Текст книги "Грации и грешники (СИ)"

Автор книги: Александр Шмонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

     А ведь сказано давно: чем меньше женщину мы любим, тем легче нам она даёт...

     «Когда и где, в какой пустыне, безумец, ты забудешь их»... Её ляжки... о-о-о, её титьки… а-а-а, её насмешливый взгляд... у-у-у…

     ***

     Штульман пользовался услугами цеховых работниц: в дневную и ночную смены, в обеденный перерыв он на десерт уединялся с дамой в закуток в цехе или за цехом, в зарослях жердел. После вечерней смены провожал замужнюю матрону до её дома, и она выносила одеяло в палисадник… Они занимались любовью под окнами, а дома ждал её нетерпеливый муж.

     ***

     Орлов Жора отличался крайней скороспелостью и нетерпеливостью: ежели он оказывался в смешанной компании – а таковые собирались постоянно по самым разным поводам, – то пока остальные переглядывались и знакомились, он уже через минуту уединялся с незнакомкой и залезал на неё к взаимному удовольствию,чтоб потом больше никогда не встретиться:его дело не рожать,сунул,вынул и бежать.

     Подружка потом допытывалась:

     -Эльвира,ты чего с незнакомцем спряталась в закуток за занавеску,нежели…?

     -А ты как думаешь?

     -Ой, на твоём месте могла бы быть я,он ведь сначала на меня смотрел понятным взглядам,но я отвела глаза,трушу сразу,без знакомства,а второго раза и не бывает,ну так как у вас?

     -Ну как,он сразу достал,показал свой,ох,Липочка,

     и здоровый у него,а у меня узкая,тесная,но всё обошлось,

     поместился…а я сняла трусы,раздвинула ноги,показала свою,

     похлопала по ляжкам:давай живее,не мешкай,гости нас могут хватиться,начнут искать,к счастью никто не искал.

     – А ты-то,как,готова,не пора ли быть посмелее…

     – Ну я право не знаю…

     – Не знает она,хватит ломаться,не целка ведь,Ну-ка,маршь в закуток,а я его к тебе подошлю,раз он на тебя смотрел…

      Некоторые любительницы по-быстрому,не знакомясь, забеременели и ходили с жалобой по инстанциям-комитетам, но Жора оказался не член комсомола, не член партии и даже не член профсоюза…

      Направляясь в гости,Жора следовал своему правилу:

     начинать надо с хозяйки дома и,пока та принимала у него

     в прихожей шляпу и пальто,успевал невзначай потыкать

     ей в ляжки стояком.

      Иная делала вид,что ничего не заметила.

      Другая грозила пальчиком:не шали,со мной не выйдет,муж дома,да и не практикую я уже мимолётный блуд,а вот среди

     приглашённых есть незамужние молодухи,найдётся та,

     которая практикует…

      Третья шептала:намёк поняла,задержись,когда гости разойдутся,тогда может быть...

     Он задерживался и жарил любвеобильную хозяйку до утра.

      Иногда слабая на передок сразу хватала его за стояк и увлекала в ванную,где наклонялась и обнажала попу,затем

     довольная,растрёпанная,в помятом платье,выходила к гостям.И уже за столом вдруг поднимала Жору властным взглядом и приглашала в ванную... После этого Жора прихватывал шляпу и пальто и уходил,не попрощавшись...

     ***

     Я первый на селе приобрёл через посылторг ламповый радиоприёмник. Сижу слушаю, заваливается сельская красотка, мать троих детей:

     – Можно послушать радио?

      – Отчего ж, садись, слушай.

     – Я хочу лёжа.

     Зачем-то расстёгивает верхние пуговки платья, вываливаются пышные полные груди, словно не рожала, лифчика нет. Заваливается на кровать, задирает подол до пупа, раздвигает ноги и белые ляжки, и трусы надеть забыла, видна рыжая шёрстка на п…де. Глаза закрыла, грудь вздымается, шлёпает себя по ляжкам...

     Это теперь-то я знаю, что это означало, а тогда я никак не отреагировал. Точнее, отреагировал, но не как мужчина, а как глупый подросток – сплоховал, взглянул мельком: в таком виде она собирается слушать? У меня не только не встал, но я ничего и не захотел, продолжал слушать радио. Ушла обиженная...

