Текст книги "Без права выбора"
Автор книги: Александр Поляков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
ВАЛЮТНЫЕ ОПЕРАЦИИ ДЕЙСТВУЮТ
Бахарев, он же Шнабель, пришел к Марантиди двумя днями позже, чем они условились. Марантиди был хмуро-вежлив. Гость почувствовал в нем ту неотступную, цепкую внимательность, ту постоянную собранность, которые помогали этому умному и волевому человеку быть готовым к любой неожиданности.
– Я уже начал подумывать, что вас держат в Чека, – сказал он, заперев кабинет на ключ, и Шнабель почти физически ощутил на своем лице его быстрый, скользящий взгляд.
«Ах, Марантиди, Марантиди… – вздохнул недавно Калита. – Застрял как кость в горле». Сейчас я попробую, только очень осторожно, ухватиться», – подумал Бахарев.
– Сегодня я слышу это во второй раз. И все же такая опасность мне не грозит. – Шнабель скупо улыбнулся. – Но причина моего опоздания связана именно с нею. В городе очень неспокойно. Многие держатели крупных ценностей арестованы. Поэтому я решил немного переждать. Русские говорят – береженого бог бережет. Это очень верная мысль. Лучше лишняя предосторожность, чем лишняя неприятность.
– Я тоже так думаю… Прошу вас, – Марантиди показал на кресло. – Курите? – он протянул Шнабелю пачку папирос. – Признаться, меня удивило тогда ваше появление в ресторане с такой крупной суммой…
«Вот теперь нужно быть совсем осторожным, – подумал Бахарев. – Марантиди начинает допрос. К нему пришел немец. Немец должен быть непогрешимо логичным».
– Это не была неосторожность. Я долго думал, где можно устроить деловую встречу. От вас можно не скрывать – у меня появилась возможность хорошо заработать. И мне в голову пришла неожиданная мысль – использовать как своеобразный камуфляж день рождения племянника. Невинная студенческая вечеринка представлялась мне надежной гарантией безопасности.
– Вы не учли возможность облавы.
– Это было трудно учесть. До сих пор ваш ресторан не трогали.
– Да. Это как раз меня и настораживало, – сказал Марантиди после недолгой паузы. – Я не считаю чекистов простаками. В их действиях есть система.
– Мне трудно судить. – Шнабель пожал плечами. – Я недавно в вашем городе.
– Гуровского вы знали раньше? – Марантиди наклонился вперед, стряхнул мизинцем белесый столбик пепла, и в этом обычном неторопливом движении Бахарев снова уловил скрытую напряженность пружины, готовой в любую секунду развернуться.
– Нет, – ответил он и тоже стряхнул пепел. – Мы с ним познакомились в этот день в ресторане. Он зашел в наш кабинет – провозгласить тост в честь любимой alma mater. И очень кстати, хотя, честно говоря, люди такого типа не внушают мне доверия.
– Почему?
– Я не склонен иметь дело с экзальтированными семидесятилетними младенцами.
– Ну, не такой уж он младенец! – Марантиди коротко рассмеялся. – Просто Гуровского надо немного знать… – Он чуть подался вперед, скользя по лицу Шнабеля все тем же внимательным, изучающим взглядом. – А вы к нам издалека?
– Из Саратова. Здесь живет моя сестра, урожденная Шнабель, в замужестве Полонская. Ростов всегда привлекал меня широкими жизненными возможностями. К сожалению, мне пришлось, несколько разочароваться… «Вот теперь самое главное, – подумал Бахарев. – Каждое слово пройдет тройную проверку».
– Почему? – спросил Марантиди.
– Буду откровенен: я попал в затруднительное положение. Мне должен был помочь акклиматизироваться старый знакомый моего отца – некто Невзоров. Но у нас была всего одна встреча. Потом он куда-то исчез.
– Вы с ним договорились о новой встрече?
– Да. Он сказал, что сам разыщет меня.
Марантиди погасил папиросу, встал, неслышно прошелся по кабинету.
«Все должно решиться сейчас, – подумал Бахарев. – Невзоров – самая крупная ставка. Вариант исчерпан до конца».
– Я немного знал Невзорова, – сказал Марантиди. – Это был одаренный человек. Единственное, чего я не понимал в нем, – это его увлечения анархизмом.
