Текст книги "Без права выбора"
Автор книги: Александр Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
ЧТО ТАКОЕ НЭП
Председатель Дончека Федор Михайлович Зявкин говорил о нэпе. И хотя многое из того, о чем он говорил, было хорошо известно, Полонский слушал его с чувством человека, делающего важное открытие. Молодой чекист как бы заново вглядывался в жизнь, и она раскрывалась перед ним во всей своей невообразимой сложности. Но эта сложность уже не воспринималась как хаотическое нагромождение разрозненных фактов, случайных совпадений, в ней проступали черты закономерного исторического процесса. Все то, что порою смущало и тревожило – пестрая, грубая изнанка нэпа: ночные клубы и бары, воровские «малины» и фешенебельные рестораны, нэпманы и «короли» черного рынка, контрабандисты и валютчики, – все это было подобно радужным пятнам нефти, расплывающимся на поверхности моря, в глубине которого властвовали мощные, необратимые течения.
В России был нэп. Основы этой политики, сменившей политику «военного коммунизма», разработал Ленин. Нэп был введен – всерьез и надолго. Иного выбора не было.
– Новая экономическая политика, – говорил Зявкин, – уже принесла свои плоды. На ее основе началось восстановление народного хозяйства. Это факт, который вынуждены признать даже наши враги. Но мы должны четко различать силы, определяющие социально-экономический баланс страны. В связи с этим несколько слов о частной торговле. Ее необходимость продиктована объективными экономическими условиями переходного периода. Мы ухватились за это звено для того, чтобы вытащить всю цепь – хозяйственное строительство. Но свобода частной торговли только одна сторона нэпа. Есть и другая, более важная. Свобода частной торговли может осуществляться лишь в очень узких рамках. Регулирующая роль остается за государством. Отсюда – наши особые задачи.
Он помолчал, потирая пальцами подбородок. В кабинете сидели чекисты, прошедшие школу суровой борьбы, люди, роднее и ближе которых у него не было… Самым молодым в этом товариществе был Полонский, и Зявкин невольно задержал взгляд на нем. Полонский сидел прямо, приподняв угловатые плечи и положив на колени руки. В его сухощавом, с широко раскрытыми глазами лице, в упрямом наклоне головы, в чуть напряженной позе была готовность к немедленному действию. «Мальчишка, ох, мальчишка, – подумал Федор Михайлович. – Скажи ему слово, повернется кругом, скрипнет кожей и ринется в самое пекло. Наверное, спит и видит схватку с контрабандистами. Все как в детективе – погоня, перестрелка, борьба – и мажорный финал: сам Павел Воронов благодарит его за помощь…» Он взглянул на спокойное, чуть задумчивое лицо руководителя разведки.
Павел Иванович Воронов – товарищи звали его просто Павел – славился среди чекистов необычайным хладнокровием и поразительной трудоспособностью До Ростова с первых дней организации ВЧК Воронов работал на Украине. Тогда он тоже был мальчишкой Сколько таких, как он, приходило во Всероссийскую чрезвычайную!.. Они приносили сюда свою душевную чистоту и непримиримость, готовность к любым испытаниям. Мальчишки взрослели, на многое начинали смотреть другими глазами. Но что-то – самое главное в них – оставалось нетронутым, в своей первоначальной чистоте…
– Начнем с очевидных просчетов, – вновь заговорил Федор Михайлович. – Развитие народного хозяйства тормозят валютчики, контрабандисты, спекулянты. Мы их ловим, но в наши сети пока попадает мелкая рыбешка. Нужно брать «королей» – организаторов экономических диверсий. Наглухо перекрыть каналы, по которым золото уходит за границу. Я думаю, не нужно говорить, в какой мере оно необходимо государству, – каждый грамм его на учете. Между тем мы никак не можем обнаружить следов золота, похищенного из Донского банка еще в 1919 году. По нашим сведениям, за границей его