     Возможно, надо мной по отношению к ней довлел синдром Мадонны, а вот над моими сверстниками Славкой Тихомировым и Толиком Калёновым не довлел, оба не сплоховали, и оба потом мне похвастались:

     – Я Светлану Ивановну пое…ал, ох и е…учая, скажу я тебе! Какие титьки, какая жопа, какая п…да, всё зае…сь, я её три раза – в рыжую густую шерсть, она ещё хочет, а я уже не могу. И всё в ней было прекрасно: «и лицо, и одежда, и душа, и мысли...»

     Должен ли быть прекрасен главный женский орган? Несомненно, особливо внутри, но и снаружи тоже. Орган Светланы Ивановны был на высоте. Мужчинам нравится лохматость, кучерявость п…ды, чтобы их орган пробирался туда, раздвигая «кустики». Вот женщина лысая, с бритой головой – хорошо ли это? Некоторые женщины коротко стригут и даже бреют растительность на п…де по разным причинам. Понравится ли мужику такая голенькая? Не уверен.

     – А как отдавалась, как е…лась, – продолжал Толик, – но на другой день в упор не замечает. Пытаюсь приблизиться – показывает кулак и сквозь зубы: «Проболтаешься – убью гада». Вот и пойми этих женщин.

     Инициатива в обоих случаях принадлежала ей. Приглашала их, конечно поврозь и в разные дни, её проводить: одного – на речку Велетьму, другого – в соседнее село Саваслейка, в магазин.

     Чтоб не было сплетен, уходили и приходили врозь. До магазина не дошли, предложила посидеть у попавшейся на пути скирды соломы.

     До речки дошли, предложила: «Слабо голышом искупаться?» Кавалер не сдрейфил, сели рядышком на песок...

     После рождения третьего муж охладел к ней, был не ревнив и не замечал её одноразовых шалостей с подростками, полагая, что это лишь лёгкий флирт домохозяйки от скуки деревенской жизни. Подростки понимали важность тайны и помалкивали, можно и от мужа схлопотать.

     Мне известно о двух случаях её баловства с подростками, а сколько их было? Е…аться с замужней совсем не то, что с девкой: никаких капризов, никаких «а что потом?». Тут ясно: потом ничего, пользуйся моментом, она тебя хочет, а девка тебе лишь позволяет, и все время ждёшь: «Кончать нельзя».

     ***

     Старший сын Светланы Ивановны Тимоха был ненасытен в блуде, но строго соблюдал два правила: не е…и где живёшь, не живи где е…ёшь; с каждой только раз, никаких повторов. В своей деревне никого не соблазнял, промышлял только в соседних сёлах.

      В те годы призывники проходили медкомиссию без трусов. Молодые медички имеют обыкновение надевать хитрые белые халатики: и груди видны, и ляжки. Зайдя в очередной кабинет, Тимоха уставился на титьки медички и прошептал ей на ухо: «У вас хороши, но и у меня хорош». Медичка пристально посмотрела ему в глаза и закрыла кабинет на ключ...

     И вот этот Тимоха нарушает оба правила с Таисией Тихомировой и Пелагеей Калёновой: пошептал им что-то на ухо и завёл в хлев, поимел сзади и спереди, но больше никогда не трогал. Как я понимаю, он пошептал им: «Твой пацан поимел мою маманю, долг платежом красен…»

     Как-то при скирдовании соломы Пелагея и Тимоха оказались рядом, она шепнула ему на ушко: «Когда в хлев-то заманишь?» Он отшатнулся и показал ей кулак...

     ***

     Жалею ли я об упущенной выгоде? Ещё как. Жалею и о половине других таких случаев из всех возможных. Радиослушательница не вызывала визуального отторжения, наоборот, красивая, любуйся, даже из декольте выглядывали прекрасные груди, – просто боялся, что не получится. Нет, не так: я даже не думал, что что-то должно получится, – возможно, комплекс Мадонны.

     Всего-то надо было прилечь рядом, даже не лезть с поцелуями и не трогать титьки, не думать о предстоящем, х…й сам встанет – и тогда е…и и е…и её весь день, суй его в её рыжую п…дищу – и отдавай платье за полчаса до возвращения мужа с работы.

