Текст книги "Без права выбора"
Автор книги: Александр Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
С трудом пробившись сквозь толпу на пристани, князь и корнет Бахарев вошли в двухместную каюту на пароходе, которую специально для них открыл вахтенный матрос.
Прозвучал пароходный гудок, и пристань, забитая народом, стала отходить назад. Где-то за городом уже садилось солнце. Бахарев закрыл дверь каюты и опустил деревянные жалюзи на окне.
– Ну, кажется, этот сумасшедший день позади, – сказал князь. И, словно в ответ на его слова, дверь каюты отперли снаружи. В каюту вошли двое.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛА ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА ВЧК
«Когда я и сотрудник отдела разведки Дончека Воронов вошли в каюту, Ухтомский и Бахарев спокойно сидели друг против друга. Взглянув на нас, Ухтомский – он был одет в кавказский бешмет – обратился к Бахареву:
– Что это за люди? Они будут сопровождать нас?
Тот ничего не ответил. А мы предъявили им ордера на арест.
Они прочли, и Ухтомский сказал:
– Все кончено, я этого как будто бы и ждал…
На первой же пристани, кажется в Богаевской, мы их сняли с парохода и на машине доставили обратно в Ростов, на Садовую, 33. Предложили покушать с дороги. Князь был взволнован, ел мало, попросил крепкого чая.
После этого мы повели его в кабинет Н. Н. Николаева, где был и Ф. М. Зявкин.
Допрос не был сложным. Вместе с князем Ухтомским в его портфеле привезли обнаруженный в копии мобилизационный план с разбивкой по округам. Все было ясно. Документы неопровержимы – запираться ему было бесполезно. Он повторял только:
– Я старый солдат, мне приказали, я не мог отказаться.
Сложность дела заключалась только в том, что ростовский штаб «Армии спасения» в то время еще не был ликвидирован. Операция еще не была закончена. Надо было доказать Ухтомскому бесцельность его борьбы и на этой основе попытаться убедить его и заставить содействовать бескровной ликвидации всех филиалов организации и ее вооруженных отрядов.
Для этого нужно было, не прибегая к арестам, вызвать по распоряжению Ухтомского начальников отрядов, нейтрализовать их и, в свою очередь, предложить обманутым рядовым казакам сдать оружие и спокойно разойтись по домам.
Ухтомский упорно от этого отказывался.
Утром к нам прибыл командующий Первой Конной армией С. М. Буденный, который долго вел беседу с Ухтомским, убеждая того, что Красная Армия сильна и ей ничего не стоит в короткий срок уничтожить все белогвардейско-бандитские формирования, но тогда кровь погибших останется на руках Ухтомского.
Генерал долго отказывался и наконец согласился послать своего адъютанта Бахарева с приказанием полковнику Назарову срочно явиться в ростовский штаб.
Сложность всей этой операции заключалась во времени, нельзя было терять ни минуты. Был невероятный риск, что сведения об аресте Ухтомского могут просочиться и тогда все участники организации разбегутся, а вооруженные отряды начнут боевые действия…
Е. Шаталов, член КПСС с 1918 года,Москва».
ПРИКАЗЫ И УЛЬТИМАТУМЫ
– Вы сами, гражданин Ухтомский, и отдайте приказ вашему адъютанту! – сказал Федор Зявкин. – Вас он скорей послушает.
Когда Бахарев в сопровождении конвойного появился в кабинете, Ухтомский торжественно встал.
– Обстоятельства, Борис Александрович, в данном случае сильнее нас. – Он обвел глазами комнату, словно на стенах могли быть написаны нужные ему слова. – Вы молоды, впереди у вас вся жизнь… Сохранить и ее, и сотни других жизней, может быть, правильно. Только что я разговаривал с командармом Буденным. Он прав – наше сопротивление бесполезно.