нет. Скорее всего оно где-то здесь. Но где? – Он снова помолчал, подчеркивая значительность вопроса. – Донком партии считает, что в наших силах дать точный, исчерпывающий ответ. Мы, коммунисты, должны оправдать доверие областного комитета партии. Сейчас уже можно считать несомненным, что в городе действует хорошо организованная шайка валютчиков и контрабандистов. Кое-какие ниточки в наших руках. Интересные показания дал Невзоров, арестованный за попытку бежать с ворованным золотом за границу. По его словам, грек Марантиди усиленно скупает на черной бирже червонцы. Речь идет об очень значительных суммах. По существу, это экономическая диверсия, подрывающая нашу денежную реформу. Показания Невзорова подтверждаются данными разведки… Подлещиков брали, осетра проглядели… – При этих словах Воронов потупился. – Нужно кончать, – Зявкин повернулся к своему заместителю. – Товарищ Калита сейчас доложит нам план операции…
ОБЛАВА
Марантиди приехал в ресторан поздно вечером. Войдя в сумрачный, с высоким лепным потолком кабинет, устало сбросил шубу, тяжело вдвинулся в массивное, обтянутое плюшем кресло. День был утомительно бестолковым, ему хотелось отдохнуть, но мозг, помимо его воли, продолжал работать как машина, накручивая сквозь свои бесшумные валики один и тот же навязчивый вопрос: где взять деньги? На столе лежала небольшая серая бумажонка – извещение финотдела. Через три дня, не позже, надо было платить налог. Марантиди взглянул в окно. Шел крупный влажный снег, и он подумал, что пени неудержимо растут, они подобны снежному кому, который катится по склону горы, готовый обрушиться опустошительной лавиной. Он вспомнил разговор с начальником финотдела. Начальник, человек с тяжелым, надвинутым на самые глаза лбом (на правой руке у него наивно голубел традиционный флотский якорек, обвитый канатом), был, как стальной сейф, непроницаемо замкнут.
«Честно говоря, – развел руками Марантиди, – вы нас ставите в очень жесткие рамки».
«Нет, – сказал начальник. – Все в норме. Мы за свободу торговли и необходимость финансовой дисциплины. Налоги придется выплачивать до копеечки. Иначе…» – Он, не закончив фразы, сумрачно посмотрел в глаза посетителю.
«Понимаю, – сказал Марантиди. – Больше вопросов нет».
Вопросов же было великое множество, и все они сводились к одному: где раздобыть деньги?
С крупными контрабандными и валютными операциями пришлось покончить. Дохода, который приносил ресторан, едва ли хватало на то, чтобы латать многочисленные прорехи тришкина кафтана, именуемого делом Марантиди. Даже жена не догадывалась о той немыслимо парадоксальной ситуации, в которой он оказался в последнее время. Иметь на своем счету почти полмиллиона рублей золотом и не знать, из каких источников погасить жалкий налог, – что-то безнадежно сдвинулось в этой жизни, и излом, отделивший нынешнюю Россию от остального мира, прошел как раз через судьбу Марантиди.
Недавно ему удалось приобрести за бесценок три рыболовные шхуны, впаянные в лед Дона. Он заверил местные власти, что эти столетней давности посудины выйдут на рыбную ловлю в Азовское море. Рыба была нужна, и власти оформили купчую. Они не знали истинных намерений Марантиди. На одной из шхун можно было взять курс к причалам Константинополя, и он энергично принялся за дело. Осталось отремонтировать моторы, изношенные как сердце астматика. Но тут-то и началось то, что было возможно только в отставшей от цивилизованного мира на сто лет России, – предприятия требовали деньги вперед: для того чтобы выполнить заказ, им нужно было приобрести станки.
Почти весь день он провел на бирже, пытаясь заключить выгодную сделку. Стоимость старых денег неудержимо падала. Биржу била лихорадка. У валютчиков и аферистов трагически дрожали лица – в такие дни за один час можно было или разориться, или приобрести состояние.