Бахарев про себя усмехнулся. Из показаний Невзорова было известно, что его и Марантиди связывают давние и прочные «деловые отношения». До революции оба приобретали за бесценок залежалые земли, на которых подкупленные ими специалисты «обнаруживали» «полезные ископаемые». Перепродажа этих якобы богатейших земель приносила баснословные прибыли.
Обнадеживающим было то, что Марантиди сам заговорил о Невзорове. Несмотря на свою привычную осторожность, сейчас он был весь как на ладони. Ему самому была нужна связь с Невзоровым, и Бахарев понял, что какой-то, может быть, решающий рубеж остался позади.
– Я думаю, Невзорова можно извинить, – сказал Шнабель. – Анархизмом болели как корью. После того как власть захватили большевики, оказалось, что есть болезни пострашнее. Обычные лекарства здесь бессильны.
– Да, вы правы. – Марантиди подошел к окну, задумчиво посмотрел в темноту. – Когда-то прокаженных называли одержимыми элефантиазисом. Россию разъедает духовная проказа. Страну, одержимую большевизмом, нужно лечить особыми методами, – он отвернулся от окна, взглянул на Шнабеля с грустной улыбкой. – Но это дело большой политики. Я предпочитаю заниматься своими маленькими делами. Так безопаснее.
Шнабель встал.
– Мы, кажется, чуть-чуть заговорились. Разрешите еще раз поблагодарить вас за помощь.
– А, не стоит… Да, кстати, – спросил Марантиди, – как ваша сделка? Договорились?
– Нет. Для заключения сделки необходимо, чтобы оба заинтересованных лица были на свободе. К сожалению, лицо, которое меня интересовало, оказалось в Чека. Боюсь, что эти миллионы не принесут мне ничего, кроме лишних треволнений.
– Пожалуй, я смогу вам помочь, – небрежно сказал Марантиди. – У меня есть кое-какие связи. Еще не поздно сделать два-три выгодных оборота. Вас устроят пятьдесят процентов прибыли?
«Даже стопроцентный убыток», – подумал Бахарев. Ему вспомнилась короткая жесткая усмешка Калиты: «И все-таки кость есть кость. Инородное тело, не более… Вытащим!»
– Вполне, – наклонил голову Шнабель.
– Ну что ж, тогда не будем терять времени. Завтра в девять утра я жду вас…
РАВВИН-ВАЛЮТЧИК
Бен Иегуда был задержан как перекупщик валюты. Признавая справедливость предъявленного ему обвинения, он упорно отказывался сдать золото, спрятанное в надежном тайнике.
– Я бы на вашем месте согласился, – увещевающе-бархатным «адвокатским» голосом сказал ему Гуровский, когда они снова встретились в кабинете Пономарева. – Я вот согласился и – видите! – свободен не только духом, но и телом: сегодня буду дома. Напрасно упорствуете, батенька, совсем напрасно!..
– Оставьте меня в покое! – Бен Иегуда посмотрел поверх головы Гуровского, будто глядел сквозь темные очки. – У меня ничего нет. Меня ограбили… О-о! – Он закрыл глаза и начал медленно раскачиваться, что-то невнятно бормоча.
– Ну вот это, батенька, уже ни к чему, – покачал головой Гуровский. – Зачем зря тратить драгоценное время? Добродетельные библейские пророки предпочитают не вмешиваться в дела обыкновенных валютчиков. Перестаньте заклинать и внимательно слушайте. Ведь вы свое золото взяли еще до ограбления банка.
– Я не говорил вам этого! – быстро сказал Бен Иегуда.
– И тем не менее это так. Я отлично знаком с вашими делами. Вы не могли бы вести их, не располагая крупным золотым запасом. Давайте по порядку… – Гуровский покосился на Пономарева: это была его фраза.
Когда он обстоятельно перечислил все сделки, совершенные раввином в последнее время, Бен Иегуда открыл глаза.
– Хорошо, я отдам последнее, – пробормотал он сдавленным голосом. – Хорошо, я останусь совсем нищим…
– Я думаю, до этого дело не дойдет, – благодушно улыбнулся Гуровский. – Зато городские власти, безусловно, оценят добровольный характер нашего с вами взноса. Как-никак, мы – первые ласточки.
– Первые и последние. Над нами же будут смеяться все деловые люди Ростова!
– Вряд ли, батенька, очень сомневаюсь. У них останется один-единственный разумный выход – последовать нашему примеру.
– Почему единственный? Они могут сослаться на ограбление банка.