     Ну, на крайняк надо снять с неё платье, чтоб поняла: дороги назад нет. И она бы приходила слушать радио хоть каждый день. А было мне тогда всего семнадцать лет, ей 37

     – золотое времечко для обоих, чтобы заниматься свободной страстной любовью.

     Тут вот какая штука: если бы я эту рыжую п…ду тогда сразу распечатал, возможно, больше бы ни разу и не захотел, что нередко и случалось потом. Но она осталась нераспечатанной, поэтому, возможно, была бы лучшей в моей коллекции, поэтому «и во сне она тревожит сердце мне».

     ***

      Сон отрока

     Вот она, рыжеволосая бестия, входит в мой златой чертог, лик её прекрасен, движенья быстры, взор ужасен, и вся, как божия гроза, строго указывает на радиоприёмник «Искра», и музы́ка умолкает. Ложится на ложе, как из царской опочивальни, и распахивает халат; всё на виду, её рыжая п…да меня ослепляет, а моё восьмивершковое достоинство («Лука» И. Баркова отдыхает) мгновенно встаёт. Я осторожно и бережно, с упоением и захлёбываясь от восторга, ввожу его ей в п…дищу, тоже немалых размеров, до упора и е…у ещё и ещё эту потаскуху,эту шлюху, не вынимая…

     ...Просыпаюсь, обнимаю тётю Лукерью,невзрачная,титьки вялые,фигура никакая,ноги кривые и только попа классная,да шерстка на лобке

     шёлковая,смотрю только туда ,где ждёт меня неоценимая награда и не ошибся,»наслаждаюсь не любя».

     Я в Самаре по делам, решил сэкономить на гостинице, нашлась дальняя родня – двоюродная тётя, одинокая, невзрачная, раза в два, а то и в три старше, как женщину не воспринимаю...

      – Кровать у меня одна, либо тебе на полу постелю, а можешь и ко мне под бочок, вместе быстрее заснём.

     Мне бы спина к спине, а я, простофиля, прижался членом к её попе...

     Е…у нежеланную Лушку-бабушку, она рада, а мне не по себе, что-то не так, шепчу:

     – Света... Повторить не получилось...

     – Да не печалься ты, не надо думать об этом – и всё получится, поспи, утро вечера мудренее...

     Но и утром мой скромный – вдвое короче, чем у барковского Луки, – не встал...

     Я е…ался, х...й сломался,

     Сикель размочалился,

     Пришёл вечер – е…ать нечем,

     Я и опечалился.

     В следующий раз остановился в пятизвёздочном «Лотте Самара». Начинаешь понимать, почему мужики е…ут одну, а шепчут имя другой.

     Лукерья мне ни разу не приснилась, в отличие от Светланы.

     «О! Не знай сих страшных снов ты, моя Светлана».

     ***

     Вот я студент, живу на стипендию в общежитии, приезжаю домой на каникулы. Ох как трудно уговорить красотку, приходится всё время врать.

     – Ты на мне женишься после этого?

     – Конечно.

     – Возьмёшь в Москву?

     – Разумеется.

     – У тебя есть там комната и работа?

      – Ну!

     А потом как тяжко выслушивать:

     – Ах ты мерзавец! Обманул, козёл, подонок, подлец, нищеброд!

     – Но и ты говорила, что целка!

     – А ты разве чего понял? Да ты порвал мне всё, что рвётся только при родах! Как же я погорела – третий обман за неделю…

     ***

     Я в гостях у тёти по отцу (г. Балахна-на-Волге), мне 16, по двору прошастала тёткина внучка в бикини (моя внучатая племянница), ей 18, неописуемой красоты, ничего себе, краля, не целка (ночью она позволила мне проверить её п…ду моим х…ем). Засыпаю в сенях (последняя ночь перед отъездом), она шмыг ко мне под одеяло.

     – Ты чего? – говорю.

     – Не спится. Можно я с тобой засну?

     – Ну.

     Засыпаем вместе. Толкает в бок:

     – Ты что, дурак? Позволишь мне этой ночью спать?!

