса на ВДНХ нашенские "студенты"

(в т. ч. крупные чины КГБ, МВД и др. министерств и ведомств) прослушивали лекции крупнейших советских специалистов-международников. Это служило адаптационным демпфером для них перед восприятием западной действительности и хоть немного смягчало мучительный стыд за их "темноту" во многих вопросах. Я и сам читал там лекции, и наиболее часто задаваемым вопросом был "А как нам уеть этих империалистов, полезших к нам толпой?". Т. е. превалировала тогда в умах идеология воинствующего коммунизма, когда надуть и объегорить врага было честью.

Вот эту стену непонимания повыше Берлинской стены я и пытался разрушить. Привелось мне выступать и в США, в Белом доме, перед конгрессменами и сотрудниками правительственного аппарата, где я почувствовал в свою очередь меру их непонимания нашей действительности и опьянения от своих заслуг в деле приближавшегося коллапса социалистической системы.

Намного большее понимание реалий социалистического обустройства и совкового менталитета я встретил в другой организации. Сразу после становления "Амскорта" я через своего соучредителя был приглашён на четырёхнедельный семинар "Мелкое и среднее предпринимательство США" и оказался в числе представителей почти всех соцстран, разбавленных для разнообразия костариканцем, китайцем из Гонконга и аборигеном из

Австралии, милейшим парнем, который тут же получил кличку "Людоед".

Чрезвычайно интересными для меня были встречи в рамках семинара с американскими бизнесменами (нас провезли по самым процветающим штатам) и лекции, в том числе в Управлении поддержки предпринимательства (ох как такое пригодилось бы и нам). В

Управлении любому пришедшему с улицы предоставлялся клетушка-кабинет с компьютером и факсом и давался стартовый денежный кредит для разворота дела. Над душой стояли кураторы-профессионалы в качестве поводырей для новичка в бурном море-океане бизнеса. Отсев был большой, но выход сухого остатка оправдывал государственные вложения.

Но, говоря о понимании, я имел в виду другую организацию, проявившегося вскоре спонсора семинара в лице тоже управления, но центрального да ещё и разведывательного (ЦРУ). Можете понять обуревавшие меня чувства, когда я был приглашён туда, в отдел СССР и соцстран. Шёл туда как в гитлеровский застенок, настраиваясь молчать как партизан, а встретил молодых милых аналитиков с блестящим знанием русского языка и всей подноготной меня и моего предприятия.

У-ф-ф, даже попытки вербовки не было.

В другой поездке, в Сан-Франциско, в помещении своего партнёра,

Фонда Франклина, я, помнится, отсидел пару дней в качестве консультанта американских бизнесменов, возжелавших инвестировать в нашу перестроечную экономику, и не подозревавших о тех шишках, которые там набьют. Сидел не забесплатно, а за 400 долл. в час (не слабо, да?), а полученные "зелёные" честно, но со слезами на глазах, сдал в кассу своего предприятия.

Уйдя с него и опять начав с нуля, учредил на паях с двумя старыми друзьями маленькую фирмёшку, разместившуюся в закутке уже набиравшей вес компании своего бывшего зама по кооперативу. Получил чуть-чуть деньжат от посреднических операций со знакомыми шведами и опять чёрт понёс в крупные дела. На деньги знакомого мне директора киевского банка Алексея закупил крупную партию мочевины (удобрение такое) у какого-то дышащего на ладан предприятия и прогнал её через всю

Россию в Одессу.

Чего мне это стоило в ту пору развала хозяйства – отдельная песня. Одесса ещё была наша, т. е. совковая, поэтому ободрали меня как липку за погрузку, страховку и фрахт до Турции, куда я товар благополучно толкнул. Под страховкой тогда понималась сумма налом в карман портового начальства, чтоб всё было сделано как надо и не разворовано.

Из Анкары меня оповестили, что груз пришёл с большим недовесом

(всё же не удержались хохлы), но валютный навар покрыл все издержки, позволил расплатиться с банком (плюс 30 процентов), ещё и осталось тысяч 200 долларей для поддержания штанов (шучу, конечно, – сумма по тем временам огромная). Довольный сделкой украинский партнёр, который уже стал именоваться Олесей, предложил пристроить на Западе ценные бумаги его банка. Я знал, что они гроша ломаного не стоят, но всё же умудрился это сделать.

Их с удовольствием взял для получения под их залог кредита в

Германии нигерийский царёк, возглавлявший у себя на родине провинцию с 2-мя миллионами населения. Нашли клиента друзья поляки, проживавшие в Германии и занимавшиеся там явно криминальным бизнесом. Короче, когда этот иссиня-черный джентльмен зашёл в банк для получения кредита, его повязали. Оказалось, вы будете смеяться, сенегалец из жадности разбавил пакет наших бумажек откровенной липой.