– Это ничего не даст. Есть фирменные книги, по которым нетрудно проследить движение капиталов после этого прискорбного происшествия… Нет, – заключил Гуровский, привычно раскатывая слова на низких грудных нотах, – если уж все сразу остаются в дураках, то в этом есть, по крайней мере, одно утешение: никто не кричит, что он – самый умный…
РАЗМЫШЛЕНИЯ О СВОБОДЕ
Казалось бы, у председателя Дончека не было оснований для тревоги. Один за другим начали раскрываться золотые тайники. Успешно действовал Бахарев-Шнабель: в течение трех дней удалось выявить несколько явок Марантиди. Но чем больше Зявкин вдумывался в ход операции, тем тревожнее становилось на душе.
Безусловно, Марантиди был крупным валютчиком. Однако в той игре, которую вел владелец ресторана «Медведь», ощущались какие-то стремительные, неуловимые ходы, словно он орудовал не одной, а сразу несколькими колодами, перетасовывая с величайшей тщательностью крапленые карты.
– Значит, Марантиди хочет уверить Шнабеля, что он не занимается большой политикой? Ну ладно, посмотрим. Придется пойти на более сложный вариант. Пора подключить к делу Невзорова. Донком требует ускорить проведение операции, – сказал Зявкин своему заместителю.
Поздно вечером председатель Дончека вызвал к себе Невзорова. Когда тот вошел в кабинет, он поставил рядом два стула, улыбнулся:
– Извините, что так поздно, раньше не мог. Хочется, чтобы никто не помешал нашему разговору… Садитесь, Григорий Петрович… (Тут у Невзорова что-то дрогнуло в лице: Зявкин впервые назвал его по имени и отчеству.) Разговор у нас особый. Речь идет о вашем участии в одной операции Дончека.
– Слушаю.
– Мы давно интересуемся Марантиди. Есть основания предполагать, что он связан с иностранными разведками. Но Марантиди предельно осторожен, а мы не располагаем неограниченным запасом времени. Очень много неотложных дел, Григорий Петрович. Нам нужен человек, пользующийся у Марантиди полным доверием. Для вас это, пожалуй, единственная возможность не остаться в стороне от жизни.
– Понимаю… Разрешите закурить? – Невзоров задумался, затягиваясь дымом дешевой папиросы, и лицо его, с резко очерченными мешочками под глазами, сразу постарело. – Это очень сложный вопрос. Помимо деловых операций, нас с Марантиди связывали чисто дружеские отношения. Вы знаете, было много общего… – Он покачал головой. – Свобода, купленная такою ценой. Боюсь, она не принесет мне счастья.
– Марантиди – опасный враг. Ему нет дела до мук и надежд России, ее прошлого и будущего. Он как нож, который может в любую минуту ударить под лопатку. – Зявкин поглядел в лицо Невзорова темными гневными глазами. – Нож не должен ударить! Мы обязаны помешать этому!
– Я понимаю, – тусклым голосом произнес Невзоров.
– Подумайте, Григорий Петрович. – Зявкин поднялся со стула, привычным широким движением расправил складки гимнастерки. – То общее, что было у вас с Марантиди, – ваше прошлое. Цепляясь за него, вы отказываетесь от будущего. Есть очень большое счастье – победить самого себя. Неволить вас мы не станем. Но если вы решите идти с нами – тогда до конца.
КАФЕЛЬНАЯ ПЕЧЬ С СЕКРЕТОМ
Марантиди жил в своем особняке на Таганрогском проспекте, в трехкомнатной квартире, обставленной дорогой старинной мебелью. Он и его жена мало бывали дома. Здесь полновластно хозяйничала домработница Фрося, невысокая, крепкая, с маленькими сильными руками, темным степным румянцем на скулах и узкими, как бы припухшими, неулыбчивыми глазами.
Фросе шел двадцать пятый год, у нее были кое-какие сбережения, и она, боясь засидеться в старых девах, все чаще подумывала о замужестве. Молодые щеголи с вкрадчиво-наглыми повадками, странно походившие друг на друга в своих модных узких брюках и кургузых пиджачках, с обтянутыми по-женски талиями, вызывали у нее чувство брезгливого недоумения. Муж представлялся ей человеком степенным и основательным, бережливым хозяином дома и строгим отцом своих детей.