Марантиди на риск не шел. Он не имел права на азартную игру. Его, партии были рассчитаны с математической точностью – от первого до последнего хода. Бог свидетель – Марантиди никогда не проигрывал. До революции он пользовался неограниченными кредитами, у него был собственный сейф в Донском банке.
В 1917 году проиграл весь его класс. Было отчего опустить руки. Он нетерпеливо ждал своего часа. И к нему снова потекло золото – великий регулятор жизни.
Золото хранилось в одном из международных банков. Оно было неприкосновенным фондом. В нем овеществлялось будущее Марантиди – возможность той спокойной, обеспеченной жизни, к которой он привык в прошлом. Нужны лишь были свободные деньги, а их-то почти не было.
Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет быстро вошла жена Марантиди.
– Что тебе, Нина? – недовольно спросил он, потирая пальцами щеку.
– В ресторане чекисты! – она говорила торопливым, срывающимся шепотом. – Перекрыли все входы, проверяют документы. Наверное, будет обыск. Аршак, что делать?!
– Ничего. Иди в буфет, твое место там, – он встал, подошел к окну, вгляделся в снежную мглу. – Скоро все это кончится. Мы могли бы давно уехать, но я не хотел возвращаться на родину бедным родственником.
– Аршак, я все время думаю – вдруг тебя арестуют…
– До этого дело не дойдет. Я осторожен.
– Говорят, по всему городу идут обыски.
– Как раз это меня и успокаивает. Чекисты шарят вслепую.
В дверь постучали.
– Нина, ты готова? – он посмотрел на жену, улыбнулся. – Ну вот, так будет хорошо. Все будет хорошо. – Остановился посреди кабинета, подождал – посетителей, кто бы они ни были, должен встретить уверенный в себе хозяин заведения, – и, когда в дверь постучали еще раз, сказал громким, спокойным голосом: – Да-да, войдите!
В кабинет вошли двое – высокий дородный старик и совсем молодой мужчина (позже, ложась спать, Марантиди никак не мог вспомнить его внешность).
– Аршак Григорьевич, ну-ка, дорогой, вглядитесь хорошенько! – пророкотал старик низким гулким басом. Заметив жену Марантиди, он широким округлым жестом раскинул большие стариковские руки. – Нина Васильевна, голубушка, и вы здесь! Вот уж поистине нежданно-негаданно! Сколько же мы с вами не виделись?
– Около года, Лев Михайлович. А я думала, вы меня заметили из зала. Я же теперь при буфете. – Увидев седую окладистую бороду, крупную протодиаконовскую фигуру адвоката Гуровского, услышав его гулкий, раскатистый, красиво вибрирующий на низких нотах голос, жена Марантиди как-то сразу успокоилась. – А вы по-прежнему практикуете?
– Да, если скверные копеечные анекдоты, переложенные на язык юриспруденции, можно назвать адвокатской практикой. Ах, Нина Васильевна! Мы все оглядываемся назад, не послышится ли привычный звон колокольчика под дугой русской чудо-тройки, а расторопный ярославский мужик так и прет, не разбирая дороги, – летят брызги в стороны… Ну а вы, дорогой Аршак Григорьевич? – повернулся Гуровский к хозяину кабинета.
– Долго рассказывать… – Марантиди вопросительно поглядел на мужчину, вошедшего вместе с Гуровским. – Я, признаться, думал – чекисты. С минуты на минуту жду дорогих гостей. В ресторане обыск.
– Да, да, да… – Гуровский заговорил тише. – Собственно, это и заставило меня обратиться к вам, Аршак Григорьевич… Ах да, я же забыл представить – Генрих Карлович Шнабель. (Мужчина наклонил голову.) Генрих Карлович – кассир. С ним довольно крупная сумма… деньги старого образца. И как назло – обыск. Вы представляете щекотливую пикантность этой ситуации? Словом, к вам просьба – не могли бы вы положить деньги в свой сейф?
