Текст книги "Без права выбора"
Автор книги: Александр Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
КЛУБОК ПРОДОЛЖАЕТ РАСКРУЧИВАТЬСЯ
Теперь уже каждый день синяя папка с надписью «Клубок», хранившаяся у Зявкина в сейфе, пополнялась все новыми и новыми документами. В этих бумагах, написанных кое-как, на скорую руку и на чем попало, воплощались усилия десятков умов, напряжение воли, столкновение характеров многих людей – словом, работа, в которой, как и в саперном деле, ошибки недопустимы.
В начале мая есаул Филатов оказался в центре действия неведомых ему самому сил и обстоятельств. Сказать по правде, это был уже не тот кремень, каким он казался в день, когда трибунал выносил ему приговор. Месяц провел он в одиночной камере, день ото дня ожидая, когда его выведут на расстрел. И каждый час он переживал то же самое, что чувствовали люди, которых когда-то расстреливал он сам.
Когда незнакомый человек в кожаной куртке вывел его из комнаты коменданта екатеринодарского вокзала, прошел вместе с ним сквозь все посты и под конец, сунув ему в руку пистолет, сказал: «Теперь дело за вами, есаул, бегите!», Филатов едва не потерял сознание.
Незнакомец, лицо которого Филатов запомнил с фотографической точностью, назвал ему адрес, по которому он должен явиться в Ростове. Дальше все происходило как во сне. Он бежал через стрелки и тупики. Сзади была тревога, погоня, стрельба. Он пролезал под вагонами и платформами и, наконец, уже под утро втиснулся в какую-то теплушку, битком набитую дурно пахнувшими людьми. Здесь, привалясь к подрагивавшей на ходу деревянной вагонной стене, он вскоре забылся. Проснулся он уже довольно далеко от Екатеринодара в вагоне, где ехали мужики-мешочники. Они поглядывали на постороннего довольно недружелюбно, и поэтому он счел за благо на первой же станции выскочить из вагона. Оказалось, что это уже Тихорецкая. Прямо возле эшелона, на котором он только что приехал, на запасном пути, шипя и ухая, разводил пары поблескивавший новенькой краской бронепоезд с красными звездами.
В первую минуту Филатов хотел было свернуть в сторону, но потом побоялся сделать даже и это. Могут обратить внимание, подумал он и, внутренне сжавшись, нетвердо пошел вдоль зеленых бронированных вагонов. Миновав паровоз, впряженный, как водится, в середину состава, он проходил мимо раскрытой двери, как вдруг услышал:
– Иван! Боже мой, ведь это Иван! – Какой-то грузный человек спрыгнул с подножки бронепоезда и встал перед ним. Снова ощущая себя будто во сне, Филатов узнал своего родного дядю, Федосея Ивановича Куркина, брата матери.
Всего на час зашел в тот день бронепоезд № 65 на станцию Тихорецкую, чтобы взять уголь, и именно в этот час здесь должны были сойтись пути людей, не видавшихся и не слышавших ничего друг о друге почти четыре бесконечных года гражданской войны.
Федосей Иванович, бывший офицер, ныне командовавший красным бронепоездом, был рад чрезвычайно. Ему не составило труда подбросить племянника на несколько станций поближе к Ростову, а потом устроить его на пассажирский поезд. Конечно, он ни на секунду не усомнился в выдуманных историях, что поведал ему дорогой о себе племянник.
Солнечным майским утром, преображенный дядиной бритвой и частью его гардероба, есаул Филатов вышел на привокзальную площадь в Ростове. Только теперь, презрительно глядя на толпу сквозь пенсне, которое он выменял у какой-то бабки на станции, Филатов понял окончательно, что он все-таки выжил, черт побери. Мысли его, пожалуй, в первый раз за все это время вернулись к тому незнакомому человеку в кожаной тужурке.
Кто это был? Вряд ли бы центральный штаб ОРА стал ввязываться из-за него в такое рискованное дело. Там, конечно, выяснили, что арест его был случайным, и на том успокоились. Кто мог пойти на такой риск? Разгадку мог дать только новый адрес явки, который дал ему незнакомец.