Возчик Степан, работавший по соседству, сразу произвел на Фросю самое благоприятное впечатление. Он был лет на пять старше ее, невозмутимо спокойный, медлительный, с крепкой шеей и длинными, тяжелыми, способными без устали делать всякую трудную работу руками.
Когда их знакомство стало приобретать доверительный характер, Фрося, начисто лишенная провинциальной манерности, пригласила Степана к себе в гости.
– А хозяева ничего не скажут? – спросил возчик.
– Да их и дома нет, до поздней ночи при деле, – успокоила его Фрося.
Она провела Степана на кухню, блиставшую чистотой, быстро собрала на стол, поставила бутылку водки.
– А я, к примеру, непьющий. Батя, верно, употреблял, – сказал Степан. – Но не передалось. По возможности воздерживаюсь. Хотя в таком случае можно.
Он осторожно взял в негнущиеся пальцы длинную, из тонкого прозрачного стекла рюмку, без улыбки посмотрел на Фросю, торжественно произнес:
– За дальнейшие благоприятные обстоятельства нашей жизни…
Выпил и, хрустнув огурцом, осведомился:
– Сами солили?
– Сама, – сказала Фрося. – Вы капустку еще попробуйте.
После второй рюмки Степан долго молчал, медленно двигая челюстями и глядя перед собой пристальным, немигающим взглядом. Фросю не тяготило это молчание, она понимала, что человек думает о чем-то важном, может, о том самом, о чем думает и она, и на душе у нее становилось все теплее и теплее.
– Ну а хозяин как? – неожиданно спросил Степан.
– Да что же хозяин… строгий, – сказала Фрося. – Бывает, говоришь с ним, а он все цедит через губы – вроде занят, все чего-то думает, на счетах щелкает. А так ничего – доверяет, я тут сама себе хозяйка, и жалованье хорошее.
– Это другое дело, – кивнул головой Степан.
Остаток вечера он обстоятельно рассказывал о своей жизни, начиная с того момента, когда отец, не зная, как прокормить шесть голодных ртов, отправил его на заработки в город. Фрося слушала, подперев щеку рукою и изредка вздыхая. Ей почему-то стало нестерпимо жаль этого сильного, сурового человека, и она думала о том, что смогла бы быть ему хорошей женой, заботливой хозяйкой-дома и доброй матерью…
Однажды Степан зашел к ней вместе со своим знакомым Иваном Васильевичем, невысоким, узким в плечах техником коммунхоза. Иван Васильевич протянул Фросе руку и сказал простуженным голосом:
– Очень приятно. Мы, собственно, к вам мимоходом, прямо с работы. Вот, видите, и чемоданчик с инструментом… Решили присмотреть для Степана Петровича кое-какую амуницию в смысле гардероба. Мало ли какой может в жизни выпасть случай?.. – Он пристально посмотрел на Степана, кашлянул, повернулся к Фросе. – А в таком деликатном деле без женского глаза никак не обойтись. Жизненный опыт!
Фрося сразу поняла, что все это неспроста. Было похоже, что Степан решил устроить смотрины. В ее груди что-то мягко толкнулось, разлилось вязкой, томительной теплотой, и в голосе вдруг прозвучали неожиданные певучие нотки:
– Раздевайтесь… Перекусите, тогда можно и сходить, куда нужно.
На этот раз она накрыла стол в столовой. Увидев графинчик с водкой, тонкие, янтарно-прозрачные ломтики балыка, соленые, чуть побольше мизинца, в твердых пупырышках огурцы, Иван Васильевич растроганно покачал головой:
– Год, два тому назад не поверил бы своим глазам. Натюрморт в стиле Рубенса!
Выпив водки, он вздохнул, откинулся на высокую резную спинку стула.
– Да, Ефросинья Григорьевна, посудите сами: гражданская, «военный коммунизм» – страшный сон, наваждение… А тут – балык. Это наводит на некое размышление.
– Выпейте еще, – посоветовала Фрося.
– С удовольствием. За мирное развитие жизни!..
Иван Васильевич очень быстро запьянел. Почему-то вспомнив вдруг о своих служебных обязанностях, он спросил у Фроси, старательно выговаривая каждое слово:
– По линии ко… коммунхоза жалобы есть?
– Нет, – поскучневшим голосом ответила Фрося. – Слава богу, не жалуемся.
– Теперь все жалуются, – убежденно мотнул головой Иван Васильевич. – Не успеваем принимать меры.