Борис стоял, опустив руки по швам, бледный от бессонной ночи. Уже несколько часов, во время допроса Ухтомского, он помогал Зявкину в завершении операции «Клубок». Почти все члены подпольной организации были задержаны, но среди них не оказалось Беленкова.
– Итак, – продолжал Ухтомский, – отправляйтесь сейчас к полковнику Назарову и передайте ему мой приказ: немедленно явиться ко мне в Ростов. Разумеется, о моем аресте – ни слова. Так будет лучше и для вас и… для всех. – Он махнул, рукой и сел на стул.
«А он разумный старик», – подумал Борис и четко ответил:
– Слушаюсь, ваше превосходительство!
Сидевший за столом Николаев обратился к Борису:
– Мы дадим вам лошадей. Вас будет сопровождать наш сотрудник. – Он обернулся к двери. – Позовите товарища Тишковского.
В кабинет вошел высокий, крепкого сложения казак. Борис, невольно любуясь, оглядел его. Так вот он каков, этот чекист Тишковский-Борисов, который смело проникал во многие банды, умеет ловко перевоплощаться – то в блестящего офицера, то в священника. Каштановая борода, загорелое лицо степного всадника. Синие атаманского сукна шаровары с красными лампасами забраны в толстые домотканые шерстяные чулки, поверх которых надеты короткие мягкие сапоги.
Тишковский повернулся к Бахареву, и тот увидел, что в правом ухе у бородача сверкает серебряная серьга – полумесяц с крестиком.
Напутствия были недолгими, и уже через полчаса Бахарев и Тишковский отправились в отряд Назарова.
По дороге Тишковский, который уже и раньше бывал у полковника Назарова, рассказал Борису все, что удалось ему выяснить относительно человека, называвшего себя таковым.
– Собственно говоря, – закончил свой рассказ Тишковский, – знают кое-что об этом двое – прапорщик Ремизов, его адъютант, и хорунжий Говорухин. Ремизову это выгодно, хорунжий же знает, но молчит.
– У меня, между прочим, был разговор с ним по этому поводу, – заметил Борис.
– Знаю! – Тишковский улыбнулся. – Потому и послали меня тогда в отряд. Молодец ты парень! Немного времени здесь, а многое успел сделать.
– Ну, не очень, – ответил Борис. – Главное еще спереди…
Они остановились на хуторе Курган, где располагалась передовая застава назаровского войска. Через нарочного вызвали полковника, и тот вскоре приехал в пролетке, запряженной парой лошадей.
Перед Борисом стоял невысокий плотный человек с бритой головой. На одутловатом его лице, бесформенном и расплывчатом, поблескивали, словно вспышки дальней ружейной перестрелки, маленькие злые глаза.
– Это что? – спросил он, выслушав Бахарева. – Обязательно мне прибыть или, может, прапорщик один съездиет? – Он обернулся и глянул на Ремизова.
Борис обратил внимание на слово «съездиет» – и как это могли здесь принять его за полковника? Щелкнув каблуками, адъютант князя Ухтомского сказал:
– Никак нет, ваше высокоблагородие! Генерал приказал быть вам лично. – И, понизив голос, добавил: – Предстоит чрезвычайно важное совещание. Без начальника округа этот вопрос не может быть решен.
– Да у меня и тут дела!
– Оставьте их прапорщику – генерал приказал, чтобы никаких самостоятельных выступлений не предпринималось. Итак, в путь, полковник! – Бахарев четко повернулся и пошел к пролетке, следом Тишковский. Словно завороженный, пошел за ними и Назаров. Впоследствии, вспоминая этот миг, он никак не мог объяснить себе, какая сила толкнула его тогда в пролетку.
– Ведь чуял – не надо ехать! – стукнув кулаком по столу, сказал он через несколько часов, когда уже сидел в кабинете Николаева. – Так ведь словно нечистая сила толкнула.