Свернув от вокзала по направлению к Сенной, Филатов прошел несколько кварталов и в путанице переулков нашел названный ему дом и квартиру. Он постучал. Дверь открыла Анна Семеновна Галкина.
* * *
В кабинете на верхнем этаже здания Дончека на Большой Садовой улице те же самые события воспринимались иначе.
Майским вечером руководители операции «Клубок» собрались на совещание. Неторопливый Николаев сидел за своим письменным столом. Около него, словно загородившись настольной лампой, уперся локтями в зеленое сукно Федор Зявкин, а напротив, едва умещаясь в кожаном кресле, протянул на паркет свои ноги Павел Воронов.
– Это, конечно, плохо, что наблюдение за старой квартирой Галкиной ничего не дает, – сказал Николаев. – Впрочем, может быть, так и надо. Словом, все, о чем мы говорили, лишний раз подтверждает пословицу: риск – благородное дело. Самое главное, что его высокоблагородие есаул Филатов благополучно прибыл к месту назначения. Это факт. Но о чем он говорит, этот факт? О том, что рисковать тоже надо с головой. Ясно, что, просидев месяц в ожидании расстрела, этот орлик перышки порастерял. Ему больше и некуда было податься. Да и задумываться о том, кто его спасет, в первый момент он тоже не стал.
– А мог и задуматься, – вставил Федор Зявкин. – Сегодня я разговаривал с Верой. Лошкарев просил меня передать тебе, Павел, что ты уж очень быстро поднял тревогу. Конечно, пистолет у есаула до сих пор с холостыми патронами, но ведь у конвойных-то боевые, а ты сам знаешь, что суть дела там знали ты да он.
Воронов недовольно поморщился:
– Это он сам затянул эту комедию с распиской, какой дурак станет оставлять полстраницы своего почерка. Расписался бы в крайнем случае, и все. Я же видел, когда он пошел с есаулом. Любит он поучать, этот ваш Лошкарев. А другие, между прочим, не глупее его.
– Это он правильно делает, Павел, – сказал Николаев. – Все мы здесь не Шерлоки Холмсы, учимся друг у друга и у врага тоже, если что полезное. Кстати, как с новой квартирой для корнета Бахарева? Есть уже?
– Квартира есть, – неохотно сказал Воронов, – но ведь опять же Лошкарев потребовал, чтобы не меньше четырех комнат, потом обстановка! Это же умереть со смеху! – Воронов достал из кармана бумажку. – Вот у меня здесь записано, какие иконы ему нужны. Всякие тут чудотворцы, великомученики, лампады, киоты. Черт-те что! Он что, попа собрался разыгрывать?
– Вроде того, – отозвался Зявкин. – Ты не забегай вперед, Павел. Все это надо точно устроить, тут тебе помогут знающие люди. Потом еще фотографии и письма, какие он просил.
– Это я уже все смотрел, – сказал Николаев. – Комар носа не подточит. Словом, товарищи, я докладываю Феликсу Эдмундовичу, что первый этап операции закончен. Кое-кто у нас теперь есть – мадам Галкина, чудесно спасенный из лап Чека корнетом Бахаревым есаул Филатов. Теперь начнем разматывать…
* * *
…И уж совсем по-другому выглядели те же события в тихой комнатке конспиративной квартиры контрразведчиков белогвардейского штаба. Примерно в то же время, когда совещались чекисты, за столом в этой комнате сидели два господина, те самые, которые несколько дней назад гуляли в садике возле собора.
Огня не зажигали – достаточно было довольно яркого света большой лампады, пламя которой множилось, отражаясь в золоченых ризах больших икон и ярко начищенном самоваре, стоявшем на столе.
Николай Маркович Новохатко налил гостю второй стакан чаю и бережно передал его.
– Хороший чай у вас, настоящий, кузнецовский. Где достаете?
– Пустяки, Александр Игнатьевич! Есть кое-какие люди, за денежки все могут. Благо пока, есть чем платить. Кстати, позвольте спросить, что слышно в штабе насчет новых ассигнований?