     -Ну как?Понравилось? Ещё бы..Вижу,новичок ты:ещё хочешь,но не можешь.Не расстраивайся.Главное, теперь лежи спокойно,об ЭТОМ не думай,не думай,что хочешь меня почувствовать ещё раз,тогда ОН сам будет вставать и

     стремиться повторить, и ты даже не сможешь ЕГО остановить,страсть всегда сильнее рассудка, так что спать не будем.Жаль что утром тебе уезжать,а то бы и день прихватили для ЭТОГО.Чудо как приятно ЭТО,не так ли?Один такой охочий был у меня:три ночи подряд спать не давал,вынет,передохнёт чуток и снова суёт и суёт,

     а другой вообще не вынимал: кончит,замрёт,затаится,помечтает и снова начинает.

     Ого,ну вот и ты туда же...а говорил, будешь спать...

     вот как я тебя словами раздразнила...

 

     Сильничанье и натуральный обмен

 

На фото: г. Берлин, 1945 год,. Юная немка договаривается с советским солдатом о натуральном обмене.

     В 1965 году я оказался на Таганрогском авиационном заводе в качестве молодого специалиста. Завод занимался разработкой летающей лодки, предназначенной для тушения пожаров. Ныне, спустя полсотни лет, этот завод (называемый в ногу с новыми веяниями то ли консорциумом, то ли конгломератом) всё же добился цели. Но надо ли тушить природные пожары, которые тысячелетиями сами возникали и сами затухали и никто их не гасил?

     Ответ неоднозначный.

     Но речь не об этом. На этот текст меня сподвигли «рассказы» неких «мемуаристов», встречающиеся в интернете, о «зверствах» наших солдат в поверженной Германии в 1945 году по отношению к женской половине немецкого населения.

     Так вот на этом заводе мне исповедовался старый солдат, бывший в Германии в 1945 году.

     – Когда я уходил в увольнение из воинской части, то брал с собой кусок хлеба от солдатского пайка. В городском сквере я высматривал молодую немку, сидящую на скамейке. Присаживался на другой конец скамейки и выкладывал кусочек хлеба. Знаками мы договаривались о натуральном обмене… Саша, что мне будет за это на том свете?

     На глазах его выступили слёзы.

     Я не знал, что ответить тогда. Не знаю и теперь, но на глазах моих почему-то выступают слёзы. А каково было бы через 20 лет тому солдату, который бы участвовал в свальном грехе, в массовом сильничанье с последующим якобы лишением жизни объекта?

     Поговорим о природе сильничанья. Народная мудрость гласит: сучка не захочет – кобель не вскочит. Это означает, что партнёр не сможет, ежели партнёрша не желает, и не потому, что импотент, а потому, что такова природа взаимоотношения полов. Однако есть и достаточная доля партнёров, которые смогут, вопреки нежеланию партнёрши, но их сдерживают морально-этические самоограничения, а точнее статьи УК. Всё же большинство людей законопослушные. Наконец, случаются маньяки (психически ненормальные), которых один на несколько миллионов и которым нужно для успокоения именно сопротивление объекта. Если верить некоторым «мемуаристам», такими маньяками были все наши солдаты в Германии.

     Что, конечно, перебор.

     Вот как описывается свальный грех в «Тихом Доне» М. Шолохова:

     Навстречу Григорию Мелехову шёл казак, на ходу застёгивая шаровары. На немой вопрос

     промолвил: там казаки Фроню разложили. Григорий бросился пресечь безобразие, но его скрутили и изолировали.

     Элина Быстрицкая, готовясь к роли Аксиньи, спрашивала Михаила Александровича: познакомьте меня с прототипом Аксиньи. Писатель прошептал:

     – Дурочка, я это всё придумал.

     Писатель в своём романе, между прочим, утверждает, что Аксинье целку сломал собственный папаня: завалил под яблоней на травку, загнул «салазки» и оправдывался так: садовник, когда вырастит яблоньку, первое яблочко срывает и пробует сам. И не успела она пробормотать:

     – Папаня, что это ты со мной делаешь? Зачем это? Ой-ой-о-о-о! – как его старый твёрдый х…ина прорвал преграду и ворвался в её молодую мягкую п…дину и начал там весело разгуливать, совершая свои возвратно-поступательные пробежки... Писатель полагает, что Аксинья не хотела, хотел только он и было сильничанье.