– Пожалуйста. Только никаких кассовых бумаг, – сухо предупредил Марантиди.
– Я понимаю. – Шнабель раскрыл портфель, достал пачку денег. – Здесь сто миллионов, самыми крупными купюрами.
– Ну, пересчитывать некогда.
– Аршак Григорьевич, какие могут быть разговоры! – всплеснул руками Гуровский. – Вы избавили Генриха Карловича от крупной неприятности.
– Я очень благодарен вам, – тихо сказал Шнабель. – Если вы не возражаете, пусть портфель тоже полежит у вас, он пуст. Мне пора возвращаться. Когда будет можно к вам зайти?
– Завтра. Лучше всего – в такое же время.
Марантиди молча прошелся по ковру, потирая пальцами левую щеку, и поглядел в спину уходящему Шнабелю.
– Черт знает что такое, – шумно вздохнул Гуровский. – Придешь один раз в год в ресторан, и на тебе – обыск.
– Очевидно, охотятся за валютчиками. Ну да ладно… Коньяку хотите?
– В другой раз, Аршак Григорьевич. Честно говоря, душа не на месте. Увы, российская одиссея наших дней имеет печальную склонность оборачиваться статьями Уголовного кодекса. А я их знаю наизусть.
– Да, – задумчиво кивнул головой Марантиди, – чекисты заметно активизировались… Кстати, вы давно знаете этого человека? – Он показал глазами на дверь.
– Часа два, не больше. Нас свела чистая случайность. Его племянник устроил в двадцатом кабинете студенческую выпивку, кажется, по случаю дня своего рождения. А я сегодня приобрел недурное колье. Соответственно сему поднялось настроение, захотелось посидеть с молодежью. Зашел к студентам, предложил тост в честь нашей общей alma mater. Да так и остался. А тут – чекисты. Пришлось рассовать кое-какую валюту по студенческим карманам. Спасибо Шнабелю.
– Не слишком ли вы ему доверились?
– У меня не было иного выхода. Вы бы, Аршак Григорьевич, простите за откровенность, мою валюту прятать не стали. А вероятность того, что чекисты станут обыскивать студентов, практически исключена.
– Пожалуй, – согласился Марантиди. – В другой раз так не повезет. Вы хороший адвокат, Лев Михайлович, здесь – ваша игра. Вот мой совет: не связывайтесь с валютными операциями, рано или поздно попадетесь. Это становится слишком опасным занятием…
* * *
Чекисты зашли в двадцатый кабинет. Чувствовалось, что они спешат. Быстро проверив документы у нескольких ребят, старший группы, весь в коже, грузный, словно отлитый из чугуна, с маузером в деревянной кобуре, негромко спросил:
– Чужих здесь нет?
– Нет, – ответила за всех девушка в синей ситцевой блузке.
– Ладно, больше проверять не будем, – он усмехнулся, медленно покачал головой. – Нехорошо, ребята. Комсомольцы, студенты Донуниверситета, а ведете себя как несознательная богема. Придется сообщить в комитет.
– Простите, – из-за портьеры выступил Шнабель. – Я на минуточку выходил. У моего племянника сегодня день рождения, и мы решили отметить это событие вместе с его друзьями. Особенного криминала тут, кажется, нет.
– Обойдемся без защитников. Документы! – Старший группы раскрыл протянутое ему удостоверение, взглянул на фотографию, скользнул быстрым взглядом по лицу Шнабеля. – Держите, в порядке. Был бы криминал, поговорили бы в другом месте…
Когда чекисты ушли, девушка в синей блузке, облегченно вздохнув, наклонилась к имениннику:
– Все-таки странно себя здесь чувствуешь, словно что-то липкое. Вообще-то некоторые ребята питаются в ресторане, но это другое дело. Очень не хотелось идти, но в комитете сказали: идите, так нужно, и делайте, что вам говорят, – это важное поручение… Скажите, Саша, у вас сегодня действительно день рождения?..