– С князем потолковать захотелось, – сказал Зявкин. – Это мы понимаем. Итак, значит, честь имеем с полковником Назаровым? Разговор у нас будет короткий: сейчас вы напишете приказ – отряду сдать оружие, рядовым казакам разъехаться по домам, пройти в исполкомах регистрацию и мирно трудиться. Офицерам явиться с повинной в следственную комиссию. Кто не участвовал в убийствах коммунистов и советских работников, будет амнистирован. Ясно?
– Чего ясней!.. А если я такой приказ не напишу?
– Тогда пеняй на себя! – жестко ответил Зявкин.
– Расстреляете?
– Да нет, похуже будет!
– Что ж это похуже? – еле слышно выдохнул арестованный и судорожно глотнул.
– А вот что, – Зявкин встал из-за стола и, обойдя его, подошел вплотную, – свезем мы тебя обратно в Елизаветинскую и объявим перед народом, кто ты есть такой, сколько ты людей продал и сколько сейчас обманом довел до отчаянного положения, что им ни домой, никуда не податься! Пусть они тебя своим судом судят! – Голос Зявкина звучал ровно, спокойно.
– А кто же я такой? – с глазами, полными ужаса, спросил арестованный.
– Рассказать? – Зявкин взял со стола синюю папку с бумагами. – Авантюрист и предатель трудового народа, царский городовой четвертой части города Царицына Назар Моисеев – вот кто ты. В полковниках захотелось походить? Как убил на берегу Маныча раненого походного атамана Назарова, рассказать? Как документы его присвоил, тоже рассказать? Слов нет – внешность с Назаровым схожа, только грамотности не хватает. Ну, тут Ремизов помогал бумаги писать. Скольким людям голову заморочил, от дома отбил, сыграл на казачестве. Ну, теперь отыгрывайся…
– Ладно, – сказал арестованный, – дайте бумагу – ваша взяла!
* * *
Посланцы в Елизаветинскую, отбывшие с приказом полковника Назарова, не вернулись. Вместо них на следующее утро у подъезда Дончека осадили взмыленных коней пятеро казаков-делегатов. Вот что они привезли в ответ на приказ:
«Уполномоченному Советской власти на юго-востоке России.
Мы – сыны Тихого Дона, притесняемые соввластью, ознакомились с приказом наших старших руководителей – князя Ухтомского и полковника Назарова, в коем мы призываемся к ликвидации нашего дела и добровольной сдаче оружия, за что нам соввластью гарантируется полная неприкосновенность и гражданские права.
Мы со своей стороны заявляем вам, что до тех пор мы не можем окончательно решить интересующие нас – обе стороны – вопросы, пока не будут доставлены к нам князь Ухтомский и полковник Назаров, во всяком случае, последний обязательно.
Срок доставки Назарова и Ухтомского назначаем к 12 часам в воскресенье. Присланных вами граждан мы по недоверию задерживаем до прибытия Назарова и Ухтомского, дабы точно удостовериться в правдивости их приказа и не был ли он писан под пыткой или угрозой расстрела.
Наших представителей верните сегодня к вечеру.
Комитет для переговоров с Советской властью. Подписи».
Чекисты собрались на срочное совещание.
– Ясное дело, – сказал Зявкин, – офицеры воду мутят. Половина их из карателей, этим нечего терять.
Со своего места грузно поднялся Тишковский:
– Вы вот что, товарищи, учтите! Ведь каждый казак с малых лет усвоил: сам погибай – офицера выручай. Традиция! Им, может быть, и не нужен этот самый Назаров, но амбиция казачья остается. Тут надо тонко подойти.
– А может быть, отвезти к ним этого Назарова и разоблачить?
– Надо, чтобы поверили.
В разгар совещания пришел Буденный. Он внимательно прочел послание казаков и, задумчиво поглаживая усы, сказал:
– А где эти их делегаты? Мне бы с ними потолковать с глазу на глаз.
– Пожалуйста, Семен Михайлович! Воронов, проводи товарища Буденного.