     А вот как было на самом деле и о чём стыдливо умолчал великий писатель Михаил Александрович. К пятнадцати Ксюша расцвела, совсем взрослая, и титьки о-го-го, и ляжки округлились, и попка – зае…ись. Димон Коршунов, станичный дефлоратор, начал уговаривать её сходить к Дону, позагорать в камышах. А она: и хочется, и колется, и мама не велит, да и знает она, чем закончился поход с ним в камыши Натки Туркиной, годком она младше Ксюши. «Позагораю лучше пока одна в садике, под яблоней, никого нет, можно разнагишаться.

     Не совсем никого, рядом оказался папаня. Папка тоже заметил, что Ксюша созрела, спелая вишня. И бес обуял его чресла, член стал напрягаться на неё, он стал видеть в ней желанную женщину. Он отгонял греховные мысли, но бес не

     унимался. Вот только на утренней зорьке поимел мамку, законную жену, а Ксюша слышала и вдруг почувствовала, что ревнует: «Маманю, значит, е…ёт, а меня не хочет, а я, о боже, оказывается, хочу, чтобы он мне это сделал. Чем я хуже? Не перепоручать же это дело Димону, а хочется, чтобы это уже случилось». Бес и тут был при делах и подталкивал её на грех.

     Пока она размышляла, папка прилёг рядом, сердце её замерло от предчувствия, его писун торчал вверх. «Решится ли папаня вставить его в меня? Надо его подтолкнуть». Раздвинула ноги, одной рукой похлопала по манде, другой толкнула писун, тот пружинно закачался. Папаня охнул, чертыхнулся и навалился на Ксюшу, соски её затвердели, в кунке пожар, сейчас случится этот миг.

     И случился. Руками он ухватил Ксюшу за тугие сиськи, а его член скользил по промежности в поисках входной женской щели и её нежных губ – и нашёл: вот они!

     Дальше описывать нет сил. Пусть останется в тайне этот инцест.

     Так что Аксинья Астахова потеряла невинность в трогательной и романтичной обстановке, в саду, под той же яблоней, под которой Адам сломал целку нашей прародительнице Еве – кстати, это было первое кровосмешение: ведь «она плоть от плоти его».

     Но всё же позволим немного общих рассуждений.

     Описанный случай с Аксиньей и её папой – крайне редкое явление, когда инстинкт интима, обоюдное взаимное желание совокупления у близких родственников подавляет родственный инстинкт. Они в этот миг забывают о близком родстве и чувствуют себя просто мужчиной и женщиной. При норме у сына никогда не встанет на мать, у отца на дочь, у брата на сестру, даже ежели оба голые, – действует инстинкт отторжения. Ежели в редчайших случаях это

     случается, то это интим-девиация, разновидность болезни. Даже у дальних родственников, когда это случается, и случается нередко, и не так запретно, здесь инстинкт отторжения почти спит, всё равно это связано с преодолением чувства стыда и последующего раскаяния.

     Но если только один из близких родственников потерял берега и захотел, а другой как партнёр не хочет, ничего не случится: хочется – перехочется, в крайнем случае – мелкий бытовой скандал и размен квартиры. Ну а если оба с отклонением от нормы, оба хотят, тогда об этом никто не узнает, это их крест, им его нести, разве что писатели, сценаристы реконструируют событие. Никто не вправе их осуждать, как не осуждают ныне нетрадиционную ориентацию и однополые пары.

     ***

     Так что, ежели у вас проездом на одну ночь дальняя родня и все чинно и весело общаются днём, ничто не предвещает что-то ночью, увы, зачастую уже за ужином начинается «артподготовка» к ночным «боям»: племянник пожал ляжку любимой тётушки – и та густо покраснела, дядюшка запустил руку под юбку племянницы – и та томно заулыбалась, внук положил ладонь на бабушкин лобок – и у неё округлились глаза, абитуриентка пощёлкала пальцами по ширинке студента – и у того взлетели брови, – и все промолчали и потупили очи. И выясняется, что ночь всё меняет и в свои права вступает член и манда, и вот уже «шёпот, робкое дыханье», «двух сердец одно решенье», пальцы рук двоих заговорщиков касаются и искрят, и всё это молча. И вот уже племянник раздвигает тётушке покорные ляжки, сжимает сиськи и осторожно и бережно вводит без рук свой твёрдый нетерпеливый от предвкушения чуда