Он встал из-за стола, нетвердо прошелся по комнате, сделав значительное лицо, постучал костяшками пальцев в стену, критически осмотрел большую кафельную печь.
– Не дымит?
– Да чего ж ей дымить, если не топим, – сказала Фрося.
– По какой п… причине?
– А хозяин запретил. Еще года два тому назад. Сначала пригласил мастера, хотел ее переложить, что ли. А потом раздумал, так и стоит. Не топим никогда.
– Нонсенс! – непонятно сказал Иван Васильевич. Сев на свое место, он пристальным взглядом оглядел стол и еще непонятнее заключил: – Я за нэп, но без нэпманов.
– Может, еще выпьете? – спросила Фрося, выразительно взглянув на Степана.
– Хватит! – Степан перевернул свою рюмку кверху дном. – Пора идти.
– Да куда же им идти? – решительно запротестовала Фрося. – Пусть немного поспят, я сейчас постелю. Пока ходим, они как раз придут в себя. Здесь их никто не потревожит…
Когда Фрося и Степан ушли, мгновенно протрезвевший Иван Васильевич встал с дивана, принес из пригожей потрепанный чемоданчик и, достав какие-то инструменты, начал тщательно осматривать кафельную печь. Через несколько минут он выпрямился, по его лицу прошла короткая веселая улыбка.
– Вот он, значит, где, тайничок Марантиди, – сказал вслух..
Догадка, внезапно возникшая в разговоре с Фросей, подтвердилась: в дно печи был вмурован сейф. Он закрыл чемоданчик и отнес его в прихожую.
* * *
Полмесяца спустя Иван Васильевич неожиданно попрощался со Степаном и Фросей:
– Уезжаю, други мои, в командировку.
– Вернетесь, заходите в гости, – с несвойственной ей застенчивостью сказала Фрося.
– Непременно зайду. Аксиома! – заверил ее Иван Васильевич. – По какому адресу прикажете вас разыскивать – по старому или новому?
– А это пусть он скажет, – Фрося покосилась на Степана. – Не век же мне в домработницах ходить… А вам я всегда буду рада.
Наверное, она поразилась бы, узнав, что Иван Васильевич – начальник разведки Дончека Павел Воронов, выполнивший с ее, Фросиной, помощью важное задание. И, пожалуй, не поверила бы, если бы ей сказали, что в тот день, когда она со Степаном ходила по магазинам, он обнаружил в печи и сфотографировал небольшой сейф, в котором хранились сообщения швейцарского банка и турецкий паспорт на имя Марантиди. Иван Васильевич так и остался в ее памяти обходительным и немного чудаковатым человеком.
ТРИ ФОРМЫ ГЛАГОЛА БЫТЬ
Федор Михайлович Зявкин сидел за столом, положив перед собой руки, с обычным для него твердым, спокойным выражением лица, и лишь по тому, как он изредка щурил глаза и у него почти неприметно вздрагивали краешки губ, Калита догадывался, с каким напряженным вниманием слушает его доклад председатель Дончека. Он положил перед Зявкиным фотокопии документов, обнаруженных в тайном сейфе Марантиди.
– Паспорт скорее всего липовый, это надо будет еще проверить, зато подлинность остального в доказательствах не нуждается… Крупного зверя след, Федор Михайлович! – возбужденно сказал Калита. – Марантиди весь тут – агент международного класса. – Он с силой сжал пальцы правой руки, медленно опустил кулак на стол. – Весь тут, как пасхальное яичко, с белком и желтком!..
Все это время, начиная с того дня, когда в показаниях Невзорова промелькнула фамилия Марантиди, Калита чувствовал себя охотником, который, зная, что зверь бродит где-то рядом, вынужден сидеть в засаде, надеясь не столько на свой опыт, сколько на счастливый случай. Теперь положение изменилось. Павел сработал красиво и четко – фотокопии документов очертили, как красные охотничьи флажки, замкнутый круг. Зверь был обложен по всем правилам, он мог путать следы, метаться из стороны в сторону, но уйти ему было некуда.
– Донком давно ждет от нас конкретных результатов. Теперь хоть не стыдно будет смотреть людям в глаза. Как-никак, песенка Марантиди спета!