Командарм ушел. Совещание продолжалось. Только к концу его Буденный снова вошел в кабинет.
– Есть теперь и у меня предложение, – сказал он, хитро улыбаясь.
* * *
Второй день станица Елизаветинская гудела митингами. Из окружных станиц и хуторов съехались многотысячные толпы казаков. Прибыли походным порядком и вооруженные сотни, скрывавшиеся в камышах. Огромный митинг, бурливший вначале лишь на центральной площади, раскололся теперь на десятки малых, которые, как водовороты в пору половодья, носились по поверхности черного людского потока, захлестнувшего станицу. Они то исчезали, то появлялись в новых местах. И словно щепки и ветки, носимые быстрой водой, мотались между этими словесными водоворотами люди, примыкая то туда, то сюда.
– Сдаваться! – кричали в одном месте. – Нет больше терпения, братья-казаки! Против своих же идем!
– Они тебе покажут свои! Забыл девятнадцатый год?
К полудню в воскресенье, к сроку, указанному в ультиматуме, страсти особенно накалились. Уже тяжко избили кого-то, грозились винтовками, с минуты на минуту могла вспыхнуть общая междоусобица, когда вдруг на станичную площадь влетели два молодых казачка, скакавших верхом без седел.
– Едут! Едут! – кричали они истошными голосами, покрывая всеобщий шум и гам. И разом стихли людские водовороты. Все глядели, как с груды холмов по вьющейся пересохшей дороге стекал вниз клуб пыли, а впереди него – небольшой открытый автомобиль. Он быстро въехал на площадь и остановился неподалеку от толпы, пофыркивая разгоряченным мотором и чадя непривычным запахом горелого бензина. Щелкнули дверцы. Два человека шли прямо на толпу. Люди ахнули, загудели и снова замолкли.
Впереди – в полной форме и при всех своих краснознаменных орденах – шел, придерживая рукой золотую шашку с алым орденским бантом, командарм Буденный, за ним – в кожаной куртке и фуражке со звездой – шагал второй, в котором многие из толпы узнали председателя Дончека Федора Зявкина.
Молча расступалась толпа. Приехавшие шли по узкому человеческому коридору. Словно убедившись в реальности происходящего, люди снова заговорили:
– Послухаем!
– Гутарить будут!
– Эх! Орел, Семен Михалыч!
– Што ему! За бугром небось корпус стоит!
– А энтот из Чека!
– Комиссар!
Буденный и Зявкин поднялись на трибуну. Очередной оратор, так и не закончивший свою речь, спрыгнул вниз, в толпу. Командарм обвел всех взглядом.
– Здорово, станичники! – Голос его, привычный к командам, звучал зычно. – Слышно меня?
– Давай, крой, слышно! – ответила толпа.
– Тут кто-то про корпус сказал. – Буденный будто искал кого-то глазами. – Ты, что ли? Нет с нами корпуса и никого нет! Вон ваши пятеро скачут, приотстали.
На дороге показались возвращавшиеся из Ростова казаки-делегаты.
– Мутят вам головы, станичники! Мы уж отвоевались, буржуев за море выкинули, а с вами, хлеборобами, чего нам воевать? Верно говорю: мутят вас, пора уж хлеб убирать, а вы воевать надумали? Полковника Назарова ждете? Нету никакого Назарова в природе. Бог товарищ Зявкин не даст соврать. Подбил вас на это дело бывший городовой из Царицына. Он полковника вашего убил еще в прошлом, году на Маныче и документы его взял…
Толпа зашумела. Справа от трибуны закипела какая-то свалка, кинули на землю человека, толпа над ним сомкнулась и расступилась: осталось только распростертое тело.
– Прапорщика Ремизова кончили! – крикнул кто-то. – Стрелять хотел!
– Вот пес!
– Генерал Ухтомский сам подписал приказ, – продолжал Буденный. – Он – человек военный, понял: ничего не выйдет. Конная армия в Ростове, а против нее кто устоит? Вот пусть ваш делегат сам скажет!