     обладания в её мягкую трепетную плоть и е…ёт тётушку-милашку, робкую, стыдливую – ей 45, ему 15, – покрасневшую от смущения и срама, со слезами на глазах простившуюся с верностью мужу. И она шепчет:

     – Не говори ничего, я всё поняла, вырос ты, сегодня ночью ты мой мужчина... Только один разок, не более, и по-тихому – не разбудить бы кого…

     А сама ликует, как сладко постыдное дело, муж давно надоел, ласкает редко.

     – Что? Ещё раз хочешь? Договорились же об одном разе. Нет-нет, не разрешаю... Ох, ладно, е…и без разрешенья... Но обещай, что про нашу тайну никто не узнает... Что-о?! Ещё хочешь... Третий раз меня хочешь? Да ты, юноша, прям интим-маньяк! Шучу, мне приятно, что так тебя мои прелести околдовали, мужу-то хватает раз в месяц, а я и не подозревала, что мужчинам надо столько за ночь. Всё-всё, на первый раз хватит, утро уже. Решаем так: когда я буду дома одна или ты один, тогда встретимся, и я твоя на весь день и на всю ночь, и буду ходить голой по квартире, и дам тебе в любой позе, даже в душе... Что? Опять не согласен? Хочешь сейчас и именно утром, потому что утром:

     Грудь болит, в ногах ломота,

     Х…й стоит, е…ать охота!

     Ну ты и циник, а какие ласковые, милые стихи знаешь. Уговорил... Будь по-твоему... Никогда б не подумала: такой был скромный, застенчивый мальчик – и оказался такой охочий до женских прелестей... Настоящий мачо-любовник, не постеснялся принудить меня отдаться и трижды за ночь вые…ал родную любимую красотку– тётю.

     А утром он подводит итог и размышляет: «Ну и дела, ну и тётушка, младшая папина сестрёнка. Впрочем, никакая

     не тётушка, а шикарная женщина. Ла нет ей 45, много прибавила, чтоб меня остановить. А губки у неё – зае…сь, титечки у неё – зае…сь, ляжки у неё – зае…сь, попочка у неё – зае…сь, п…дёночка у неё – зае…сь, и сама вся такая е…учая, повезло мне с первой женщиной».

     И она утром заново мысленно переживает начало ночного события (он наконец переместился на свою кровать): «Вот он за ужином положил руку мне на ляжку: я хочу тебя, сигналит. Я не убираю его руку: согласна, отвечаю тем самым. Мне постелили на полу в его комнате, положили кошму и толстый тюфяк. Мои сомнения развеяли: он ещё мальчик, не интересуется женщинами, не побеспокоит. Так ли это? А зачем положил руку мне на ляжки? Если б мужчина – понятно, но безусый юноша… Сейчас посмотрим...

     Начинаю медленно раздеваться при свете ночника, он видит мои плечи, изгиб спины и попу, самую красивую в Европе. Поворачиваюсь к нему передом: одной рукой стыдливо прикрываю полные груди-арбузики, второй – охраняю лобок. Он покидает свою кровать и голышом робко, несмело идёт ко мне, у него торчит и качается. Отводит мои руки, и я кладу их ему на плечи, он прихватывает меня за талию и прижимает. Мы сливаемся телами и молча опускаемся на моё брачное ложе, взаимное желание преодолело взаимный стыд, срам, смущение, сомнение и даже опасность: застукают и пристыдят. Предчувствие любви приятнее интима?

     Но как себя вести? Изобразить недотрогу, ведь, судя по тому, что не умеет целоваться, я у него первая, да и он мой первый «левый», или изобразить покладистую? Может, просто полежим рядом? О нет, раздвигает мои ляжки, гладит ладонью там, где не был ещё ни один другой, кроме мужа. Пока я размышляю, он уже проник в меня, и я в нирване, я на

     облаках, я улетела на облака, порхаю там бабочкой. Как он меня любит, не как родную тётю, а как чужую желанную женщину, со всей пылкостью юности; и я его люблю, мне он сейчас не племянник, а чужой желанный мужчина, и я отдаю ему всю женскую нежность и страсть».