КОСТЬ ЕСТЬ КОСТЬ – ВЫТАЩИМ!
Дома Полонского ждали Бахарев и Калита. На столе стоял чайник, поверх накрахмаленной скатерти была расстелена газета. Подтянув рукава гимнастерки, Калита нарезал складным самодельным ножом бело-розовое сало. Брусочки аккуратно, как по ниточке, ложились один возле другого, и было видно, что это доставляет ему удовольствие.
– Заходи, заходи, – весело сказал он Полонскому, – а то гости заждались хозяина. Мы тут, видишь, кое-что соображаем на скорую руку… Проводил ребят?
– Проводил. – Полонский смешался: это было не совсем так, точнее – совсем не так. Когда он вышел с ребятами из ресторана, оказалось, что они великолепно себя чувствуют и провожать никого не нужно. Разве что только Аню Иванову – она живет за базаром, на спуске, в глухом переулке, по которому опасно ходить ночью.
Они приотстали от ребят. Вокруг них сомкнулась сумеречная белизна, и оба ощутили, как свеж, мягок и влажен ночной воздух, как торжественна пустынность огромного засыпавшего города.
Было скользко, и девушка, боясь упасть, крепко прижимала его руку локтем. Руке было тепло, и он все время чувствовал эту уютную, доверчивую теплоту и боялся, что она отнимет локоть… Из-под ее старенького шерстяного платка выбилась темно-каштановая прядь, и на волосы неслышно и невесомо падал снег, нарастая крохотными сугробиками. Она стряхивала снег байковой рукавичкой, но сугробик нарастал снова, и, когда девушку обливал свет фонаря, снег вспыхивал игольно-острыми, холодными искорками.
Они шли совсем медленно, и чем дальше, тем медленнее, почти останавливаясь на каждом шагу. Аня рассказывала о своей семье: мама – бывшая учительница, очень больна, у нее все время сердечные приступы; отец – кадровый рабочий, с утра до ночи на заводе… В общем-то все очень обыкновенно, ничего интересного… Полонский вслушивался не в слова, а в интонации ее мягкого грудного голоса. В нем нарастало чувство, сходное с тем, которое он испытывал, когда, лежа в траве, подолгу всматривался в медленную, сосредоточенную жизнь замкнутого мирка, не сразу открывавшегося чужим глазам, – жизнь кустарников, полевых цветов, травы.
У одноэтажного, с зелеными, наглухо закрытыми ставнями домика Аня остановилась.
– Ну вот мы и пришли. Наши уже спят… До свидания. – Она протянула ему руку.
Он близко увидел ее лицо – светло-серые, с темными ободками глаза, крупные, чуть потрескавшиеся губы. Полонский не смог бы сказать, красива она или нет. Он не думал об этом, ему просто хотелось смотреть на нее, слушать ее голос – просто смотреть и слушать, как смотрят вдаль или слушают музыку, с неясным ощущением чего-то удивительно хорошего.
Он смотрел на нее и видел то, что не могли увидеть другие. То, главное, что было не на лице, а в самой ее сущности и лишь отражалось, как отблеск внутреннего света, в сдержанном движении бровей и губ, в неуловимо меняющемся выражении глаз.
– Мне пора… до свидания, – повторила девушка и высвободила пальцы.
Полонский вернулся домой со счастливым ощущением внезапно свершившегося чуда. Когда он увидел в своей комнате Калиту и Бахарева, это ощущение не исчезло, а стало, наоборот, полнее. И оттого, что операция, в которой он участвовал, судя по всему, началась успешно, и оттого, что опытные чекисты заговорили с ним тем доверительно-шутливым тоном, который возможен, да и то не всегда, лишь между товарищами, выполняющими одну и ту же, трудную и опасную работу.