На трибуну поднялся пожилой казак:
– Верно Буденный говорит, станичники, нету никакого полковника, а есть городовой. Я ему в рожу плюнул. А генерала Ухтомского мы сами видели: складайте, говорит, казаки, оружие во избежание дальнейшего кровопролития.
Казак надел фуражку и, махнув рукой, сошел с трибуны.
– Слушай меня! – голос Буденного гремел как перед атакой. – Бросай оружие здесь! – он указал на небольшое пространство перед трибуной. – Расходись по домам.
В наступившей тишине звякнула первая винтовка об утрамбованную землю, за ней вторая, и разом зашумела вся площадь. Летели на землю карабины, наганы, гранаты, пулеметные ленты, подсумки с патронами. В разных местах площади обезоруживали сопротивлявшихся офицеров.
Буденный и Зявкин сошли в самую гущу толпы.
– Ну что, станичники, – сказал, улыбаясь, командарм, – мы ведь в гости к вам приехали! Забыли вы в камышах, как на Дону гостей встречают?!
И впервые за все два дня дружным смехом, от которого отлегает от сердца тяжесть, ответила толпа на эту незамысловатую шутку.
Часть вторая
КОМСОМОЛЬЦЫ – КАК ОНИ СТАЛИ ЧЕКИСТАМИ
МОЛОДЫЕ ИНСПЕКТОРА ОКРСТАТБЮРО
Осень 1921 года выдалась на Дону не по-южному хмурая и затяжная. Над степью медленно двигались налитые серой тяжестью тучи, волоча по суглинистым скатам и меловым отрогам, по вязкой стерне и голым берегам речки мокрые, иссиня-темные подолы.
Под дождем степь выглядела неприютно и отчужденно, ее сумрачный обнаженный простор входил в сердце тоскливым ощущением затерянности и одиночества.
В такую погоду хорошо сидеть дома, в добром сухом тепле, с ломтем только что испеченного хлеба и запотевшим кувшином парного молока.
– Вроде пришли, – сказал Полонский Левшину хриплым вздрагивающим голосом, вглядываясь в редкие хуторские огни. Его поташнивало от усталости, и он чувствовал, как между лопатками медленно стекают струйки холодного пота. – Что-то мне, Сеня, не по себе. Сейчас бы на лежанку – и до утра…
– Нас с тобой только тут и ждали, – хмуро отозвался Левшин. – Как бы за огородами не уложили из обреза. На веки вечные – аминь! – Он коротким, подсмотренным у какого-то чекиста движением поправил козырек картуза, нахмурил редкие светлые брови. – Пошли, что ли? Двор поищем – какой поплоше. А там видно будет.
Они были одногодками, но Левшин выглядел старше товарища. Он чуть сутулился, глядя себе под ноги с тем сосредоточенным и напряженным выражением скуластого, тронутого мелкими рябинками лица, какое бывает у хлебопашца, идущего по борозде за плугом.
«Баню бы истопить, – думал Левшин. – Попариться и чаю с малиной – милое дело». В другое время он, наверное, через минуту забыл бы о какой-то дурацкой простуде у своего спутника. Он вообще считал Полонского, который пришел в комсомольскую ячейку из коммерческого училища, плохо приспособленным к жизни. Но сейчас они были не просто товарищами, а боевой чекистской группой. Левшин был старшим, и это старшинство было дано ему трудным детством сироты и тяжелой работой поденщика. Он отвечал сразу за двоих и должен был во что бы ни стало выполнить задание.
«Дрянь дело, – думал Левшин. – Хуже не надо. Сляжет, и все. Куда с ним? Прикипим на хуторе. Хорошо, если мирно тут, а то ведь сцапают как котят». Оглядываясь, он тревожно всматривался в осунувшееся за день лицо Полонского. Они шли левадой. Тьма впереди и по сторонам сгущалась черно-лиловыми комками. Настороженно вздрагивали на ветру желтые хуторские огни.