     …Вот и дядюшка совратил двоюродную бесстыжую племянницу на всю ночь. Ему 45, ей 15, и она шепчет: «Продолжай, не бойся: кто проснётся – пошлём нафиг». Да он и не думает остановиться: «...не растерялся, на молоденьку забрался и почувствовал себя в раю».

     Даже внучок залез под одеяло к троюродной бабушке, прижался – мол, погреться хочу. Ему 14, ей 54, и вдруг зашептал: «Дай разок, дай пое…ать», – и уже шарит там рукой.

     – Да хоть два, – шепчет, – но стара я для этого, тебе б начинать надо с женщиной помоложе.

     – Не, ба, я хочу только тебя. Сразу, как увидел, понял – моя, как бы это сделать с тобой.

     – Гм... Чего это? Массаж, что ли?

     – Ба, ну что ты, право! Пое…ать тебя хочу...

     – Ого, даже так... Ну, тогда уговорил, но ты мал, встанет ли у тебя на меня?

     – Ба, да он уже встал, вот потрогай

     – Что значит он?

     – Ба, кончай прикалываться! Х…й, конечно...

     – Другое дело, всё назвал своими именами. Ох, согрешу, пое…усь с тобой... Да куда ж ты тычешь? Впервой, видать. Ну, давай сама вставлю. Что ж ты замер? Надо двигать, в меня – из меня, вперёд-назад, иначе он не размякнет. Да потише ты, разбудим кого, стыдоба, ой как стыдно… Да не слушай ты меня, е…и, е…и; никогда такого

     со мной не было, чтобы я такому юному мужчине дала, и вот опять, хотя...

      Как-то мы оказались вдвоём с дальним родственником, он только что окончил начальную школу, был очень робок и недогадлив.

     – Поздравляю, – говорю, – в качестве подарка могу подарить себя.

     Пропускает мимо ушей, я не унимаюсь:

     – Хочется тебя поощрить с окончанием, можешь получить натурой.

     Не понимает. Я из душа:

     – Зайди-ка потри спинку, – а вместо спинки показываю мокрые сиськи, покачиваю передком и раздвигаю ляжки.

     Покраснел, потёр, не реагирует – понятно, впервые увидел голую бабу, не познал ещё, зачем всё это у баб и зачем вообще мужчина и женщина совокупляются.

     – Штаны-то у тебя намокли, снимай, будем сушить на регистре. Теперь возьми полотенце и посуши мне спину.

     Наклоняюсь и трусь попой по его юным причиндалам. Уф, наконец-то, у него встал... И понеслось... Даже начинающий и самый неумелый, когда видит перед собой откляченную голую женскую попку и у него встал, мигом соображает, куда, зачем и как...

     Всего лишь одного раза с бабой через жопу ему хватило, чтобы понять, насколько удовлетворение своего интим-желания с женщиной приятнее самоудовлетворения. И он объявил меня женщиной его мечты. Я охладила его пыл: через час у меня самолёт, уезжаю навсегда за океан – «и больше никогда я не увижу вас».

     ***

     – Теперь: никакая я тебе не «ба», на самом деле я тебе свояченица и прибавила десять лет для пенсии. Да и тебе, похоже, не 14, прикинулся неумёхой, а е…ёшь будто тебе все

     16. Так что я – молодая полюбовница, бабушкой буду в 92, а ты мне не внучек, а молодой ё…арь – как-то так. Видишь, какая я покладистая, а первый раз как я брыкалась, царапалась и кусалась, но молча, таков ритуал. Ему 60, мне 14, слез он, отдыхает, а я нет чтобы убежать, лежу не шевелюсь; так и есть, ещё захотел, – и тут я поняла, что это обоим приятно.

     А у малого это первая женщина, и более сильного наслаждения он ещё не испытывал и теперь по-другому смотрит на девчат: вон у них, оказывается, что есть между ног...

     Или вот: абитуриентка приехала поступать, соблазнила троюродного братца-студента сразу после ужина, уединились на лоджию от взрослых, подышать и пошептаться про экзамены.