Ко мне претензий не было, киевские "фантики" отослали на Украину, а мужик попал под суд и в газету, подмочив свою репутацию. Я же остался без комиссионных в 3 млн. долларов, а жаль до сих пор. Олесь же в скором времени сел на 5 лет за "увод" в свой банк гривен в особо крупном размере из киевского госбанка. Но перед этим, подлый, послал мне "SOS" с мольбой срочно перевести ему те самые 200 тысяч

"зелёных", чтобы отмазаться на насевшего на него местного КГБ. Что я и сделал с благородным криком в душе "Спасай наших!".

И вот я опять оказался у разбитого корыта. Подёргался ещё несколько лет, зарегистрировал в Шотландии (там льготный налоговый режим) аж две компании ("Вэксфорд" и "Полдинг") по названию попавших на глаза местных деревенек. Такие так называемые "оффшорные компании" ценились тогда на вес золота. Причина в закоснелом страхе предпринимателей, что всё вернётся на круги своя, деньги отберут и всех пересажают, а также в трудности получения валюты и прятанья средств.

А так я мог сам с собой торговать, одной рукой подписывая контракты за московскую фирму, другой – за шотландскую. На этом и зиждились многие посреднические операции. Но чуть не все мои разбивались в прах, натыкаясь на исключительную недобропорядочность с бандитским налётом новых русских предпринимателей. От прямых наездов меня спасало покровительство их нескольких группировок, для которых я периодически выступал в качестве советника по экономическим и финансовым вопросам.

Нельзя сказать, что я не потерял невинности социалистического воспитания, но честь свою блюл и государственные интересы для меня что-то значили. Чего греха таить, всё же пускался я и в авантюрные сделки. Чего, скажем, стоила одна… Знакомцы из КГБ попросили подсобить в поиске надёжного банка для принятия на счёт крупной (и очень-очень) долларовой суммы, мягко говоря, сомнительного происхождения.

Поясню, что это значило. Тогда ещё у нашего руководства сохранялись тесные связи с иракским Садамом Хусейном. И вот он согласился расплатиться за что-то, но "наликом" и фальшивыми долларами, правда, ничем не отличимыми от настоящих. Я передал образцы знакомому банкиру, честно на ушко изложив ситуацию. Тот проверил купюры и дал "добро", пообещав за жирный процент для банка закрыть глаза и пойти на сопряжённые с этим делом риски.

Операция развивалась стремительно, мы ждали прибытия автомобиля с грузом из "Внуково", куда были доставлены спецрейсом деньги, но связь с гэбэшниками неожиданно прервалась на самом интересном месте по необъяснимым причинам. Причины прояснились лишь на следующий день

– в газете я прочитал краткое сообщение о том, что по пути из аэропорта в Москву автомобиль с таким-то генералом КГБ попал в страшную аварию со смертельным исходом. И над этим делом возникла гнетущая тишина…

Для меня это послужило последней каплей. Ну никак я не вписывался в игры перестроечной страны, хоть и был профессором экономики и знал законы "джунглей", полазив по ним в пору службы в военное время во

Вьетнаме. К тому же разболелся от полученной в том же Вьетнаме контузии (попал под взрывную волну бомбы с американского самолёта, взлетел метров на семь и приземлился на копчик). Аукнулись на это мои тазобедренные суставы, а я, распустив все свои фирмы и рассчитавшись со всеми, получил 2-ю группу инвалидности и, плюнув, ушёл на пенсию. Вскоре я стал и инвалидом дефолта имени Кириенко

1998 года, потеряв все свои "гробовые", пущенные в рост. Как тогда говорили, ну полный абзац.

Сейчас на дворе время устаканившегося капитализма, а к тому моменту, как высвечивается на мониторе компьютера эта фраза, я породил и поставил на ноги сына, подарившего мне двух чудесных внучат, построил дом (дача на Истре) и вот пишу книгу прозы своей жизни, а ещё стихотворную летопись своего бытия. Такая вот затянувшаяся Болдинская осень. Ужо допишу и подведу окончательную черту. Дай бог, чтобы писалось подольше.

Доработчики

Во Вьетнам я попал в 1965 г. со студенческой скамьи, с пятого курса ИВЯ. Там (не в институте, конечно, а в СРВ) как раз началась развязанная американцами так называемая «воздушная война устрашения». Как будто мало было многострадальному Вьетнаму «грязной войны» с французами после мировой. По Женевской конвенции 1954 г. страну «временно» разделили надвое, революционные силы перешли на

Север, а городская интеллигенция перебралась на Юг, под крылышко к американцам, которые довели там свой воинский контингент

"советников" аж до полумиллиона.

Южане, многие из которых заняли в Социалистической Республике

Вьетнам руководящие посты, не могли смириться с потерей полстраны, да и семьи их оставались в Сайгоне. Так и началась партизанская война в Южном Вьетнаме, а америкосы стали ко времени моего приезда, не догадываясь о моём появлении, бомбить Север, чтобы перекрыть каналы подпитки партизан и заставить вьетнамское руководство отказаться от планов освобождения.

Так вот, Минвнешторгу срочно потребовался переводчик с вьетнамским, а какой дурак на войну поедет? Ну а мне разрешили сдать наперёд экзамены и откомандировали туда вроде как на практику. А задержался я на целых пять лет, сдав в отпуск выпускные экзамены и получив заветную корочку, а в Торгпредстве – должность экономиста.