Левшин не испытывал страха, но какая-то струнка все туже натягивалась, звенела в нем отголоском крика, застывшего на губах зарубленного бандитами чоновца. Наверное, этот чоновец когда-то был моряком. На груди у него, над правым соском, был наколот якорь, обвитый канатом. Рядом бандиты вырезали неровную, с пятью запекшимися лучами звезду. Чоновца привезли в Морозовскую на телеге, забрызганной грязью. Он был в одном исподнем, землисто-восковое лицо его строго и неподвижно глядело в небо…
«Ладно, – думал Левшин, – в случае чего живым не дамся. Живому у них делать нечего. Просто так не убьют… Может, еще обойдется. Бандитам сейчас тоже несладко. Глухов точно говорил: хана бандитам. Он обстановку лучше моего знает».
И Левшин снова вспоминал совещание партийного и комсомольского актива, созванное недавно окружкомом партии. Секретарь окружкома Глухов, пожилой, с лицом уставшего человека, говорил, опираясь рукой на край застеленного выцветшим кумачом стола:
– Сейчас обстановка складывается в нашу пользу. Отряды ЧК и ЧОНа сделали свое дело. Крупные банды разбиты, остались лишь мелкие разрозненные группы. Они прячутся по дальним хуторам, хоронятся на зимовниках, в глухих степных балках. Многие добровольно сдаются – истосковались по земле, по своим куреням…
– Перевертыши! – выкрикнул кто-то в заднем ряду. – Нет им веры! Отъедятся за зиму в своих куренях и опять начнут тосковать по нашей крови!
В зале зашумели. Глухов поднял руку:
– Мы не на дискуссии, товарищи. Партия дает нам боевой приказ, – он повернул голову в ту сторону, откуда раздался выкрик. – А тебе, товарищ, отвечу так: вера тоже наше оружие. Это матерые бандиты ни во что не верят. А мы – большевики, ленинцы. Нам нельзя не верить, – сказал Глухов, и в зале снова стало тихо. – Так вот какая теперь задача: усилить пропагандистскую работу среди казаков. Всем коммунистам и комсомольцам отправиться на хутора. Если нужно – проникать в стан врага. Отрывать колеблющихся от офицерской верхушки. Возобновлять родственные связи, старые знакомства… Мы должны использовать зимнюю передышку для полной ликвидации бандитизма. Ясно, товарищи?
– Ясно! – одним коротким выдохом отозвался зал.
Левшин и Полонский должны были пробраться на хутор Юдин. В ЧК им выдали документы инспекторов окрстатбюро. На хуторе ребят ждал коммунист Макаров, фронтовик, вернувшийся домой без ноги. Но прежде чем разыскать его, нужно было осмотреться. По сведениям ЧК где-то в этом районе скрывался полковник Беленков. Он пытался уйти за границу, но не вышло. Теперь он подался подальше от Ростова. Тот, кто попадал к нему в руки, не мог надеяться на легкую смерть.
* * *
Они остановились в проулке, напротив приземистого дома, смутно белевшего в глубине просторного двора, отгороженного от дороги старыми осокорями. Здесь еще не спали. Ставни были открыты, небольшие оконца тускло светились, и в тишину проулка равномерно падал какой-то глухой деревянный стук.
– Лебеду толкут, – определил Левшин.
– Может, здесь и заночуем? Видно, бедная хата и на отшибе – так спокойнее, – поспешно проговорил Полонский.
– Постой, дай оглядеться. Мало ли что…
Левшин почему-то медлил. Полонский ждал, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Чрезмерная осторожность товарища начала раздражать его.
– Ну?
– Подожди… Слышишь?
Только теперь Полонский услышал какой-то неясный шум, примешавшийся к однообразному деревянному стуку. В дальнем конце проулка взахлеб залаяли собаки. Потом по грязи зашлепали лошадиные копыта, негромко заговорили люди.