– Посмотри-ка на своего племянничка – жених, а? – протянул Калита, глаза у него смеялись. – Ты ничего не заметил в ресторане?
Бахарев поднял голову от листа бумаги (он заканчивал докладную записку), сдержанно улыбнулся:
– Не могу выдавать семейную тайну.
– Ладно, я не любопытный. Тайна так тайна, – Калита щелкнул ножом, оглядел стол. – Ты скоро?
– У меня все, – Бахарев протянул ему докладную. – На сегодня – все. – Он зевнул, потер длинными сухими пальцами щеки, словно снимая паутину. – Устал. Весь вечер – ресторан. Валютчики там в первозданном виде. Этакий, как бы сказать, оазис в пустыне.
– Оазис… бедуины с толкучки, черт бы их взял… Ах, Марантиди, Марантиди, – протяжно вздохнул Калита. – Встал как кость в горле. Пока у нас одна зацепка – сто миллионов Шнабеля. Я был в финотделе, справлялся – за Марантиди большой должок. Только бы взял! – Он с силой стукнул черенком ножа по столу. – Сейчас главное – войти к нему в доверие.
– У него нет другого выхода! – неожиданно сказал Полонский высоким звенящим голосом. Какие-то внутренние створки, сдерживавшие напор переполнявшего его чувства, вдруг раздвинулись, он сорвался с места и, покраснев, начал торопливо развивать мысль, казавшуюся ему значительной и глубокой.
– Для Марантиди сто миллионов Шнабеля – единственный выход. То есть, с его точки зрения, возможность быстрой, безопасной игры. Он не может поступить иначе. В этом все дело! Его ответный ход психологически предопределен. То есть, если рассуждать диалектически, мы имеем случай, когда сила противника становится его слабостью. В этом все дело! – повторил Полонский с горячей мальчишеской убежденностью.
Калита, сдерживая улыбку, взглянул на Бахарева:
– Ну?
– Очень логично, – сказал Бахарев, приподняв брови. – Даже, как бы сказать, немножко больше, чем нужно.
– Слышишь, Саша? – Калита встал, положил на плечо Полонского тяжелую руку. – Операция – это не шахматная партия. Марантиди осторожен и изворотлив. У него могут быть неизвестные резервы… И все-таки кость есть кость. Рассуждая диалектически, инородное тело, не более. Вытащим! – сказал Калита с короткой, жесткой усмешкой и подтолкнул Полонского к столу. – Ладно, садись, будем ужинать…
БЕСЕДА О ЗОЛОТЕ
Гуровского допрашивал самый молодой уполномоченный Дончека – комсомолец Коля Пономарев. У Коли была репутация толкового, не хватающего с неба звезд работника. Он мог сутками не выходить из кабинета, распутывая какое-нибудь сложное дело, и в Дончека никто не знал толком, когда он спит и ест.
Ел он мало и неохотно, словно выполняя какую-то надоевшую обязанность. Глаза у него были воспалены, лицо туго обтянуто нездоровой бледной кожей. Иногда он засыпал за столом, положив голову на тонкие, поросшие рыжеватыми волосами руки. Но стоило ему услышать сквозь сон чьи-то шаги за дверью, как он мгновенно вскидывал голову и на его лице проступало выражение привычной спокойной сосредоточенности.
«Задумался, понимаете, – говорил Коля, потирая пальцами высокий лоб и глядя на вошедшего прищуренными, словно от яркого света, глазами. – Дело оказалось сложнее, чем мы предполагали…»
Войдя к нему в кабинет, Гуровский, раздув ноздри, пренебрежительно фыркнул про себя: «Совдепы! Следователей и то нет – одни мальчишки». Не спрашивая разрешения, сел на стул, широко расставив ноги и положив на колени огромные, со вздутыми венами кисти рук.
«Мастодонистый старик, – подумал Пономарев. – Хочет что-то продемонстрировать. Пусть – легче будет справиться».