– Следует ожидать, что они поступят после инспекции, которую вот-вот должен провести у нас софийский штаб. И знаете, кто будет нас инспектировать?
Новохатко изобразил на лице полное неведение.
– Сам генерал Эрдели!
– Боже мой! – Новохатко перекрестился. – Даже одно это имя вселяет в сердце предчувствие успеха. Ну да ведь у нас есть что показать, не зря хлеб едим: казаков в камышах, в городе моих ребятушек. Могу, кстати, назвать им имя высокого гостя? Для подбодрения?
– Только наиболее благонадежным. Да, вот что, уважаемый, ваш посланец в Екатеринодар вернулся?
– Агент восемьдесят четыре? Так я, Александр Игнатьевич, как раз хотел вам об этом доложить. – Расплывчатое лицо Новохатко приобрело совсем иное, жесткое и сосредоточенное выражение. Теперь он говорил так, будто бы читал некий написанный в воздухе и видный ему одному текст. – Обстоятельства задержания есаула в станице Пашковской вам, господин полковник, уже известны. Далее ни на следствии, ни на суде Филатов ничего не сказал о своих связях со штабом. Агент установил, что второго мая есаул Филатов при конвоировании его на вокзал бежал…
– Зачем его конвоировали на вокзал?
– Было распоряжение переправить в Ростов.
– Чье распоряжение, черт побери!
– Из Москвы…
– С этого надо бы и начинать, милейший! – Александр Игнатьевич сжал в кулак свои тонкие длинные пальцы и слегка стукнул им по столу. Он задумался. Новохатко молчал. Слышно было, как тоненько поет остывающий самовар.
– Вы понимаете, что это значит? – спросил наконец Беленков. – Я не могу найти иного объяснения переводу Филатова в Ростов, кроме того, что он нас предал. Расстрелять его могли и в Екатеринодаре. Ясно, что этот мерзавец после приговора заявил, что он может дать сведения чрезвычайной важности. Это бесспорно. – Кулак снова слегка пристукнул по столу. – Ну-с, а дальше?
– Его похитили из-под носа у чекистов, по подложным документам.
– Надеюсь, это был ваш человек?
– Нет, господин полковник. Наш человек был на месте, говорил с дежурным по вокзалу, который, позволю себе заметить, работает на нас. Этот дежурный видел и описал человека, который пришел с подложными документами и забрал есаула. А потом явились чекисты.
– Так, что дальше?
– Ну, естественно, была тревога, они гонялись за ним всю ночь.
– Естественно, вы считаете? – Беленков задумался. – Так кто же, по-вашему, этот человек, не ангел ли с небес? – процедил он наконец.
– Чекист? – тихо спросил Новохатко.
– Эту версию я отвергаю, – сказал Беленков. – Подумайте сами, Николай Маркович. Филатов, спасая свою шкуру, продался им. Это ясно, иначе не было бы вызова, но зачем же им воровать человека у самих себя? Это может быть только наша группа, неизвестная нам. Ну, скажем, от генерала Пржевальского? Словом, так или иначе нужно найти следы Филатова и этого человека, который его похитил. Займитесь этим в первую очередь.
– Слушаюсь!
– Что-то у нас в последнее время становится много неразрешенных загадок. Что с этой девицей Галкиной, вы нашли ее?
– Адресок установили, Александр Игнатьевич. Переехала на другую квартиру, кто-то, видимо, спугнул ее. Живет около Сенного базара. Никуда не выходит, шмыгнет на базар и обратно.
– Хорошо, пока наблюдайте, а если будет установлена связь с «чрезвычайкой», ликвидировать немедленно.
– Наблюдаем-с!
– Так, теперь с вашим списком… В штабе, особенно сейчас, перед инспекцией, ему придают самое серьезное значение. В день начала высадки десанта ваши боевики в городе должны будут в кратчайший срок уничтожить всех, кто там поименован. Учтите, что большевики меняют руководителей. А список ваш должен быть безошибочным.
– Уж за этим-то я смотрю, Александр Игнатьевич, мои ребятушки никого не пропустят.