– Бандиты! – шепнул Левшин. – Кроме них, некому, – еще чуть помедлив, он потянул Полонского за рукав. – Ладно, пошли. Была не была. Сюда в эту хату они вряд ли заглянут.
Когда они подошли к дому, низкая дверь, надсадно скрипнув, открылась, на мокрую землю легла полоса неяркого света и в деревянном проеме встал коренастый человек в казачьей фуражке, с обрезом в руках. Шагнув через порожек, он обмерил ребят долгим настороженным взглядом.
– Вам чего тут?
– Да вот переночевать хотели. Жар у него, – простуженно просипел Левшин, мотнув головой в сторону Полонского.
– Ладно, опосля погутарим. Без шалостев прошу, – казак ткнул Левшина в грудь дулом обреза, – а то заночуете до второго пришествия. – Он засмеялся, и ребята унюхали в воздухе запах самогона.
– Гриш! – крикнул казак в дверь. – Наши возвернулись? Собери чего есть на стол!
В темноте топтались и фыркали лошади, переговаривались охрипшие на влажном ветру голоса. «Н-но, балуй, черт!» – крикнул кто-то. «Разуй глаза», – прозвучал органно низкий голос. «Учи свою бабу…» – ответил ему другой, на теноровых верхах. Послышался смех. Левшин определил: приехало пять-шесть казаков, не больше.
Высокий человек в офицерской шинели, придерживая рукой эфес шашки, вошел в полосу света.
– Ты, Федор? Что у тебя тут? – резко спросил он.
– Да вот приблудились какие-то.
– Не с верхних станиц?
– Пес их разберет. Ночевать просются.
– Хорошо, пусть ночуют.
Взглянув на ребят темными недобрыми глазами, офицер, пригнув голову, вошел в дом.
– Прошу до нашего куреня, дорогие гостюшки, – ухмыльнулся казак. – Дюже мы без вас соскучились.
И Левшин сразу вспомнил выкрик, прозвучавший на совещании партийного и комсомольского актива.
– Беленков, – сказал он Полонскому одними губами и чуть слышно добавил: – По фотографии – он точно.
* * *
В комнате было накурено, пахло самосадом, портянками и кожей. Молодой круглолицый парень, сидя на топчане, чинил конскую сбрую. Второй казак резал длинным ножом хлеб, сильно прижимая к груди пшеничный полумесяц. По его правой щеке, заросшей рыжеватой щетиной, к углу глаза вытянулся рубчатый след сабельного удара. Шрам оттягивал нижнее веко вниз, обнажал его мокрую розовую изнанку. В углу у печи старуха, повязанная темным платком, толкла пшеницу.
Беленков сбросил на руки Федору тяжелую, не просохшую после дождя шинель и сел на лавку, вытянув перед собой ноги в грязных солдатских сапогах. Видно было, что он устал и проголодался. Запах печеного хлеба щекотал ему ноздри, вдоль сильной жилистой шеи рывками ходил кадык, подпирая выпуклый бритый подбородок. Тряхнув головой, Беленков с трудом подавил зевок.
– Давно поймали? – спросил он у Федора.
– В аккурат как вам подъехать. Выхожу во двор, а они, птахи, жмутся. Какого роду – неизвестно. А тут и вы.
Беленков подобрал ноги, подался вперед. По его лицу пробежала короткая судорога.
– Ну? Кто такие? Откуда? Только – быстро.
– Разрешите сначала сесть. Мы едва держимся на ногах. Весь день в степи – на ветру, на дожде.
– У меня свои права и свои меры наказания. Думаю, что читали «Всадника без головы»?
– Да.
– Так вот – малейшая неточность, и вы превратитесь в такого всадника. Откуда идете?
– Из Морозовской.
– Почему вас занесло в эту глушь?