     – Да не отнекивайся ты: давай не будем, родня… Какая родня? Седьмая вода на киселе, я тебя впервые вижу. Какая тут теснота, будем стоя. Что-что?

     – Я не буду, я не стану,

     П…да выше, не достану,

     – Нет, ты будешь, нет, ты станешь:

     Я присяду – ты достанешь!

     – Да не бойся ты, не девочка я уже... Не будет он, ещё чего, не кокетничай, дружок-то уж мне по юбку тычется. Так, юбку задираем повыше, до груди, трусики снимаю. Как тебе мои ляжки? То-то, всё для тебя... Вот так... вот так... ещё... ещё... Да потише ты, не так жёстко, балкон обрушишь... Нет-нет, кончить в меня не дам, давай в платочек сливай... Чувствуешь, как нам хорошо, а ты, дурачок, боялся... Студентки-то дают тебе? Редко? Разве что после удачной сессии снимаете напряжение? Бедненький, как изголодался,

     могу почаще тебя жалеть, а если договоримся, позволю кончать в меня... Что ещё со мной можно? В смысле позы? Да нормальная я деваха, по-любому можно, хоть на потолке, но в рот не беру, в попу не даю: насилие это над природой интима, х…й и п…да должны разбираться в своих желаниях один на один, без посредников.

     А утром не смотрят друг другу в глаза, стыдятся, раскаиваются в содеянном, делают вид, что ничего не было. Днём пора прощаться, и живут воспоминаниями до следующего раза…

     Ну а те проезжие родственники, которые из-за чувства стыда, смущения, робости и боязни огласки отвергли естественное взаимное желание пополнить дорожные впечатления лёгким ночным необременительным родственным блудом, будут довольствоваться воспоминаниями об упущенных возможностях. Какая прелесть – дальние родственники проездом на одну ночь…

     ***

     Так вот, придумка с Фроней – не лучшая страница романа «Тихий Дон». Во-первых, порядочных людей всегда больше половины, а не один Григорий Мелехов.

     Во-вторых, среди казаков в те времена было немало религиозных, и они могли сказать: что творите, креста на вас нет.

     Наконец, всем людям присуща брезгливость, и очередной партнёр, собираясь разделить ложе, должен был заявить: а ну-ка марш сначала под душ.

     Ещё: интим на то и интим, что для подавляющего большинства допустимо только один на один.

     Писатель наивно полагает, что в этой ситуации могут все, но это противоречит «физике» взаимодействия полов.

     А у писателя всё просто, как в детском стишке:

     Очередь двадцатого настала,

     Манечка подмахивать устала:

     Ей подсунули лопату...

     Последствия силового воздействия на женщину тоже разные. В нашей деревне был безногий мужик, сколько ни просил, бабы отказывали. Попросил, чтобы мать пригласила красотку Линочку в сарай помочь сено поворошить. Красотка видит, что в сарае безногий копошится, не придала значения – чего его бояться, инвалид, – вела себя без стеснения, сиськи деревенского размера без лифчика колыхаются, ляжки обольстительные сверкают; а безногий улучил момент – и цап её за талию. Весь день надругался, мстил всем женщинам, что ему не дали, схватил за титьки и весь день не выпускал из рук, вонзил свою грубую твёрдую мужскую похоть в её нежную горячую тугую плоть, не вкусившую мужчину, и весь день не вынимал, а всё сливал и сливал в её сосуд свою накопленную силу. (В чём разница между бутылочкой и кункой: в бутылочку сначала наливают, затем плотно затыкают, а кунку сначала плотно затыкают, а потом в неё наливают.) А она от неожиданности, от шока впала в прострацию и ни разу не пикнула, лежала неподвижно на сене... Но на другой день наложила на себя руки.

     Мать ничтоже сумняшеся приглашает тётю Лушку, знойную женщину, мечту поэтов; всё повторяется, да не совсем: Лукерье так понравилось всё сразу и она стала так активно помогать и подкидывать его, стонала и орала от сладострастия, что он начал даже её урезонивать:

     – Да не гони ты так, не торопи последний миг, простите, кто кого е…ёт?