Когда прибыл к месту назначения, во Вьетнаме было по-зимнему холодно (не больше 20 градусов тепла), солнечно и тихо. Америкосы ещё не раскочегарили бомбёжки, так, побамбливали где-то на окраинах.

Доложившись о прибытии, вышел, помню, осмотреться и сразу наткнулся на дядьку, типа борца Поддубного по комплекции и такими же пушистыми усами, в поплиновых рубашке и штанах песочного цвета, а на голове панамка.

Первые же его слова ввели меня в глубокий ступор. "Ты не сынком ли генерала Арефьева будешь?" – спросил он, щурясь от яркого солнца.

"Да, – промямлил я, – только отец уехал от нас с матерью в 45-ом, а я родился в 44-ом…". "Знаешь что, заходи ко мне вечерком вот в эту виллу, поговорим", – сказал он и бодрым шагом удалился.

Оказалось, это был генерал Лебедев, главный военный советник, проживавший с женой в вилле, стоявшей впритык к зданию Торгпредства.

А оно раньше, при французском колониальном иге, было лучшим в Ханое борделем, а потому одноэтажным, вытянутым в длину, с многочисленными кабинетиками, один из которых и стал моим родным на долгую пятилетку. Но это я узнал, конечно, потом, как и то, что жена

Лебедева была единственной в колонии, оставшейся после всех других, отправленных на родину после начала бомбардировок.

Кроме неё было ещё только три женщины-секретарши, одна из которых с милым именем Кармия (от слов "Красная армия") работала в аппарате

Лебедева. Ну да бог с ней. Вечером я отправился в виллу генерала, где мы славно посидели под коньячок и рассказы про моего отца, у которого он был начальником штаба. Знал он и мою маманю, приехавшую на фронт студенткой с артистической бригадой и оставленной отцом при себе порученцем. Брак был должным образом зарегистрирован замполитом.

Вернувшись к себе в гостевую комнату, я застал там чуть не весь коллектив Торгпредства, разминавшегося в ожидании моего возвращения за хорошо обустроенным столом. Началась моя "прописка", как водится, первым тостом "Со свиданьицем", а закончилась любезным разрешением отсыпаться назавтра до обеда.

Поселили меня в другой вилле, как и все, оставшейся от французского времени, а нами превращённой в родную коммуналку с местами общего пользования. Во внутреннем дворе торгпредского комплекса была зона культурного отдыха в виде большой беседки с биллиардным столом в центре. На нём с развешенных по периметру беседки портретов сходились угрюмые взгляды членов Политбюро во главе с поблескивавшим лысиной генсеком Никитой.

Рядом в сооружённой из ящика берлоге обитал медвежонок Миша, привезённый из горной провинции нашими геологами. Он был всеобщим любимцем и сам ласкался ко всем. Было, правда, одно "но". Не терпел

Мишуня запаха водочного и бил носителя оного точно выверенным хуком правой в левый глаз. Так что чуть не все торгпредовцы носили на глазу отметину разной степени синюшности. Ну а когда по Мишиной неосторожности эти отметины появились сразу на обоих глазах личности партсекретаря, повзрослевшего медведя отдали в городской зоопарк.

Свято место пусто не бывает, скоро на том же месте и на той же цепи появилась обезьянка Маша, которую мне отдал в порту капитан нашего судна, сказав, что та его достала. Машкин нрав проявился тут же. Она вскочила на меня, поцеловала в носик, а потом выдрала из кармана валюту (местные донги) и успела зажевать их прежде чем я опомнился. Так что при подходе к ней все держались за карманы.

За Машкиным домишком был вход в типовое советское бомбоубежище, куда нам надлежало спускаться при звуке сирены воздушной тревоги, а ой как не хотелось. Представьте – жара под сорок, влажность – под сто, комарьё как рать у Чингисхана, принудительная вентиляция, которая начисто отказалась работать в условиях чуждого ей климата…

Было, правда, одно "но".

По инструкции в нём полагалось держать НЗ (алкоголь и консервы).

На этом постоянно возобновляемом неприкосновенном запасе только и держались. Но когда пришла подлинная нужда в бомбоубежище, добежать до него не успели. В 1968-ом америкосы таки влепили в нас свою ракету "шрайк", правда, не в Торгпредство, а в Лебедевскую виллу, но и мы были в зоне поражения. А "шрайк" – это варварский неуправляемый снаряд "воздух-земля", начинённый бесформенными кусочками металла, раздирающего плоть живой силы противника. Но мы-то здесь при чём?!

Нас спасли бетонный парапет вдоль открытого коридора и душераздирающий вопль "Ложись, вашу мать!" Олегушки Гурова, единственного среди нас прошедшего Отечественную войну сыном полка.

Под эту команду мы и полегли дружно под парапет (гены военного поколения рождения 30-40-х годов не дремали), а железный град просвистел над нами.

Бросились к вилле Лебедева и увидели, что ракета, к счастью, врезалась в фундамент, покрошив лишь выходившие во двор окна.