– Мы с товарищем – из коммерческого училища. Нас командировали в окружное статбюро, а оттуда – на этот хутор, переписывать голодающих.
– Бесполезное занятие. На Дону нет муки. Ваши списки – бумага, годная только для нужника. Казаки находят это ненужной роскошью, – усмехнулся Беленков и снова вытянул перед собой ноги. – Федор, обыщи их!
Полонский, пожав плечами, поднялся с топчана и спросил:
– Карманы вывернуть?
Пожалуй, это было рискованно. Но что-то толкало его на этот риск, нечто такое, что было сильнее страха. Он чувствовал, что именно так должен вести себя отпрыск состоятельной семьи (какой-то его однофамилец управлял до революции крупным имением), попавший в глупое положение.
– А ты не шуткуй! Дюже храбрый, – сузил глаза Федор. – Еще посмотрим, что у вас в шмотках.
Обшарив карманы ребят, он отдал Беленкову их удостоверения и развернул сверток с лепешками, испеченными в дорогу.
– А мучица-то белая! Ничего живут в Морозовской. Аж завидки берут!
– Откуда эта мука? – спросил Беленков, бросив удостоверения на стол.
– Американцы прислали целый эшелон. Мука аровская. Это так американский комитет помощи называется – АРА! Нам сказали, что после переписи голодающих муку будут раздавать по хуторам.
– Аровская!.. – Многозначительно заметил Беленков и замолчал, обдумывая какую-то мысль. – Ну ладно. Утром решим. Ночевать будете тут… Покажешь им, – кивнул он Федору.
В крохотном закутке с ситцевой занавеской вместо двери стояли две широкие скамейки. На стене висела темная фотография в деревянной рамке. От пола исходил едва уловимый запах чебреца.
– Постелитесь сами, – буркнул Федор. Он вышел во двор и закрыл ставни.
Полонский сел на скамейку, обхватив руками плечи. Напряжение, владевшее им с того мгновения, когда казак ткнул Левшина в грудь дулом обреза, схлынуло, и теперь он не чувствовал ничего, кроме тяжелой усталости, растекавшейся по всему телу.
Левшин стоял посреди комнатушки, сутулясь больше, чем всегда, и пальцы его длинных, с выступавшими кистями рук медленно шевелились. «Не обошлось, – думал Левшин. – Первый раз такое дело, и не обошлось. Теперь только локти кусать. По-глупому попались. Тот верно сказал – птахи». Ему вдруг вспомнились спокойные усталые глаза Глухова, и он беззвучно охнул и затряс головою, сморщив, как от зубной боли, длинное с резко проступившими рябинами лицо.
– Ты что? – тихо спросил Полонский.
– Да так… вспомнилось кое-что.
– Я думал – нездоровится. Не повезло нам с погодой.
– Я к этому привычный.
– А меня что-то знобит… Знаешь, я прилягу, пожалуй.
– Ложись.
– А ты?
– Что-то не хочется.
– Лег бы.
– Нет, я еще посижу.
– Ну, тогда садись ко мне. Места хватает.
Левшин, вздрогнув, сел рядом с товарищем. Полонский, посмотрев на занавеску, шепнул ему в ухо:
– Еще ничего поручилось. Беленков, кажется, поверил. Я думал, будет хуже.
– Подожди радоваться, – тоже шепотом ответил Левшин. – Настоящего допроса еще не было. Просто Беленков отложил это дело до утра. Утро покажет.
– Будем стоять на своем. И документы должны сработать.
Левшин медленно повернул к нему голову:
– Ты, верно, не боишься?
– Боюсь. Но стараюсь не думать об этом. Страх как болезнь, лучше ему не поддаваться.
Левшин посмотрел на него долгим задумчивым взглядом.
– А ты – молодец… Спи, – сказал он обычным, немного ворчливым голосом. – Может, жар-то к утру и пройдет. Спи, а я еще немного посижу. Ты, Саша, не обращай на меня внимания.