– Надеюсь, вам известно, что я – адвокат? – пророкотал Гуровский, театрально вскинув голову. – И если говорить без излишней скромности – опытный адвокат.
– Известно, – вежливо сказал Пономарев.
– Отлично! – Гуровский наклонил и снова вскинул голову. – Следовательно, мне не нужно доказывать вам, что я знаю существующее законодательство в мельчайших подробностях…
– Очевидно, – бесстрастно произнес Пономарев.
– Так вот… – Гуровский сделал эффектную паузу. – Насколько мне известно, в моем случае закон устанавливает как меру кары только изъятие ценностей и обычные штрафные санкции по линии налоговых органов. Ценности вы уже изъяли. Штраф я готов уплатить хоть завтра. Но для этого вы должны отпустить меня. Иначе вмешается прокурор, и у вас, насколько я понимаю, могут быть неприятности.
– В том случае, – уточнил Пономарев, – если мы задержим вас свыше сорока восьми часов, не располагая данными для привлечения к уголовной ответственности.
– Вы хотите сказать, что у вас есть такие данные? Ну, знаете ли, батенька, это уж слишком!
– Во-первых, я вам не батенька, – тихо, но твердо сказал Пономарев. – А во-вторых, теперь на вопросы будете отвечать вы.
Пошарив в ящике стола, он положил перед собой золотое, в бриллиантах колье старинной работы.
– Ваше?
– Да.
– Где вы его приобрели?
– На бирже.
– У кого?
– Затрудняюсь сказать. Паспортные данные владельца колье меня не интересовали.
– Это осложняет ваше положение, – Пономарев протянул Гуровскому фотографию. – Вы знаете эту женщину?
– Да. Это жена моего знакомого раввина.
– Обратите внимание на ее колье – оно отчетливо видно. Совсем как ваше. Вы не находите?
– Сходство есть. Но фотография меня не убеждает.
– Согласен. Может быть, вас убедит настоящий владелец колье?
Гуровский пожал плечами.
Через несколько минут в кабинет вошел раввин Бен Иегуда. У него было удлиненное худощавое лицо с резкими складками у рта. Темные, без блеска, как вода на дне колодца, глаза, обведенные густой тенью, смотрели скорбно и отрешенно. Пономарев понял, что раввин избрал роль мученика, решившего возложить на свою голову терновый венец. Однако, увидев колье, Бен Иегуда весь подался вперед, и Пономареву показалось, что темная вода на дне колодца колыхнулась, отразив беззвучную вспышку зарницы.
– Ваше? – спросил он, показав на колье.
– Да, да, – торопливо воскликнул раввин. – Фамильная ценность, мой свадебный подарок жене. Я хранил его в своем банковском сейфе. Увы, банк ограбили бандиты. Кажется, они называли себя левыми эсерами. Это было в девятнадцатом году. Тогда я понял, что самый надежный сейф – это государственный порядок… Можно? – Он бережно взял колье, поднес к самым глазам. – Вот видите, тут маленькая царапина. Справедливость еще не совсем покинула эту землю!.. Простите, может быть, это тайна… как оно попало к вам? – спросил раввин, осторожно положив колье обратно на стол.
– Очень просто. Мы обнаружили эту вещицу при обыске – у гражданина Гуровского.
Вода на дне колодца колыхнулась снова – Бен Иегуда всем телом повернулся к адвокату:
– А мое золото? Где оно?
– Вы что – рехнулись? Какое золото? – взревел Гуровский. – Побойтесь, батенька, бога! Вы же сами мне говорили, что забрали его еще до ограбления банка и надежно запрятали.
– Я говорил?
– Да! Отлично помню наш разговор.
– Вы слышите? – Раввин взглянул на Пономарева, как бы призывая того в свидетели. – Я клеветал сам на себя?! – Он поджал губы, и лицо его снова приняло то скорбное, отрешенное выражение, с которым он вошел в кабинет.