Беленков улыбнулся и залпом допил остатки чая из стакана.
– Ну, мне пора, жду от вас дальнейшей информации через связных. Личные встречи приятны, но… конспирация прежде всего. Ведь то, что наш штаб боеспособен и действует, организуя слепую казачью силу, это в основном наша с вами заслуга, любезнейший. Господа армейские офицеры ни черта в этом не смыслят, им бы все напролом, хотя…
Беленков не успел договорить, как в бесшумно раскрывшуюся дверь не вошла, а скорее вкатилась полненькая кругленькая старушка, несмотря на май месяц, укутанная в вязаный платок. Она, не обращая внимания на гостя, нагнулась к уху Новохатко и что-то прошептала.
– Прошу прощенья, Александр Игнатьевич, срочный визит оттуда, от Сенного базара. – И, не дожидаясь ответа, вышел.
Беленков, скрывая раздражение, встал и прошелся по чистым, выскобленным половицам. Все-таки тяжкое наступило время. Ему, офицеру разведки, приходится иметь дело с каким-то Новохатко из охранного отделения. В способностях к сыску ему, конечно, отказать трудно, но ограниченность, боже мой! «Пришить» – это они могут, а чтобы анализировать…
Размышления полковника прервал хозяин, с вытаращенными глазами влетевший в комнату.
– Господин полковник, Филатов вчера явился на новую квартиру Галкиной. И еще один там, судя по описаниям, тот, который выкрал его у чекистов. Прикажете накрыть всех разом?
ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЮ, ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК!
На старом гербе Войска Донского был, между прочим, изображен казак, сидящий верхом на винной бочке. Хорунжий Говорухин, несмотря на свое офицерское достоинство, вполне мог бы послужить натурой для того изображения, потому как пил он уже третью неделю. Пил с того самого дня, когда узнал, что в камышах, под Елизаветинской, снова объявился полковник Назаров.
– Выплыл-таки трехжильный черт, – пробормотал хорунжий, услышав эту весть.
И снова вспомнилась ему та августовская ночь, когда плыли они вдвоем с полковником через быструю реку Маныч.
Было это с год назад. Бесславно закончился десант, брошенный по приказу Врангеля из Крыма под Таганрог. Командовал десантом полковник Назаров. Вел он с собой полторы тысячи казаков. Большей частью были это донцы, возвратившиеся недавно из германского плена. Им бы хоть к черту в зубы, только попасть на Дон.
Перед отправкой обратился к казакам с речью генерал Анциферов.
– Братья казаки! – говорил он. – На родном Дону, стонущем под игом большевиков, ждет вас горячая поддержка земляков. Ваш отряд будет расти не по дням, а по часам. Могучая народная армия освободит от Советов священные земли Дона…
Хорунжий знал, что после них отправляются в десант на Кубань отряды генералов Черепова и Улагая. Впрочем, тогда у хорунжего никаких сомнений на этот счет не было: он ведь и сам недавно явился из плена и больше всего рад был видеть бравого русского генерала.
После молебна они и отправились на родной Дон.
Встретили их земляки действительно «горячо». Половина десанта здесь и полегла, на пустынном азовском берегу. Вторую половину Назарову удалось увести на север к Дону, в обход Ростова.
С месяц шли они по правому берегу Дона. Творили расправу над советскими работниками, мелкими отрядами красных. И вроде бы и вправду начало расти их войско за счет недовольных Советской властью. Но у станицы Константиновской красные бросили на них с двух сторон регулярные части.
Двое суток шел бой, и хорунжий до сих пор не может понять, как тогда удалось ему уйти. С десятью казаками он и полковник Назаров решили пробраться на Кубань, к Улагаю. Да только по дороге казаки разбрелись, не захотели опять идти в чужие места, а у самого Маныча возле небольшого хутора настиг их какой-то отряд – то ли красные, то ли банда. Коней постреляли, а полковника ранило в плечо. Все же ушли, до вечера отлеживались в перелеске, а ночью поплыли через Маныч. Хорунжий взял себе полковничье оружие. До середины уже доплыли, как стал полковник тонуть.