Зявкин, не переставая читать, рассеянно кивнул головой. Его волновала не та непосредственная, осязаемая, сиюминутная сторона успеха, о которой можно было доложить Донскому комитету партии. Сообщения швейцарского банка о вкладах, сделанных на имя Марантиди «известной ему фирмой», свидетельствовали о тщательно законспирированных связях ростовского подполья с каким-то контрреволюционным центром за границей. Это была главная перспектива дела, приобретавшего все более ощутимую политическую окраску.
По-видимому, те валютные операции, которые удалось зафиксировать с помощью Бахарева, носили отчасти прикладной, отчасти отвлекающий характер. Марантиди не был настолько самонадеян, чтобы полагать, что за ним не следят. Он как бы демонстрировал свои повседневные денежные затруднения: да, я валютчик, но что прикажете делать, если на меня жмет налоговый пресс, и я волей-неволей вынужден работать на новую экономическую политику?..
Зявкин вспомнил докладную Бахарева: Марантиди даже в глазах Шнабеля, которому, безусловно, доверял (Бахарев безукоризненно справлялся с этой ролью), предпочитал оставаться чемоданом с одним дном. Очевидно, секрет второго дна был известен только его прямым хозяевам.
– Да, пожалуй, можно будет доложить Донкому, что наши первоначальные предположения полностью подтвердились, – сказал Зявкин, возвращая своему заместителю копии документов. – Сейчас главное – расшифровать заграничные связи Марантиди. До победных реляций нам еще далеко…
Он встал из-за стола, подошел к сейфу и, достав толстую тетрадь в коленкоровом переплете, стал делать какие-то пометки карандашом. Калита понял, что председатель Дончека дает ему время собраться с мыслями.
– Собственно, основной план операции пока остается прежним, – заговорил Зявкин обычным деловым тоном. – Меняется темп – теперь инициатива полностью в наших руках. Поэтому встречу Марантиди с Невзоровым придется ускорить.
– Невзоров и Марантиди… – Калита покачал головой. – Как бы нам не пришлось воевать на два фронта. По-моему, один ничем не лучше другого.
– Я думаю иначе. Факт остается фактом: Невзоров первый сообщил нам о характере валютных операций Марантиди.
– Это ничего не значит. Утопающий хватается и за соломинку. Уж больно тяжелое у него прошлое. Я бы не рисковал, Федор Михайлович. Есть другие варианты.
– Этот пока самый перспективный. Действия Невзорова будет корректировать Бахарев. Воронову дадим локальное задание – фиксировать каждый шаг Марантиди. Все это мы еще раз продумаем… Ну а риск… Такова уж специфика нашей работы – то и дело приходится ходить по лезвию ножа…
Калита молча пожал плечами. Зявкин, пододвинув стул, сел рядом с ним. Между председателем Дончека и его заместителем не должно было остаться ничего недоговоренного, тем более между двумя товарищами – ничего затаенного на сердце.
– Хорошо, давай говорить начистоту, – с мягкой, но неуступчивой требовательностью сказал Зявкин, незаметно переходя на товарищеское «ты». – Вместе работать – вместе рубить узлы. По-твоему, я слишком передоверяюсь своим личным впечатлениям?
– Да, – помедлив, ответил Калита.
– Честно говоря, для меня имеют значение и мои личные впечатления. Просто я на всю жизнь запомнил один разговор с Феликсом Эдмундовичем. Он сказал, что мы, чекисты, несем ответственность за состояние человеческой совести. Без этого разумная осторожность превращается в неоправданную подозрительность… Как, по-твоему, легко поверить человеку, который много лет был по ту сторону баррикад? – спросил Зявкин. – А Феликс Эдмундович верил… Ты говоришь о прошлом Невзорова. Согласен – штука тяжелая. Но жизнь человека нельзя брать в одном измерении. У нее три времени, как три формы у глагола быть: был, есть, будет. Возможно, вначале Невзоровым руководил инстинкт самосохранения. Теперь же он сознательно ищет свой путь. Мы будем плохими чекистами, если не поможем ему… – Зявкин пытливо заглянул в глаза Калиты. – Пойми, дело не в моей амбиции. Такие, как Невзоров, будут все время приходить к нам. Не по случайному стечению обстоятельств, а по душевной необходимости. И мы должны учитывать это в своей работе.
– Ладно, – сказал Калита слегка охрипшим голосом после долгого молчания, – черт с ним, с Невзоровым. Может, я и ошибаюсь. Бахарев сообщит Марантиди адрес… Посмотрим, как оно получится.