– Вы пока свободны, – спокойно сказал Пономарев. – Мы еще вернемся к этой теме.
– Святоша! – фыркнул Гуровский, когда Бен Иегуда вышел из кабинета. – Припрятал золото, теперь ищет дураков… Предположим, колье его. Но что из этого следует? Ровно ничего!
– Не совсем так… – Пономарев спрятал колье в ящик стола. – Кое-что все-таки следует. Давайте-ка по порядку. Кажется, вы в свое время примыкали к партии левых эсеров?
– Вот именно – примыкал. Голосовал за них, как и многие, при выборах в Учредительное собрание.
– Вы знали, что левые эсеры занимаются грабежами?
– Знал. Да и кто об этом не знал? Но принадлежность к партии эсеров еще не означала соучастия в их акциях.
– Колье – серьезная улика, – сказал Пономарев. – Хорошо, вы непричастны к ограблению банка. Но это нужно доказать.
– Так же, как и обратное. Вообще доказывать – ваша прямая обязанность. Насколько мне известно, принцип презумпции невиновности пока еще не отменен?
– Нет. Зачем же отменять такой гуманный принцип? Но вы сами понимаете – до выяснения всех обстоятельств дела вас придется задержать. Я думаю, прокурор даст такую санкцию…
Гуровский промолчал. Он сидел, тяжело опираясь руками на широко расставленные колени, его толстые короткие пальцы с выпуклыми ногтями медленно шевелились, а мешки под глазами часто вздрагивали. Пономарев вспомнил, что Гуровскому уже около семидесяти, и длинная жизнь, прожитая этим ожиревшим стариком, показалась ему бессмысленной и страшной.
– Сколько вам лет? – вздохнув, неожиданно спросил Гуровский.
– Это не имеет значения, – сухо сказал Пономарев.
– Да, пожалуй… Да, для вас, пожалуй, не имеет. Годом больше, годом меньше… – Гуровский медленно покачал головой. – Только в молодости жизнь кажется бесконечной. А я уже стар, и для меня это имеет большое значение. Каждый листок календаря – день моей жизни. Мне не улыбается перспектива перелистывать эти листки в вашем уважаемом, но несколько мрачном учреждении. Одним словом, мне бы хотелось как можно скорее вернуться домой.
– Это зависит от вас.
– Да, да, конечно… Колье – ворованное. Признаюсь, соблазнился. Вам этого не понять – вы не знаете истинной ценности этой вещицы как предмета искусства. Человека, который продавал колье, можно встретить на бирже или в ресторане Марантиди. Приметы я опишу. Еще что?
– Золото, – сказал Пономарев. – Сдайте-ка, вы его, Лев Михайлович! Ведь все равно найдем.
– Да, пожалуй, – согласился Гуровский. – Признаться, я что-то устал. Хорошо, сдам. Очевидно, оно вам нужно больше, чем мне.
– Да, – резко сказал Пономарев. – Больше! Вам золото нужно для того, чтобы продлить иллюзию старой жизни. Мы же хотим построить новую жизнь.
– Наверное, вы ее построите… – Гуровский вздохнул. – Увидев вас, я подумал – мальчишка… Впрочем, это ничего не меняет. В моем возрасте трудно освободиться от некоторых взглядов и привычек… Что еще?
– Бен Иегуда утверждает, что его золото похищено. Как видите, он указывает при этом на вас. Помогите ему вспомнить, где оно может быть на самом деле.
– С превеликим удовольствием! – в голосе Гуровского прозвучали привычные рокочущие нотки. – Типичный ростовщик. За приличную мзду может продать не только своего мрачного бога, но и всех библейских пророков в придачу… Надеюсь, это все?
– Да, – Пономарев встал. – Очевидно, вас отпустят. И я думаю, Лев Михайлович, что освободиться от некоторых привычек, если уж не взглядов, можно в любом возрасте.