Никогда не забудет хорунжий, как скользкая и холодная рука ухватила его за плечо, потащила под воду. Вывернулся хорунжий, ногой оттолкнул полковника и, не помня себя, напрягшись до судороги, выплыл на берег. С час лежал на песке. Никого не было…
До отряда Улагая он не дошел. Услышав вскоре что и кубанский десант рассеян, вернулся на Дон, раз добыл чужие документы. Здесь-то и нашел его представитель подпольного штаба из Ростова.
Много тогда скрывалось в бескрайних донских камышах остатков разгромленных белых армий и всяких отрядов. Встретил Говорухин и других офицеров. Мало-помалу сошлись к нему зимой сотни две отчаянных, кому терять было нечего. Ростовская организация снабдила деньгами, обещали большие чины дать. А главное, что под большим секретом узнал Говорухин, – в середине лета ожидается английский десант с Черного моря и будет провозглашена независимость Дона.
К весне сумел хорунжий поставить под свое начало в общей сложности тысячи полторы сабель. Были у него свои люди и в станичных Советах, и в военных отделах. Конечно, всю силу вместе он не держал: кто в камышах, кто по хуторам. Однако если потребовалось бы, за несколько часов мог собрать всех. Штаб приказал не предпринимать пока мелких выступлений, а держать боевую силу наготове.
По слухам с Кубани, там тоже формировались отряды. Видно, у большевиков не хватало сил для борьбы с ними. Да и что можно было поделать с таким войском, которое в час бесследно исчезало, превращаясь, как оборотень, в мирных с виду хуторян?
Говорухину намекали, что в ростовском штабе о нем знают и самому барону Врангелю доложено о его стараниях. В мечтах хорунжий видел на себе полковничьи погоны, а то и… чем черт не шутит!
И вдруг Назаров. С одной стороны – полку прибыло. Но с другой – словно ушат холодной воды вылили на Говорухина. Тут он и запил.
В середине мая прибыл от Назарова связной. Хорунжий принял его на хуторе Старицком, где он безбоязненно проживал, пользуясь тем, что в Совете был не кто иной, как его адъютант Антонов.
…Говорухин сидел в хате с командиром первой сотни Боровковым. На столе, среди бутылок и мисок с закуской, красным раструбом сверкал граммофон, и хриплая пластинка вопила залихватски:
Кровавое Вильгельм пляшет танго,
Хоть и разбит он и с тыла и с фланга…
Хорунжий прихлопывал рукой по столу в такт куплетам, звякали пустые стаканы. Багровое и опухшее от многодневного пьянства, его лицо было мрачно.
– Вот вы, Фаддей Иванович, – говорил Боровков, стараясь пересилить граммофон, – тоже были в Германии. Слышал, там была революция. Ну, у нас-то, я понимаю, немцы революцию произвели. А вот у немцев кто же?
– Не было у них революции! – сказал по-пьяному, растягивая слова, Говорухин. – Не было и не могло быть. Немцы, брат, народ аккуратный!
– Однако я слышал, – возражал тоже захмелевший Боровков, – что Вильгельм…
– Что? – спросил Говорухин и, подняв глаза, увидел в дверях своего ординарца и незнакомого ему человека в гимнастерке без погон.
– Кто такой? Я ж говорил, чтоб никого!..
– Позвольте доложить, ваше благородие (у себя в войске Говорухин ввел прежние обращения)! – отрапортовал ординарец. – Они от их превос… их высокоблагородия полковника Назарова.
Говорухин почувствовал, что то неотвратимое, что надвигалось на него последние недели, пришло.
Словно испугавшись чего-то, смолк граммофон, только игла продолжала с шипением скоблить пластинку. Говорухин стукнул по ней кулаком. Жалобным звоном ответила граммофонная пружина.
Сотенный Боровков, чуя неладное, встал.
– Кто такой? – мрачно спросил Говорухин, глядя на гостя.
– Поручик Ремизов, с особым поручением от господина полковника.
Хорунжий тупо молчал, потирая разбитый о граммофон кулак.
– От полковника? – наконец переспросил он. – А как зовут полковника?
– Иван Семенович, – удивленно пожал плечами поручик. – Я думал, вы предупреждены. Вы позволите сесть?
Ничего не отвечая, хорунжий, пошатнувшись, встал и вдруг дико заорал на Боровкова и ординарца:
– Чего уставились? Марш отсюда! И чтоб ни одна душа!..
Поручик, не дожидаясь приглашения, сел. Говорухин, продолжая пошатываться, прошелся по комнате. Подойдя к столу, он налил самогон в два стакана. Горлышко бутылки дробно позвякивало о край.
– Пейте, поручик, – сказал он.
– Может быть, сначала о деле?
– С приездом! – ответил Говорухин, опрокинув стакан в горло.
Ремизов хлебнул и брезгливо поморщился.
– Ввиду того что я провел предварительную проверку, мне не нужно от вас никаких подтверждений, – сказал он. – Могу приступить прямо к делу…
– Какие еще проверки? – Говорухин взял со стола соленый огурец. – Вам Иван Семенович говорил обо мне что-нибудь?
– Н-нет. – Под пристальным пьяным взглядом Говорухина поручик почувствовал себя как-то неловко. – Я имею приказ назначить с вами встречу.
– А какая мне в этом надобность? – Говорухин снова налил самогон, но на этот раз только себе.
– Такова директива из Ростова. Я думал, что вас уже предупредили. Мы должны скоординировать наши действия.
В отравленном мозгу Говорухина гвоздем сидела только одна мысль: помнит ли полковник Маныч? Бывает, что люди забывают, или, может быть, он тогда потерял сознание?
Он взял со стола стакан, но, подержав перед собой, со стуком поставил его на место.
– Ладно, – сказал хорунжий. – Я встречусь с полковником. Но только с глазу на глаз. А сейчас пейте, поручик.
Ремизов пить не стал.
– Мы должны назначить место и время встречи.
– А мне все равно, – ответил Говорухин.
– Хорошо! Тогда завтра, ну, скажем, в семь вечера. На мельнице у хутора Сурчиного.
– Да хоть и у Сурчиного…
Ремизов встал.
– Я могу надеяться, что господин хорунжий назавтра не забудет?
Красное лицо Говорухина побагровело еще больше.
– Слушай, – сказал он вдруг тихо и внятно. – А что, если я тебя сейчас шлепну? Ты думаешь, Говорухин пьян?
– Вы будете нести ответственность перед штабом! – спокойно ответил поручик, и что-то в его тоне подсказало хорунжему, что полугодовая вольница кончилась. Но он еще не хотел сдаваться.
– Ну, ладно, катись отсюда! – сказал он.
На следующий день с десятью надежными казаками Говорухин поскакал к хутору Сурчиному. Отряд шел открыто, потому что у всех были документы, удостоверявшие принадлежность всадников к милиции, что подписью и приложением печати подтверждалось. Таких заготовленных документов у Говорухина было много.
Не доезжая до ветряка, что стоял на краю Сурчиного, Говорухин, велел казакам спешиться и стать на краю перелеска, саженях в трехстах от ветряка.
Время было еще едва за полдень. Часам к пяти дня на дороге, выходившей из балки, появились два всадника. Они посовещались о чем-то на виду у говорухинского отряда. Потом один двинулся к ветряку, а второй неспешной рысью к роще, где стояли казаки.
– А ну, хлопцы, взять его, только тихо! – сказал Говорухин.
Когда Ремизова – это был он – подвели к хорунжему, он сказал поручику:
– Это на всякий случай, поручик. Я с вашего разрешения сообщу господину полковнику, что вы здесь у меня. Если он чего недоброе задумал, уж не взыщите!
Круто повернув коня, Говорухин поскакал к мельнице. Он резко открыл скрипучую дверь и остолбенел: перед ним, широко расставив ноги на пропитавшейся мукой белой земле, стоял человек. Он был похож на полковника Назарова. Но это был не полковник Назаров.
